bannerbannerbanner
Львиная шкура

Рафаэль Сабатини
Львиная шкура

Полная версия

LION'S SKIN

Художник К. Пузанков

© А. Кузьменков

© Ю. Кузьменкова

© К. Пузанков

* * *
 
Тот, кто шкуру продал неубитого льва
Сам бесславно погиб на охоте…
 
В. Шекспир, «Генрих V»

Глава 1
Фанатик

Апрельская гроза громыхала над Парижем, низвергая потоки воды на гранитные набережные острова Ситэ и на громаду собора Парижской Богоматери, контуры которого едва различались сквозь завесу окутавшего его дождя. И в душе мистера Кэрилла, недавно возвратившегося из Рима, в задумчивости стоявшего у окна и созерцавшего разбушевавшуюся стихию, сгущались тучи под стать тем, что затянули низкое парижское небо. Впрочем, со стороны могло показаться, что он был слеп и глух к происходящему, и сэр Ричард Эверард, расположившийся за огромным, заваленным бумагами столом в глубине комнаты, потемневшая обстановка которой наводила на мысль о временах минувших царствований, решил сам положить конец затянувшейся паузе.

– Пришло время действовать, Жюстен, – окликнул он своего приемного сына. – Если ты таков, каким я – с Божьей помощью – всегда пытался воспитать тебя, ты не станешь колебаться.

Мистер Кэрилл медленно повернулся к нему.

– Будь я иным, возможно, я проявил бы сейчас больше энтузиазма, – ответил он тихим приятным голосом, и только очень чуткое ухо уловило бы французский акцент в его тщательном, на грани педантизма, произношении английских слов.

Мистера Кэрилла никак нельзя было назвать красавцем, для этого у него был слишком горбатый нос, непропорционально длинный и угловатый подбородок и чересчур бледная кожа. Однако его юное, отмеченное печатью внутреннего достоинства лицо надолго врезалось в память каждому, кто видел его хотя бы мельком, а широко посаженные глаза зеленоватые и малоподвижные, глядели так спокойно, что, казалось, их обладатель, наделен необыкновенной проницательностью. У него хватило смелости отказаться от парика, и перехваченные широкой муаровой лентой рыжевато-каштановые локоны, в которых поблескивали золотистые пряди, своей пышностью могли соперничать с любым париком. Жесткая линия рта свидетельствовала о непреклонной решимости и придавала бы ему весьма мрачный вид, если бы не предчувствие улыбки, готовой в любой момент заиграть на его устах, хотя трудно было угадать, какой она будет: веселой или саркастической.

Роста чуть выше среднего, мистер Кэрилл мог похвастаться – имей он такую склонность – изящной фигурой и утонченными манерами и одевался с той, свойственной французам, изысканной элегантностью, которую в Англии назвали бы пижонством. На нем был богато расшитый золотом темно-синий камзол с белой атласной подкладкой, открывавшейся взгляду при каждом его движении, и синие же чулки с золотой елочкой, бежавшей по всей их внешней стороне; драгоценные камни прятались в брюссельских кружевах его воротничка, а на пряжках его лакированных туфель с красными каблуками поблескивали алмазы.

– Жюстен! – вскричал сэр Ричард, вложив в это единственное слово всю боль и досаду, терзавшую его, но тут же, словно устыдившись своего порыва, добавил уже сдержаннее. – Какие могут быть сомненья?

– Какими бы они ни были, – услышал он невозмутимый ответ, – лучше взвесить все сейчас, чем раскаиваться в содеянном потом, когда будет слишком поздно.

– Скажи, что смущает тебя?

– Я не понимаю, почему вы столько лет ждали.

Сэр Ричард с отсутствующим видом тронул лежавшие перед ним бумаги, и в его глазах вспыхнул нездоровый огонек, свойственный людям, терзаемым телесным недугом или навязчивыми мыслями.

– Отмщение – это такое блюдо, – неспешно начал он, – которое перед употреблением должно хорошенько остыть; только тогда оно приобретает свой неповторимый вкус. – Тут он сделал небольшую паузу, прежде чем продолжить. – Да, я мог вернуться в Англию и убить его. Но разве он заслужил такую легкую и быструю кончину?

– Для наказания существует ад, – напомнил ему мистер Кэрилл.

– Откуда нам известно, что нас ждет за могилой? – услышал он суровый ответ. – Имея дело с Остермором, я не мог рисковать. Поэтому я решил сначала приготовить для него чашу питья настолько горького, что, испив ее, он сам захочет умереть. Если бы в пятнадцатом году мы взяли верх, я заставил бы его заплатить за совершенное им преступление. Но судьба распорядилась иначе, и я был арестован, а затем сослан на плантации. Как ты думаешь, Жюстен, что помогло мне вынести выпавшие на мою долю испытания, которые могли бы сломить и более крепкого человека, если даже через пять лет я нашел в себе силы и мужество совершить побег? Я должен был остаться в живых и свести счеты с Остермором прежде, чем самому предстать перед Всевышним; что, как не эта цель – смысл всего моего существования – поддерживала меня эти долгие годы? И если сейчас ты откажешься… О! – Его голос сорвался, и, когда он вновь заговорил, в его интонациях послышались страх и тревога. – Я не могу поверить в это, Жюстен! Ведь ты – сын Антуанетты де Малиньи.

– И того самого графа Остермора, – сдавленным голосом отозвался Жюстен.

– Тем слаще будет наша месть! – вскричал сэр Эверард, и в его глазах вновь сверкнул огонек одержимости. – Разве не рука сына должна отплатить за зло, причиненное его матери негодяем-отцом? – Он отрывисто рассмеялся. – Не часто в этом мире правосудие творится подобным образом.

– Ваша ненависть к нему не знает границ, – задумчиво произнес мистер Кэрилл, и в его взгляде мелькнула жалость и сострадание к сидевшему напротив него человеку, который, по его мнению, попусту растрачивал столь сильные эмоции.

– Так же, как и моя любовь к твоей матери, Жюстен, – отозвался старый баронет, и резкие морщины на его увядшем лице, казалось, чуть разгладились, а глаза потеряли свой лихорадочный блеск.

Упершись локтями в стол, он обхватил голову руками, с его губ сорвался стон, и на глаза навернулись слезы, когда перед его мысленным взором промелькнули события более чем тридцатилетней давности.

В те времена они с виконтом Ротерби – как тогда звали молодого Остермора – состояли при дворе короля Якова II в Сен-Жермене, в Париже, куда тот удалился после изгнания из Англии. Во время поездки в Нормандию они познакомились с мадемуазель де Малиньи, дочерью обедневшего chetive noblesse[1] – и оба страстно влюбились в нее. Но, как частенько случается с девушками, она предпочла правильность черт лица виконта Ротерби благородству сердца и ума Дика Эверарда. Не зная себе равных там, где дело касалось участия в рискованных предприятиях, Эверард чувствовал неизъяснимую робость и легко тушевался в общении с женщинами. Поэтому он почти без боя сдал свои позиции и уехал в Париж, предоставив другу праздновать легкую победу. Исполняя поручение своего короля, он затем отправился в Ирландию, и, когда после трехлетнего отсутствия вернулся в Париж, Ротерби там уже не было. Оказалось, что старый лорд Остермор употребил все влияние, чтобы выхлопотать для своего беспутного сына прощение за приверженность к свергнутой династии, чем тот не преминул воспользоваться, предоставив своей судьбе не только короля Якова, но и молодую жену, которую незадолго до того привез в Париж.

Как это часто бывает, их союз, основанный на взаимной страсти, не выдержал испытания временем; всякая страсть притупляется привычкой, и, когда это неизбежно произошло, они с разочарованием обнаружили, как мало у них общих интересов.

Воздушное, почти эфемерное существо, она была создана для света и цветов, музыки и поэзии, а у него за красивой внешностью скрывались худшие из черт британского характера: вялость и тупость, и полностью отсутствовало – как то подтвердили дальнейшие события – спасительное для англичан понятие собственного достоинства.

Поэтому едва ли удивительно, что она скоро наскучила ему, и при первой же возможности он поспешил избавиться от цветка, сорванного им в нормандском саду и ублажавшего его чувства в краткий период своего цветения. Его отъезд разбил ее сердце, и по возвращении из Ирландии сэр Эверард узнал, что она умерла, не выдержав выпавшего на ее долю унижения, – злые языки поговаривали, что они с Ротерби даже не потрудились обвенчаться.

Известие о ее кончине весьма скоро достигло ушей самого Ротерби, – двоюродный брат несчастной женщины, последний из рода Малиньи, приехал в Англию, требуя от виконта удовлетворения за нанесенное сестре бесчестье. Между ними состоялась дуэль, завершившаяся смертью молодого француза, и все, видимо, этим и закончилось бы, если бы не беззаветно влюбленный в мадемуазель Малиньи сэр Эверард, который поклялся во что бы то ни стало отомстить своему бывшему другу и соратнику. Узнав об этой страшной клятве, Ротерби не пожалел усилий, чтобы уничтожить сэра Эверарда, и после поражения якобитов под Брэмаром в 1715 году ему чуть было не удалось добиться своего.

Сэр Эверард, однако, очень скоро убедился в том, что слухи о смерти мадемуазель Антуанетты де Малиньи оказались ложными и были распущены из страха перед ее неистовым двоюродным братом, столь опрометчиво взявшем на себя роль мстителя. После четырех месяцев неустанных поисков сэру Эверарду удалось обнаружить ее в Париже, умирающую от голода и лишений в убогой мансарде одного из притонов Двора чудес; за два дня до этого она произвела на свет сына, и оба они, мать и дитя, не протянули бы и недели, если бы не своевременная помощь сэра Эверарда.

 

Использовав часть средств, которые ему удалось спасти после изгнания короля Якова и которые теперь были вложены в надежное дело во Франции, Голландии и других странах, он выкупил имение Малиньи, отошедшее к кредиторам после смерти отца Антуанетты, и подарил его ребенку в день крестин.

Увы – холодная зима, проведенная Антуанеттой в каморке во Дворе чудес[2], посеяла свои семена, и смерть уже точила косу в ожидании жатвы.

Всего два года ее истерзанная душа наслаждалась в Малиньи покоем и уединением, которое не решался нарушить даже сэр Эверард, опасавшийся, что его присутствие лишь заставит сильнее страдать ее, когда-то причинившую ему самому столько страданий.

Имя Ротерби ни разу не упоминалось даже в письмах, которые они время от времени писали друг другу, и она никогда не просила Эверарда приехать к ней, догадываясь о том, что творится у него на сердце. Но однажды, предчувствуя близкую кончину, она, отбросив былую щепетильность, спешно послала за ним. Он прибыл слишком поздно – она умерла в самую ночь перед его приездом, – но зная, что он может не застать ее в живых, она оставила ему письмо, написанное несколькими днями раньше.

«Я не стану пытаться благодарить вас, мой дорогой друг, – прочитал он. – Мне трудно выразить словами чувства, которые я испытываю к вам за все то, что вы сделали. О, Эверард! Как я хотела бы, чтобы Господь подсказал мне тогда верный выбор!» – И сэру Эверарду показалось, что в его измученной душе сверкнул тонкий лучик радости: ради одного этого стоило стойко переносить выпавшие на его долю разочарования и лишения.

«Но на все воля Божья. – Его глаза жадно побежали дальше по строчкам. – Только Он знает, почему для нас лучше так, а не иначе. Мой путь в этой жизни подходит к концу, но остается еще мой сын, мой Жюстен. Я оставляю его вам, столько сделавшему для него. Любите его, заботьтесь о нем, как о своем собственном сыне, и вырастите из него джентльмена такого же благородного, как вы сами. Его отцу ничего не известно о его рождении, и я рада этому, поскольку мне было бы тяжело умереть с мыслью, что однажды он сможет предъявить на него свои права. Пусть же он и дальше пребывает в неведении, – хотя бы до тех пор, пока не будет наказан за проявленную ко мне жестокость».

И в тот же час, задыхаясь от волнения и заливаясь слезами, которых он совершенно не стеснялся, сэр Эверард поклялся усыновить Жюстена и в точности исполнить волю его матери – особенно последний пункт ее завещания.

Клятвы у сэра Эверарда не расходились с делом. Жюстен впервые узнал правду о своих родителях в очень нежном возрасте; с тех пор эта история регулярно повторялась мальчику, и сэр Эверард мог с удовлетворением наблюдать, как в нем неуклонно возрастало отвращение к негодяю, оказавшемуся его родителем по плоти, и благоговение перед памятью прекрасной достойной женщины, его матери.

Что касается всего остального, то Жюстен рос, не ведая ни в чем отказа. Выкупленное имение приносило неплохой доход, значительно выросший за то время, пока им управлял сэр Ричард. По достижении совершеннолетия юношу послали учиться в Оксфорд, а затем, для завершения образования, отправили в двухлетнюю поездку по Европе, вернувшись из которой он был представлен ко двору короля Якова Старого Претендента в Риме, чьим доверенным лицом в Париже являлся сам сэр Эверард.

Исполняя свой долг так, как он понимал его, сэр Эверард постоянно сверял общее направление воспитания юноши с мрачной целью, маячившей на далеком горизонте, и достигнутые им результаты превзошли, как ему самому казалось, все ожидания. Жюстен унаследовал немало черт характера своей матери и почти ничего – от своего отца, так что он мог вырасти человеком веселым и жизнерадостным, но влияние сэра Эверарда возобладало, и врожденная живость, подавленная британской флегматичностью, выродилась в сардонический юмор, в ироничное отношение ко всему на свете, как к высокому, так и к низменному. Мистер Кэрилл распрощался с иллюзиями задолго до того, как у него прорезались зубы мудрости; полученное им превосходное образование в изрядной степени способствовало такой метаморфозе, равно как и преподанные сэром Ричардом уроки мизантропии, из которых он вынес твердую убежденность, что все мужчины – подлецы и обманщики, а женщины – безмозглые простушки.

Своим девизом он выбрал слова vos non vobis[3] – намереваясь, по всей видимости, оставаться зрителем в театре, под названием «жизнь», но вместо этого превратившись, как и следовало ожидать, в одно из главных действующих в нем лиц.

Старый баронет увидел сейчас эти события тридцатилетней давности, как если бы они только что свершились; из его горла вырвался странный звук, напоминающий и рычание и всхлипывание одновременно, и он в изнеможении откинулся на спинку кресла. Помрачневший Жюстен сел на стул возле стола.

– Расскажите мне о своих намерениях, прошу вас, – обратился он к сэру Ричарду.

– С удовольствием, – согласился тот. – Итак, милорд Остермор, в погоне за выгодой однажды уже поменявший цвет своего мундира, готов сделать это еще раз и по той же самой причине. Я получил из Англии сведения, что его светлость, увлекшись биржевыми спекуляциями, охватившими весь Лондон, понес большие убытки. Насколько они велики, я не могу с уверенностью сказать, но, видимо, достаточно серьезны, чтобы он решился предложить свои услуги королю, которому когда-то служил, – за приличное вознаграждение, разумеется. Неделю назад один джентльмен, курсирующий между двором Его Величества в Риме и Парижем, сообщил мне, что Остермор в письменной форме уведомил его Величество о своей готовности вновь встать под знамена борцов за трон Стюартов. Он также доставил мне письма от Его Величества – все, разумеется, незапечатанные – к нашим друзьям в Англии, и поручил мне переправить их туда при первой же благоприятной возможности. Так вот среди этих посланий оказалось одно, адресованное милорду Остермору, причем с весьма заманчивыми предложениями. Прочитав его, я сделал неожиданный для себя вывод, что епископу Эттербери уже удалось изрядно поколебать преданность его светлости королю Георгу I и это письмо, – тут он хлопнул рукой по лежавшей перед ним на столе бумаге, – должно завершить начатое им дело. Однако тут появляешься ты с новыми инструкциями от Его Величества, предписывающими мне придержать эти письма и немедленно отправляться в Англию, чтобы уговорить Эттербери и его сторонников отказаться от намеченных ими планов.

Мистер Кэрилл согласно кивнул.

– В этом нет ничего удивительного, – сказал он. – Король Яков в Риме располагает достоверной информацией, что в Лондоне заподозрили о существовании заговора, и Эттербери необходимо предупредить об этом. Но я не понимаю, при чем здесь милорд Остермор?

– Неужели? – медленно проговорил сэр Эверард и, подавшись вперед, положил руку на локоть Жюстена. – Если я должен дать совет епископу воздержаться от решительных действий, то почему бы тебе не подтолкнуть к ним милорда Остермора?

Мистер Кэрилл нахмурился и пристально посмотрел на своего собеседника, но ничего не сказал.

– Вряд ли нам когда-либо еще представится возможность одним мановением руки отправить Остермора на виселицу, – закончил сэр Эверард, произнеся последнее слово своей тирады с упоением, которое без большой натяжки можно было назвать демоническим.

– Как же мы сможем уничтожить его? – продолжал допытываться Жюстен, не решаясь поверить охватившим его душу недобрым предчувствиям.

– И ты еще спрашиваешь? – отрезал сэр Ричард, и его взгляд красноречивее всяких слов сообщил мистеру Кэриллу о намерениях его приемного отца.

Мистер Кэрилл резко встал, стряхнув руку сэра Эверарда, и на его щеках появился слабый румянец.

– Вы хотите, чтобы я обманул его? – с оттенком презрения в голосе произнес он.

Сэр Ричард мрачно ухмыльнулся.

– Ты будешь действовать в качестве доверенного лица Его Величества, – пояснил он. – Для этого я снабжу тебя всеми необходимыми бумагами. Остермор будет заранее предупрежден о прибытии к нему королевского посланника. Этого будет достаточно, чтобы разжечь его любопытство. Затем появляешься ты, его однофамилец, и привозишь от короля соблазнительные предложения, перед которыми ему трудно будет устоять. Ты передашь мне его письменный ответ, и мне останется всего лишь помочь накинуть веревку ему на шею.

После его слов в комнате воцарилась тишина, нарушаемая лишь стуком капель дождя по оконному стеклу да отдаленными раскатами грома. Мистер Кэрилл не спеша сел и задумался, изо всех сил стараясь не поддаваться закипевшим в нем эмоциям.

– Это… отвратительно – выдавил он наконец.

– Такова воля Божья! – горячо отозвался сэр Ричард, ударив кулаком по столу.

– Вы получили откровение о ней? – поинтересовался мистер Кэрилл.

– Я знаю, что справедливость должна восторжествовать.

– Для чего тогда написано: «оставьте место гневу Божию»?

– Даже Богу для исполнения своей воли требуются орудия. Сейчас такими орудиями являемся мы, можно ли в этом сомневаться?

Мистер Кэрилл до боли стиснул кулаки.

– Поступайте, как вам угодно, – процедил он сквозь зубы. – Я не собираюсь перечить вам, но прошу вас, не втягивайте меня в это, сэр Ричард. Все-таки он – мой отец.

Сэру Ричарду с трудом удалось сохранить самообладание.

– Именно по этой причине я настаиваю на том, чтобы ты сам отправился к Остермору, – ответил он и, словно позабыв о том, что сам учил своего приемного сына проявлять сдержанность в любых обстоятельствах, с жаром воскликнул: – Ты обязан перестать думать о нем, как о своем отце! Это убийца твоей матери; он искалечил всю ее жизнь и явился виновником ее преждевременной кончины. Вспомни об этом. Отец, говоришь ты! – чуть ли не передразнил он юношу. – Разве это отец? Да ты никогда не видел его, а он о тебе даже не слышал. Для тебя «отец» – всего лишь ничего не значащее слово. И, однако же, оно пробуждает в тебе сентиментальность, которая угрожает помешать тебе исполнить свой долг. Жюстен, неужели ты захочешь покрыть себя позором в моих глазах? Ведь все эти годы я жил и растил тебя только ради той возможности, которая сейчас предоставляется нам!

Тут он, наконец, понизил голос и уже спокойнее продолжал:

– Я понимаю, само имя Джона Кэрилла, графа Остермора тебе ненавистно. За это тебя нельзя порицать – всякий честный человек, который знает правду об этом сатире в человеческом обличье, разделил бы испытываемые тобой чувства. Я заставил тебя носить его имя только для того, чтобы оно постоянно напоминало тебе о твоем долге, и еще о том, что ты не имеешь на него никакого права.

Говоря так, сэр Ричард сознательно посыпал солью открытую рану. Он увидел, что Жюстен поморщился, однако вместо того, чтобы сменить тему, безжалостно закончил:

– Вот этим ты действительно обязан своему отцу; благодаря ему ты один из тех, над кем все смеются и на кого показывают пальцем.

– Я не припомню, чтобы кто-то осмелился на это, – угрюмо заметил мистер Кэрилл.

– Потому что мы хорошо хранили тайну. Пока мы никому не показывали наш герб, никто не видел на нем черной полосы, обозначающей незаконнорожденного. Но все до поры; возможно, тебе захочется жениться и твоей избранницей окажется дама, равная тебе по положению. Что ты расскажешь ей о себе? Неужели ты отважишься предложить ей имя, запятнанное позором незаконного рождения? Вот когда ты раскаешься в своей нерешительности, Жюстен! Никогда не позволяй себе забывать об этом и о зле, причиненном твоей матери, и твоя рука не дрогнет, когда придет время покарать злодея.

Он вновь откинулся в своем кресле и пристально посмотрел на своего собеседника, словно желая убедиться, что произвел на него нужный эффект. Его слова как будто и в самом деле зацепили молодого человека за живое; он слегка побледнел и сидел, насупившись и стиснув зубы.

Сэр Ричард решительно поднялся со своего кресла, словно желая подвести итог их беседе.

– Он погубил твою мать, Жюстен, – сурово произнес он. – Так неужели содеянное им зло останется безнаказанным?

– Никогда! – Галльский дух мистера Кэрилла внезапно вырвался наружу из-под тонкого слоя британского лоска. – Клянусь, этого не произойдет!

 

Сэр Ричард протянул к нему руки, и его мрачные глаза сверкнули нехорошей радостью.

– Ты поплывешь со мной в Англию, Жюстен?

Но мистера Кэрилла вновь охватили сомнения.

– Подождите! – воскликнул он. – О, подождите, прошу вас! – умоляюще повторил он и в упор взглянул в глаза сэру Ричарду. – Ради бога, ответьте мне на последний вопрос: уверены ли вы в том, что моя мать благословила бы меня на такой поступок?

– Даже на Страшном суде я ответил бы, что не сомневаюсь в этом, Жюстен, – ни секунды не колеблясь, твердо ответил Эверард. – И у тебя уже есть ее благословение. Держи. – Слегка подрагивающими пальцами он взял со стола старое письмо и протянул его мистеру Кэриллу. – Вот ее завещание. Прочти его.

И пока взгляд молодого человека скользил по аккуратным ровным строкам, сэр Ричард громко произносил давно выученные наизусть слова, которые не давали ему покоя с того самого дня, как земля скрыла гроб с телом женщины, написавшей их:

– «Пусть же он и дальше пребывает в неведении, хотя бы до тех пор, пока не будет наказан за проявленную ко мне жестокость». Жюстен, это голос твоей матери вопиет к тебе из могилы.

Фанатизм сэра Ричарда, казалось, передался мистеру Кэриллу. В его зеленоватых глазах вспыхнул огонь ненависти, и гримаса насмешливой злобы исказила его бледное лицо.

– Значит, вы не сомневаетесь? – полувопросительно-полуутвердительно произнес он.

– Клянусь спасением своей души, – отозвался сэр Ричард.

– Тогда я с радостью сделаю все, что вы от меня хотите! – объятый праведным негодованием воскликнул мистер Кэрилл. – Слава богу, это письмо и ваш ответ рассеяли мои последние сомнения, и теперь с ними навсегда покончено. Я немедленно еду с вами в Англию, сэр Ричард. Трепещи же, милорд Остермор! Отныне мое имя будет – Божья кара, раз я не имею права ни на какое другое, – патетически закончил он.

Но охватившее мистера Кэрилла возбуждение угасло так же быстро, как и вспыхнуло. Слегка устыдившись своего порыва, он плюхнулся на стул и вновь задумался, не замечая мрачной радости в глазах сэра Ричарда Эверарда, пристально смотревшего на своего воспитанника.

И в этот самый момент за окном раздался оглушительно резкий, словно вырвавшийся из самой преисподней раскат грома.

1Chetive noblesse (фр.) – мелкий дворянин (зд. и далее прим. перев.).
2Двор чудес – в Средние века название нескольких парижских кварталов, в которых обитали нищие, бродяги, воры и проститутки.
3Vos non vobis (лат.) – вам, но не для вас.
1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15 
Рейтинг@Mail.ru