Райли Сейгер
Запри все двери
Посвящается Айре Левин
Джинни перевела взгляд на возвышающееся перед ней здание; ее ноги твердо стояли на земле, но ее сердце переполняли чувства, бескрайние, как бушующее море. Даже в самых смелых своих фантазиях она не думала, что когда-то окажется здесь. Это место всегда было таким ей далеким и недостижимым, словно сказочный замок. Оно и выглядело как сказочный замок – высокое, внушительное, украшенное статуями горгулий. Дворец Манхэттена, населенный местной элитой.
Те, кто жил за его пределами, называли его Бартоломью.
Но Джинни теперь по праву могла назвать его своим домом.
Грета Манвилл,«Сердце мечтательницы»
Riley Sager
LOCK EVERY DOOR
© Riley Sager, 2019
© Лаптева В., перевод, 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2020
* * *
Райли Сейгер – псевдоним бывшего журналиста, редактора и графического дизайнера, который раньше публиковался под своим настоящим именем. Роман «Последние Девушки», первый триллер Райли Сейгера, ныне профессионального писателя, стал бестселлером во всем мире и был отмечен самим Стивеном Кингом. Права на экранизацию приобрела киностудия Universal Pictures.
Вторая книга Сейгера, «Моя последняя ложь», вышла в июле 2018 года. На нее писателя вдохновили классический роман и фильм «Пикник у Висячей скалы», а еще – одна ужасная неделя, которую десятилетний Сейгер провел в летнем лагере.
Райли Сейгер родился в Пенсильвании, а сейчас живет в Принстоне, штат Нью-Джерси. Когда он не работает над новым романом, он читает, гуляет и старается как можно чаще ходить в кино. Его любимый фильм – «Окно во двор». Или «Челюсти». А если честно, наверное, «Мэри Поппинс».
Книги автора:
• Последние Девушки
• Моя последняя ложь
• Запри все двери
В лучших традициях «Ребенка Розмари». У городской паранойи появился новый готический адрес.
Рут Уэйр
Напряженный триллер с сильным сюжетом.
New York Times Book Review
Автор, пишущий под псевдонимом, умело комбинирует зловещие события и городские легенды, добавляя элемент социального комментария. А финальный твист превращает книгу в нечто большее, чем просто бульварный роман.
Wall Street Journal
Бартоломью – это дом, полный ужасающих тайн. В его темных коридорах за каждым углом прячется неожиданный твист. Запирать двери уже поздно – ужас давно внутри. Лучший из прочитанных мной в этом году триллеров!
Роберт Стайн, автор «Ужастиков»
Третье по счету переосмысление Сейгером традиционных для хорроров мотивов. «Запри все двери» – это захватывающий триллер-«перевертыш», этакий «Ребенок Розмари», мастерски интерпретированный автором.
Booklist
Сейчас
Темнота резко сменяется светом, и я просыпаюсь.
Кто-то раскрывает мой правый глаз. Затянутые в латекс пальцы нетерпеливо раздвигают мне веки, словно непослушные жалюзи.
Снова свет. Резкий. Невыносимо яркий. Мне в глаз светят фонариком.
Потом то же самое проделывают с моим левым глазом. Раздвигают веки. Светят фонариком.
Потом мои глаза оставляют в покое, и я вновь погружаюсь во тьму.
Чей-то голос. Мужской, мягкий.
– Вы меня слышите?
Я открываю рот, и мою нижнюю челюсть охватывает боль. Пронзает шею и щеку.
– Да.
Я едва могу говорить. Мой рот совершенно пересох. Но на губах я ощущаю что-то влажное с привкусом металла.
– Это кровь?
– Да, – отвечает тот же самый голос. – Но могло быть и хуже.
– Намного хуже, – добавляет другой голос.
– Где я?
Первый голос отвечает:
– Вы в больнице, милая. Нам нужно провести еще пару обследований, чтобы понять, насколько серьезно вы пострадали.
Тут я понимаю, что двигаюсь. Я слышу звук колесиков, скользящих по полу, и ощущаю легкое покачивание каталки, на которой лежу. До этого мне казалось, будто я парю в воздухе. Я пытаюсь пошевелиться, но не могу. Мои руки и ноги привязаны к каталке. Что-то обвивает мою шею, фиксируя голову на месте.
Я не одна. Рядом по меньшей мере три человека. Двое говорящих и третий, толкающий каталку. Я ощущаю чье-то теплое дыхание на мочке уха.
– Давайте проверим, что вы помните. – Снова первый голос. Самый разговорчивый. – Можете ответить на пару вопросов?
– Да.
– Как вас зовут?
– Джулс. – Я делаю паузу – меня раздражает теплая влага на губах. Я пытаюсь слизнуть ее непослушным языком. – Джулс Ларсен.
– Здравствуйте, Джулс, – отвечает мужчина. – Меня зовут Бернард.
Я пытаюсь поздороваться в ответ, но у меня все еще болит челюсть.
Как и вся левая сторона тела, от плеча до колена.
Как и голова.
Боль накатывает на меня волной за считаные секунды, хотя до этого я почти ничего не чувствовала. Или, возможно, была просто не в состоянии ее воспринимать.
– Сколько вам лет, Джулс? – спрашивает Бернард.
– Двадцать пять. – Я замолкаю, пытаясь справиться с новым приступом боли. – Что со мной случилось?
– В вас врезалась машина, милая, – говорит Бернард. – Или же вы врезались в машину. Мы не до конца разобрались в деталях.
Я ничем не могу ему помочь. Я не помню никакой машины. И вообще ничего не помню.
– Давно?
– Всего несколько минут назад.
– Где?
– Возле Бартоломью.
Я непроизвольно распахиваю глаза.
Мне в лицо бьет яркий флуоресцентный свет. Бернард идет рядом с каталкой. Он одет в яркую больничную униформу, у него темная кожа и добрые карие глаза. Я смотрю прямо в них и прошу:
– Пожалуйста, не отправляйте меня обратно.
Шесть дней назад
1
Лифт напоминает мне птичью клетку. Просторную и нарядную клетку – тонкие прутья и позолота. Заходя в лифт, я невольно думаю о птицах. Экзотических, ярких, элегантных птицах.
В отличие от меня.
А вот женщина рядом со мной в своем синем костюме от «Шанель», с безупречно уложенными светлыми волосами и дорогими кольцами на ухоженных руках как раз такая. На вид ей около пятидесяти. Может, чуть больше. Ботокс придает ее коже упругость и сияние. Ее голос чем-то напоминает шампанское – звонкий и искрящийся. Даже имя у нее соответствующее – Лесли Эвелин.
Все-таки это собеседование, так что я тоже в костюме.
Черном.
Не от «Шанель».
Туфли я купила на распродаже. Мои каштановые волосы до плеч явно нуждаются в стрижке. Я бы зашла к парикмахеру, но даже это мне не по карману.
Кивая, я пытаюсь изобразить заинтересованность в рассказе Лесли Эвелин:
– Лифт сохранился в неизменном виде, само собой, как и главная лестница. В лобби почти ничего не поменялось с 1919 года. В те времена здания строили так, чтобы они могли простоять века.
И так, чтобы у людей не оставалось никакого личного пространства. В крохотной кабине нам с Лесли приходится стоять вплотную друг к другу. Впрочем, недостаток места с лихвой возмещается пышным убранством. Пол застелен красным ковром, потолок украшен сусальным золотом. Нижняя половина стен отделана дубовыми панелями, которые выше сменяются рядами узких окон.
Лифт оборудован сразу двумя парами дверей – одна из них, с тонкими словно проволока прутьями, закрылась сама по себе, другую, представляющую собой металлическую решетку, Лесли закрывает вручную, прежде чем нажать кнопку верхнего этажа. И вот мы трогаемся с места, медленно, но неуклонно поднимаясь на вершину одного из самых знаменитых зданий Нью-Йорка.
Если бы я знала, что квартира находится именно здесь, то ни за что не стала звонить по объявлению, сочтя это пустой тратой времени. Я не Лесли Эвелин, которая держит в руках портфель карамельного цвета и чувствует себя совершенно непринужденно. Я всего лишь Джулс Ларсен, уроженка маленького пенсильванского городка, где все занимаются добычей угля. На моем банковском счету осталось меньше пятисот долларов.
Мне здесь не место.
Но в объявлении не упоминался адрес. Там просто говорилось, что требуется кто-то, кто мог бы присмотреть за квартирой в отсутствие хозяев, и предлагалось позвонить по указанному телефону. Я могла. Я позвонила. Мне ответила Лесли Эвелин, продиктовавшая адрес и место встречи. Верхний Вест-Сайд. Но я поняла, во что вляпалась, только когда оказалась возле здания, судорожно перепроверяя адрес, не в силах поверить, что это и вправду нужное место.
Бартоломью.
Самое узнаваемое многоквартирное здание Манхэттена после Дакоты и двуглавого Сан-Ремо. Отчасти это связано с его узким фасадом. По сравнению с другими легендарными зданиями Нью-Йорка Бартоломью кажется тенью – тонкая полоска камня, всего тринадцать этажей, возвышающихся над западной частью Центрального парка. Бартоломью выгодно отличается от окружающих громадин. Он невелик, изящен и незабываем.
Но главная причина его славы – горгульи. Самые что ни на есть классические горгульи с крыльями как у летучей мыши и угрожающими рогами. Эти каменные твари здесь повсюду – парочка примостилась прямо над парадным входом, другие притаились по углам крыши. Фасад тоже украшен горгульями. Они сидят на небольших мраморных выступах, воздев руки к наружным карнизам, словно удерживая весь Бартоломью от падения. Из-за горгулий здание похоже на готическую церковь – поэтому его прозвали Сейнт-Барт.
За долгие годы Бартоломью со своими горгульями успел стать популярным объектом для съемки. Я видела его на открытках, в рекламе, в качестве фона множества фотосессий. Он появлялся в фильмах. И в сериалах. И на обложке бестселлера из восьмидесятых под названием «Сердце мечтательницы», из которого я впервые узнала о Бартоломью. Джейн часто читала эту книгу вслух, пока мы вместе валялись на ее просторной двуспальной кровати.
В книге рассказывалась история двадцатилетней сироты по имени Джинни, по прихоти судьбы и благодаря щедрости своей бабушки, которую она никогда не знала, поселившейся в Бартоломью. Джинни пытается освоиться в непривычно роскошной обстановке, примеряет множество причудливых нарядов и лавирует между несколькими ухажерами. Несомненно, это легкомысленная история, но оттого она не менее замечательна. После таких историй девочки начинают мечтать о том, чтобы найти свою истинную любовь на улицах Манхэттена.
Пока Джейн читала, я разглядывала обложку книги, на которой красовался Бартоломью. В нашей округе подобных зданий не было и в помине – лишь унылые одинаковые домишки и закопченные витрины, изредка перемежавшиеся школами или церквями. Мы с Джейн никогда не были в Манхэттене, но он манил нас. Как и мысль о том, чтобы поселиться в таком месте, совершенно не похожем на крохотный двухквартирный дом, в котором жили мы с родителями.
– Когда-нибудь, – то и дело повторяла Джейн, дочитав очередную главу, – когда-нибудь я буду там жить.
– А я буду приходить в гости, – добавляла я.
Джейн проводила рукой по моим волосам.
– В гости? Мы будем жить там вместе, Джули.
Само собой, ни одна из наших детских фантазий не осуществилась. Детские мечты никогда не сбываются. Разве что у кого-нибудь вроде Лесли Эвелин. Но не фантазии Джейн. И уж точно не мои. Самое большее, что мне светит, – это поездка на лифте.
Шахту лифта обвивает лестница, проходящая через центр здания. Мне хорошо видно ее через окна. Десять ступенек – лестничная клетка – еще десять ступенек.
По одному из пролетов с трудом спускается пожилой мужчина, которого поддерживает под руку усталого вида женщина в фиолетовом костюме медсестры. Она терпеливо ждет, пока старик переведет дыхание, прежде чем пойти дальше. Они оба делают вид, что не обратили внимания на поднимающийся лифт, но украдкой все же бросают взгляды, прежде чем следующая лестничная клетка скрывает их из виду.
– В здании одиннадцать жилых этажей, начиная со второго, – говорит Лесли. – На первом этаже расположены служебные и подсобные помещения, а также сервисные службы. В подвале находится склад. На каждом этаже – четыре квартиры. Две в передней части здания и две в задней.
Медленно, но верно мы поднимаемся еще на один этаж. Снаружи ждет женщина, примерно возраста Лесли. Она одета в леггинсы, угги и толстый белый свитер и держит в руке украшенный стразами поводок, тянущийся к ошейнику неправдоподобно крошечной собачонки. Женщина машет Лесли в знак приветствия, разглядывая меня через большие солнечные очки. Нескольких секунд, что мы смотрим друг на друга, оказывается достаточно, чтобы я узнала ее. Она актриса. Или, по крайней мере, была актрисой. Прошло десять лет с тех пор, как я последний раз видела ее по телевизору – в той мыльной опере, которую мы смотрели летом вместе с мамой.
– Это…
Я умолкаю, когда Лесли поднимает руку.
– Мы никогда не обсуждаем жильцов. Это одно из наших негласных правил. Здесь, в Бартоломью, мы умеем уважать конфиденциальность. Люди, живущие здесь, желают чувствовать себя комфортно в этих стенах.
– Но здесь и правда живут знаменитости?
– Я бы так не сказала, – ответила Лесли, – и нас это вполне устраивает. Не хватало еще толп папарацци у входа. Или, не приведи господь, повторения того, что случилось в Дакоте. Наши жильцы не выставляют напоказ свое богатство. Они не любят, когда вторгаются в их личную жизнь. Многие приобретают квартиры через подставные фирмы, чтобы не афишировать смену места жительства.
Лифт со скрежетом останавливается у самого конца лестницы, и Лесли объявляет:
– Вот мы и на месте. Двенадцатый этаж.
Она открывает внутреннюю дверь лифта и выходит наружу, цокая каблуками по черно-белой плитке.
Бордовые стены украшены светильниками, расположенными через равные интервалы. Мы проходим мимо двух дверей и оказываемся в конце холла, у широкой стены с еще двумя дверями. В отличие от предыдущих, на этих есть таблички с номерами.
12А и 12B.
– Я думала, здесь по четыре квартиры на каждом этаже, – говорю я.
– Так и есть, – отвечает Лесли, – кроме этого этажа. Двенадцатый этаж – исключение.
Я оглядываюсь на двери без опознавательных знаков.
– А что насчет тех дверей?
– Это складские помещения. Выход на крышу. Ничего особенного. – Лесли достает из портфеля ключи и отпирает дверь 12А. – А вот здесь – кое-что по-настоящему интересное.
Дверь открывается, и Лесли делает шаг в сторону, открывая моему взору маленькую, со вкусом оформленную прихожую. Вешалка, зеркало в позолоченной раме и столик, на котором стоит лампа, ваза и тарелочка для ключей. Из окна на другом конце квартиры, прямо напротив входной двери, открывается самая потрясающая панорама, которую я когда-либо видела.
Центральный парк.
Поздняя осень.
Янтарные лучи солнца на оранжево-золотой листве.
И все это с высоты птичьего полета.
Панорамное окно от пола до потолка строго оформленной гостиной на другом конце коридора. Я подхожу ближе, борясь с головокружением, и останавливаюсь в считаных дюймах от окна. Прямо напротив виднеется озеро и элегантная арка моста Боу Бридж. В отдалении можно разглядеть террасу Бетесда и Лоуб боат хаус. Справа – Шип Медоу, зеленое покрывало, усыпанное крохотными фигурками людей, наслаждающихся осенним солнцем. Слева – замок Бельведер на фоне величественного Метрополитен-музея.
У меня захватывает дух.
Именно такой пейзаж я представляла, читая «Сердце мечтательницы». Такой вид открывался из окна у Джинни. Лужайка на юге. Замок на севере. Мост в центре – словно мишень, притягивающая к себе ее мечты.
На какую-то долю секунды мне кажется, что все это – правда. Вопреки всему, через что мне пришлось пройти. Или благодаря всему, через что я прошла. Мне чудится, будто я оказалась здесь по воле судьбы, но тут ко мне вновь приходит осознание – мне здесь не место.
– Прошу прощения, – говорю я, с трудом отворачиваясь от вида за окном. – Думаю, произошла какая-то ошибка.
Между мной и Лесли Эвелин явно случилось недопонимание. Возможно, в объявлении был указан неверный номер. Или же я ошиблась, набирая его. Наш телефонный разговор вышел предельно коротким, и неудивительно, что произошла путаница. Я думала, ей нужен кто-то, чтобы присмотреть за квартирой. Она же решила, что я – потенциальный покупатель. И вот мы здесь – Лесли склоняет голову набок, глядя на меня в недоумении, а я поражена до глубины души видом, который, откровенно говоря, не предназначался для кого-то вроде меня.
– Вам не нравится квартира? – спрашивает Лесли.
– Очень нравится. – Я бросаю еще один взгляд из окна. Удержаться от этого – выше моих сил. – Но я не ищу жилье. Точнее, ищу, но я не смогу позволить себе жить здесь, даже если буду откладывать весь свой заработок до ста лет.
– Квартира пока не выставлена на продажу, – говорит Лесли. – Нам всего лишь нужно, чтобы кто-то пожил здесь три месяца.
– Никто не станет платить мне за то, чтобы я здесь жила. Пусть даже три месяца.
– Вы ошибаетесь. Именно этого мы и хотим.
Лесли указывает мне на диван в центре комнаты. Он отделан алым бархатом и судя по виду стоит больше, чем моя первая машина. Я опасливо присаживаюсь – кажется, будто одно неверное движение может его испортить. Лесли садится в похожее кресло напротив. Между нами на кофейном столике из красного дерева стоит горшок с белоснежной орхидеей.
Теперь, отвернувшись от окна, я вижу, что гостиная оформлена в красно-коричневых тонах, и кажется весьма уютной, хотя и немного чопорной. В углу тикают напольные часы. На окнах – бархатные шторы и деревянные ставни. Бронзовый телескоп на деревянном треножнике направлен не на небо, а в сторону парка.
Обои украшены красным цветочным орнаментом – лепестки разлетаются в стороны, словно веера, и переплетаются причудливыми узорами. Лепнина под потолком сменяется изящными завитками в углах комнаты.
– Видите ли, в чем дело, – начинает Лесли, – в Бартоломью есть еще одно правило: ни одна квартира не должна пустовать дольше месяца. Это очень старое правило и, по мнению некоторых, довольно нелепое. Но мы считаем, что здание, в котором кто-то живет, – это счастливое здание. Некоторые из квартир здесь едва можно назвать обжитыми. Да, у них есть владельцы, но они нечасто сюда наведываются. И их отсутствие накладывает на квартиры свой отпечаток. Они начинают напоминать музей. Или церковь, что еще хуже. Кроме того, нельзя забывать о вопросах безопасности. Если кто-то прознает, что квартира в Бартоломью несколько месяцев стоит пустая, сюда наверняка попытаются вломиться.
Так вот зачем они опубликовали такое простое объявление. Мне показалось странным, что оно было так расплывчато сформулировано.
– Значит, вам нужен сторож?
– Нам нужен жилец, – поправляет Лесли. – Кто-то, кто поможет вдохнуть в Бартоломью жизнь. Взгляните на эту квартиру. Ее владелица недавно скончалась. Она была бездетной вдовой. Единственные родственники – жадные племянники и племянницы, которые сейчас грызутся в Лондоне из-за наследства. А квартира меж тем пустует. На двенадцатом этаже всего две квартиры, представьте, каким пустым он будет казаться.
– Почему бы племянницам и племянникам не найти арендатора?
– Мы запрещаем сдавать квартиры. Только подумайте, вдруг арендатор что-то натворит?
И тут я наконец понимаю.
– А если вы платите кому-то за проживание, то можете быть уверены, что с квартирой ничего не случится.
– Именно, – говорит Лесли. – Своего рода подстраховка. Которая, смею заметить, весьма щедро оплачивается. Семья покойной владелицы 12А предлагает четыре тысячи долларов в месяц.
Мои руки, до того чинно сложенные на коленях, безвольно повисают.
Четыре тысячи баксов в месяц.
За то, чтобы жить здесь.
От такой щедрости мне чудится, будто алый диван куда-то исчез, и я зависла в воздухе.
Я пытаюсь собраться с мыслями и произвести нехитрое вычисление. Двенадцать тысяч долларов за три месяца. Более чем достаточно, чтобы я смогла привести свою жизнь в порядок.
– Полагаю, вы заинтересованы, – говорит Лесли.
Иногда жизнь подсовывает тебе кнопку перезапуска. От тебя требуется лишь нажать на нее изо всех сил.
Так сказала когда-то Джейн в те далекие времена, когда мы вместе читали на ее кровати. Тогда я была слишком юна, чтобы понять, что она имела в виду.
Теперь я понимаю.
– Да, заинтересована, – говорю я.
Лесли улыбается – ее губы цвета персика обнажают жемчужно-белые зубы:
– Тогда давайте приступим к собеседованию.
2
Вместо того, чтобы остаться в гостиной, Лесли решает совместить собеседование с экскурсией по квартире. Чем больше комнат я вижу, тем больше у меня возникает вопросов. Здесь не хватает лишь бильярдной и бального зала.
В первую очередь мы заходим в кабинет, расположенный справа от гостиной. Он оформлен очень по-мужски. Темно-зеленые тона и дерево цвета виски. Обои с тем же орнаментом, что и в гостиной, но ярко-изумрудного цвета.
– Чем вы занимаетесь? – спрашивает Лесли.
Мне следовало бы сказать, что еще две недели назад я занимала административную должность в одном из крупнейших финансовых учреждений страны. Не самую высокую – немногим лучше неоплачиваемой стажировки. Большую часть времени я делала ксерокопии, приносила коллегам кофе и пыталась избежать дурного настроения своего непосредственного начальства. Однако я зарабатывала достаточно, чтобы оплачивать счета, и могла лечиться по страховке. Пока меня не уволили, как и еще десять процентов офисных сотрудников. «Реструктуризация». Видимо, мой босс решил, что это звучит лучше, чем «сокращение». Как бы то ни было, я осталась без работы, а он, по всей вероятности, получил прибавку к зарплате.
– Я в поиске, – говорю я.
Лесли едва заметно кивает. Не знаю, хороший это знак или плохой. Она продолжает расспрашивать меня, пока мы идем по коридору.
– Вы курите?
– Нет.
– Выпиваете?
– Иногда позволяю себе бокал вина за ужином.
За исключением того дня две недели назад, когда мы с Хлоей пошли заливать мое горе. Я выпила пять маргарит подряд и потом долго блевала в ближайшем переулке. Но Лесли об этом знать не обязательно.
Коридор резко поворачивает налево. Лесли же ведет меня направо, и мы заходим в столовую, столь роскошную, что я не могу сдержать восклицания. Паркетный пол начищен до блеска. Над столом, за которым легко могла бы разместиться дюжина человек, висит массивная люстра. Уже знакомые обои здесь выполнены в светло-желтом тоне. Благодаря угловому расположению комнаты из окон здесь открывается не один, а сразу два вида: Центральный парк с одной стороны, край соседнего здания с другой.
Я обхожу стол по кругу и провожу по нему пальцем, пока Лесли спрашивает:
– Состоите ли вы в отношениях? Порой мы нанимаем в качестве временных жильцов парочки или даже целые семьи, но предпочтение отдается одиноким людям. Так проще с точки зрения закона.
– У меня никого нет, – отвечаю я, стараясь скрыть горечь в голосе.
В день своего увольнения я вернулась домой, в квартиру, где я жила со своим парнем Эндрю. По ночам он работал уборщиком в том же здании, где располагался мой офис. Днем он посещал занятия по финансам в Университете Пейс и, как выяснилось, трахал свою одногруппницу, пока я была на работе.
Я застала их с поличным, вернувшись домой со скорбной картонной коробкой в руках, куда спешно сложила свои личные вещи перед уходом из офиса. Эти двое даже не дошли до спальни, а улеглись прямо на дешевом подержанном диване – Эндрю в приспущенных джинсах и его любовница с широко расставленными ногами.
Я бы расстроилась, если бы не была так зла. Еще мне было больно. Я винила себя за то, что вообще скатилась до такого, как Эндрю. Его не устраивала работа, и я знала, что он хотел от жизни большего. Но я не предполагала, насколько это желание буквально.
Лесли Эвелин отводит меня на кухню – такую огромную, что войти в нее можно и из столовой, и из коридора. Я медленно оглядываюсь по сторонам – меня завораживает безупречная белизна, гранитная столешница, отдельный столик для завтрака у окна. Такой кухне самое место на кулинарном шоу. Она невероятно фотогенична.
– Какая огромная, – говорю я, пытаясь оценить размер кухни.
– Это наследие тех времен, когда Бартоломью впервые открылся, – отзывается Лесли. – Само здание мало изменилось, но квартиры неоднократно подвергались перепланировкам. Некоторые помещения уменьшились, некоторые увеличились. Здесь когда-то располагались кухни и помещения для слуг из квартиры внизу, которая гораздо больше по размеру. Видите?
Лесли подходит к шкафчику между раковиной и духовкой. Она приподнимает дверцу, и моему взгляду открывается темная шахта, уходящая вниз, и два троса, крепящихся к блоку наверху.
– Это кухонный лифт?
– Именно.
– Куда он ведет?
– Честно говоря, понятия не имею. Его не использовали уже много лет. – Она захлопывает дверцу, внезапно возвращаясь в режим «Собеседование»: – Что насчет вашей семьи?
В этот раз мне сложней сформулировать подходящий ответ. Это хуже, чем увольнение или измена. Одно неосторожное слово, и Лесли начнет выспрашивать подробности, а каждый следующий ответ будет звучать все печальней и печальней. Особенно если я скажу, что именно произошло.
И когда.
И почему.
– Я сирота, – отвечаю я, надеясь отделаться одним слово. Удается, ну почти.
– Совсем нет родных?
– Да.
Я почти не кривлю душой. Ни у моих родителей, ни у бабушек и дедушек не было других родственников. У меня нет ни дяди, ни тети, ни двоюродного брата или сестры. Одна только Джейн.
Которая тоже умерла.
Возможно.
Вероятно.
– С кем нам следует связаться в чрезвычайной ситуации?
Две недели назад я бы назвала Эндрю. Теперь на ум приходит разве что Хлоя, хотя ее имя не указано ни в каких документах. Я даже не уверена, что это возможно по закону.
– Ни с кем, – говорю я и, понимая, как жалко это прозвучало, добавляю несколько более оптимистичное: – Пока что.
Надеясь сменить тему, я заглядываю в приоткрытую дверь рядом с кухней. Лесли понимает мой намек и ведет меня в другой коридор, ответвляющийся от главного. Коридор ведет к гостевой ванной комнате, которой Лесли пренебрегает, кладовке и – к моему изумлению – уходящей наверх винтовой лестнице.
– Господи боже, здесь еще и второй этаж есть?
Лесли кивает – похоже, мой возглас ее позабавил.
– Только квартиры на двенадцатом этаже могут этим похвастаться. Давайте, поднимайтесь.
Я взбегаю по ступенькам винтовой лестницы, ведущей в спальню, еще более живописную, чем кухня. Цветочные обои здесь весьма удачно вписываются в интерьер – светло-голубой оттенок напоминает весеннее небо.
Как и столовая этажом ниже, спальня представляет собой угловое помещение. Скошенный потолок сходится с дальней стеной под острым углом. Массивная кровать расположена таким образом, что, лежа на ней, можно спокойно любоваться видом из окон. Прямо снаружи сидит одна из знаменитых горгулий.
Она восседает на углу карниза на согнутых лапах, сжимая когтями край крыши. Ее крылья распростерты так широко, что из окна, выходящего на север, виден кончик одного крыла, а из восточного – другого.
– Великолепная квартира, не правда ли? – спрашивает Лесли, внезапно возникшая у меня за спиной.
Я даже не заметила, что она поднялась следом за мной. Меня заворожили горгулья, спальня и невероятная мысль, что мне, возможно, заплатят за то, что я буду здесь жить.
– Великолепная, – повторяю я, не в силах добавить что-то новое.
– И весьма просторная, – добавляет Лесли. – Даже по сравнению с другими квартирами Бартоломью. Как я уже упоминала, это связано с ее изначальным предназначением. Когда-то здесь жили слуги. Они готовили внизу и работали парой этажей ниже.
Она обращает мое внимание на некоторые детали, которые я упустила из виду, – например, маленький закуток слева от лестницы, с парой кресел кремового цвета и стеклянным кофейным столиком. Я пересекаю комнату, подавляя искушение разуться и пройтись по мягкому белому ковру босиком. В стене справа – еще пара дверей. Одна ведет в ванную. Я заглядываю внутрь и вижу две раковины, стеклянную душевую кабину и ванну, покоящуюся на когтистых бронзовых лапах. За другой дверью скрывается огромная гардеробная с трюмо и таким невероятным количеством полок и вешалок, что сюда мог бы вместиться целый магазин одежды. Но все они пустуют.
– Эта гардеробная больше, чем моя детская спальня, – говорю я. – И вообще любая спальня, которая у меня когда-либо была.
Лесли, поправляющая волосы у трюмо, оборачивается.
– Раз уж вы упомянули свое жилье, то какой у вас адрес?
Еще один щекотливый вопрос.
Я съехала в тот же день, когда узнала, что Эндрю спит с одногруппницей. У меня не было выбора. Договор об аренде был оформлен на Эндрю. Я не озаботилась тем, чтобы добавить туда свое имя, когда переехала к нему. Строго говоря, это место вообще не было моим домом, хоть я и прожила там больше года. Вот уже две недели я сплю на диване в квартире Хлои в Джерси-Сити.
– Прямо сейчас у меня нет своего жилья, – отвечаю я, надеясь, что не слишком напоминаю героя Диккенса, хотя, конечно, так и есть.
Лесли моргает, пытаясь скрыть удивление.
– Нет своего жилья?
– Дом, где я жила раньше, преобразовали в жилищный кооператив, – вру я. – Мне пришлось временно поселиться у подруги.
– Полагаю, перебраться сюда было бы вам удобно, – тактично замечает Лесли.
Это стало бы настоящим спасением. Я смогла бы спокойно найти работу и новое жилье. И ушла бы отсюда, имея на счете двенадцать кусков. Всего-навсего.
– Что ж, давайте уточним последние детали и решим, подойдет ли вам эта работа.
Лесли ведет меня к выходу из спальни, вниз по ступеням и обратно к алому дивану в гостиной. Я сажусь, вновь складываю руки на коленях и стараюсь не пялиться в окно. Это непросто – близится вечер, и солнце окрашивает парк в темно-золотые тона.
– У меня осталось всего несколько вопросов, – говорит Лесли, доставая из портфеля ручку и что-то вроде анкеты. – Сколько вам лет?
– Двадцать пять.
Лесли записывает мой ответ.
– Дата рождения?
– Первое мая.
– Страдаете ли вы какими-либо хроническими заболеваниями?
Я отрываю взгляд от окна.
– Зачем вам это знать?
– На случай чрезвычайной ситуации, – отвечает Лесли. – Так как у вас нет никого, с кем мы могли бы связаться, если, не дай бог, с вами что-то случится, то мне потребуется информация о состоянии вашего здоровья. Уверяю вас, это стандартная процедура.
– Я совершенно здорова, – говорю я.
Лесли держит ручку над бумагой.
– Никаких проблем с сердцем или чего-то подобного?
– Нет.
– Что насчет вашего слуха и зрения?
– С ними все в порядке.
– Аллергические реакции?
– На укусы пчел. Но я ношу с собой автоинжектор.
– Очень предусмотрительно с вашей стороны, – говорит Лесли. – Приятно встретить такую сознательную молодую особу. Последний вопрос – вы могли бы назвать себя любопытным человеком?
Любопытным. Такого я не ожидала – это ведь Лесли задает вопросы, не я.
– Боюсь, не поняла суть вопроса, – говорю я.
– Спрошу прямо, – сказала Лесли. – Вы любите совать нос не в свое дело? Задавать лишние вопросы? Рассказывать другим о том, что узнали? Как вам наверняка известно, Бартоломью славится своим умением хранить тайны. Многие хотели бы узнать, что происходит в этих стенах – хотя, как вы успели убедиться, это самое обычное здание. Пару раз, когда мы публиковали объявление, приходили люди с нечистыми намерениями. Они выискивали грязные тайны. Вынюхивали секреты этого здания, его жильцов, его истории. Гонялись за сенсацией. Я умею распознавать таких людей. Очень хорошо умею. И, если вас интересуют сплетни, нам лучше расстаться прямо сейчас.
