Ри Мацурова
Вышитые кровью
Часть I. Mortalis
Не виден ветер
Ни вам, ни мне…
Но ивы гнутся
По чьей вине?
Кристина Россетти
1
Сейчас. Лондон, 1888 год
– Прошу, пожалуйста, тише, – прозвучал настойчивый голос организатора собрания, мужчины с тростью и сползающими к подбородку усами.
Помещение клуба рабочих на Бернер-стрит было заполнено до предела. Беспокойные лондонцы практически стояли друг у друга на головах и без перерыва перешёптывались. Некоторые выкрикивали вопросы: «А правда, что убийц несколько?», «Чем, вообще, занимается полиция вместо того, чтобы ловить этого мерзкого ублюдка?», «Почему королева стоит в стороне?». В воздухе пахло потом и копотью. Кто-то толкал Лидию в бок, чтобы продвинуться поближе к импровизированной сцене. Со всех сторон ощущалось беспрерывное шевеление, как в осином гнезде. Через мгновение голова мужчины в огромном котелке загородила ей вид на констебля, который пытался перекричать толпу:
– Нам известно со слов очевидцев, что наш преступник – мужчина средних лет ростом пять с половиной футов. Чисто одетый, среднего телосложения. Имеет иностранный акцент. Но показания разнятся, мы не можем больше ничего сказать.
Стоящая рядом женщина в грязной шали наклонилась к Лидии и, загородив лицо рукой, прошептала:
– Я видела его своими глазами.
– Вы уже рассказали об этом полиции? – в недоумении поинтересовалась Лидия и прикрыла нос платком, от гниющего рта собеседницы пахло за версту.
– Да. Я рассказывала. Они не поверили. Говорят, что духи не убивают людей и не кромсают их, как бумагу, а только являются по ночам старухам, которых зовут с собой на тот свет.
Женщине на вид было лет шестьдесят, но, возможно, растрепанная причёска и отёкшее от попоек лицо придавали ей возраста. Когда-то она могла пользоваться у мужчин популярностью благодаря аккуратному носику и хитрым зелёным глазкам, но теперь больше походила на злобную портовую крысу, которую боялись не то что кошки, но и серийные убийцы.
Накануне на улице, где проходило собрание, и на соседней были найдены две новые жертвы кровожадного убийцы по прозвищу Кожаный Фартук. Элизабет Страйд перерезали сонную артерию, а Кэтрин Эддоус вскрыли брюшную полость и срезали нос. Неприятное зрелище. Пребывавшие в ужасе жители восточного Лондона ещё больше обезумели. Теперь они требовали, чтобы за любую достоверную информацию полиция выдавала вознаграждение. Им и так помогали волонтёры, которые патрулировали улицы каждую ночь. Пусть хоть что-то сами сделают.
В этот раз на собрание позвали местного констебля, неопытного парнягу, которого толпа вот-вот могла разорвать в клочья от негодования.
– А почему вы так уверены, что Терренса Маки убил не Кожаный Фартук? – выкрикнул громогласный юноша.
– Мы ничего не исключаем, но данная жертва не соответствует портрету убийцы, ранее им двигала ненависть к женщинам. А тут дело рук банды грабителей.
Чёрт. Лидия выругалась про себя. Именно за этой информацией она сюда и пришла. Ей больше всех в зале хотелось, чтобы Маки убил не кто иной, как Джек-потрошитель.
По привычке она оглядела толпу, всматриваясь в лица присутствующих. Многих Лидия уже узнавало в лицо, хоть и переехала в Лондон не так давно. Поденный рабочий из ночлежки, пожилая еврейская пара, грузный владелец сырной лавки, портовый грузчик с жилистыми руками, мелкий воришка-сирота с синим глазом. Все эти проходимцы не представляли для неё особого интереса, она искала определённого человека.
– Ещё раз повторяю. Метрополитен-полиция очень ценит вклад простых граждан. Мы только рады, что получим от вас поддержку, но будьте бдительны. Особенно женщины. Любая может оказаться в опасности. Мы просим вас оставаться дома для вашего же блага.
Констебль закончил речь и поспешно вышел под неодобрительные возгласы. «Мы сами себе полиция!». «Бездари!». «Вам наплевать на нас».
– Послушайте! – Организатор громко постучал тростью по деревянному полу. – Мне надо вам кое-кого представить. Нам вызвался помочь Генрих Бунге, независимый детектив.
С первого ряда встал высокий мужчин в щегольском пальто и снял шляпу-цилиндр, обнажив аккуратно подстриженные светлые волосы, как у какого-нибудь шведа. Явно не из местных. Наверное, впервые приехал в Уайтчепел из своего Сент-Джеймса, чтобы покрасоваться перед трудягами лакированными ботинками. Какой от этих франтов толк? Когда он повернулся к зрителям, лысая голова крупного чернорабочего загородила Лидии весь вид. Она попыталась встать на цыпочки, чтобы разглядеть детектива, чей басовитый голос ей показался знакомым.
– Я считаю своим долгом принять участие в поисках, а также могу гарантировать любым информаторам анонимность в случае, если…
На секунду рабочий нагнулся, чтобы незаметно вытереть нос о рукав, и Лидии наконец удалось увидеть лицо высокого джентльмена на сцене. В ушах зазвенело. Какофония голосов в зале затихла. Лидия приложила ко рту шарф, чтобы не закричать. Её вот-вот могло стошнить. Она знала его. Видела эти черты во снах и рисовала много раз на бумаге, чтобы никогда не забыть. Упрямый подбородок, почти неразличимые губы и шрам на левой щеке, уродующий некогда приятное лицо. Это он. Он.
Тогда. Хаддерсфилд, 1877
К белому шатру на ярмарке выстроилась огромная очередь из ребятни. Все хотели посмотреть, как с неба падает великан и разбивается насмерть. Малышам вход бесплатный, но Лидди, уже совсем большой, – один пенс. Ей недавно исполнилось одиннадцать. С уроков отпустили пораньше, и все побежали на звериную площадь. Она так назвалась, потому что раньше на ней продавали и забивали скот. Теперь же здесь ремесленники выкладывали товары на полки, жонглёры устраивали представления, и иногда сюда приезжал волшебный фонарь. Как сейчас.
Внутри шатра было темнее, чем на улице, но всё так же холодно. Начались заморозки. Лидди куталась в шерстяное пальтишко и держала за руку одноклассницу – конопатую Фанни, дочь мясника. Не хотелось потеряться и идти потом домой одной. Ночи уж слишком рано наступали в ноябре, моргнуть не успеешь, и уже выколи глаз. А звёзды заслонял дым из фабричных труб, словно огромная рука великана, на которого они и пришли поглазеть. Сели рядышком на последний ряд и тихо хихикали. Вспоминали, как учитель Греймсбор назвал их одноклассника Чарли безухой вороной, когда тот с третьего раза так и не расслышал вопрос.
Пахло сеном, табаком и маслом, которым заправляют лампы. Девчонки и мальчишки сидели в предвкушении, хоть и знали сказку наизусть. Где-то неподалёку жарили каштаны. В животе Лидди заурчало, но монетки звенели в кармане, так что можно будет взять парочку каштанов на обратном пути.
Тусклый свет погас. На белой простыне проступили буквы, складывающиеся в название: «Джек и бобовый стебель». Началось представление. Грустный мальчик брёл по полю с коровой на верёвочке. Тут-то и явился ему на пути старичок-волшебник.
– А что бы вы сделали на его месте? Взяли бы бобы в обмен на корову? – рассказчик обратился к малышне, сидевшей на первом ряду.
Погодка Лидди, сорванец из другого класса, перебил их:
– С такими бобами с нужника не слезешь.
Его приятель прикрыл рот рукой и стал издавать звуки, тужащегося толстяка. Все захохотали. Рассказчик не стал отвлекаться на воцарившийся хаос и продолжил. Стебель на простыне рос-рос и дотронулся до небес. И тогда Джек решил взобраться по нему и проверить, что же там такое находится на облаках.
– Скукотища! Лучше покажите, какие картинки вы держите под прилавком.
Лидия знала этот тип мальчишек, которые не могли ни минуты просидеть без прикованного к ним внимания и похабных шуточек. Про те картинки ей даже и думать не хотелось, она предполагала, что ничего хорошего на них точно не изображено.
– И зачем они только сюда пришли, если так не нравится?
– Ой, сама не знаю, – подружка зевнула. – Но соглашусь. Одни и те же истории каждый раз.
Лидди пожала плечами. Она впервые пришла посмотреть на волшебный фонарь. И он её поистине завораживал. Как из маленького стеклышка и огня могло такое показываться? Луч, проходя над головами ребят, превращался в людоедов, волшебников, маленьких мальчиков и огромные облака. А, говорят, ещё магии не существует! Как же нет, когда вот она самая.
Джек перерезал стебель, великан упал, и представление закончилось. Заколдованная Лидди повернула голову, чтобы поделиться с соседкой своими впечатлениями, но Фанни там не оказалось. Место пустовало. И куда она только упёрлась? Лидди решила проверить у лотка с каштанами, затем – с пряниками и леденцами. Может, глазеет на фокусника? Но её нигде не было. Будто испарилась. «Вот гадина. Ушла домой без меня».
Все птицы давно улетели на юг. А Лидди пришлось остаться, хоть она и ненавидела это время года. Ноябрь – самый мерзкий месяц. Когда особенно ощущаешь, что солнца нет совсем. Как и снега, который мог бы укрыть грязь и копоть на дорогах. На ярмарочной площади, где повсюду горели огни, не было заметно, что уже так темно. Поздние-поздние сумерки. Идти было совсем недолго – пройти через мост, три дома и свернуть налево возле новой высокой церкви со шпилями. Мама, наверное, уже забеспокоилась. Хотя всего пять часов вечера. Но на севере в это время уже зажигали лампы.
Мост совсем разваливался. Его подмывало с двух сторон грязными водами Колна, в который сбрасывали отходы с фабрики. Местные давно говорили, что рыба там водится с двумя головами, но Лидди им не верила. Она думала, что в такой вонючей воде никому не выжить. Даже чудовищам. Гадкая речка, такая же гадкая, как и Фанни, которая ушла домой без неё.
Лидди грела руки горячим дыханием, поднося их ко рту. Перчатки кто-то украл в школе, а новые купить не успели. Она представляла, как маменька заварит ей чай с молоком и сахаром. А папенька поднимется к ним из мастерской и расскажет новую шутку про барабанщика из цирка. Лидди же в свою очередь про волшебный фонарь утаит и сделает вид, что заняла пенс Фанни. Её, конечно, отругают немного, не время деньгами разбрасываться. Дела шли худо, но всё равно маменька обещала купить к чаю шотландские лепёшки. Купит ли?
Лидди спустилась с моста и вышла на улицу. Ох и шумно там было. Молочница переговаривалась с пьяницей. Десять пенсов ей задолжал. Это не хухры-мухры. Чуть до драки не дошло. Стихло. А потом вдруг послышалось: «Мяу». Мяу да мяу. Не почудилось значит. Лидди сразу подумала про чёрненького своего Леопольда, который убежал весной ещё. Может, вернулся уже? А говорили, собаки сгрызли. Только непонятно было, откуда звук идёт.
Она огляделась влево-вправо. Не разглядеть Леопольда. Мяуканье доносилось откуда-то из переулка из-под почтовой кибитки. И кибитка чёрная, и кошка чёрная, и вечер такой же. Ничего не видно. Были бы спички с собой, но в школу ей их не давали. «Вот так оставлять это нельзя, вдруг и правда он», – подумала Лидди. Она не забывала о Леопольде ни на день с мая. Ждала, что вернётся, и почти потеряла надежду, но теперь… Присела на корточки возле огромного колеса. Её длинные косы коснулись земли. Она протянула руку. Мягкое что-то, но точно не Леопольд.
Скрип.
Чёрная дверь открылась, и большая великанья рука утащила её внутрь. Снова скрип. Темнота вдруг стала темнее прежнего. Не было ни просвета. Пахло вновь табаком, потом и сеном. Да так сильно, что глаза щипало. Рот слипся отчего-то, она даже вскрикнуть не успела. Наверное, попала в вечное царство и едет к вратам. А молитву, что там будут спрашивать, так и не выучила.
Телега катилась по брусчатке, уж очень похожей на ту, что лежала в Хаддерсфилде. Лидди наконец поняла, что ни в какое небесное царство она не едет. И схватил её не дьявол, не ангел и даже не колдун. Дорога стала помягче, уже не так болтало из стороны в сторону. Тело онемело от страха. Она пошарила дрожащей рукой в темноте, что-то тёплое находилось за её спиной. Жесткая щетина, очертания плеч и рук. Всё-таки человек.
– Мистер, мне надо домой, – прощебетала Лидди.
– Мы тебя туда и везем.
– Он в другой стороне.
Ответа её замечание не удостоилось.
– Прошу, пожалуйста, маменька будет волноваться.
– Мне до твоей маменьки, как до Свазиленда – никакого дела, – резко проговорил он, сжав плечо Лидди до боли, и она затряслась от страха.
Кибитка наехала на кочку, и Лидди ударилась головой о жёсткую стену деревянной коробки, в которой сидела с незнакомцам. Она завыла от боли, лицо стало влажным от слёз, и из носа протянулась длинная сопля.
– Больше поплачешь – меньше потеть будешь.
Лидди это нисколько не обрадовало. Она стукнула кулаком по торчащей сбоку коленке, укусила людоедскую руку и попыталась на ходу открыть дверцу, чтобы выпрыгнуть, но силёнок не хватило. Незнакомец снова её схватил и потянул за сапожок, которым получил тут же по носу. Людоед заревел как лев. И тут кибитка остановилась, дорога закончилась. Только большой радости это не принесло.
Дверца отворилась. Снаружи стояли двое, освещаемые керосиновой лампой. Тот, что посветлее, спросил густым басовитым голосом:
– Что тут у вас творится за чертовщина?
– Эта дрянь меня укусила, и нос чуть не сломала, – он сплюнул на землю чёрный сгусток, наклонившись за край кибитки. – А, может, и сломала. Поговори с ней.
Светловолосый кивнул. Молодой он был, но страшный до чёртиков. Особенно, когда лампа освещала левую половину лица, похожую на корку высохшего на солнце апельсина. Вот его бы в театр играть великана. Малыши развизжались бы так, что в штанишки напрудили. Рядом с ним стоял рыжий, нос-картошкой, волосы торчат в разные стороны, один глаз косится куда-то, а второй тебя прожигает. Очень уж он был похож лицом на свесившуюся голову с поломанным-неполоманным носом. Близнецы. Но один всё же краше будет.
Великан присел на корточки. Его лицо было совсем близко, но почти неразличимо: фонарь находился сзади и освещал только волосы, превращая их в нимб.
– Зачем же ты так, м? – тихо произнес он голосом расстроенной нянечки.
– Я не хотела, мне надо домой.
– Нам всем надо домой, но почему-то же мы так себя не ведем. Не бьёмся и не кусаемся, а?
Лидди потупила глаза.
– Теперь мне придётся преподнести тебе урок.
А затем великан резко встал во весь рост, вытащил её за ногу из чёрной кибитки и повалил на землю. Шлепнулась так шлепнулась, аж в ушах зазвенело. Чуть привстав, не успела она опомниться, как пощёчина снова повалила её на грязь. Звякнула пряжка ремня, и зажгло икры. При первом ударе Лидди от неожиданности потеряла голос. А от второго – взвыла как собака.
– Пожалуйста.
Великан поморщился и вновь взмахнул сухой жилистой рукой. Знала ли она что-то о боли? Боли, когда ударяешься мизинцем о тумбу – да. Когда катишься кубарем с лестницы, оступившись – может быть. Но такой? Никогда. Никогда.
– Не надо.
Последний пинок носком ботинка по ребрам выключил керосиновую лампу, звёзды и луну. Растворились во мраке два брата, что безучастно смотрели показываемое им представление. Не слышны были больше звонкие удары. Мир закончился, остались только ухмылка на тонких губах да довольные бесцветные глаза на памяти. Вот и всё.
Сколько времени они ещё ехали – неизвестно. Всю дорогу Лидди провела в небытие и проснулась уже на пороге здания из красного кирпича. Таких фабрик в Хаддерсфилде было полно, может, это одна из них? Не похоже. Вокруг был лишь пустырь. Просёлочная дорога и высокая сухая трава. Ни шпилей церквей, ни речки, ни лавок. Ничего. В этот момент Лидди поняла, что ещё не скоро узнает, купила ли маменька шотландские лепёшки и куда убежала гадина-Фанни. А, возможно, совсем никогда.
2
Сейчас. Лондон, 1888 год
– Да ты вся белая, как скорлупа, – обратилась к ней женщина в шали и вылупила глаза.
Лидия не могла прийти в себя уже долгое время. Слова, сотни слов, произносимых Генрихом Бунге, проносились мимо ушей и испарялись, словно снег в тёплый день, не долетающий до земли. Ей удалось только прошептать высохшим ртом:
– Голод. Голодно мне.
Собрание объявили закрытым. Толпа поспешила на выход, сдавливая Лидию с двух сторон. Наконец она очнулась от забытья и зашевелила ногами, уносимая людским потоком. Кто-то ткнул её локтем в бок, кто-то наступил на пятку. Однако извиняться ни один из них не собирался. К конечностям прилила сила, и Лидия с горящими глазами выбежала на улицу. Это шанс. Она должна взять себя в руки и не упустить его. И так, и сяк пыталась она заприметить силуэт детектива среди чёрной массы прохожих. Оглядывалась влево-вправо. С другой стороны дороги послышался свист. Он был там. Призрак, за которым она гналась столько лет во снах, садился в кэб с двумя сопровождающими. Что Лидия может сделать? Она протиснулась сквозь рабочих, чтобы попытаться хотя бы увидеть, в какую сторону они поедут. Кнут поднялся над лошадьми, и экипаж тронулся, оставив за собой мокрые полосы на брусчатке.
«Генрих Бунге. Генрих Бунге. Детектив Бунге. Как это, черт возьми, возможно?» – повторяла Лидия, смотря вслед кэбу. Он уносился в сторону Сити, центрального района Лондона. Эта встреча казалась ей лишь бредовым сном. Если ущипнуть себя за руку – проснёшься. Что бы это ни было, она должна действовать незамедлительно. Рядом с собой Лидия вновь увидела женщину в грязной шали с собрания и спросила у неё:
– Вы не знаете, кто это был?
– Частный детектив. Работает только со всякими богатеями. Окуда он – не знаю. Поговаривают, знаком с прусским королем.
Лидия фыркнула, услышав эту чушь.
– А тебе видно больше всех известно?
– Мы когда-то были знакомы. Очень-очень давно.
Она едва держалась на ногах, не то от голода, не то от скользких булыжников мостовой. Женщина подхватила её под руку и повела в глубину узкой улицы.
– У меня там пирог остался с утра, я поделюсь с тобой, и всё расскажешь.
В городе давно боялись заговаривать с незнакомцами. Никто не знал, как по-настоящему выглядит Джек-потрошитель. Им мог оказаться и безобидный старикашка, и состоятельный джентльмен, и даже женщина, отчего лондонцы старались не рисковать и прятались по домам. Но у Лидии не было выбора. Денег, вырученных у ростовщика с украденных карманных часов, почти не оставалось. Она экономила на всём, чтобы не остаться тёмной ночью на улице. Если не хватит на ночлежку – считай, ты пропал, поэтому отказываться от пирога было непозволительной роскошью. Тем более сейчас, средь бела дня. Хотя скорее серого: солнца не было видно, его заволокло облаком смога, испускаемого фабричными трубами.
Совсем скоро Лидия и её новая знакомая подошли к изрядно обветшавшему дому, которому, казалось, исполнилась уже не одна сотня лет. Его фасад был затянут трещинами, прикрытыми грубыми пластами прогнивших досок. Типичная ночлежка, коих в Уайтчепеле был не один десяток.
Переступив порог, они очутились в полумраке, где тени, казалось, оживали в танце под потолком. Винтовая лестница уходила в темноту. В воздухе витал аромат сырости, смешанный с прогнившим мусором недобросовестных жильцов. Осторожно двигаясь по узкому коридору, где каждый шаг отзывался тихим скрипом пола, Лидия и её спутница добрались до конца пути. Перед ними появилась деревянная дверь, за которой скрывалась крохотная, тесная комнатка. Там, в сердце дома, царила тревожная тишина.
Безымянная женщина жила одна, что уже свидетельствовало о неплохом её положении. Кровать, загороженная шторкой, круглый стол и перевёрнутое зеркальце рукой вверх на стене – вот и всё убранство. Взглянув на своё отражение, Лидия чуть не обмерла. На неё смотрела не двадцатидвухлетняя девушка, пышущая молодостью, а её окоченелый труп с сухими, как пергамент, бледными губами.
Хозяйка включила керосиновую горелку, достала стеклянную банку с чайной трухой и без лишних церемоний погрузила в неё свои грязные искривлённые пальцы. Лидия лишь молча наблюдала, стараясь подавить отвращение. В её нынешнем положении было не до гигиены.
– На кой тебе сдался Бунге? Неужто хочешь попросить помощи? – хмыкнула старуха. – Он тебе явно будет не по карману.
– У меня с ним давние счёты.
Повисла пауза, хозяйка покачала головой, наливая чай.
– Не связывайся лучше с этим мерзавцем. У него собак весь город. Моргнуть не успеешь, как на тебя их натравит. Он иногда помогает безоплатно беднякам, попавшим в беду, но чую он за это с них три шкуры дерёт. Похуже мясника будет.
– Может, он и есть мясник? – спросила Лидия, грея руки о горячую кружку и сглатывая слюну при виде пирога.
Женщина пожала плечами и лукаво посмотрела на неё:
– Никто не верит мне, что я видела мясника. Но я и не настаиваю. Внешность обманчива. Могло и почудиться.
– А как выглядел этот ваш дух? Кто он?
Лидия засунула в рот весь отрезанный ей кусок и принялась внимательно слушать.
– Не объяснить это так на словах. Но могу сказать, что руки его – человеческие, ноги – человеческие, а помыслы – внеземные. Гонятся эти полицейские за тенью. Днём она есть, а ночью её не поймать. Во тьме теней не бывает.
– Как же вы тогда его видели?
Лидия отодвинула кружку, чтобы собрать крошки со стола в руку, и увидела, как под мокрым пятном на скатерти проступили какие-то символы.
– Я видела его лицо. У него много лиц, и одно из них – твоё.
Хозяйка комнаты улыбнулась безумной кривозубой улыбкой, и Лидию бросило в дрожь, аж поджилки затряслись. Даже не хотелось знать, что всё это может значить. «Ни черта она не видела, вот и сочиняет. Неудивительно, что её показания не приняли». Лидия украдкой выглянула в окно. День уже близился к закату, хотя, казалось, прошло всего полчаса с тех пор, как они пришли. Женщина всё ещё медленно пила чай, хлюпая при каждом глотке, будто только притворяясь, что пьёт. Её зелёные глаза сверкали, как газовые фонари, свет которых просачивается сквозь плотную пелену тумана. Их словно оторвали у юной девушки и прилепили к лицу старухи со впалыми щеками и седеющими волосами.
– Который час? – испуганно произнесла Лидия и вскочила со стула.
– А мне почём знать. В этой части города часов в домах не держат.
Лидию накрыла паника. Ей нужно было успеть что-нибудь придумать до наступления темноты.
– Спасибо большое за пирог. Будут деньги – я вам отплачу. А теперь мне пора.
– Посмотри в газетах.
– А? – обернулась она в дверном проеме.
– Поищи объявление в газетах. Да тех, что подороже.
Эта идея ей понравилась. Перешагивая через ступеньки, Лидия выбежала на улицу и распустила длинные чёрные волосы, чтобы они хоть немного её согрели. Моросило. Холодные капли иголками вонзались в щёки. Нужно было идти в сторону Сити, где уже загорелись газовые фонари. Мальчишки-газетчики, слоняющиеся по Уайтчепелю и кричащие по углам, не продавали то, что ей требовалось. Их читатели не могли позволить себе ничего дороже куска мыла. Ей нужно было идти в центр, где обитал контингент побогаче, а соответственно и газеты там были другого уровня.
Лидия торопилась, спотыкаясь о булыжники. Не успеешь до темноты – ты труп. Ночь в Уайтчепеле была иссиня-чёрная, словно сажа. И что в ней скрывалось, одному богу известно. Лучше с таким не играть. Через двадцать минут она дошла до книжного магазина Смита – одного из многих в Лондоне. Внутри толпились мужчины возле гор нераскупленных газет, чьи передовицы пестрели подробностями ночных преступлений. Действовать нужно было быстро, а то выгонят. Лидия схватила первый попавшийся выпуск «Таймс» и раскрыла его на странице с объявлениями. Детектив, детектив, детектив. Вот он.
Частные наблюдения и независимые расследования. Анонимность обеспечена.
Обращайтесь к мистеру Бунге по адресу Элдервик-стрит, 5
– Мадам. Вы либо покупаете, либо нет. У нас не читальный зал, – крикнул недружелюбный продавец с другого конца магазина.
«Три пенса за газету? Ещё чего. Эти деньги мне есть куда потратить», – подумала Лидия и, повторяя про себя название улицы, вышла наружу. Мимо пронесся дорогой экипаж из добротного дерева, вздымая брызги с дороги. Она едва успела отпрыгнуть, чтобы не запачкать платье, и неспешно побрела в сторону ночлежки. Торопиться не хотелось, пусть и нужно было добраться до комнаты до наступления темноты. Нечасто ей удавалось побывать в этой части города, отчего, как завороженная, она рассматривала каждый уголок.
Ярко освещённые электрическими огнями витрины пестрели всеми возможными цветами. В патиссери красовались аккуратные ряды пирожных-безе, щедро посыпанных сахарной пудрой. По соседству стоял магазинчик с новенькими разноцветными книжками. Следом – модные платья из шелка, сменяющиеся мебелью, обтянутой бархатом. Лидия остановилась на углу улицы и засмотрелась на витрину детского универмага. Вид на неё загораживал мальчик, усердно вытиравший налёт сажи замызганной тряпкой.
За стеклом были выставлены дорогие игрушки: искусно раскрашенные оловянные солдатики и фарфоровые куклы, облачённые в изысканные наряды, будто сошедшие со страниц модных журналов. Рядом тихо вращался зоотроп – металлический барабан, через небольшие отверстия которого мелькала сцена: лошадка, бегущая в вечном круге. Когда мальчик ушёл, Лидия заметила плюшевого медведя в красном сюртучке. Её кисти заныли. Боль, к которой она вроде привыкла за все эти годы, стала нестерпимой. Руки жгло раскаленным железом. Ей хотелось закричать, но она стерпела. И сжав кулаки, бросилась прочь.
Тогда. Под Лидсом, 1877
Ноги, как у зебры. Тело, как у зебры. Только голос – человеческий, и им Лидди прохрипела:
– Дайте мне поговорить с родителями. Это несправедливо. Почему он со мной так поступил?
В маленьком сыром помещении, похожем на кладовку для швабр, сухопарая женщина в сером фартуке, осматривала Лидди, раздев её до панталончиков. Полоски синяков казались чёрными на белой коже и ужасно ныли. Оттого и была она так похожа на зебру. Как бы Лидди ни старалась увериться в том, что вчерашняя ночь ей почудилась, этот узор говорил сам за себя. И она помнила, кто его нарисовал. Не плод фантазий, не великан. А высокий белобрысый парень с уродливым шрамом и бесцветными глазами. Из плоти и крови. Она обязательно расскажет о нём родителям, а те в свою очередь полисменам. Ему это с рук не сойдёт. Его найдут и накажут, ведь он плохо с ней поступил ни за что. Но вот женщина в фартуке пыталась убедить Лидди в обратном:
– Красавчик не стал бы лупить тебя просто так. Значит, заслужила.
– Чем? – вяло возмутилась Лидди. – Я не сделала ничего другого.
– Не надо мне тут бабушку лохматить.
Женщина надавила на ребро, кожа вокруг которого была покрыта огромным синим пятном, и Лидди взвизгнула от боли.
– Не пищи, не сломано.
– Почему вы не можете вызвать моих родителей? Они во всём разберутся. Хаддерсфилд, Хай-стрит, 3.
– Мы с ними уже давно переговорили. Они сами здесь тебя оставили за долги. Как отработаешь, вернёшься хоть на Хэй, хоть на Хай, одевайся.
Еле перебирая руками, Лидди принялась натягивать на себя платье. Теплее от этого не стало. Сырость и холод успели пробраться под кожу, пока женщина ощупывала её ледяными руками. Кем она была и где они находились, Лидди понятия не имела. Всю ночь ей пришлось провести на жёсткой койке, кутаясь в покрытое грязью пальтишко и положив под голову школьный портфель. Казалось, всё это – лишь кошмар, навеянный страшными рассказами. Образы кружились в голове, словно мухи вокруг навозной кучи. А сил не оставалось ни плакать, ни открывать глаза. Но всё же пришлось. Встать, идти по коридору куда-то вглубь, раздеваться, причиняя каждым движением боль. Но сопротивляться нельзя, она это узнала этой ночью. Будешь вырываться – станет только хуже.
Женщина открыла железную дверь и повела Лидди вперед, в помещение с длинными столами. Деревянные лавки были забиты детьми, плотно сидящими друг к другу. Лидди примостилась сбоку. У самого краешка, где её уже ждала железная тарелка с молочной кашей синевато-серого оттенка. Однако есть совсем не хотелось. Её тошнило и перекручивало изнутри, потому что один из ночных ударов пришелся по животу. Она взяла ржаной хлеб, который оказался таким липким, что застревал на зубах и клеился к нёбу. Исполнившись отвращением, Лидди отложила тарелку и осмотрелась. Вокруг сидели дети примерно её возраста в серых робах. Сонные и потерянные. Но не такие потерянные, как она.
– Ты не будешь? – спросил сидящий слева мальчик с острыми, как спицы, локтями.
Лидди промычала. И мальчик забрал её тарелку себе.
– А где это мы?
– Где-то под Лидсом, – ответил он, быстро работая ложкой.
– А что это за место? Тюрьма?
– Своего рода, – мальчик хмыкнул, в три счета тарелка опустела так, что мыть не придётся. – Я Сэм.
– Лидди.
Прозвенел звонок, и все, как по команде, встали. Сдав миски на мойку, дети прошли в соседнее помещение, очень похожее на предыдущее со всё теми же рядами столов и скамеек. Когда все уселись, перед Лидди положили выкройки. «Будешь сегодня вырезать», – сказал седовласый смотритель с крысиными глазами. На вид ему было не больше, чем парням из кибитки, отчего Лидди сделала вывод, что поседел он не от старости.
Чик-чик. Из-под ножниц вышла кривая лапа. Чик-чик. Морда. Чик-чик. Брюхо будущего медведя. Только сшивали и набивали пухом их другие дети. Все работали без машинок, только руками, иглой и нитью, отчего в тесном помещении было тихо, как в гробу. Что же это, если не тюрьма? Фабрика? Только даже Лидди знала, что фабрики – это смог и трубы, запах масла и шум машин. Помещение же, в котором она находилась с другими детьми, больше напоминало старый склад. Сырой и тёмный. Такой же, как зимние ночи на севере королевства.
Слёзы стекали по щекам Лидди, но она боялась их стереть. Вдруг привлечёт внимание. Хотя скулить хотелось, как подстреленной собаке. Обидно до колик в животе. До шума в ушах. Лидди вспоминала лица похитителей и, скрежеща зубами, представляла, как отрезает им пальцы вместо текстиля. Лишь это помогало ей успокоиться. А под нос себе она шептала их приметы, что запомнила: «Шрам на левой щеке, косой глаз, рыжий». «Шрам на левой щеке, косой глаз, рыжий». Её не проведёшь: это они виноваты, не родители, в том, что она здесь оказалась. Женщина в фартуке – лгунья, не более. Потому что так не бывает.
Да, жили они не богато. Даже одной служанки у них никогда не водилось. Маменька справлялась сама, чтобы сэкономить. Однако на хлеб хватало. Даже на масло, кофе и новую школьную форму для дочери. Помощь от папеньки требовалась постоянно: то настроить рояль в Механическом институте, то отремонтировать тромбон в фабричном духовом оркестре. Конечно, он больше соображал в струнных инструментах, но и ко всему остальному приловчился со временем. Плохо было только когда ничего нигде не ломалось. Но зато в такие дни он мог подольше изучать гаммы с Лидди.
Чик-чик. Невозможно было больше слышать этот противный звук. Она попыталась не обращать на него внимание и улетела в свои мечты. Там все эти несчастные дети не были подневольными фабрикантами. Каждому из них Лидди дала по инструменту. Первый ряд, те, что пришивают глазки, будут струнными. Второй, они набивали медведей ватой, – деревянными духовыми. Дальше – медные духовые. А её ряд, так уж и быть, пусть играет на ударных. Заправляет всем дирижер с кнутом. И исполняют они увертюру «Трубадур».
