Ракитин Кирилл
Качели
– Это были не стихи, – тут же привычно нахмурился Егор, – я же тебе объяснял.
– Не сердись, – Таня лукаво улыбнулась Егору своей грустной улыбкой, и взяла его за руку. – Просто мне так понравилось: «кудрей тёмный водопад». Нет, правда, здорово же!
Девочка снова рассмеялась, а Егор, против обыкновения, не ушёл в себя, а смущённо улыбнулся в ответ.
«Да она же флиртует с ним!» – изумилась Нина Сергеевна. – Ох, и нашёл же Егор себе подругу на голову», – и внутренне рассмеялась. Она была бы совсем не против, чтобы кто-то вытащил её сына из его отрешённости в реальность. Пусть даже это будет маленькая девочка, сама ещё вряд ли отдающая себе полностью отчёт в том, что она делает.
История, рассказанная их неожиданной гостьей, тронула её, и она решила разобраться с ней досконально.
– Папа, когда трезвый, хороший, – между тем продолжила Таня. – Он потом даже прощения просит. Иногда. Может купить что-нибудь вкусное в подарок. Пожалуйста, не надо звать милицию, – повторила она жалобно.
– Хорошо, – приняла решение Нина Сергеевна. – Мы не будем звать милицию. Пока не будем. Но мы обязательно должны поговорить и с твоей мамой, и с твоим папой. Завтра же. А сейчас – всем спать.
Глава 3
Это была странная ночь. Пожалуй, лишь сама виновница устроенного ею переполоха, как это ни покажется странным, спала спокойно и безмятежно на диване в гостиной. А Нина Сергеевна всё никак не могла унять волнения от сознания того, что в её доме спит маленькая девочка. Девочка, которой так и не случилось в её собственной жизни. Девочка, которая очевидно, нуждается в её помощи. Наконец, девочка, которая удивительным образом смогла привлечь внимание её сына, заставить его совершить какой-то значимый поступок в настоящей жизни, а не в реальности его книг и фантазий. И ведь никакой «романтики» здесь, совершенно очевидно, и близко не было. Значит, её сын увидел нечто в этой Тане; увидел то, что имело для него значение, а, следовательно, не могло игнорироваться его родителями. Если они хотели понять своего сына, разумеется. А Нина Сергеевна хотела. Поэтому сон всё никак не шёл к ней. Она даже несколько раз выходила из спальни, то вроде попить, то как бы по иным делам, и подолгу задерживалась возле спящей гостьи, вглядываясь в её лицо.
А лицо Тани лишь на первый взгляд было обычным. Если же посмотреть более внимательно, то можно было обратить внимание на аккуратный тонкий и острый нос, придающий общую аристократичность её облику. Тонкие губы говорили о твёрдости и характере упрямицы, печальные глаза о не свойственной ребёнку вечной грусти, а небольшой острый подбородок напоминал, что это всего лишь маленькая девочка.
Нина Сергеевна не считала себя физиономистом, но многолетний опыт работы с людьми научил её многому; в том числе и «считывать» лица.
Примерно так думала Нина Сергеевна, глядя то на крепко спящую Таню, то на полоску света, пробивающуюся из-под двери комнаты сына. Удивительная гармония в сочетании таких разных черт, при беглом и поверхностном взгляде, создавала у случайного наблюдателя впечатление самого обычного лица, что, словно маскировочная сеть, закрывало от чужих взглядов истинную суть человека. Возможно, что Егор, чей мозг, под влиянием наставника, был тонко настроен на поиск необычного в окружающем обычном, интуитивно почувствовал это несоответствие, а потому и принял вдруг совершенно нетипичное для себя, и столь удивительное для своих родителей решение привести эту девочку домой.
Егор, как и его мать, не спал. Взяв перед сном «чисто из вежливости» полистать Танин альбом, он быстро утратил как сон, так и чувство времени. Танины рисунки не были обычными картинками, типа «вот луг и речка, пастух и овечка», или «дом на горке», или «птичка на ветке». Её рисунки не имели чётких границ; отдельные их фрагменты словно перетекали друг в друга, являясь одновременно частью разных картин, смешивая и масштабы, и перспективы. Дом на горе прорастал корнями, которые и питали то дерево, где сидела на ветке чудо-птица, запутавшаяся в сетях, что забросил рыбак на реке.
«Вот уж действительно мыслеобразы», – невольно усмехнулся про себя Егор, рассматривая рисунки. Чем дольше он вглядывался в них, тем больше начинал видеть деталей, и тем больше уже собственных «мыслеобразов» рождалось у него в голове. Картины в Танином альбоме начинали словно бы оживать и складываться в истории. Ещё не чёткие, туманные, ещё лишь отдельными фразами, но они уже были, и только ждали того, кто сможет разглядеть их, и представить миру уже не в виде картин, а виде слов. Егор, словно зачарованный, никак не мог оторвать взгляда от этих рисунков, разорвать волшебную связь с ними, и, в конце концов, так и уснул с Таниным альбомом в руках.
Таким его утром и обнаружил Павел Михайлович, пришедший будить сына к завтраку. Сам Павел Михайлович тоже спал плохо, слушая всю ночь, как бродит по квартире и тяжело вздыхает его супруга, и, примерно догадываясь уже, что планы у неё в голове. А потом и выслушивая эти планы. Одна лишь Таня выглядела свежей и отдохнувшей; она приветливо улыбалась всем, и, казалось, нисколечко не беспокоилась о том, что и как будет объяснять родителям по поводу своего отсутствия дома этой ночью.
Подъём был ранним; несмотря на субботний, день школьники учились, а Тане ещё надо было зайти домой за тетрадями и учебниками. Нина Сергеевна была решительно настроена поговорить с родителями девочки, Павел Михайлович брился в ванной, готовясь сопровождать супругу в её миссии, в то время, как сама она хлопотала на кухне, готовя завтрак для всех. Таня быстро переоделась в выстиранную накануне Ниной Сергеевной и уже сухую одежду, и теперь растерянно теребила свои растрепавшиеся со сна волосы. Просить чужую расчёску она стеснялась, и что сделать со своими волосами не знала. Неожиданно, ей на помощь пришёл Егор, заметивший Танины проблемы;
– Садись, – указал он ей на стул в своей комнате, и немного подержав в задумчивости Танины волосы в руках, принялся, к изумлению девочки, заплетать их в довольно сложную причёску.
– Где ты этому научился? – не выдержала Таня, крутя головой и пытаясь рассмотреть себя в полировке мебели, на что Егор, слегка усмехаясь, раз за разом невозмутимо возвращал её голову в исходное положение, и даже не делал ей замечаний, которые всегда делала ей мама в таких случаях.
Секрет был прост; когда Егор учился в младших классах в их школе закрыли «продлёнку», и Нина Сергеевна договорилась (разумеется, за небольшое вознаграждение) с родителями одноклассницы Егора, что после уроков он будет приходить к ним домой, где бабушка девочки, сама бывшая учительница, накормит их обедом, а после проследит за выполнением уроков. К девочке приходили подружки, или она сама шла к ним; благо, жили все они в одном подъезде. Девчонки играли в куклы, заплетали их и друг друга, учились шить и вязать. Егор же, вначале от скуки, а после и с интересом, принимал во всём этом участие, так постепенно и научившись всем этим девчачьим премудростям. Возможно, уже тогда, когда они, играя, придумывали на ходу истории для всех этих пластмассовых «Маш» и «Варь», Егор и ощутил впервые вкус творчества, что позже реализовалась в его тяге к сочинительству историй. Но Егору нравилось удивление Тани, и он не спешил разрушать интригу;
– На куклах научился, – наконец сказал он неопределённо, и уже сердито прикрикнул «Не вертись!», потому, что Таня от изумления развернулась на 180 градусов и недоверчиво уставилась на Егора, который досадливо крякнул, упуская из рук тут же распустившуюся тонкую косичку, что шла вокруг головы, одновременно украшая и скрепляя всю сложную конструкцию причёски.
– Извини, – повинилась Таня, возвращаясь на место. – Ты играл в куклы? Но мальчишки не играют в куклы!
«А маленькие девочки не ночуют на качелях», – едва не сказал вслух Егор, но лишь пожал плечами, тут же коленкой пресекая Танину попытку повернуться ещё раз.
– Ой, – сказала Таня, и схватилась за бок.
– Что случилось? – замер Егор, – я же лишь слегка, чтоб ты не вертелась.
– Ничего, – ответила Таня, – это я вчера ушиблась. Уже всё прошло.
Но Егор не зря тренировал внимательность к мелочам. Он видел, что ничего не прошло, и что не может быть так долго и так сильно больно от простого ушиба и лёгкого прикосновения. Он вспомнил, как Таня вчера вскрикивала, когда он брал её за руку, и быстро сложил «дважды два».
– Всё, – сказал Егор, отступая на шаг, и рассматривая свою работу, – будешь сегодня самой красивой в классе!
Ему вдруг захотелось сделать что-то для этой, в общем-то по-прежнему чужой, но такой непохожей на других, девчонке. Которая, ещё несколько часов назад, была ему совершенно безразлична, а сейчас, отчего-то, он её такой чужой уже не воспринимал. Егор сел перед Таней на корточки, и, сплетя руки, положил их ей на колени, не давая подняться.
– Таня, – сказал он, внимательно глядя ей в лицо, – КТО. ТЕБЯ. УДАРИЛ?
Таня сморщилась, словно вновь собираясь заплакать, и попыталась встать, но Егор не дал ей этого сделать.
– Таня, не надо плакать, и не надо убегать. Поверь, от ЭТОГО убежать нельзя. Мне тоже доставалось, и я знаю.
– Тебе? – переспросила Таня.
– Конечно. Мальчишки, даже если они играют в куклы, всё равно остаются мальчишками, а все мальчишки знают, что такое драка.
– Ты любишь драться? – нахмурилась девочка.
– Нет, терпеть не могу; да я и не умею драться толком. Поэтому мне обычно и доставалось больше всего.
– Тогда зачем же ты дрался? – удивилась Таня.
– Потому, что иногда нет другого выхода.
– И ты не боялся, что тебе будет больно? Что тебя побьют?
– Я же тебе толкую; иногда просто нет другого выхода, и убежать тоже нельзя.
– Почему?
– Потому, что от себя и своего страха невозможно убежать. Никому нельзя. И тебе тоже не удастся. Так кто тебя ударил?
– Папа, – помолчав сказала Таня. – Он хотел выбросить мой альбом, а я не дала.
– Ты молодец, – сказал Егор, поднимаясь, и помогая встать Тане, – ты не испугалась. Это уже не мало, тем более для девчонки. А рисунки у тебя замечательные! Было бы очень жаль, если бы они пропали.
– Тебе понравилось? Правда? – обрадовалась Таня, тут же забыв о неприятном разговоре. – Когда ты успел посмотреть? Утром?
– Да я пол ночи на них смотрел, и настолько увлёкся, что так и уснул с твоим альбомом в руках, – рассмеялся Егор. – Ты оставишь мне их ещё посмотреть? Это надо делать не на ходу, и лучше всего, когда все спят. Это моё самоё любимое время.
– Я тоже рисую, когда все спят. Мне ещё и за это попадает. И от мамы тоже, – улыбнулась Таня. – Но мне кажется, что нас уже зовут.
«Нас», – отметил про себя Егор, привыкший обращать внимание на слова, и приобняв Таню за плечи, подтолкнул её к выходу:
– Мама зовёт завтракать. И поверь моему опыту; не стоит заставлять её ждать.
Глава 4
Таня жила в доме того двора, где накануне Егор с ней и познакомился. На месте были и качели, и скрипели они так же, как и вчера. Егор вначале хотел подождать Таню на улице, но та вдруг крепко схватила его за руку и так умоляюще на него посмотрела, что Егору ничего не оставалось, как вздохнув пойти вместе с ней. При этом Таня руку его не отпускала ни на миг, вызывая у Егора странное смешанное чувство досады (идёт с девчонкой за ручку!), и гордости (в нём признают защитника).
Дверь им открыла мама Тани – невысокая (сразу видно в кого девочка), худая, с нездоровым землистого цвета лицом. Она периодически покашливала, прикрывая рот тонкой, в синюшных пятнах от уколов, рукой.
На пришедших она смотрела без страха, и с какой-то отрешённостью, словно всё происходящее её не очень касалось, а в том, что незнакомые люди привели её дочь, которая не ночевала дома, не было ничего необычного.
– Она что-то натворила? – спросила мама Тани негромким голосом, и тут же закашлялась, кивая на дочь.
– Нет, что Вы, – ответила Нина Сергеевна, – всё в порядке, не волнуйтесь. Но мы хотели бы поговорить с Вами, если Вы не против.
– Проходите, – всё также без эмоций сказала Танина мама, отступая в сторону, и обращаясь к дочери:
– Быстро собирайся в школу; завтракать тебе уже некогда.
Таня молча кивнула, и, наконец отпустив руку Егора, метнулась в комнату.
– Это мой сын, Егор, – пояснила Нина Сергеевна. – Они с Вашей дочерью учатся в одной школе. Им по пути. Меня зовут Нина Сергеевна, а это мой муж, Павел Михайлович.
– Алевтина Ивановна, – представилась мама Тани, – а мой муж ещё спит. Так о чём вы хотели поговорить?
– Давайте проводим детей, и поговорим тогда спокойно. Боюсь, что наш разговор будет не очень приятным.
В соседней комнате послышался испуганный возглас Тани, а затем грубый мужской голос сказал:
– Где шлялась ночью, маленькая мерзавка? Кем ты вырастишь? Я знаю кем! Сказать?
Егор услышал, как Таня болезненно вскрикнула, и, не выдержав, шагнул в эту комнату. Войдя, он увидел посреди неё невысокого мужчину худощавого телосложения, в несвежей голубой майке с провисшими проймами, и синих «семейных» трусах, который замахивался на Таню. Девочка испугано вжалась в угол между кроватью и столом, прикрывая голову руками. Егор, не говоря ни слова, изо всех сил толкнул мужчину, и тот упал на кровать, подозрительно скрипнувшую от его падения.
– А-а! – закричал мужчина, не пытаясь правда, встать. – Дружка уже привела в мой дом? Ах ты мелкая дрянь! Ну ты у меня узнаешь сейчас! И дружок твой тоже узнает. Я сейчас милицию сюда вызову; его в колонию отправят, а тебя в детский дом. Наконец-то избавлюсь от тебя, засранка.
Егор с отвращением смотрел на отца Тани;
– Даже самые последние хулиганы во дворе знают, что бить девочек западло. А у Вас дочь вся в синяках. Вы просто урод какой-то! Избить ребёнка, девочку! Да ещё как следствие и суд расценит эти синяки. Может очень нехорошо расценить. Вас зэки под шконку загонят за это.
Егор, благодаря отцу, знал кое-что о нравах «той стороны», и умел понимать их речь (это всё нужно писателю, так объяснил он свои расспросы об этом родителям)
– Ты кто, вообще? – уставился на него мужчина, до постепенно которого начал доходить смысл слов мальчика.
– В школе вместе учимся, – сказал Егор, беря Таню за руку и заводя её себе за спину. – А милиция, которой Вы грозили, уже здесь, – и Егор кивнул головой на своего отца, который уже тоже был в комнате, и держал в руках красное удостоверение сотрудника милиции.
– Твой папа милиционер? – изумилась Таня.
– Собирай вещи; мы опаздываем, – сказал ей Егор, вместо ответа, а про себя вновь отметил «мы», проскочившее теперь уже у него.
– Вы обещали, что милиции не будет, – сказала девочка; глаза её налились слезами обиды, а губы сжались в узкую полоску.
– Официально милиции пока что здесь нет, – невозмутимо сказал Павел Михайлович Тане, – но если твой отец полезет в драку, то наряд тут окажется очень быстро, а за нападение на офицера милиции грозит уже не 15 суток.
После чего Павел Михайлович повернулся к хозяину квартиры:
– С учётом синяков Вашей дочери и моих показаний срок наказания может быть весьма даже немаленьким. Надеюсь, ты хорошо понял меня? – отец девочки быстро и молча закивал, не делая более попыток встать или угрожать детям.
– Твой папа тебя больше не тронет, обещаю, – постарался смягчить «ментовской» голос Павел Михайлович, обращаясь к Тане, – так что собирай, что нужно, и идите с Егором в школу. После занятий ждём вас с Егором обедать. Ну а мы, – усмехнулся Павел Михайлович, поворачиваясь к отцу Тани – пока поболтаем с твоими родителями; так сказать, «о жизни, о любви».
Глава 5
За всю дорогу ни Егор, ни Таня не проронили ни слова. Таня изредка шмыгала носом, и Егор предпочёл не лезть к ней с разговорами. Он молча нёс её сумку с учебниками, порой ловя на себе удивлённые, а то и насмешливые взгляды знакомых мальчишек. Впрочем, Егор как обычно не обращал на них никакого внимания. Все эти чужие взгляды и даже смешки Егору были, как всегда, безразличны; он, по обыкновению, погрузился в собственные думы, пытаясь разобраться в той жизненной круговерти, в центре которой внезапно оказался, и к которой он, как оказалось, совершенно не был готов. А заодно стараясь разложить по полочкам тот хаос собственных мыслей и чувств, который вся эта ситуация в нём вызвала.
Егор не привык к реальной жизни; ритм жизни его собственной – «школа-студия-дом» – задавали давно известные правила, и особых вариантов здесь не было. А все бытовые проблемы решали его родители. Семья Егора считалась состоятельной; отец – подполковник милиции, мать – чиновник среднего уровня в городской Администрации. Егор, в отличие от многих других своих сверстников, никогда не знал бедности, за что его, кстати, некоторые в школе недолюбливали, принимая отрешённость Егора за высокомерие и спесь мальчика-мажора. И даже его неконфликтность кое-кто считал признаком надменности и зазнайства. Но это имело мало отношения к действительности; Егору на самом деле был не очень интересен мир реальный (кстати, поэтому сам Егор был довольно непритязателен в быту, и в общем-то равнодушен к внешним признакам успешности, как то фирменная одежда, дорогая машина, поездки на курорты за границу и т.п.). Ему больше был по душе мир придуманный, книжный, где всё подчинялось воле автора и законам жанра. «А не вот это вот всё». Но теперь мир настоящий решительно стучался в его стерильный вылизанный и уютный внутренний мирок, и Егор чувствовал себя непривычно растерянным, будучи вынужденным эмоционально и даже организационно погрузиться в насущные житейские проблемы. Это нервировало его; вызывало с одной стороны раздражение, но с другой и какой-то настороженно-болезненный интерес к происходящему. А ещё ему было весьма непривычно ощущение своей такой сильной погружённости в этот реальный мир.
Когда, дойдя до дверей школы, Егор, всё так же молча, протянул Тане её сумку с учебниками, Таня жестом попросила его наклониться, и шепнув ему на ухо «Спасибо», внезапно коснулась сухими губами его щеки.
У Егора был большой опыт сохранять внешнюю невозмутимость в самых разных ситуациях. Поэтому он коротко кивнул Тане и будничным тоном напомнил ей, что сегодня они идут после школы обедать к нему домой, и он будет ждать её здесь же после уроков. А после, по-прежнему сохраняя полное спокойствие, повернулся в сторону, откуда донёсся чей-то свист и смешок.
– Вам что-то показалось смешным? – спросил он у компании из четырёх учеников более младших классов. Школьную иерархию никто не отменял, поэтому те промолчали, а кто-то даже поспешил отойти в сторону, и лишь один толстый мальчик с прилизанными волосами попытался выкрикнуть дразнилку «жених и невеста», но его никто не поддержал.
– Ну жених и невеста, – по-прежнему невозмутимо повторил Егор, – и что?
– И …ничего, – буркнул толстяк и попытался спрятаться за спинами товарищей, но Егор ему не этого позволил, уцепив за ворот. Ему было наплевать на дразнилки, но младшие в школе не имели права так разговаривать со старшими. А Егор сейчас был в этой реальности.
– Как тебя зовут, толстый? – спросил Егор, придав голосу высокомерие.
– Вова, – испуганно ответил пойманный нахал.
– Разве тебя, Вова, не учили, как следует вести себя со старшими? Или тебе надо это объяснить не словами?
– Не надо, – слегка побледнел Вова, – не надо не словами.
– А тебе говорили, Вова, – подтянул Егор толстяка к себе поближе, – что свистеть девочкам, особенно, когда они разговаривают с другими мальчиками, невежливо?
Затянутый ещё немного ворот сменил бледность лица Вовы на пунцовый окрас.
– И ты, конечно, уже осознал свою ошибку, и изо всех сил желаешь извиниться, не так ли, Вова?
Вова, лишённый поддержки приятелей, затравленно кивнул.
Егор отпустил его воротник, и, заботливо расправив на нём помятость, слегка подтолкнул кулаком между лопаток растерявшего всю свою уверенность Вову к Тане:
– Приступай.
Никто из собравшейся уже небольшой толпы школьников, не вмешивался в происходящее, признавая право старших над младшими. Выслушав сбивчивые извинения, Таня хмыкнула, и не сказав ни слова, пошла к школе, гордо вздёрнув свой тонкий аристократический носик. Свистеть ей вслед никто более не рискнул.
– Впредь постарайся Вова, чтобы моя невеста на тебя не жаловалась. А иначе мне придётся объяснять тебе правила хорошего на уже не словами. Усёк?
– Усёк, – буркнул Вова, и поспешил исчезнуть с места своего позорного бенефиса.
Лично самому Егору было глубоко наплевать на всякого рода высказывания в свой адрес, и в прежнее время он просто не обратил бы даже внимание на подобного типа инцидент с «мелюзгой», но сейчас им управляла новая сила, известная ему, как «неумолимая логика событий». Егор знал о таком явлении в отношении литературных произведений, но впервые это коснулось его в реальной жизни. Не было неизбежным его знакомство с Таней, не было неизбежным и его решение позвать её с собой, но, когда это всё произошло, события приобрели свою собственную логику. И Егор, пусть и несколько отстранённо, но отчётливо сознавал это своим натасканным на соответствующий анализ, умом.
– Ну ты даёшь, Воронцов! – Щедрый, «от души», хлопок по плечу, вывел Егора из задумчивости. Егор обернулся, хотя мог бы и не делать этого; он и так прекрасно знал, от кого ему «прилетело» это дружеское приветствие, от которого он лязгнул зубами, едва не прикусив язык. Рука у Светки была тяжёлой, а голос грубым. Хотя Егор считал его просто низким, и даже находил в этом неповторимую Светкину особенность; как он говорил, «изюминку». Светка, его соседка по парте, смотрела на него изумлёнными глазами, и улыбалась во весь свой большой некрасивый рот. Некрасивым у Светки было всё; и лицо, покрытое, словно оспинками мелкими шрамами от давленных прыщей, и излишне широкоплечая фигура, и жидкие короткие волосы неопределённого блеклого цвета, и размашистая «мужская» походка, и даже улыбка, открывавшая крупные и немного кривоватые зубы. Некрасивая Светка была не просто его соседкой по парте; она была едва ли не единственным настоящим другом Егора в школе.
Познакомились они два года назад, когда новая одноклассница перешла к ним из другой школы, приехав из другого города. Нескладную и грубоватую Светку никто не хотел в соседки, а Егору было всё равно; поэтому на неуверенный вопрос новенькой Егор тогда лишь равнодушно кивнул, и молча убрал свою сумку с соседнего стула.
Сдружились они уже позднее. В ответ на неловкие предложения дружбы от некрасивой новенькой, девочки класса решили забавы ради устроить ей травлю, но Светка терпеть этого не стала; и первая красавица класса очень быстро оказалась в медпункте с расквашенным носом. Драться с сильной и решительной девочкой представители прекрасной половины класса теперь не рисковали, а мальчишкам драться с девчонкой было зазорно. Поэтому класс решил объявить ей бойкот. Вернее, объявить его решили девочки, но в кавалерах у самых красивых девочек как правило были самые сильные мальчики, и все остальные просто не посмели возражать.
Все, кроме Егора.
Первое время Егор, по своему обыкновению, бесстрастно наблюдал, как его новая соседка безуспешно пытается сблизиться с кем-нибудь в классе, привычно абстрагируясь от происходящего, и воспринимая всё не более, чем очередной сюжет. Однако, когда, придя однажды утром в класс, он не обнаружил Светку на её обычном месте рядом с собой, Егор решил всё же узнать у своей недолгой соседки в чём собственно дело, почему она сидит в одиночестве за первой партой, и не он ли стал тому причиной. Ему тут же со всех сторон стали говорить, что новенькой объявлен бойкот, и что с ней теперь нельзя никому говорить, нельзя сидеть и вообще никаких дел с ней иметь нельзя. Пусть убирается из их класса.
Егор всё внимательно выслушал, затем пожал плечами, молча взял одной рукой Светкин портфель, другой за руку саму Светку, и так же молча отвёл её на прежнее место за своей партой. Светка не сопротивлялась.
Класс недовольно загудел, а та самая, пострадавшая от тяжёлой Светкиной руки, первая красавица крикнула ему со злостью:
– Тебе что, Воронцов, больше всех надо? Тебе что, наплевать на мнение коллектива?
– Разумеется, – равнодушным тоном ответил ей Егор, и отвернулся.
Драться с Егором из-за «бабских разборок» мальчишки не желали, на подначки типа «любовь-морковь» Егор не реагировал, и постепенно бойкот изжил сам себя, и новая ученица заняла своё собственное место в классе.
А чуть позже выяснялось, что Светка переехала сюда вовсе не случайно, а была приглашена одним спортивным клубом, как показывающая неплохие результаты в академической гребле. И это, наряду с видом плечистых парней, иногда встречавших Светку у школы, полностью отбило желание у кого-либо в школе «разбираться» с новенькой силовым образом, или даже просто ссориться с ней.
Сама же Светка к их завязавшейся дружбе с Егором отнеслась серьёзно; она решила взять под своё крыло «этого малахольного мечтателя», и тень силы самой Светки легла теперь частью и на Егора. Что, наряду с репутацией представителя не самой простой семьи, создавало ему в школе статус своего рода «неприкасаемого», и придавало вес его словам. Впрочем, Егор совершенно не злоупотреблял этим своим положением, держась в стороне от школьных дел. Постепенно Егор уже и сам проникся дружескими чувствами к своей неожиданной защитнице. Она была единственной, с кем он мог свободно поболтать на разные темы, прощая ей вмешательство в его раздумья. Они прикрывали друг друга на уроках, беззастенчиво списывали друг у друга школьные задания, легко на пару лгали учителям или одноклассникам. Они полностью доверяли друг другу, хотя ни малейших романтичных чувств по отношению друг к другу не испытывали никогда. Друг – он друг и есть.
– Ты, Воронцов, меня порой поражаешь! – пробасила Светка, – не мог себе ещё помельче подружку найти!
– Какая была – такую и нашёл, – огрызнулся Егор, – и не «подружку», а «невесту». Глухая ты, что ли?
– И где же ты её нашёл, бедняжку?
– Где-где; на качелях.
– И забрал себе? Вот так просто?
– И забрал себе. Вот так просто. И чего это ты решила, что она от этого стала вдруг «бедняжка»? – оскорбился Егор, – мне вот не показалось, что она стала теперь более несчастной, чем была до нашей встречи.
– Потому, умник, что ты просто толстокожий придурок. Жизни не знающий. Я давно это подозревала. Это тебе пофигу, что другие скажут, а ты представляешь, как задразнят теперь эту твою мелкую и за портфель, и «невесту»? – возмущённо сказала Светка.
– А что плохого-то в «невесте»? – возразил ей Егор, пожимая плечами, – Слово – как слово.
– Это вы там привыкли играть словами в своём писательском кружке, а в реальной жизни слова имеют для нормальных людей ещё и вполне прикладное значение, – постаралась втолковать простую житейскую истину своему непонятливому другу Светка. – Подружку твою в школе теперь непременно начнут дразнить. И она начнёт плакать. А когда она начнёт плакать, то очень быстро решит, что именно ты виновен во всём этом.
– Ты так считаешь? – несколько смущённо сбавил тон Егор, – но я думаю, что она справится. Она умная. ..Хм.. Нда… И духом крепкая.
– «Духом крепкая»! – передразнила Егора подруга, – а чего это ей будет стоить? Эта «крепость духа». А если она сорвётся? Ты снова плечиками пожмёшь и просто выкинешь её из своей жизни, словно ненужный черновик?
Светка пристально и без тени улыбки смотрела на Егора. Он вдруг вспомнил, как плакала Таня там, на скрипучих качелях, сидя в одиночестве под дождём, и ему стало стыдно. Впервые в жизни он взял на себя ответственность за кого-то, вмешавшись в чужую жизнь всерьёз, но что теперь нужно делать он совершенно не представлял.
– Ладно, ладно. Убедила и устыдила. Ты права. Что-то мне и впрямь как-то не по себе стало, – встревожился Егор, видя, что Светка говорит совершенно серьёзно. – Делать-то теперь что?
– Тебе по правде дорога эта девочка? – по-прежнему серьёзно спросила Светка. – Кто она тебе на самом деле? Просто случайно встреченная малявка, мелкий эпизод в твоей ненаписанной книге, или нечто большее?
– Я не знаю, Света, – задумчиво ответил подруге Егор, – у меня странная симпатия к этой девочке. Необычная, да. Я знаком с ней меньше суток, но она совершенно точно не «эпизод». Зато я знаю, что не могу допустить, чтобы с ней случилось что-то плохое по моей вине. И вообще что-то плохое.
– А надо было думать над тем, что говоришь! – назидательно сказала Светка, – кому говоришь и при ком говоришь. А то вам, парням, всё шуточки, а нам, девочкам, слёзки.
– А может я и не шутил, – буркнул Егор, и Светка со злостью хлопнула себя обеими руками по бёдрам, – Нет, ну ты и впрямь придурошный, а? Ну да что теперь с тебя взять! Придётся всё самой за тебя делать. У-у!! – и Светкина ладонь остановилась в миллиметре от затылка Егора.
– Свет, может давай я вас с Таней познакомлю, что ли, – неуверенно потянул Егор, – тебя в школе уважают…
– Не учи учёного, – презрительно хмыкнула Света, – но будешь должен! На свадьбу свидетельницей пригласишь. И попробуй, только, обмануть меня или эту твою Таню. Не посмотрю на нашу дружбу. Класс-то у твоей невесты какой?
– Пятый, вроде. А может и шестой. И букву не знаю, – растеряно сказал Егор. Светка закатила глаза, и махнув на него рукой, исчезла в дверях школы. Впрочем, Егор подруге доверял; если она взялась за это дело, то можно уже не тревожиться так сильно за Таню. А Егор тревожился. И этот факт его самого здорово удивлял и выбивал из привычного душевного равновесия. Однако, школьный звонок вскоре прервал это самокопание Егора, и он поспешил вслед за Таней и Светкой в школу.
