Райнер Цительманн
В защиту капитализма. Развенчание популярных мифов

Полная версия

3. «Капитализм несет ответственность за разрушение окружающей среды и изменение климата»

В 1977 г., будучи 20-летним марксистом, я написал в одном эссе: «Поэтому задача левой экологической политики должна заключаться не в борьбе с присущим системе разрушением окружающей среды, поскольку – как было показано – капитализм и охрана окружающей среды в корне противоречат друг другу. Задача состоит не в том, чтобы укреплять иллюзии относительно возможности защиты окружающей среды в рамках капиталистической системы, а в том, чтобы систематически разрушать эти иллюзии и показывать, что защита окружающей среды возможна только при совершенно другой экономической системе, системе, в которой средства производства обобществлены, а производство ориентировано на полезность и на удовлетворение естественных потребностей»^[127].

Подобные аргументы стали популярны и сегодня, почти полвека спустя. Популярный критик капитализма и глобализации Наоми Кляйн признается, что изначально не проявляла особого интереса к проблеме изменения климата. Затем, в 2014 г., она написала внушительный 500-страничный том под названием «Это меняет все: капитализм против климата». Почему она вдруг так этим заинтересовалась? До написания этой книги главным интересом Кляйн была борьба против свободной торговли и глобализации. Она совершенно открыто заявляет: «Я поняла, что это движение может стать катализатором тех форм социально-экономической справедливости, в которые я уже верила, и это, среди прочего, подтолкнуло меня к более глубокому взаимодействию с ним»^[128]. Она надеется, что «климатическое движение нового типа примет участие в борьбе против так называемой свободной торговли»^[129]. Она категорически отвергает высокоэффективные решения вроде климатически безопасной ядерной энергии, потому что ее совершенно не интересуют решения в рамках капитализма.

Кляйн пишет, что она вдруг поняла, что изменение климата дает шанс «коллективно использовать кризис, чтобы прыгнуть куда-то, что кажется, откровенно говоря, лучше, чем то, где мы находимся сейчас»^[130] и «что изменение климата может стать катализатором позитивных изменений – как это может стать лучшим аргументом, который когда-либо был у прогрессистов… чтобы вернуть наши демократии от разъедающего влияния корпораций; заблокировать вредные новые сделки по свободной торговле… открыть границы для мигрантов»^[131]. Климатический кризис может «стать основой мощного массового движения»^[132], и это движение должно поставить перед собой следующие цели:

• «радикально расширить сферу общего пользования» [т. е.: собственность и ресурсы, принадлежащие государству]^[133];

• построить «тщательно планируемую экономику»^[134];

• «изменить практически все в нашей экономике»^[135];

• ввести «новые налоги, новые программы общественных работ»^[136];

• добиться «отмены приватизации»^[137];

• обеспечить «вымирание самой богатой и мощной отрасли, которую когда-либо знал мир, – нефтегазовой промышленности»^[138];

• установить государственные директивы относительно того, «как часто мы водим машину, как часто летаем, нужно ли доставлять продовольствие самолетом, долговечны ли товары, которые мы покупаем… насколько велики наши дома»^[139];

• добиваться «фундаментальной перестройки составных частей валового внутреннего продукта»^[140];

• добиваться «сокращения частных инвестиций в производство для чрезмерного потребления»^[141]; • гарантировать «увеличение государственных расходов»^[142];

• и добиваться «гораздо большего перераспределения»^[143].

Кляйн поддерживает предложение о том, что самые большие сокращения должны коснуться наиболее обеспеченных 20 % населения, чтобы создать более справедливое общество^[144]. Она утверждает, что «сегодня наша экономическая система и наша планетарная система находятся в состоянии войны»^[145], и поэтому единственным подходящим ответом является «революционное изменение политической и экономической гегемонии»^[146].

Эти цитаты – к которым можно добавить еще много подобных высказываний в книге Кляйн – подтверждают, что самая главная цель противников капитализма, подобных Кляйн, не улучшение окружающей среды или поиск решений проблемы изменения климата. Их истинная цель – уничтожить капитализм и установить государственную, плановую экономику. Именно поэтому она последовательно отвергает целый ряд мер, которые могли бы защитить окружающую среду и смягчить риски изменения климата, – потому что они были бы совместимы с господствующей экономической системой: капитализмом.

Но какова истинная связь между капитализмом, разрушением окружающей среды и изменением климата? Если сравнить рейтинг стран с самыми высокими экологическими стандартами с Индексом экономической свободы Фонда «Наследие», то можно увидеть иную связь, чем та, о которой заявляет Кляйн.

Более 20 лет исследователи Йельского университета публикуют Индекс экологической эффективности (EPI), который ранжирует страны по степени экологического здоровья и жизнеспособности экосистем. В EPI используется в общей сложности 32 показателя эффективности в 11 категориях^[147]:

• Качество воздуха

• Санитария и питьевая вода

• Тяжелые металлы

• Управление отходами

• Биоразнообразие и среда обитания

• Экосистемные услуги

• Рыболовство

• Изменение климата

• Выбросы загрязняющих веществ

• Водные ресурсы

• Сельское хозяйство.

Согласно анализу Йельского университета, самые высокие позиции занимают Дания, Люксембург, Швейцария, Великобритания и Франция, за ними следуют Австрия, Финляндия, Швеция, Норвегия и Германия. В отчете за 2020 г. говорится: «Один из неизменных уроков EPI заключается в том, что для достижения устойчивости <развития> требуется достаточный уровень экономического процветания, чтобы финансировать здравоохранение и экологическую инфраструктуру».

Исследователи обнаружили, что существует четкая положительная корреляция между экологическими показателями и ВВП на душу населения^[148].

Интересное сравнение можно провести между EPI и Индексом экономической свободы Фонда «Наследие», который измеряет экономическую свободу по всему миру с 1995 г. Индекс, который социолог Эрих Вееде^[149] также называет индексом капитализма, анализирует уровень экономической свободы в 178 странах и применяет двенадцать критериев, имеющих одинаковый вес:

1. Права собственности

2. Эффективность судебной системы

3. Чистоплотность государственных органов (Свобода от коррупции)

4. Налоговое бремя (Налоговая свобода)

5. Государственные расходы (Свобода от правительства)

6. Сбалансированность государственного боджета

7. Свобода бизнеса

8. Свобода труда

9. Свобода денежной системы

10. Свобода торговли

11. Свобода инвестиций

12. Финансовая свобода.

В десятку самых экономически свободных стран мира по индексу 2021 г. входят:

1. Сингапур

2. Новая Зеландия

3. Австралия

4. Швейцария

5. Ирландия 6. Тайвань

7. Великобритания

8. Эстония

9. Канада

10. Дания.

Согласно индексу 2021 г. странами с самым низким уровнем экономической свободы являются Северная Корея, Венесуэла, Куба, Судан и Зимбабве. Все 178 стран разделены на пять категорий: «свободные», «в основном свободные», «умеренно свободные», «в основном несвободные» и «деспотичные». Исследователи Фонда «Наследие» сравнили два индекса – Индекс экологической эффективности Йельского университета и собственный Индекс экономической свободы – для 2020 г. и обнаружили, что страны с самым высоким уровнем экономической свободы также имеют самые высокие показатели EPI, в среднем 76,1 балла, в то время как «в основном свободные» страны имеют средний показатель 70,2 балла. Затем наблюдается большой разрыв с «умеренно свободными» странами, которые за экологические показатели получили гораздо более низкие оценки (59,6 балла). У стран «в основном несвободных» и «деспотичных» зафиксированы, с большим отрывом, наихудшие экологические показатели (46,7 и 50,3 балла по EPI соответственно)^[150].

Чтобы сгладить динамику изменения Индекса экономической свободы, имеет смысл взять средний показатель каждой страны за 15 лет с 2006 по 2020 г. Это нивелирует разовые эффекты, которые могут быть результатом краткосрочных мер социально-экономической политики. Затем эти средние показатели можно сравнить с показателями Индекса экологической эффективности за 2020 г. Данные показывают четкую положительную корреляцию (коэффициент корреляции равен 0,67). Регрессионный анализ также подтверждает, что на каждый пункт увеличения Индекса экономической свободы приходится 1,06 пункта увеличения Индекса экологической эффективности. Такой высокий коэффициент в сочетании с очень сильной корреляцией между индексами говорит о наличии четкой статистической взаимосвязи. Эта корреляция может быть объяснена причинно-следственной связью между усилением капитализма и бо́льшим технологическим прогрессом и процветанием.

Экономист Даниэль Фернандес Мендес рассматривает потенциальное возражение, согласно которому страны с большей экономической свободой «экспортируют свои загрязняющие промышленность отрасли в менее свободный третий мир, сохраняя при этом не загрязняющие промышленность отрасли в своей стране»^[151]. Однако это явно не так. Его анализ инвестиций, сделанных странами с высокими экологическими стандартами, показывает, что только 0,1 % их иностранных инвестиций поступает в страны с низкими экологическими стандартами. Выводы Мендеса очевидны: «Проанализировав данные, мы видим, что капитализм благоприятствует окружающей среде. Чем больше экономическая свобода, тем лучше показатели качества окружающей среды. Более “чистые” страны не экспортируют свое загрязнение, перемещая туда компании»^[152].

Исследователи из Йельского университета обнаружили, что существует корреляция не только между индексом Фонда «Наследие» и их собственным EPI, но и между EPI и Индексом легкости ведения бизнеса, который ежегодно публикуется как часть отчета Всемирного банка «Ведение бизнеса» и обычно считается наиболее полным и надежным в мире показателем легкости ведения бизнеса, при этом более высокие рейтинги указывают на лучшие, обычно более простые, правила для бизнеса и более сильную защиту прав собственности. По данным исследователей из Йельского университета, корреляция между Индексом легкости ведения бизнеса, который они называют мерой «экономического либерализма» (т. е. показателем того, насколько капиталистической является экономика), и EPI составляет 0,72. Таким образом, корреляция значительно более выражена, чем, например, для показателя «политическая стабильность и отсутствие насилия», корреляция которого с EPI составляет всего 0,52^[153].

В 2016 г. ученые опубликовали в журнале «Sustainability» («Устойчивость») исследование, включающее оценку корреляции между EPI и Индексом открытого рынка (OMI), составляемым Международной торговой палатой (ICC). OMI измеряет открытость страны для свободной торговли и, таким образом, является важным показателем экономической свободы. Исследователи обнаружили высокую степень совпадения между OMI и EPI: 19 из 27 стран, получивших наивысшие баллы по OMI, также входят в 27 лучших стран по EPI. Исследование охватило в общей сложности 75 стран, включая всех членов G20 и ЕС. В совокупности на эти страны приходится более 90 % международной торговли и инвестиций. Исследователи заключают: «Очевидно, что существует сильная связь между показателями OMI и EPI, подтверждающая нашу гипотезу о том, что страны с открытой экономикой имеют более высокие экологические показатели. В целом наши данные показывают, что уровень открытости экономики связан с охраной окружающей среды в стране»^[154].

Другое исследование, «Хороша ли свободная торговля для окружающей среды?», проведенное Антвейлером, Коуплендом и Тейлором, использует сложное математическое моделирование для изучения взаимосвязи между свободной торговлей – ключевой чертой капитализма – и загрязнением окружающей среды. Исследование показывает: «Наши оценки эластичности по масштабу и технологии показывают, что если открытость международных рынков увеличивает объем производства и доход на 1 %, то концентрация загрязнений падает примерно на 1 %. Сопоставление этих расчетов с нашими более ранними результатами элементного анализа приводит к несколько неожиданному выводу: более свободная торговля полезна для окружающей среды»^[155].

Конечно, можно утверждать, что капитализм ведет к более быстрому экономическому росту, который, в свою очередь, ведет к увеличению потребления ресурсов. Следуя этой логике, наиболее экономически неэффективные системы на самом деле должны быть лучше для окружающей среды, поскольку они приводят к замедлению роста. Однако приведенный выше анализ показывает, «что на ранней стадии экономического роста страны наблюдается высокий уровень деградации окружающей среды, в то время как после критической точки экономического роста отмечается постепенное снижение уровня деградации окружающей среды»^[156].

Кроме того, есть два реальных наблюдения, которые также опровергают аргумент о том, что более сильный экономический рост автоматически приводит к большему загрязнению окружающей среды:

1) в некапиталистических странах ухудшение состояния окружающей среды является гораздо более серьезной проблемой, чем в капиталистических странах;

2) в эпоху дематериализации корреляция между экономическим ростом и увеличением потребления ресурсов становится все слабее.

Начнем с первого пункта. Нигде ухудшение состояния окружающей среды не было таким серьезным, как в бывших социалистических странах. Является ли это релевантным аргументом? Да, потому что если бы экономический порядок, основанный на частной собственности, конкуренции и свободно устанавливаемых ценах, был причиной загрязнения окружающей среды, то, по логике вещей, в странах, не обладающих этими характеристиками, загрязнение должно было бы быть значительно меньше – а этого не происходит. Более того, как мы видели, антикапиталистические климатические активисты вроде Наоми Кляйн хотят установить экономический порядок, в котором государство обладает непропорционально большей властью, чем при капитализме. Их рецепт борьбы с изменением климата и загрязнением окружающей среды заключается в усилении государственного планирования. Однако в странах, где государство обладало наибольшей властью над экономикой, уровень деградации окружающей среды не был ниже. Напротив, он был намного выше, чем в других странах. Конечно, человеческому воображению вполне по силам нафантазировать многочисленные идеальные системы, в которых государство управляет экономикой и решает все проблемы загрязнения и изменения климата. Однако вы уже знаете, что я отказываюсь критиковать такие чисто мыслительные конструкции или утопические модели, поскольку считаю, что более поучительно иметь дело с историей и извлекать из нее уроки. Поэтому ниже я подробно покажу, что некапиталистические государства и государственные плановые экономики не только не решили экологические проблемы, но и значительно усугубили их по сравнению с капиталистическими странами.

В 1990 г. Жорес Медведев подвел итоги для СССР: «Из-за радиоактивного загрязнения СССР потерял больше пастбищ и сельскохозяйственных угодий, чем общая площадь обрабатываемых земель в Швейцарии. Плотины гидроэлектростанций затопили больше земли, чем вся площадь Нидерландов. С 1960 по 1989 г. в результате засоления, изменения уровня грунтовых вод и пыльных и соляных бурь было потеряно больше земли, чем общая площадь обрабатываемых земель в Ирландии и Бельгии вместе взятых. В условиях острой нехватки продовольствия общая площадь обрабатываемых земель с 1975 г. сокращается на миллион гектаров в год. СССР теряет леса с той же скоростью, с какой исчезают тропические леса в Бразилии. В Узбекистане и Молдавии химическое отравление пестицидами привело к столь высокому уровню умственной отсталости, что пришлось изменить и упростить учебные программы в средних школах и университетах»^[157]. В книге 1992 г. «Экоцид в СССР» Мюррей Фешбах и Альфред Френдли-младший пришли к выводу, что «никакая другая индустриальная цивилизация так систематически и так долго не отравляла свою землю, воздух и людей»^[158].

Известным примером плачевного и опасного состояния охраны окружающей среды в СССР является Чернобыльская ядерная катастрофа, произошедшая 26 апреля 1986 г. в четвертом реакторе Чернобыльской атомной электростанции. Большинство людей, вероятно, не знают, что эта атомная электростанция гордо носила официальное название «Чернобыльская АЭС им. В. И. Ленина» в честь коммунистического деятеля и основателя государства, потому что после аварии Чернобыль стал синонимом общей опасности ядерной энергии, а не экологических угроз, которые безудержно накапливались при социализме.

В своей всеохватной, 560-страничной работе «Полночь в Чернобыле» британский журналист и писатель Адам Хиггинботэм показывает, что величайшая в мире ядерная катастрофа стала прямым результатом эндемических проблем почти на всех уровнях советской экономической системы. Этот факт был очевиден с момента начала строительства станции: «Ключевые механические детали и строительные материалы часто поступали с опозданием или вообще не поступали, а поступавшие нередко были бракованными. Не хватало стали и циркония, необходимых для километров труб и сотен топливных сборок, которые будут проложены в чреве гигантских реакторов; трубопроводы и железобетон, предназначенные для использования в ядерных целях, часто оказывались настолько плохо сделанными, что их приходилось выбрасывать»^[159].

Крыша турбинного зала электростанции была покрыта легковоспламеняющимся битумом, хотя это противоречило нормам. Причина: более огнестойкий материал, который должен был использоваться, в СССР даже не производился^[160]. Бетон был бракованным, а у рабочих не было электроинструментов – группа агентов КГБ и осведомителей на станции сообщала о непрерывной череде строительных дефектов^[161]. Когда строительство четвертого реактора станции приближалось к завершению, требующее много времени испытание турбин блока на безопасность не было завершено к установленному Москвой сроку окончания работ в последний день декабря 1983 г.^[162]

Расследования, проведенные в СССР после аварии, подтвердили, что реактор типа РБМК не соответствовал современным стандартам безопасности и даже до аварии так и не был бы допущен к эксплуатации за пределами СССР^[163]. «Авария была неизбежна… Если бы она не произошла здесь и сейчас, она произошла бы где-нибудь в другом месте», – признал премьер-министр СССР Николай Рыжков^[164].

Советские власти сначала пытались скрыть подлинные масштабы аварии, так же как они скрывали длинный ряд предыдущих аварий на атомных электростанциях. Будучи одним из двенадцати членов-учредителей Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ), СССР с 1957 г. был обязан сообщать о любой ядерной аварии, произошедшей в пределах его границ. Тем не менее ни об одной из десятков опасных аварий, произошедших на советских ядерных объектах за последующие десятилетия, МАГАТЭ никогда не сообщалось. «В течение почти 30 лет советскому обществу и всему миру внушали, что в СССР самая безопасная атомная промышленность в мире»^[165]. Напротив, сравнительно безобидная авария на атомной электростанции, расположенной на Три-Майл-Айленд вблизи Харрисбурга, штат Пенсильвания, произошедшая 28 марта 1979 г., была использована советскими официальными лицами как пример того, насколько небезопасны атомные электростанции при капитализме^[166]. Многие СМИ в Западной Европе некритически приняли это искажение фактов.

После аварии на Чернобыльской АЭС им. В. И. Ленина советские чиновники придерживались принципа сокрытия информации и утверждали, что причиной катастрофы был не более чем человеческий фактор. В ходе громкого показательного процесса были осуждены несколько сотрудников электростанции. Но Валерий Легасов, заместитель директора советского Института атомной энергии, в конце концов пришел к выводу, что в катастрофе виноват «глубокий провал советского социального эксперимента, а не просто горстка безрассудных операторов реактора»^[167]. В интервью литературному журналу «Новый мир» он предупредил, что на любой из других атомных электростанций РМБК СССР в любое время может произойти еще одна чернобыльская катастрофа^[168].

Эксперт, измученный болезнью и отчаянием от случившегося, изучив аварию и ее причины интенсивнее, чем, возможно, кто-либо другой, записал на магнитофонную пленку воспоминания, которые были опубликованы в «Правде» вскоре после его смерти (тогда это стало возможным, поскольку это был пик свобод, предоставленных редакторам контролируемых партией СМИ горбачевской гласностью в начале 1986 г.). В статье, опубликованной в сентябре 1988 г., есть такие слова Легасова: «Побывав на Чернобыльской АЭС, я пришел к выводу, что авария стала неизбежным апофеозом той экономической системы, которая сложилась в СССР за многие десятилетия… Сказать об этом – мой долг»^[169].

Причины были настолько глубоко укоренены в структуре плановой экономической системы, что попытки советских политиков и ученых изменить ситуацию после катастрофы оказались безуспешными. Во внутреннем отчете ЦК КПСС, подготовленном через год после аварии в Чернобыле, отмечалось, что за двенадцать месяцев после катастрофы на советских атомных электростанциях произошло 320 отказов оборудования, 160 из которых привели к аварийной остановке реакторов^[170]. Все эти случаи, как и многочисленные аварии до них, были скрыты. 2 мая 1986 г. в ГДР центральный орган Союза свободной немецкой молодежи газета «Юнге Вельт» вышла с таким заголовком на первой полосе: «Западные пугала пытаются отвлечь от мирных инициатив»^[171].

Экологические показатели не только СССР были катастрофическими, но и второй крупной социалистической страны – Китайской Народной Республики. В книге Стивена Пинкера «Просвещение продолжается» приводится график, на котором показана интенсивность выбросов углекислого газа, или выбросы CO₂ на доллар ВВП, с 1820 по 2014 г.^[172] По мере индустриализации таких стран, как США и Великобритания, они выбрасывали все больше и больше CO₂ на доллар ВВП. Однако начиная с 1950-х годов график четко подтверждает, что на доллар ВВП выбросы все снижаются и снижаются.

Более тщательный анализ графика подтверждает, что Китай был крайним статистическим выбросом в конце 1950-х годов, когда интенсивность выбросов углерода возросла более значительно, чем в любой другой стране и в любое другое время с 1820 г. Это было целиком и полностью обусловлено величайшим социалистическим экспериментом в истории человечества – «Большим скачком» Мао Цзэдуна. Этот эксперимент не только вызвал величайший в истории голод и унес жизни 45 млн человек^[173], но и стал экологической катастрофой. Для внешнего мира пропаганда Мао Цзэдуна постоянно трубила о новых рекордных показателях во всех областях, так как Китай стремился доказать прогресс и превосходство социализма. В частности, как мерило прогресса страны при социализме рассматривалось производство стали. Мао Цзэдун был одержим сталью и мог назвать цифры производства стали во всех крупнейших экономиках мира. В 1957 г. производство стали в Китае составляло 5,35 млн т, в январе 1958 г. Мао Цзэдун поставил цель – 6,2 млн т, а в сентябре эта цель была удвоена до 12 млн^[174]. Эти колоссальные цели должны были быть достигнуты в основном с помощью небольших доменных печей, которые обслуживались сельскими жителями на задних дворах народных коммун. Многие из этих печей не работали как положено, поэтому в них производился в основном низкосортный материал. Произведенные сельскими коммунами железные чушки сваливались грудами где попало, но они были настолько малы и хрупки, что не годились для современных прокатных станов^[175]. В конце декабря 1958 г. даже Мао Цзэдун вынужденно признался одному из высших чиновников, что 40 % стали непригодно для использования. Вся качественная сталь была произведена на обычных металлургических заводах, а бесполезные 40 % были выплавлены в маленьких печах^[176]. В то же время из-за приусадебных печей выбросы в атмосферу сильно возросли, а объем производства снизился, что объясняет положение Китая как абсолютного статистического выброса на графике углеродоемкости Пинкера.

Не «безудержная погоня капиталистов за прибылью», а плановая экономика и социализм стали причиной наибольшего разрушения окружающей среды – не только в СССР и Китае, но и во всех социалистических странах.

Сегодня Китай следует за западными странами по пути декарбонизации, хотя ему потребовалось немного больше времени, чтобы начать. То же самое, кстати, можно сказать и об Индии. В Китае пик выбросов CO₂ на доллар ВВП пришелся на конец 1970-х годов, в то время как в Индии они были максимальными в середине 1990-х годов, после чего ранее дирижистский субконтинент перешел к рыночной экономике. В результате углеродоемкость в мире в целом снижается на протяжении полувека^[177].

После краха социализма наконец-то появилась возможность подвести итоги. Долгое время социалистические страны хвастались своей новаторской ролью в защите окружающей среды. Еще в 1968 г. Восточная Германия включила охрану окружающей среды в свою конституцию в качестве государственной задачи. Затем, в 1972 г., она создала собственное Министерство охраны окружающей среды, опередив на 15 лет Западную Германию^[178]. Восточногерманская пропаганда постоянно утверждала, что в разрушении окружающей среды виноват капитализм и что только социализм с его государственной плановой экономикой может обеспечить чистоту окружающей среды. Но насколько реальность соответствует этим утверждениям?

В 1990 г. Федеральный фонд, созданный для примирения с прошлым ГДР, опубликовал отчет, в котором говорилось следующее: «Экологические проблемы… немыслимы. Население ГДР сталкивается с загрязнением окружающей среды практически повсеместно. Особенно серьезным является загрязнение воздуха двуокисью серы и двуокисью углерода, образующимися при сжигании бурого угля. В ГДР бурый уголь является крупнейшим источником электроэнергии, но электростанции устарели, не хватает оборудования для сероочистки. Загрязнение настолько сильное, что многие жители наиболее пострадавших регионов, например вокруг промышленных центров Лейпцига, Галле, Карл-Маркс-Штадта и Дрездена, страдают от респираторных заболеваний и экземы. “Промышленный туман” регулярно вызывает тревогу в городах и деревнях, оставляя слои пыли на автомобилях, подоконниках и белье, вывешенном сушиться на открытом воздухе. Водоемы также сильно загрязнены. Химическая промышленность сбрасывает неочищенные сточные воды, которые загрязняют реки и озера. Эта ситуация нашла отражение в шутке “В ГДР все серое, кроме рек”, которую часто повторяли в ГДР. примером особенно сильного загрязнения воды является “Серебряное озеро” возле Биттерфельда/Вольфена. Бывший карьер служил сточной ямой для кинофабрики в Воль-фене, в которую сбрасывались ил и отходы. В 1990 г. толщина слоя шлама, загрязненного тяжелыми металлами, местами достигала 12 метров. Однако не только промышленные сточные воды способствуют загрязнению воды, но и щедрое использование удобрений в сельском хозяйстве. В целом многие реки и озера в ГДР в 1990 г. были экологически опустошены»^[179].

Согласно отчету, почва во многих районах бывшей ГДР также была загрязнена самыми разнообразными загрязняющими веществами, будь то в результате интенсивного сельского хозяйства, промышленного животноводства или неконтролируемого сброса токсичных промышленных и коммунальных отходов на «диких» свалках^[180].

В других частях ГДР шахтеры на урановых рудниках в Висмуте работали в условиях, чрезвычайно опасных для здоровья. В качестве компенсации они получали до семи литров шнапса в месяц. Никому не разрешалось упоминать слово «уран», и даже в брошюрах, использовавшихся для рекламы района в Висмуте и его окрестностях, этого слова строго избегали^[181]. Эта тактика замалчивания была разработана для того, чтобы предотвратить опасения общественности по поводу связанных с ураном рисков для здоровья.

Данные о состоянии окружающей среды стали «секретной информацией» в ГДР не позднее 19 марта 1974 г., когда секретарь Центрального комитета СЕПГ по экономике Гюнтер Мит-таг решением Совета министров получил полномочия на распространение ежегодных экологических оценок ГДР. С 1982 г. только ему, председателю Государственного совета Вилли Штофу и Эриху Мильке, главе Штази (службы госбезопасности Восточной Германии), разрешалось получать ежегодные экологические отчеты. Многие граждане узнали всю правду о катастрофическом состоянии окружающей среды в ГДР только после воссоединения.

Вот несколько фактов для сравнения:

• климатическая угроза: историк Хубертус Кнабе, ведущий специалист по истории ГДР, заявляет: «Одним из самых больших убийц климата в мире была страна, отменившая капитализм, – ГДР»^[182]. В 1989 г. ГДР выбрасывала более чем в три раза больше CO₂ на каждую единицу ВВП, чем ФРГ^[183];

• загрязнение воздуха, углекислый газ: в 1988 г. ГДР выбрасывала в 10 раз больше углекислого газа на 1 км², чем ФРГ (48,1 т/км² против 4,6 т/км²)^[184];

• загрязнение воздуха, твердые частицы: средняя нагрузка в 20,3 т/км² в ГДР была более чем в десять раз выше, чем в Федеративной Республике (1,8 т/км²)^[185];

• печи, работающие на угле: на момент воссоединения в ГДР в частных домохозяйствах почти 2/3 квартир отапливались твердым топливом, таким как брикеты бурого угля^[186];

• загрязнение рек: в 1989 г. почти половина крупных рек ГДР была биологически мертва, а 70 % из них уже нельзя было использовать для питьевой воды^[187];

• почти половина жителей ГДР временно или постоянно не получали чистой питьевой воды, когда открывали водопроводный кран. Это было вызвано высоким содержанием азота, фосфора, тяжелых металлов и других загрязняющих веществ в воде^[188].

Историк Кнабе заявляет: «Как и многие климатические активисты сегодня, руководство ГДР придерживалось мнения, что экологические проблемы могут быть решены только путем отмены капитализма. Они считали, что к безжалостному уничтожению природы приводит жадность корпораций. По этой логике мотив прибыли должен быть заменен разумом и планированием для общества в целом. А это, как они считали, возможно только при социализме»^[189].

Многие согласятся с тем, что социализм еще хуже для окружающей среды, чем капитализм, но у них все равно остаются разумные сомнения: разве экономический рост в целом не вреден для окружающей среды? В частности, есть один аргумент, который кажется логичным по крайней мере на первый взгляд: поскольку сырьевые ресурсы Земли конечны, бесконечный рост невозможен. Это приводит многих к выводу, что экономический рост нужно каким-то образом сдерживать.