Равиль Таминдаров
Полынь – трава горькая
Солнце продолжало бесстрастно изливать на землю очередную порцию августовского зноя. Наливались спелостью помидоры, ягоды. На отдельных участках копошились над грядками дачники, увлечённые своей работой, равнодушные ко всему, что не касается их дачных участков…
1987 год.
Полынь – трава горькая
Моей матери посвящается.
1949 год.
По небу ползли тяжёлые свинцовые тучи. Порывы холодного ветра волнами пробегали по пшеничному полю, разнося запахи земли, хлеба и полыни.
У дороги стояли двое мужчин. Оба в брезентовых плащах, в кепках.
– Как думаешь, комиссар, – проговорил один из них, что повыше ростом, – хлеб сдадим?
– Не знаю, Иван, не знаю, – вздохнул второй. – Сам видишь, хлеб на корню гниёт. Поля полынью поросли.
– Да-а. На быках, да на бабах далеко не уедешь.
Председатель колхоза Иван Тимофеевич достал папиросу, закурил.
– Холодновато, – пыхнул он дымом.
– Осень ранняя, – парторг глубже засунул руки в карманы плаща.
– Эх, нам бы ещё пару недель погоды. Может, и успели бы хлеб убрать, – председатель глубоко затянулся дымом. – Придётся сдавать весь хлеб, – проговорил он, выпуская дым.
– И семенной?
– И семенной.
– А людям что скажешь, – парторг угрюмо посмотрел на председателя. – И чем за трудодни рассчитаешься?
Председатель окутался папиросным дымом.
– Разрешим дрова рубить в ближнем лесу. Да и горох ещё остался.
– И разрешить оставшуюся на полях картошку собирать. Все равно ведь сгниёт.
– Картошку? Посмотрим, – председатель затоптал папиросу. – А за хлеб, если не сдадим что по плану положено, с меня, да и с тебя не только шкуру спустят.
– А люди?
– А что люди? Такую войну прошли, выжили. И сейчас справятся. А у меня партийный билет один. Да и голова – тоже.
– Ладно, поехали.
Председатель, а за ним парторг направились к телеге.
– Слушай, комиссар, – председатель повернулся к парторгу, – надо школьников привлечь. Четвёртый, пятый классы в поле. Пусть хоть полынь из пшеницы повыдёргивают. А старших – на уборку картофеля.
– Четвёртый – то зачем? Малые ведь.
– Ничего. Сам видишь, не сегодня-завтра дожди начнутся. А так хоть без полыни косить будет можно.
– Вижу, – парторг зло сплюнул. – Родители могут не отпустить.
– Да брось ты, – отмахнулся председатель. – Надавишь на сознательность. Пообещаешь, что, мол, накормишь детей. Тогда сами приведут.
Председатель стегнул жеребца.
– Не подействует, скажешь, – саботажники, мол, правительственное задание срывают. В общем, сам знаешь, что говорить.
Роза, как обычно, встала рано. Солнце только послало свои первые лучи из-за горизонта. Но все старшие ушли ещё раньше. Мать – на ферме, отец пропадает в полевой бригаде. И братья вместе с ним. А сегодня и Роза, как взрослая, тоже идёт работать в поле. Работать, а не как раньше – отнести старшим обед. Сегодня всем классом выезжают. Ой, не опоздать бы.
Она быстро собралась, взяла приготовленную для неё краюху хлеба и бутылку с водой и убежала.
Возле школы было оживлённо. Деловитые первоклашки проходили мимо бурлящей толпы учеников, стоявших кто с узелком, а кто и с пустыми руками, и скрывались за расхлябанной дверью старой, с обшарпанными стенами, школы. Роза снисходительно поглядывала на них. Мелкота. Учиться идут.
Вместе с учительницей подошла бригадир. Звали её Мария Ивановна, но за глаза называли "Иваныч" – за мужскую привычку не выпускать папиросу изо рта, за засаленную телогрейку и за огромные кирзовые сапоги. Солдатская вдова. Муж её погиб в сорок втором, осталась одна с тремя детьми на руках. Самому младшему ещё нет и восьми. В бригадирах уже третий год.
За это время научилась управлять не только бабами, но и мужиками. Она шла с учительницей, и что-то говорила ей, не вынимая изо рта папиросу. Та удручённо качала головой. Бригадир вспылила.
– А может, вам ещё и ахвтобус подать? Не сахарные. Пешком дойдут.
Учительница побежала собирать своих учеников.
– Строиться. Побыстрее, побыстрее. В колонну по четыре. А ты куда? Что? А раньше, о чем думал? Давай, только быстро. Все встали? Шагом марш!
Неровный строй учеников потянулся по дороге, ведущей к самому дальнему полю. Вначале идти было легко. Все о чем-то говорили между собой. Роза шла, придерживая рукой бутылку, вертела головой во все стороны. Наблюдала за учительницей, которая, подобно встревоженной наседке, металась между учениками, пытаясь заставить их идти строем.
А дорога все петляла и петляла между сопками, над речкой, все дальше и дальше уводя от деревни. Постепенно замолкали разговоры. Успокоилась и учительница, шла позади ребят, понурив голову, о чем-то задумавшись.
Солнце, как бы опомнившись, что надо не только светить, но и греть, старалось изо всех сил. Пыль, поднятая с дороги детскими ногами, долго висела над землёй, скрипела на зубах, першило в горле. У кого была с собой вода, тот давно выпил. Роза бережно прижимала к себе бутылку. Она знала, как трудно будет в поле без воды. А пить хочется… Кажется, ведро бы выпила.
Но вот из-за косогора показалось поле. Пшеницы почти не видно. Густыми зарослями закрыла её полынь.
Бригадир остановила всех у края поля.
– Значит так, – проговорила она, закуривая очередную папиросу, – ваш фронт работ. Вот поле. На нем пшеница растёт. А также полынь. Пшеницу не трогать! Полынь – вырывать. С корнем. Ясно? Вопросы? Вопросов нет. Училка, строй своих цепью и вперёд, работать.
А полынь удалась на славу. Мощная. Разлапистая. Пьянящая. Терпкая. Горькая.
Роза вздохнула, совсем как мать, когда к ней приходил председатель и ругал за то, что она посылала детей на поле собирать колоски. Взялась за ближайший куст полыни… Бутылка мешает. Куда бы её положить? Но тут к ней подскочил Ванька, увидел бутылку. Глаза разгорелись.
– Роза, дай воды попить, – попросил он.
– Попей, – протянула она бутылку. Только всю не выпивай. Я ещё сама не пила.
– Не боись, – успокоил её Ванька и тут же закричал:
– Пацаны, сюда! Здесь вода есть!
Прибежали трое его закадычных друзей, такие же шалопаи, как и сам Ванька. Начали толкаться. И не столько напились, как больше пролили.
– Извини, Роза, – протянул Ванька пустую бутылку. – Но они ведь мои друзья. Сама понимаешь, не мог я не поделиться.
– А я? – у Розы на глазах появились слезы.
– Но ты же не мой друг, – ответил Ванька и ушёл.
– Ну, Ванька, ну, враг, – запоздало, вслед закричала Роза.
Подошла бригадир.
– Чо стоишь? Ещё не работала, а уже отдыхает. Не на курорте. Работай, работай.
Прошло часа два. Солнце безучастно взирало на детей, копошащихся среди полыни и пшеницы. У многих ребят руки изрезаны в кровь. Вот две девчушки вцепились в куст полыни и стали тянуть. Плачут и тянут. Некоторые сели на землю, бессильно опустив руки, почерневшие от земли и сока полыни.
Бригадир все чаще и чаще переходила на крик.
– Не сидеть! Работать! А ну, вставай! Ишь, расселись, дармоеды. Что? Есть хочется? Не заработал ещё. Руку порезала? Ничего, заживёт как на собаке. А ну, всем работать! Я кому сказала?! Обеда не будет. Подводы ушли на другие поля.
Под вечер, устав светить, солнце спряталось за тучи. Подул холодный, пронизывающий ветер. Дети, измученные за день, уже не могли сопротивляться холоду, сменившему полуденный солнцепёк.
Бригадир была вне себя. Ни уговоры, ни угрозы, не могли заставить работать детей. Они или начинали реветь в полный голос, или огрызаться.
Подводы пришли поздним вечером, когда на небе зажглись первые звезды. Чуть живых от усталости, голода и холода детей погрузили в телеги и повезли в деревню.
Ехали молча. Лишь неторопливо поскрипывали телеги, да изредка фыркали лошади.
– Не, – раздался вдруг голос с одной из телег, – я в деревне не останусь. Я в город пойду.
– Кому ты там нужен? – нехотя возразил ему другой.
– Стране. Может, я самым главным учёным стану.
– Ванька – учёный! Смешно, сонным голосом ответил ему собеседник.
"Дурак": подумала Роза, закрывая глаза не в силах больше бороться со сном. Сон сморил всех. Только мерно скрипели колеса телег. И никто не обращал внимание на горький запах полыни.
1987 г.