Ребекка Розенберг
Мадам Поммери. Первая леди шампанского брют
3
Подлить масла в огонь
Пока Рейнар Вольф надзирает за инвентаризацией, которая решит судьбу нашей шерстопрядильной компании, я просматриваю корреспонденцию, лежащую в конторке Луи. Луиза сидит на обюссонском ковре и играет с моей шатленкой. Она разматывает мерную ленту, рисует карандашом и заводит часы. Подарок супруга в конце концов пригодился.
Пока дюжина мужчин считает тюки шерсти, партнер моего супруга Нарцисс Грено выкрикивает цифры дрожащим от старости голосом. Вольф заглядывает через плечо Анри Васнье, когда тот спокойно и сосредоточенно записывает количество. Я понимаю, почему Луи так полагался на этого надежного молодого человека.
Склад представляет собой хаос из ткацких станков и веретен, а также бутылок красного вина, которым Луи торговал в качестве побочной коммерции, поскольку продажи шерсти падают. Если бы я сама занималась организацией производства, дела, возможно, шли бы более эффективно. Но мой супруг не хотел никакой помощи, и я направила внимание на приют.
Грено наклоняется над катушками шпагата и тут же хватается за поясницу и стонет. Святой человек, он помогал Луи вновь открыть бизнес, когда я забеременела. Три года назад, когда доктор Дюбуа поставил диагноз, что у меня не менопауза, а беременность, я была поражена. Беременность в тридцать семь лет? Когда я пришла с такой новостью к Луи, он побледнел и выглядел на десяток лет старше своих пятидесяти пяти. После этого он отложил уход из компании и вернулся к работе.
Луи руководил производственным сектором компании «Поммери & Грено», а «старина Грено» занимался продажей, предпочитая поездки и общение с потребителями. Чего стоит компания без Луи? По мере продолжения инвентаризации осознание последствий смерти моего супруга доходит до всех так же неотвратимо, как отбивают время часы Реймсского собора.
Васнье проходит мимо конторки и в шутку натягивает чепчик на глаза Луизы. Она приподнимает поля, посмотрит, кто это сделал, и грозит ему крошечным пальчиком, как может сделать только двухлетняя кокетка. И тут же укол грусти – что Луи уже не с нами и не может поиграть с дочкой.
Я уверена, что Васнье так же гадает, что будет с компанией, как и все работники. Что означают эти подсчеты и пересчеты? Насколько я знаю, завтра все могут остаться без работы.
Работники спускаются из мезонина по скрипучей лестнице, снимают фригийские колпаки и кланяются, когда проходят мимо меня.
– Bonsoir, Madame, – говорят они перед тем, как уйти.
– Нам надо обсудить эти заказы вина. – Васнье вручает мне пачку бумаг.
– Уже поздно. Мы посмотрим их завтра, – говорю я. – Вы можете отнести Луизу к няньке перед уходом домой?
Васнье подхватывает Луизу на руки.
– Пойдем искать Люсиль, хорошо? – Перед тем как закрыть дверь, он глядит на Вольфа. Как и я, он тоже знает, что судьба компании лежит в руках банкира.
– Мне нелегко это говорить. – Вольф приглаживает имбирные волосы. – Но думаю, что если мы продадим оборудование, это только-только покроет долги.
Острая боль пронзает лоб. Старый Грено наклоняется со стула и фокусирует взгляд на развязавшемся шнурке.
Я барабаню пальцами по конторке.
– Про какие долги вы говорите?
Грено поджимает старческие губы.
Вольф останавливает мои пальцы, чтобы не барабанили.
– Не беспокойтесь, мадам Поммери. Я здесь, чтобы помочь вам справиться с трудностями.
Я выдергиваю руку.
– Пожалуйста, месье Вольф, приведите факты.
Зеленые глаза банкира жадно сверкают в свете фонаря, но голос звучит монотонно, как у священника, совершающего последний ритуал.
– Надо выплатить закладную за это здание.
– Вы что-то знаете про закладную? – спрашиваю я у Грено.
– А поскольку месье Грено владеет половиной бизнеса, – продолжает Вольф, – ему нужно заплатить первому.
Колокол на Реймсском соборе бьет снова, терзая мои барабанные перепонки.
– Мадам Поммери, позвольте мне сказать прямо. – Теперь Вольф говорит медленней и громче. – После того как мы заплатим месье Грено и выплатим закладную, у вас и детей останется очень мало средств. – Он вынимает из кармана часы. – А-а, время для Mittagessen, обеда. Я лучше думаю на полный желудок.
Ну и наглость! Он напрашивается на обед и будет на нем рассказывать про мою катастрофу с финансами. Но Луи доверял ему, значит, должна и я.
* * *
Соблазнительный аромат лукового супа плывет из кухни. Луи стал приглашать Вольфа на обед по средам, когда тот два года назад переехал в Реймс. «Это то немногое, что мы можем сделать для нового банкира, холостого и одинокого», – сказал он. Но я подозреваю, что Луи радовался бесплатным финансовым советам, которые изрекал молодой немец за хересом и уткой конфи.
– Месье Вольф, вероятно, вы хотите помыть руки после инвентаризации.
Я делаю жест в сторону туалета и говорю вполголоса Грено, чтобы не слышал Вольф.
– Правильное ли решение продавать оборудование и все остальное? Не лучше ли сохранить компанию и выплатить закладную?
Грено опускает голову, сквозь редеющие седые волосы блестит кожа головы.
– Я пытался сказать вам еще на похоронах, что ухожу. Мне уже тяжело вести дела. Моя сестра в Париже приготовила для меня комнаты.
Паника перехватывает мне горло.
– Месье Грено, вы не можете бросить меня сейчас. Когда я осталась без Луи.
– Перемены происходят, готовы мы к ним или нет. – Старик пожимает плечами. – Я работал всю жизнь и теперь с нетерпением жду, когда буду пить с друзьями по утрам кофе, а к вечеру вино. Музеи, выставки, концерты. Я хочу наслаждаться жизнью в оставшиеся годы. – Он прижимает кулак к сердцу. – Простите меня, мадам Поммери, вы молодая и привлекательная. Многие мужчины захотят позаботиться о вас. Можете не беспокоиться.
От его совета у меня встает шерсть дыбом.
– Месье, тело моего супруга еще не успело остыть в могиле. Неужели он так мало для вас значил?
Старик потирает подбородок.
– Луи значил для меня очень много, но дела нашей компании в последнее время шли не очень хорошо. – Он прислоняется к оштукатуренной стене.
– Но, если мы ликвидируем оборудование и все прочее, я останусь ни с чем.
– Пожалуй, вы правы, – говорит он. – Никому не нужны станки и веретена, когда французская шерсть не продается из-за понижения цен британцами. Может, мы переплавим железное оборудование на пушки.
К нам присоединяется Вольф и потирает руки.
– Что вы говорите насчет пушек?
В столовую заглядывает Ивонна, моя повариха.
– Вы готовы, мадам? Шанталь может подавать? – спрашивает она певучим голосом.
В первый раз мы садимся в таком составе за стол без Луи. Его стул затянут черным крепом. Прошедший месяц был полон моментов, когда мы делали что-то в первый раз без Луи, и это больно напоминало мне об утрате.
Шанталь приносит серебряную супницу. Чтобы отвлечься от грустных мыслей, я вдыхаю аромат супа.
– Нам повезло, месье. Ивонна сварила луковый суп.
Шанталь разливает аппетитный суп в мой лучший фарфор. Черные волосы выбиваются из-под чепчика, черная униформа облегает стройную фигуру. Она кладет в суп банкира поджаренные луковые тосты.
Он откусывает от тоста, закрывает глаза и откидывается на спинку стула, наслаждаясь вкусом.
– Ах, Шанталь. Du bist ein Engel. Ты ангел.
Она вспыхивает и перед возвращением на кухню делает низкий реверанс; ее ресницы трепещут, словно стрекозиные крылышки.
Обычно, когда я погружаю ложку в расплавленный сыр и карамелизованный лук, у меня текут слюнки, но на этот раз я не могу поднести ложку к губам. У меня так много вопросов насчет нашего оборудования, закладной и выплаты для Грено, однако этикет не позволяет обсуждать деловые проблемы во время трапезы.
Грено пробует суп.
– Magnifique. – Он целует кончики пальцев и растопыривает их; старые глаза прыгают. – Я буду скучать без ваших обедов, моя дорогая мадам Поммери.
– Вы всегда желанный гость за моим столом, месье. – Голос дрожит, я с усилием подавляю рыдания. – Простите, но на меня все обрушилось так внезапно.
Вольф накрывает мою руку широкой рукой.
– Я уже говорил вам, мадам Поммери, что позабочусь о вас. Впрочем, если я найду хорошего покупателя для компании, вы получите больше денег, чем от продажи оборудования.
– Если у компании дела так плохи, как вы говорите, кто же ее купит? – спрашиваю я. – Французы доведены до края всеми новыми налогами Наполеона.
Ложка Вольфа застывает в воздухе, роняя капли на льняную скатерть.
– Я никогда не слышал от вас разговоры о политике. – Он отправляет ложку в рот. – Или о фабрике.
– Возможно, вы знаете меня не очень хорошо, – отвечаю я, вытирая губы салфеткой. Мужчины считают нас скучными, потому что мы держим свое мнение при себе.
– Я не хотел вас обидеть, – говорит Вольф. – Вообще-то я часто поддразнивал вашего супруга, как такой простой коммерсант, как он, добился благосклонности такой образованной, культурной и модной женщины, как вы.
– Лестные слова не могут скрыть горькой правды, – говорю я. – Луи держал меня в неведении насчет наших финансов. Мне это ясно и очень грустно. – Ногти снова барабанят по дубовому столу.
Возвращается Шанталь и подает морские гребешки, пахнущие солью и морем. Их привозят каждый день поездом с Лазурного берега.
Сунув гребешок в рот, Вольф стонет от наслаждения.
– Насколько больше мы выручим, если продадим компанию, а не оборудование? – спрашиваю я.
Вольф гоняет вилкой гребешок по тарелке, потом прокалывает его.
– Как минимум вдвое.
Грено читает по его губам и широко раскрывает глаза.
– Вдвое? Мне пригодятся эти деньги на покое.
Вольф машет в воздухе вилкой.
– Минус двадцать процентов комиссии, – говорит он и отправляет в рот третий гребешок.
– Тогда нам нужно продать компанию. – Пятнистая от старости рука Грено поднимает бокал из матового стекла.
– Так, решено. – Вольф широко улыбается; между его зубов застряли лохмотья гребешков.
Я отодвигаю стул.
– Месье Вольф, извините, но мне хотелось бы обсудить это наедине с месье Грено.
– Но я еще не ел десерт. – В зеленых глазах Вольфа сверкает разочарование.
– Останьтесь и наслаждайтесь десертом, а мы погуляем с Луизой.
Сумма вдвое больше – это привлекательно, но, когда будут выплачены закладная и деньги Грено, достаточно ли средств останется для моей семьи?
* * *
Грено толкает коляску с Луизой. Мы идем к величественному Реймсскому собору. Вскоре дочка засыпает. Высокие шпили собора пронзают небо, на котором уже мерцают первые звезды.
– Я всегда верила, что Господь лучше слышит наши молитвы возле собора, – тихо замечаю я.
– Абсолютно верно, – соглашается Грено. – Но вы знаете почему?
Я поднимаю брови.
– Все дело в сизых голубях, – говорит Грено. – Они несут наши молитвы на крыльях прямо к Богу.
– А я-то думала, что это просто голуби с симпатичными радужными шеями, – смеюсь я.
Он показывает на стаю сизых голубей, которые кружатся над площадью.
– Божьи вестники. – Он машет пальцем. – Но проблема в том, что ответы Бога не всегда те, какие нам нужны.
Проходя мимо моего Улыбающегося Ангела на фасаде собора, я молча молюсь и прошу его вразумить меня.
– Расскажите мне про Париж и вашу сестру, – говорю я. – Где она живет? У нее действительно есть для вас комнаты?
– Валлери живет в первом округе, ma cherie. – Он грустно улыбается. – Она принадлежит к узкому кругу Наполеона и нуждается в надежном сопровождении.
– О боже. Должно быть, у нее большие связи.
Луиза что-то лепечет с закрытыми глазами; ее губки, похожие на розовый бутон, улыбаются.
– Валлери служит фрейлиной при королеве Евгении, – сообщает он.
– Какая великолепная жизнь, – говорю я, представляя себе искусство, музыку, архитектуру и сады Парижа. – Вы можете взять меня с собой?
– Можете приезжать в любое время, я всегда вам рад. – Он кивает на Луизу. – Ведь я должен видеться с моей крестницей. – Он берет меня под руку, и мы проходим через «Биргартен», где после работы мужчины пьют пиво и едят претцели. Официантки в зеленых немецких передничках несут к столам кувшины. – Апартаменты Валлери расположены на правом берегу между площадью Согласия и Лувром.
– Я училась в тех местах в школе Сент-Оноре для девочек, – говорю я.
– Правда, в Париже теперь творится невесть что. Наполеон и его архитектор Осман снесли весь центр города. Они строят тридцать шесть тысяч метров новых бульваров. Вы можете себе представить? – Он фыркает и тут же хватается за грудь от одышки.
– Давайте посидим минутку. – Я нахожу каменную скамью возле собора. Усевшись рядом с ним, расправляю безобразную юбку из черного крепа, постоянное напоминание о том, что я осталась без мужа и без привычной жизни.
– Так вы в самом деле думаете, что нам нужно продать компанию? – спрашиваю я Грено.
Он вздыхает.
– С теми дополнительными деньгами, которые мы выручим от продажи, вы можете уехать с дочкой в Шиньи и неплохо там жить. Вы заслуживаете жизни, которую Луи планировал для вас.
Я вздыхаю. Когда Луи отошел от дел, он купил немного земли в Шиньи, хотя мы не могли себе этого позволить. В воздухе пахло вспаханной землей, зреющим виноградом и розами, посаженными в конце рядов виноградных лоз. В тот вечер мы сидели на закате на холме и пили вино. Наша страсть привела к рождению Луизы.
– Вы сказали, что шерстопрядильное производство стало убыточным. Но как дела с вином, которое вы продавали? – спрашиваю я, хватаясь за соломинку. – Я могла бы заниматься вином.
– Сестра уже декорирует заново мои комнаты, – говорит он, хмурясь.
Реальность отрезвляет меня словно холодная вода.
– И ничто не убедит вас остаться?
Он гладит козлиную бородку и качает головой.
Я отворачиваюсь. Мальчишка с грязным лицом и взъерошенными волосами широко раскидывает руки; на ладонях лежат хлебные крошки. Дюжина сизых голубей садится ему на голову, плечи и руки. Другие дети визжат и бегают, но не он. Его лицо освещает чистая радость.
Колокол на Реймсском соборе бьет три раза.
– Вы готовы идти, месье? – Я помогаю Грено встать, а сама гляжу на мальчишку с голубями. Его длинные пальцы хватают голубя. Он запихивает его под куртку и быстро идет в сторону аббатства Сен-Реми.
Я удивлена. Возможно, мальчишка голоден. Голубь станет его обедом. То, что казалось актом доброты, может быть отчаянной попыткой утолить голод.
Грено хлопает меня по руке.
– Луи хотел, чтобы вы были счастливы.
Я с трудом сдерживаю слезы. Я была счастлива. У меня было все. Наша семья. Наш особняк. Наше будущее было ясным. Теперь оно темное и непонятное.
– Когда вы уезжаете? – спрашиваю я.
– Завтра утром. Светский сезон начался, и Валлери срочно необходим эскорт.
– Тогда езжайте к ней, но дайте мне время подумать, нужно ли нам продавать компанию. Я не хочу принимать неправильное решение.
– У меня хватит денег, чтобы прожить до весны, – говорит он. – Пожалуй, тогда будет самое подходящее время для продажи компании. С новым винтажом, готовым для рынка, винодельня будет выглядеть более привлекательно для потенциального покупателя. – Он целует меня и ковыляет к своему дому.
Еще один мужчина уходит из моей жизни.
* * *
Луна выглядывает из-за облаков, и на пустом краю кровати образуется крест. Я воспринимаю это как знак от Луи и осеняю себя крестом. В этом доме у нас всегда было больше лунного света, чем солнечного, из-за возвышающегося над нами собора. Я передвигаюсь на другой край постели и утыкаюсь лицом в подушку Луи. Но простыни менялись уже несколько раз, и от запаха мужа осталось только воспоминание.
Заснуть уже не получается; в голове толпятся все эти счета-фактуры, платежи, деловые письма и заказы. Надев платье, иду вниз к конторке Луи и привожу в порядок валяющиеся счета. Нет никакого оправдания Луи. Почему он не оплачивал счета?
Потом обнаруживаю заказы на вино и поражаюсь их количеству. Тем более что вино всегда было в компании на последнем месте. Осенью покупали виноград и давили его на вино.
– Легкие деньги, – говорил Луи.
Насколько трудным это может быть для меня?
4
Броситься волку в пасть
Прождав несколько недель, когда Вольф закончит юридическое оформление передачи наследства, я не выдерживаю и иду к нему в банк. За стойкой банковские клерки подсчитывают наполеондоры[2] и складывают их столбиками на длинных столах. Столько монет я не видела ни разу в жизни. С таким количеством золота они могли бы оплатить обнаруженные мной счета. Нет ничего позорней, чем месяцами не платить поставщикам. О чем только думал Луи?
Сгорбленный клерк в белой рубашке и жилете в мелкую клетку стоит за операционной стойкой.
– Я пришла к месье Вольфу, – говорю я ему, сжимая в руках папку со счетами.
Клерк, шаркая, идет в угловой кабинет. Через секунду из кабинета выглядывает Вольф, причесывая на ходу пятерней имбирные волосы, одергивая жилет и поправляя галстук, завязанный свободным узлом.
– Мадам Поммери. Какой сюрприз. – Он распахивает шире дверь. – Заходите ко мне, чтобы мы могли поговорить приватно.
Я колеблюсь, думая об этикете. Не слишком ли рискованно оставаться наедине с мужчиной в приватности его кабинета? Но если отказаться, он будет унижен на глазах служащих. Быстро сделав выбор, я иду за ним мимо всего этого золота, завороженная блеском, звоном и запахом драгоценного металла.
Он почти вталкивает меня в кабинет и закрывает дверь. Что вдвойне недопустимо. Панели из красного дерева гармонируют с большим письменным столом. Слишком большим для такого коротышки. Тяжелые кресла у стола, очевидно привезенные из Германии, украшены затейливой резьбой, из подлокотников и спинки кресел высовываются яростные горгульи.
Он снимает с меня накидку и вешает на одежную стойку.
– Вы выглядите прелестно. Вы носите темно-пурпурный? – Он цокает языком. – У вас уже полутраур?
Я расправляю плечи.
– Я пришла узнать об оформлении наследства мужа.
Вольф опирается на стол. Одет он слишком небрежно: жилет из ткани «в елочку» с кармашком для часов и рубашка с завернутыми на запястьях рукавами. Он упитанней, чем мне казалось. Вероятно, причиной все эти претцели в «Биргартене».
– Прошу прощения, потому что уклонился от своих обязанностей душеприказчика по завещанию Луи. – Прядь волос падает ему на лоб. – Надеялся, что смогу исправить вашу ситуацию прежде, чем возникнет необходимость сказать вам об этом.
– Какую ситуацию? – спрашиваю я, готовясь внутренне к худшему.
Он кривит рот, словно попробовал что-то кислое.
– Скажите прямо, месье. – Я сжимаю в пальцах сумочку. – Мне надо знать, что меня ждет.
Он поднимает к потолку маленькие глазки, словно спрашивает у Всевышнего ответ. Потом тяжело вздыхает и сыплет словами так поспешно, что я должна сосредоточиться, чтобы понять его.
– В прошлом году Луи признался мне, что не накопил достаточно денег для учебы вашего сына, и попросил меня вложить его накопления куда-нибудь, где можно быстро заработать. Мы вложили всю его корзину яиц в облигации Наполеона, уверенные, что это удвоит его деньги. Но, увы, облигации Наполеона не принесли вообще никаких доходов. – Он сжал зубами ноготь мизинца.
– Вы говорите мне, что все наши сбережения пропали?
– На данный момент да, – отвечает он. – Французская экономика сейчас в плачевном состоянии из-за всех этих грандиозных затей Наполеона. Основательная переделка Парижа. Железные дороги по всей стране. Расширение сети почт и телеграфа. Суэцкий канал. Слишком много всего, слишком быстро. – В складках его шеи появились капельки пота. – Я не могу рассчитывать, что вы, женщина, поймете такие вещи. – Вольф садится рядом со мной. – Но вы должны мне доверять.
– Доверие не оплачивает счета, месье.
Он берет мою руку в перчатке.
– Мне мучительно тяжело сообщать вам такую ужасную весть, тем более что вы выглядите сегодня ослепительно. Вот почему я ждал так долго и не говорил с вами о ваших финансах. Мне требовалось время на улучшение ситуации. – Он наклоняется, чтобы поцеловать мне руку, но я отдергиваю ее.
Он выпрямляется и сообщает другие неприятные новости.
– Закладная на ваше здание просрочена. Луи планировал продать здание, когда вы переедете в Шиньи.
В моем животе вспыхивает огонь. Я в ярости, что Луи не поделился этим со мной.
– Вам требуется, чтобы я объяснил вам все яснее? – медленнее и отчетливей спрашивает Вольф.
– Вы объяснили достаточно ясно. Я осталась без средств.
Он кивает двойным подбородком.
– Я вижу единственный выход – я выкупаю долю Грено, и мы вместе занимаемся компанией.
– Вы хотите стать моим партнером?
– Я подумал, что это ближе к жизни, чем бумаги, гроссбухи и подсчет денег. – Он затягивает узел на галстуке. – И вы выиграете, если у вас будет партнер, а вы сами будете растить Луизу.
При моей ситуации с финансами глупо не принять такое предложение. Но я уже сделала выбор.
– Я решила заняться виноделием. – От этой безумной мысли у меня все сжимается внутри.
– Виноделием? Мне это подходит еще больше. – Он сжимает кончики пальцев. – Как жалко, что женщина не может заниматься бизнесом.
– Если она не вдова. – Я цитирую мадам Клико. – Вдова может владеть бизнесом, заключать контракты, выступать в суде и платить налоги.
– Мадам, вы не должны пока что доверять своим суждениям. – Он гримасничает. – Вы только что пережили шок. И вы уже немолодая женщина. – Наклонив набок голову, он оценивает меня взглядом словно павлин.
У меня горят щеки.
– Неприлично обсуждать возраст дамы.
– Я всего лишь говорю правду, – возражает он и щурится, любуясь отполированными ногтями. – Если вы хотите заниматься бизнесом, вам нужен молодой партнер, который будет вести за вас дела.
Я выставляю свою затянутую в перчатку ладонь.
– Месье Вольф, пожалуйста, я хочу сейчас взять мою бухгалтерскую книгу.
– Мадам, подумайте о моем предложении. Луи сможет продолжать учебу. Вы и ваша дочь будете всем обеспечены. Иначе вы окажетесь одна в деле, в котором ничего не понимаете.
– Я справлюсь.
– Мое предложение остается в силе, мадам. Подумайте хорошенько, и я уверен, что вы поймете все преимущества. – Он напряженно улыбается и протягивает бухгалтерскую книгу.
По дороге домой я останавливаюсь перед Реймсским собором и гляжу на моего Улыбающегося Ангела. Его милый облик вселяет в меня спокойную уверенность. Я чувствую ее в душе.
* * *
Я прошу Анри Васнье отвезти нас с Луизой в Шиньи, чтобы проверить дом. Дело в том, что мне не хочется приезжать туда одной. Еще я хочу поговорить с парнем о моем решении. Я указываю, какую дорогу выбрать. Мы едем среди холмов и виноградников Шампани. Луиза сидит между нами и играет с Феликсом.
Васнье нахлобучивает котелок поплотнее, руки крепко держат вожжи. Я не сообразила сказать ему, чтобы он надел рабочую одежду перед трехчасовой поездкой по проселкам. Его воскресный костюм придется потом основательно чистить.
– Вы отправили все заказы на вино? – спрашиваю я.
– Да, мадам, но приходят новые. – Он глядит вперед на дорогу; так как серьезно относится к моему поручению, как и ко всему, что делает.
– Я решила оставить винодельню, – сообщаю я. – По-моему, там есть потенциал, да с ней и легче управляться, чем с шерстью.
Он хмурится, и его брови сходятся на переносице.
– Что такое? – спрашиваю я. – Там какая-то проблема, которую я не учитываю?
– Не обижайтесь, мадам, но всякое производство – обременительная вещь, даже когда вы разбираетесь в нем.
– Вполне справедливо, но я могу научиться всему, а вы уже знаете, что к чему.
Он поджимает губы, и я чувствую, что он колеблется.
– А-а, у вас уже есть другая работа. Конечно же, наверняка уже есть. – Я отвожу взгляд в сторону.
– Месье Вольф любезно предложил мне должность, – говорит он.
– Уж конечно, – фыркаю я.
– Но дело не в этом. – Он качает головой. – Ваш супруг был виноделом. Я был всего лишь подмастерьем и вел бухгалтерию. Но когда вино готово, вам будет нужно его продать, а Грено уехал.
– Это не такая трудная задача, не море выпить.
Он смеется и приглаживает указательным пальцем вандейковские усы, которые придают ему, в его двадцать пять лет, более зрелый и солидный вид.
Широкие копыта Красавчика цокают по мощеной кирпичом дороге, вдоль которой стоят дома Эперне. Моя самая любимая на свете улица. И все же мы едем не туда.
– Ой, нет, мы уже едем не туда. Должно быть, я не заметила поворот на Шиньи.
– Не беспокойтесь, мадам. Сейчас вернемся. – Он поворачивает Красавчика.
– Просто не знаю, как это я ухитрилась пропустить поворот. – Мои пальцы в перчатке прижимаются ко лбу, я закрываю глаза. За последние месяцы все так переменилось, что я даже не могу найти мой дом. А еще собираюсь начинать новое дело.
Он деликатно молчит, потом негромко кашляет.
– Какие потрясающие особняки. Кто в них живет?
– Да, они впечатляют, правда? – Я прихожу в себя. – Это дома шампанского, в них живут семьи и принимают клиентов. Перрье-Жуэ, Мумм, Моэт и Бойзель.
Высокие железные ограды, за ними мраморные особняки. Служанки метут дорожки, лакеи вычищают породистых лошадей, кучера моют кареты, садовники подравнивают зеленую изгородь. Я представляю себе, как хозяева и их гости садятся за обед из пяти блюд с белой спаржей, трюфелями и куропатками и запивают деликатесы лучшим кюве.
– Вы любите шампанское? – спрашиваю я Васнье.
– Я пил только креман[3] на свадьбе кузена. Шампанское на вкус другое?
– Как будто пьешь золото. – При воспоминании о шампанском у меня зудит нёбо. – Шампанское, которое подают за этими мраморными стенами, играет на языке. Когда глотаешь его, оно щекочет пищевод и насыщает все тело счастьем. – Тут меня озаряет. – О-о, вот наш поворот.
Луиза теребит длинные уши Феликса, а они шевелятся, прислушиваясь к звукам, даже когда у кота закрыты глаза.
Васнье глядит на них.
– Я никогда еще не видел такого кота. Как вы его называете, мадемуазель?
– Феликс – матагот. – Луиза поднимает кота за передние лапы, его долговязое тело болтается в воздухе.
Васнье хмыкает и хмурит брови.
– Как известно, матаготы – опасные существа, убийцы. Вам надо избавиться от него.
– Феликс – подарок от нашей подруги, – говорю я, вспомнив про мадам Клико.
– Подруги или врага? – Васнье встряхивает вожжи.
– Во всяком случае, он хорошо ловит мышей. – Я нервно смеюсь.
– Впереди черные тучи, – говорит он. – Долго мы пробудем в Шиньи?
– Нет, недолго. Мне просто нужно проверить, все ли в порядке.
* * *
Светлые рощи и густые леса окружают обширные виноградники Шампани. Красавчик переезжает через подгнивший деревянный мост, отчаянно нуждающийся в починке. Его копыта стучат по неровной дороге, которую нужно выровнять и засыпать гравием, если я не хочу, чтобы дорога превратилась в реку при первом же дожде. Кабриолет попадает колесом в яму, и Красавчик испуганно пятится и ржет. Луиза кричит; я прижимаю ее и Феликса к груди. Мне кажется, что у нас сломалось колесо. Но Васнье не теряет хладнокровия и хлопает Красавчика по крупу. Вскоре мерин уже карабкается с нашим кабриолетом на холм.
Сквозь кроны буков я вижу наш дом.
– Походит на шале, – говорит Васнье. – Высокие, крутые крыши, французские двери.
– Луи предоставил мне заниматься дизайном. – От бука отломился большой сук и разбил окно столовой. Луи моментально починил бы его, а теперь мне придется заниматься этим самой.
У меня сжимается сердце, когда Васнье останавливает кабриолет; в душе борются счастье и печаль. Я еще не была здесь без Луи. Невольно останавливаюсь и думаю: первый раз без Луи. Слишком много сердечной боли.
Васнье снимает с кабриолета Луизу и Феликса в корзинке. Я делаю несколько шагов к двойным ореховым дверям, вставляю ключ в замочную скважину, и дверь со скрипом открывается.
Луиза бежит мимо меня с Феликсом в руках.
– Папá, папá, ты где? – Она вбегает в большую прихожую и заглядывает в каждую дверь. Простодушный голосок терзает мне сердце.
– Луиза, иди сюда.
Она бежит ко мне; прелестная мордашка искажена горестной гримасой.
– Мамочка, где папá?
Справившись с эмоциями, я сажусь возле нее на корточки.
– Он на небесах, лапушка. Он в раю. – Я беру ее руки в свои и целую пухлые пальчики. – Ты ведь знаешь сама, правда?
– Но ведь папá называл раем Шиньи. – Она глядит по сторонам.
– Ах, mon ange, мой ангел. – Я беру в ладони ее личико. – Папá на небесах у Боженьки.
У нее выпячивается нижняя губа.
– Ты права, тут наш рай, и мы, если постараемся, можем почувствовать, что папочка рядом с нами.
Дочка наклоняет голову и размышляет над моими словами.
Я кладу ладонь на левую сторону ее груди, где сердце.
– Ты чувствуешь, что он тут?
Она живо кивает, и матагот выпрыгивает из корзинки.
– Феликс! – Она бежит за ним.
– Осторожно! Там разбитые стекла! – кричу я ей вдогонку.
Мы с Васнье идем за ними в длинный салон и видим там два разбитых окна, по одному с каждой стороны четырех французских дверей. Брезент, накрывающий всю мебель, весь в пятнах от воды и птиц. Мне даже не хочется смотреть на состояние мебели под ним.
Васнье подходит к французским дверям.
– Вид отсюда как картина. – Он глядит на зеленые виноградники, пасущихся овец и утиный пруд на склоне противоположного холма. – Полы – настоящий шедевр. – Он проводит ногой по узору. – Я даже не ожидал, что в деревне может быть такая красота.
– Мне хотелось сделать паркет елочкой, и Луи шутил, что полы – подарок к нашему двадцатилетнему юбилею. – Я засмеялась. – Я просила еще и фигурные плинтусы.
Его веселый смех проносится эхом по пустым комнатам, он смущенно прикрывает рот ладонью.
– Не волнуйтесь. Тут, в Шиньи, всегда звучал смех.
Он разглядывает потолки, винтовую кованую лестницу на второй этаж, гранитный камин.
– Потрясающая архитектура.
– Я делала рисунки каждой детали, а Луи находил мастеров.
– Здесь найдется что-нибудь, чем можно загородить окно? – спрашивает Анри.
– Возможно, в сарае остались куски брезента. – Я было отправляюсь за брезентом, но он выставляет ладонь.
– Позвольте мне. – Он выходит.
Не терпелось взглянуть, как розы пережили год небрежения. Я распахиваю французские двери, ведущие на террасу. Колючие стебли переросли и усеяны черными пятнами грибка и тли.
– Совершенно неприлично, – бормочу я. В последний наш приезд сюда годовалая Луиза лежала рядом в корзинке, когда я обрабатывала розы. Она гулила и смеялась, глядя на бабочек, порхавших с цветка на цветок.
Феликс трется о мою юбку и бежит на лужайку. Луиза гонится за ним на пухлых ножках.
– Не уходи далеко. Я должна всегда тебя видеть, – кричу я ей вслед.
Темная полоса туч накатывает на виноградники, как волна прилива. Реки Марна и Вель чернеют и бурлят в месте слияния, их очарование превращается в нечто зловещее. Порыв ветра чуть не сбивает меня с ног. Струи холодного дождя хлещут в лицо. Луизы нигде не видно.
– Луиза, нам пора уезжать, – кричу я, но ветер уносит мой голос в сторону. Дождь барабанит по террасе.
Из кустов доносится леденящий кровь пронзительный крик.
– Луиза! – Я бегу к кустам.
Она рыдает и показывает пальчиком на голый стебель розы, с которого свисают сотни куколок.
