Пётр Петрович Африкантов
Странные истории
– Это почему же она зачуханная? Разве мы не одно дело делаем? только каждый по-своему?! – раздался недовольный голос.
– Извините великодушно, я не хотел вас обидеть,– Винторогий посмотрел в ту сторону, откуда донеслась реплика.
– А мы не обижаемся,– продолжил тот же голос, – мы напоминаем.
– Спасибо, коллега, за напоминание. Только и мне есть что сказать. Культивирование вами гордостных напряжений в мозговых эмоциональных центрах гомосапиенса – это из фундаментальных трудов академика Мухоморского, потрудитесь перечитать и не заниматься плагиатом. Если же вы работаете в прикладном направлении, так и скажите. Советую вспомнить выражение рекламщиков – «этого ты достойна», это тоже из трудов Мухоморского. Ещё раз простите, – сказал выступавший и продолжил.
– Поддерживать гордое состояние ума в людях становится сложнее и сложнее. На людей всё большее влияние оказывают монахи со своими: «покайтесь», «исповедуйтесь», «прощайте» и так далее, да и мы во многом, при насаждении демонических принципов, перестарались. Наши призывы: «Выбирайте самых честных», и «Обогащайтесь» стали синонимами слов «убирайте самых честных» и «обворовывайте». Люди не дураки и увидели подмену.
– Не везде,– опять раздался тот же голос.
– Я говорю о Полуденной, прошу меня не перебивать.– Докладчик чуть помолчал, выжидая, когда собравшиеся успокоятся, и продолжил более доверительным тоном. – Коллеги,– люди всё больше начинают убеждаться, что выбирать они по-настоящему не умеют и перестают ходить на выборные участки. А почему!? Да потому что, кого не выберут – всё блин комом.
– Так мы же им кое-где и хороших подсовываем для укрепления соблазна,– донёсся хрюкающий голос.
– Мы сейчас говорим не о технологиях, мы- то знаем, что умение правильно выбирать может человек только с незатемнённым умом с не исковерканным сознанием, плюс с полной информацией о кандидатах,– ответил Винторогий.
– Почти у всех людей сознание исковеркано, тут не следует опасаться, да и достоверной информации о кандидатах даже в наших демонических избирательных центрах днём с огнём не сыщешь! – донеслось снова из зала.
Винторогий сделал вид, что не заметил выкрика, и продолжил, даже не поведя козлиным ухом. – Мы могли этого не опасаться, когда люди переделали церкви в конюшни, а вот когда пошёл обратный процесс, меня это настораживает и будущее демонического устройства тоже. Это может сыграть не нам на пользу. Представляете, если пелена с людских глаз спадёт, и они выберут в парламенты и правители самых достойных??!!
– Это утопия! Вы, милейший, утопист… Скрутили рога в винт и думаете, что вы новые, те же козлы, только выпендриваетесь по-новому,– раздалось с левого ряда фальцетом.
– Слышали мы уже это! Слазь, хватит! – раздался бас с правого ряда. Гаврюша из- за маленькой щели не смог увидеть выкрикнувших. В зале захлопали, но не одобрительно, а больше для того, чтобы выступавший перестал говорить.
– Ваша чертократия доведёт вас до гибели,– проговорил Винторогий прежде чем уйти с кафедры. Он собрал поспешно бумаги, но не пошёл на своё место, а пошёл к выходу. Вслед ему заулюлюкали, дескать, скатертью дорожка.
Дверь кабинета резко открылась и Гаврюша, получив сильный удар в лоб, отлетел к противоположной стене и угодил в другую дверь. Противоположная дверь открывалась внутрь и Гаврюша счастливо, открыв её задом, приземлился в большой аудитории, в которой шли занятия со студентами. В ней лектор и слушатели так были поглощены делом, что даже не заметили появления Гаврюши.
Лешачок увидел, как по аудитории прохаживается низенький господинчик в пенсне, очень интересной наружности, которую даже в мире тёмных духов встретишь не часто. Его наружность была исковеркана, как говорят люди, до неузнаваемости. Эта была некая смесь козла, свиньи и кошки, а может быть даже и собаки. Строение головы было козлиное, рога козлиные, пятак свинячий и уши тоже, да на всём этом ещё торчали усы, копыта заканчивались когтями. Гаврюша прислушался к тому, что он говорит.
– Мы достаточно много говорили о средствах массовой информации, – говорил осипшим блеющим голосом преподаватель, – об их влиянии на сознание, выделили лучших наших адептов из журналистики на поприще человеческого зашоривания. Теперь мы можем с гордостью сказать, что СМИ – являются главной составляющей силой в деле выбора пути развития человечества, то есть, нашего пути. За плюрализмом будущее.
– Ваше Словоблудие! господин БеХрю! – обратился к лектору один из слушателей,– мне не совсем понятна трактовка слова плюрализм, что вы имеете в виду?
– Что же тут непонятного,– проговорил уже не бекающим, а хрюкающим голосом БеХрю. Я вам приведу пример из собственной жизненной практики. Когда я говорю со свинорылыми – они меня почитают за свинорылого, потому что я хрюкаю, когда говорю с козлорогими – они меня почитают за козлорогого, потому что я бекаю. Потом я ещё умею лаять, кукарекать и каркать.
– Ваше Словоблудие, а как же хвост кошки, когти, усы?
– Замечу, чёрной кошки…, господа, чёрной и никакой другой… Иногда мне приходится натягивать маску псоголовых, но это неудобно. Все эти атрибуты для человеческого мира. Там, в своих кругах, я тоже свой. Запомните и если надо запишите: Плюралистическое сознание безгранично; оно всеобъемлюще, оно подобно вирусу чумы. Ничто не разъедает так сознание, как чёрные идеи, замешанные на доброте и правде. Это фундамент работы всех СМИ. Мы же с вами знаем, что свободных СМИ не бывает. Если они не зависят от партий, то зависят от сознания работающих в них. Например, редактор с коммунистическим сознанием никогда не напечатает на страницах своего издания политическую статью журналиста-монархиста.
Господинчик поправил пенсне, посмотрел на карманные часы, сначала хрюкнул, затем бекнул и продолжил, – Люди не любопытны и ленивы, они не хотят разбираться в хитрых подоплёках, чем мы всегда безгранично пользовались, пользуемся и будем пользоваться…
Тут один из слушателей вперил взгляд в Гаврюшу, сделал круглые глаза и проговорил: «Ваше Словоблудие, а это что?» – и он указал пальцем на лешачка.
БеХрю с удивлением посмотрел на Гаврюшу и спросил мяукающим голосом:
– Ты кто… шпион?
– Я-я-я случайно…– промямлил Гаврюша, – я не хотел…
– Он свинорыловский лазутчик! – выкрикнул кто-то,– посмотрите на его морду.
– Правда!?– спросил уже мекающим голосом БеХрю и кивнул двум рослым слушателям, сидящим за первым столом.
Те мигом выскочили из-за стола, схватили Гаврюшу за руки и за ноги, с улюлюканьем вынесли из аудитории на лестничную площадку и стали раскачивать.
– Я за плюрализм!!!– успел выкрикнуть Гаврюша,– но педагог этого уже не слышал, а жаль. Академисты же, раскачав, бросили Гаврюшу вниз по лестнице, а когда он, прокувыркавшись несколько пролётов, остановился, то на прощанье получил ещё такого пенделя, что по воздуху летел до входной двери и даже в ней не задержался, а выкатился прочь и назад его уже не пустили. На том и закончилось Гаврюшино знакомство с академией. Это была большая наука для лешачка, и заключалась она в том, чтобы он не совался своим свинячьим рыльцем туда, куда не следует соваться раньше времени.
В академии Гаврюша успел заметить секретный отдел. О нём ещё лешачки-слушатели академии в туалете речь вели. Они говорили, что в этом отделе христианством занимаются, а заходят туда лешаки не ниже полковников, подполковников и майоров. Чрезвычайной важности отдел. Говорили, что там на каждого христианина досье имеется, где записываются все его слабости и прегрешения, и что все христиане подразделяются на прихожан, клириков и монашествующих. Ещё удалось узнать краем бесовского уха, что у них в штате есть даже бесовские внутренние войска – целая дивизия лешаческая им придана. Это типа спецназа у людей. У них, сказывали, там хоть и дисциплина, и спрос, но и паёк что надо, и обмундирование. Вот так-то. «Хорошо бы туда попасть»,– думал, слушая академистов, Гаврюша. А когда его выперли за дверь, то он стал думать так: «Хоть куда бы попасть, лишь бы пристроиться».
4.
«Что ж, кто не рискует, тот и не имеет золотых подков» – решил лешачок Гаврюша и направился к своему когортному за разрешением принять образ человеческий. Самовольно тут действовать было никак нельзя, можно чего доброго кому-нибудь и на хвост наступить. Когортный выслушал лешачка, но сам принимать решение не стал, а отослал его к легионному, к самому Болотному Праху. (Он называется легионным, потому, что у него в подчинении легион лешаков). «Пусть,– говорит,– Его Тлетворность решает, это в его компетенции»,– а сам думает: «Конечно, лешачок умный, но как бы не проколоться. Сам докладывать не буду, хотя за это и попадёт, но это совсем мизер по сравнению с взбучкой за прокол».
Пришёл Гаврюша к Болотному Праху, коленки дрожат, хвостик трясётся и бух тому в копыта: «Не вели, дескать, в тартарары, вели слово вымолвить!». Легионный от такой наглости даже опешил. «Но ничего,– подумал,– это даже забавно»,– и разрешил говорить. Гаврюша тут весь свой план и выложил.
– Сам придумал?– спросил Болотный Прах и ласково посмотрел на лешачка.
– Так точно, с места не сойти Ваше Смрадоподобие, пусть у меня рожки отвалятся,– гаркнул Гаврюша.
– Вот и не сойдёшь с места, когда тебе козлиные копыта заменят на свиные. Вот на тех уж попрыгаешь. Они кроме как в дерьме топтаться ни на что не годны…– а сам подумал: «Складно ты поёшь, только посмотрим, как это на деле у тебя выйдет?»– смекает легионный, а сам примеривается, стоит ли докладывать вышестоящему лешаку, Его Скотоподобию, или не стоит?
– Я не Смрадоподобие… ко мне обращаются «Ваша Тлетворность»,– сказал поучительно легионный ласковым голосом,– а сам думает: «Умеет льстить, подлец, значит далеко пойдёт. Не простой, видно, лешачок, не просто-о-о-й…».
Понравился легионному лешачок, шустрый такой, хоть и без академического образования, но землю копытами роет. «Этот до больших чинов дойдёт,– думает,– а дойдёт, так я тут как тут, мой, мол, воспитанник Ваше Мракобесие, и так далее; глядишь, лента на грудь и котёл в преисподней в собственность. Его Беспросветность, секретарь Его Мракобесия, разумеется, скажет, что это его протеже, да ну его к монахам, секретутка червивая, пусть говорит, главное, чтоб потом не обидел. А если что из Гаврюшки получится, то ему и Червивый не указ, сам Смрадный за него будет».
Подумал, порассуждал так Болотный Прах и бумагу нужную для лешачонка подписал и, вручая, сказал:
– Выполнишь всё в точности, о чём говорил, получишь в награду «орден Бесовского отродья» третьей степени, а не выполнишь … – дескать, пеняй на себя. А орден Бесовского отродья, хоть и третьей степени, выше чем медаль Лукавого. Осталось только место проживания в человеческом образе на земле выбрать. Стал лешачок думать: «Идти в страны Рыжего заката – спокойно, но не перспективно, можно тысячелетие прождать места «под солнцем». В страны Жёлтого восхода податься? Тоже особого резона нет, с их традициями можно случайно не того на рога поддеть. Лучше всего в Полуденную копыта направить». – Так Гаврюша и порешил, после чего пошёл командировку выписывать в лешаческую администрацию, чтоб всё честь по чести, а то остановит лешаческий патруль, последних блох отдашь, прежде чем отпустят. Хорошо, что на бумагу печать Смрадного наложили. С такой печатью не остановят, потому, как от бумаги на полверсты этой печатью воняет. А точнее, так это будет.
Пришёл Гаврюша к лешаческой администрации. Над дверью плакат – «Добро обжаловать». Лешачок копыта вытер и в дверь, а там, за дверью, два мордоворота стоят, Гаврюшу всего обнюхали, даже под хвост заглянули, потом пустили. Идёт Гаврюша по коридору и на дверях надписи читает, нужную комнату ищет. И так ему это забавно показалось, каких только отделов нет, например: «Суециидальный отдел», а под вывеской распорядок дня по часам обозначен, целая табличка. Принимаются: с 8-00 до 9-00 = висельники, с 9-00 до 10-00 = венорезальщики, с 10-00 до 11-00 = алкоголики и наркоманы, с 11-00 до 12-00 = сигальщики. Если слово «сигальщики» непонятно, то поясню. В этот час принимают лешаков, ответственных за тех людишек, кто с многоэтажек бросается.
В коридорах власти Гаврюша немало послонялся, пока нужную дверь нашёл. А как вошёл, так и остолбенел. Комната большая и вся столами впритык заставлена, и за каждым столом по лешаку сидят, а то и по два, если стол поширше. Между столами проходы узенькие. По этим проходам лешачки туда-сюда снуют. В местах пересечения проходов лешачки в оранжевой экипировке с жезлами стоят, движение регулируют. Это в лешаческой администрации Ноу-Хау. С введением новшества, производительность труда в делопроизводстве повысилась в пять раз. Раньше одни заторы чего стоили. Бумажку с одного ряда на другой перекинуть – проблема. Это ещё хорошо, что демоны в делопроизводстве человеческую систему переняли «через один порог» называется, а то была совсем беда – уйдёт лешачок подписывать бумагу молодым, а возвращается – борода седая по пояс и копытная мозоль. Только мы на этом останавливаться не будем, чего нам описывать проблемы преисподней, их у всех хватает. Лучше за Гаврюшей понаблюдаем.
И вот превратился лешачок Гаврюша в человека. А так как он при этом не утерял и лешаческих свойств, то перехитрить его из людей никто не мог. Мог он и снова невидимым стать, и по этому свойству, мог, что надо, и подслушать и узнать, и нашептать на ухо что-либо и кому-либо, себе на пользу. В большие чины Гаврюша не лез, а всё больше старался попасть в советники, референты, секретари. Чиновники всех мастей в нём души не чаяли и друг у друга его старались заполучить. Потому как видели: только он к кому в помощники устроится, то сразу тому чиновнику повышение по службе. А кроме ведь повышения по службе чиновник из Полуденной больше ничего и не желает. Будет повышение, а там вклады и недвижимость, особенно за границей, само собой. Тут уж надо быть спокойным.
Смекает Гаврюша, думает. И видит, что горят синим пламенем на взятках разные должностные чины. А сам всё себе подходящую кандидатуру подыскивает, чтоб не сгореть сразу. Как он и раньше думал, то и в жизнь стал претворять. Думал он о том, что надо подходящего человека в должность толкать, а не таких, что только пробьются, так сразу и проворуются, безмозглые, зря только силы и время с таким растратишь. Этому и следовать стал. Кандидатура должна быть не замаранная, из народа, а не браток после отсидки, с таким сразу легко, зато потом хлопотно. Окружит такой себя всякими умниками, только природу никуда не денешь, она так и прёт.
Поначалу же, как только Гаврюша человеческий вид принял, он в педагоги подался, учителем истории стал. Потом, это было для него проще, историю он знал как пять пальцев, и настоящую и подменную. Его ученики в школе сразу стали на олимпиадах призовые места занимать. Гаврюшу, то есть Гаврилу Тихоновича хвалят, грамотами обвешали. Он и «Лучший учитель года» и «Почётный работник образования» и ещё там кто-то. Хитрый – каналья. К директору школы ключик отыскал – через полгода стал завучем. Директор в нём души не чает, а лешачок, знай, о нравственности говорит, об идеалах, общечеловеческих ценностях, о правах человека особенно и, само собой, о свободе слова и вероисповедания. А говорит, как будто с листа читает, на страны Рыжего заката всё ссылается и особенно на Зазакатную. Потом, этак, незаметно, директора убрал, и вместо него сам уселся в директорское кресло. Однако сидел в этом кресле недолго, колготное оно и ответственное – чуть-что не так, все к нему бегут, только почёсывайся. «Нет,– думает Гаврюша,– высокие должности в мире людей не для меня, надо в тени быть, а своё дело делать. Это кресло ему и не нужно, по большому счёту, это только трамплин, с которого можно было сигануть или в референты, или в советники; такая вот корректировочка прежних дум выходит».
По своим манерам лешачку удобнее было в советниках остаться, а кого-то из людишек на более высокие должности тянуть. Чтоб, значит, этот человек и служил в дальнейшем его лешаческим потребностям, этот ход у демонов в поколениях проверенный. Главное, этому человеку хорошо мозги заморочить. Только надо было кандидатуру из человеков подобрать, а это, как говорится, не рогами трясти, тут думать надо.
Думал Гаврюша, думал, летал по окрестностям, летал, да к людским разговорам прислушивался. И вдруг, однажды слышит, как мужики байки травят. Прислушался – про какого-то Ивана-дурака – говорят.
«Если байки,– смекает лешачок,– то человек, значит, и впрямь подходящий, а если по каким параметрам не дотягивает, то для чего же Гаврюша?». Мужик тот, про которого байки травили, в общежитии истопником работал; крепкий с окладистой бородой, а лоб – что аэродром. Полетел Гаврюша к этому мужику в общежитие, смотрит – здоровенный мужичина ведро угля несёт:
– Много слышал,– говорит Гаврюша,– рад познакомиться, я – Гаврила Тихонович Лешаков, – руку протягивает,– а вы? чем занимаетесь? как вас зовут?
– Как – как?… Плешаков говоришь?– нерасслышал Иван-дурак.
– Да не Плешаков, а Ле-ша-ко-в, – от слова лешак… понял?
– Да понял, чего не понять,… я истопником работаю. Раньше в Ташкенте жил, экономистом работал, а потом, как всё закрутилось, с семьёй сюда, хорошо директор уголок выделил. Числюсь истопником, а делаю всё, что придётся.
– А что, другой работы разве в городе нет,– допытывается лешачок.
– Работа-то есть, да крыши нет. А здесь, какой никакой, но угол. Директор в общежитии комнату, как беженцам выделил. Притом же семья, дети. Детям опять же учиться надо… – все здесь.
– Значит, из-за крыши над головой, работаешь?– допытывается Лешачок.
– Я смирился… Крыша она есть крыша…– тягуче говорит истопник.
– А вот этого как раз и не надо,– проговорил Гаврила Тихонович,– я этого слова – «Смирился», «Смирение», терпеть не могу, ты мне его больше никогда не произноси. А лучше скажи, как тебя зовут – величают?
– Имя моё простое – Иваном зовут. Иван Ефимович – я. Фамилия Боголюбов.
Лешак поморщился.
– Нет, нет, – сказал он быстро,– так не пойдёт, придумаем псевдоним. С такой фамилией в приличном обществе показаться нельзя. Будешь ты у нас тэ-тэ-тэ…,– задумался Гаврила Тихонович,– вот… придумал. Будешь ты у нас Мерзонравов. Очень хорошо звучит и с большим смыслом, знаете ли. С такой фамилией можно и до советника президента дойти.
– Мерзонравов, так Мерзонравов,– молвил Иван смиренно,– главное чтоб крыша над головой…
– Это ты правильно думаешь,– похвалил его Гаврила Тихонович.– А прозвище у тебя какое?
– Прозвище моё – «Ду-рак».
– Как «Дурак»,– опешил бес.
– «Дурак», вот и всё. Раньше «дуррак» был, а теперь попугая нет и второго «р» тоже нет.
– Причём здесь попугай?
– Да притом, в одной конторе, в Ташкенте ещё, работали два Ивана, оба Ефимовичи. А у меня у одного попугай в кабинете в клетке жил. И этот попугай ни бельмеса ничего не говорил, а повторял только одно слово «Дур-рак». Вот сослуживцы, чтобы нас не путать всегда уточняли к кому идти, а те смехом отвечали к «дур-раку». С тех пор и приклеилось.
– Фух-ты,– Гаврюша вытер пот со лба,– меня просто испуг даже взял, не люблю дураков, а «дуррак» – это хорошо – засмеялся Гаврила Тихонович.– Великолепное прозвище, всем прозвищам прозвище. С таким именем «Иван – дурак» дело пойдёт. Тут мы горы свернём.– И начал учить Ивана уму – разуму:
– «Ты, я смотрю, Иван, очень умный мужик, не лезешь там во всякие авантюры первоволновые. Первая волна, она всё рушит, на ней и сор, и грязь, и мусор. Это ты правильно сделал, что с первой демократической волной не связался,– и погрозил Ивану – дураку пальчиком, дескать, знаем мы тебя хитреца… А Ивану Ефимычу лестно, что его хоть один человек похвалил и даже в нём особую мудрость увидел, а то: жена пилит, тёща учит, дети – изподлобья смотрят, на работе чего только не делаешь – всё придирки. В общем – не жизнь, а какая-то прелюдия к жизни, по-другому сего состояния назвать нельзя. А тут, чужой человек, а на тебе… прозорливец какой-то.
А Гаврюша дальше речь ведёт.– Таких, как ты, Иван Ефимович, специалистов – на пальцах пересчитать… и в такой дыре? Хотя, я тебя очень понимаю, надо в этом чине побыть, потому как из грязи легче попасть в князи…, правильно смекнул и линию ведёшь правильную, прямо – таки гениальную линию, – и Гаврюша, подмигнув истопнику, и хитро улыбнувшись, опять погрозил собеседнику пальцем – знаем, мол, тебя, каналью.
– Да я чего, я ничего,– начал было Иван Ефимович, подбоченившись.
– Э-э! Иван, не прибедняйся только, сейчас мы нашу встречу и дружеские отношения узаконим, – и тут же повёл истопника в какое-то кафе. Не успел Иван толком осознать – что к чему, а перед ним уже блюдо дымится и узорчатый бокал с водочкой поблёскивает. Тут Ивана Ефимовича и развозить стало, а бес подливает, да говорит, какой Иван-истопник знатный специалист и что на таких Иванах русская земля держится.
Наконец Иван-дурак дошёл до кондиции и стал своего нового знакомого его же водкой угощать и на брудершафт пить. Тычет Иван-дурак вилкой в соус и говорит:
– Это ты правильно, как тебя там, мракобес иль полубес, уж запамятвовал, говоришь. Я, как специалист в экономике скажу,– а сам приподнимается, над столом всей своей могучей фигурой повисает и, покачивая в воздухе над головой вилкой с окорочком и одновременно наклоняясь к Гаврюше пытается сказать нечто вразумительное и гордое.– То, что ты меня заметил – это правильно сделал Гаврила Тихонович, а Иван-дурак!– и он стукнул себя в грудь кулаком,– не продаст и тот, кто во мне человека увидел, его пожизненный кореш, а я ему слуга! Душу за него положу… – и он тяжело рухнул на стул.
– Вот правильно, вот умно,– заговорил Гаврила Тихонович,– что слуга, это ты хорошо сказал, очень хорошо, это мне нравится; от чистого сердца, стало быть, сказал? А что душу положишь – об этом даже и сказать нечего… Лучше, конечно, не положить, а отдать, но для начала и это неплохо… очень даже заманчиво… просто бальзам…
А Иван,– знай, распаляется:
– Конечно, от чистого сердца,– гаркнул Иван,– во мне его грязного никогда и не было, и душа у меня светлая, я ведь не прохиндей какой, всю жизнь вкалывал,– и он протянул Гаврюше две здоровенные ручищи. – Ты во мне человека увидел, а вы-ы-ы!– и он погрозил кому-то, спьяна, пальцем, вперя выше головы Гаврилы Тихоновича помутневший взгляд.
– Вот и ладненько, вот и договорились,– потирая руки и ухмыляясь, говорит бес,– теперь у нас с тобой всё в ажуре.–
Дальнейшее истопник помнил весьма смутно. Очнулся он в своей постели, за зановесочкой; голова трещит, помнить, конечно, ничего не помнит, так отрывками. «Вот, – думает,– опохмелиться бы сейчас, да солёненьким огурчиком закусить!» Не успел он так подумать, как отдёргивается занавесочка и перед ним является его жена, Авдотья Семёновна, в руках поднос, а на подносе рюмка высокая с водочкой, а рядом на вилочке огурчик солёненький покоится и его Ивана дожидается. Иван даже глаза от изумления потёр и щипнул себя за одно место – не снится ли ему всё это? Хмель как рукой сняло от такого дива.
Но ему ничего не снилось. Жена была приветлива и любезна, дети на него смотрели обворожительными глазами, а тёща – злая и сварливая старуха, пекла для него на кухне блины и говорила без умолку о достоинствах её зятя и что она очень рада, что он, муж её дочери. Это было немыслимое, только вчера было всё наоборот.
– Это вы с какого чердака свалились?– спросил Иван Ефимович, изумлённый переменами.
– А ни с какого,– любящим голосом ответила жена,– просто вчера, мы познакомились с твоим новым другом, который рассказал нам о тебе столько, что мы об этом даже и не догадывались. Пожалуйте к столу, почтеннейший Иван Ефимович,– проговорила она нараспев.
Но на этом, удивительное не прекращалось. Только Иван пришёл на работу и уж взял ведро, чтобы уголь носить, как вызывает его сам директор, а никакой-то там завхоз, а точнее завхозиха – жалкая сварливая баба. Вызывает его, значит, директор и предлагает Ивану должность – заместителя по хозяйственной части. И не только предлагает, но уже и приказ соответствующий написал и даже собственноручно в бухгалтерию отнёс, а секретутка на доске объявлений вывесила.
Чудеса на этом опять не кончились. После обеда к директору приехал на чёрном лимузине некто и стал с директором обговаривать вопрос о выдвижении Ивана Ефимовича в депутаты. А там пошло и поехало…, как говорится, закрутилось с самыми неожиданными поворотами и нюансами, всего и не перечислишь.
Если говорить откровенно, то Иван Ефимович всех этих нюансов и не знает, за него его доверенное лицо хлопочет, то бишь, Гаврила Тихонович. И так уж он это всё хорошо проворачивает, будто на пианино с Иваном Ефимовичем в две руки играет. Иван на пианино играть не умел, но это так, для сравнения, вдруг, кто из читателей умеет играть в две руки неважно на чём, может быть в карты или ещё во что, тогда ему и понятно. Но, это потом так стало, а вначале Иван-дурак от этих неожиданностей ориентиры потерял, чуть с катушек не съехал. Проснулся он утром…, а тут такое…! Вот так- то…
«Белая горячка, наверное,– подумал бывший истопник, и чтобы ушло наваждение, так дёрнул себя за ухо, что даже ойкнул от боли, но наваждение не исчезало. Наоборот, оно стало изо всей силы обрастать всякими деталями, приятнее одна другой.
– Вот подфартило, – изумлялся Иван Ефимович, уже не сомневаясь в своих гениальных способностях. Он сидит в офисе в депутатском кресле, в комнате на двери золотом написано «Депутат…» и так далее.
Кресло же у Ивана-дурака особенное, с подлокотниками и спинкой из крокодиловой кожи и даже с вращением и не только туда-сюда, но и оттуда – туда и даже туда – отсюда и даже с замедлителем хода, чтоб кайфа больше.. Поворачивается Иван Ефимович, а кресло его любое желание исполняет, будто ум имеет. Вот такое кресло у Ивана Ефимовича. И стол у Ивана Ефимовича необычный, только о столе мы немного попозже расскажем, потому, как на следующей должности у него стол был куда лучше, зачем же о более худшем рассказывать.
5.
Из депутатов Иван Ефимович с подачи Гаврилы Тихоновича в отраслевые министры махнул. И самое главное, какую бы он бумагу как депутат, а затем и как отраслевой министр области, не читал – ему было всё очень понятно. Придет, например, бумага, в которой очередной закон прописан, а Ивану, как депутату надо отмашку дать, или утвердить. Тут всё просто: если бумаги с конвертом – то утвердить, а если без…– то на Гаврюшино усмотрение.
С Гаврюшей никто не спорил, разве, что его бывший сокурсник – Громкогласов Илья, которого он приютил под своим крылом, и то, только потому, что во время учёбы в институте они были с ним дружны, и ещё Громкогласов был студент недюжинных способностей. Так вот этот Громкогласов до чего докатился, взял, зашёл в кабинет к Ивану Ефимовичу, да так раз, и всю ему правду-матку в глаза и выложил:
– «Это чему тебя учил прфессор Умнов!?..,– говорит.– Ты чего это творишь? Что ты за договора с бельгийцами подписал? Что, совсем крыша поехала? Закон через думу протащил, людям в нищету, а курам на смех. Ты же читал статьи академика Пивоварова, тебе ли мне рассказывать, чем всё это кончится?..
Иван Ефимович его и слушать не хочет, своё гнёт. А Гаврюша рядом невидимо стоит и на ухо Ивану Ефимовичу словно лапшу, опровержения вешает, и чтоб не слетали, прискрепочками миниатюрными пришпиливает, а в лапше той, опять же про свободное развитие рынка, про максимальный либерализм, демакратию и права человека. Громкогласов спорил с ним, спорил, плюнул, понял, что доказывать что- либо, бесполезно, и стал думать, а думать Громкогласову было о чём. Во-первых, он понимал, что если Ваньку не остановить, то он такого наворочает, что вся страна в трубу вылетит и с его законами, и с распоряжениями, потому как он видит, что Ванька не в себе, а никто, кроме Громкогласова этого не замечает.
Хотел он было его жене объяснить, что к чему, да не пробьёшься. В коттедже элитном живёт, по заграницам разъезжает, дети в Гарварде учатся, счета в банках… Наконец, застал её раз дома, так эта Лилечка, с бывшей параллельной группы на его доводы и внимания не обратила:
– Тебе просто завидно, Илья, что мой Иван достиг, а ты нет. Тебе бы пользоваться нашей благосклонностью, а ты нос дерёшь: то тебе не эдак, а это не так… Хочешь, я тебя свожу в Швейцарию, посмотришь как люди живут?
– Сдались мне эти швейцарцы,– буркнул Илья.
– Да не швейцарцы, полоумный,– сказала она немного надменно,– а наши, русские в Швейцарии.
– Представляю,.. спасибо,.. не надо.
– Плохо представляешь… Представлял бы лучше – не брыкался.– и ушла…
– «Вот стервоза,– подумал Илья.– Иван гибнет, а она рада-радёшенька. Видно, кроме шмоток, бабам ничего не надо. Однако решать этот вопрос требуется незамедлительно».
Всё идёт у лешачонка хорошо, всё гладко: Ивана-дурака пристроил, законы для претворения в жизнь навыдумывал. А если не удавалось полностью свой закон протащить, так хоть запятую, а не там поставит и всё выходит по-лешаковски. И всё бы ничего, только этот Громкогласов невесть откуда свалился. Про любовь к Родине и народу толкует, про многовековую культуру Полуденной и прочее. Вреднейший человек оказался. Критику на Гаврюшины закидоны наводит. Сколько Гаврюша втолковывал Ивану о том, что страна Рыжего заката – это благо, что у них нетрадиционная половая ориентация не в загоне, как у нас. Даже уже склонил Ивана к тому, чтобы её и в Полуденной стране узаконить, но не тут-то было. Объявился этот Громкогласов, да и говорит Ивану-дураку: «Креста на тебе, Иван, нет».
Креста на Иване действительно не было, обронил его где-то Ванюша, когда мальцом был, а новый приобрести – не удосужились родители, так с тех пор без креста и ходит. В церкви ни разу не был, а попов считал, как и было написано в книжке, по которой экзамен сдавали в институте, никак иначе, как анахронизмом – пережитком прошлого, значит. И до того он в эту – рыжую демократию поверил, аж жуть. Над своей кроватью вместо ковра с тройкой и бубенцами, ковёр с этой самой статуей надменной повесил, а тройку в чулан за ненадобностью бросил. Самым умным из экономистов – считал Фороса и так далее.
Только вот Громкогласов так не считал и всегда против Рыжей страны и Фороса что-нибудь противное да скажет. И это Ивану-дураку не очень нравилось, а Гаврюше особенно.
Так вот, хотел Гаврюша убрать этого товарища институтского, да Иван-дурак запротивился – старая дружба, дескать. Вот тут-то и почувствовал Гаврюша, как не хватает ему знаний, что в бесовской академии проходят. Например, что такое дружба? – ему было совсем непонятно и любовь к Родине заодно, к ближнему, в частности. Он на это раньше и внимания не обращал, потому как считал всё это пустым звучанием. И вот на тебе, это самое пустое звучание втыкает ему палки в колёса. Да тут ещё эти крестоносцы, иереи объявились, ходят, кадилами машут, приличному лешаку работать мешают, потому, как этой вони ни один уважающий себя лешак не выносит. А тут прямо поветрие пошло – стали на себя люди крестики вешать, мода такая объявилась, как копытная мозоль.
