Ричард А. Кнаак
Лжепророк
Глава третья
– Ульдиссиан!
В последний миг подхватив падающего брата, Мендельн едва успел удержать его над землей. Такого ужаса младший из братьев не испытывал с самого дня смерти родителей. Из раны в груди Ульдиссиана ручьем хлынула кровь: стрела угодила если не в самое сердце, то наверняка совсем рядом.
Охваченный яростной, неудержимой дрожью, Ульдиссиан, не мигая, таращился вверх, в гущу темных ветвей. Казалось, ему хочется что-то сказать, но что – этого Мендельн не мог себе даже представить.
В голове младшего из сыновей Диомеда промелькнуло все, чему научил его Ратма, но ничего подходящего к случаю на ум не пришло. Вспомнилось лишь заклинание, при помощи коего Мендельн сумел прирастить назад руку, отрубленную одним из служителей Церкви Трех, но здесь оно, определенно, не годилось. Ульдиссиан с остальными поверили, будто Мендельн попросту исцелился, приставив руку к плечу. Никто из них даже не подозревал, что на самом-то деле рука его не жива, а оживлена – то есть, мертва, подобно Ахилию, и движется только благодаря волшебству.
Вдобавок, Мендельн и этого не сумел бы достичь, кабы не прирастил руку в течение часа с момента ее утраты. Промешкай он хоть чуточку дольше – остался б ни с чем. Нет, сейчас даже эти чары, с виду похожие на исцеление, беде помочь не могли.
Воскрешать Ульдиссиана на тот же манер, что и Ахилия, ему тоже не хотелось ничуть.
И тут Мендельн вспомнил о Серентии, немногим уступавшей в мастерстве Ульдиссиану. Может статься, брата сумеет спасти она…
«Но где же она?» – внезапно подумалось Мендельну. Кто-кто, а Серентия уж точно почувствовала, что произошло! Почему же сюда до сих пор не сбежалась толпа эдиремов?
Ульдиссиан закашлялся, брызжа кровью, тело его затряслось, задергалось сильнее прежнего.
Древко стрелы вспыхнуло пламенем, осыпав угольями залитую кровью рубаху Ульдиссиана. Из раны выплеснулась странная тягучая жидкость, и Мендельн вовсе не сразу узнал в ней остатки наконечника. Как только она вытекла вся без остатка, рана сама собой начала уменьшаться в размерах… и, наконец, затянулась.
Ульдиссиан снова закашлялся, но на сей раз так, точно всего лишь прочищает горло, и поднял веки.
От изумления Мендельн невольно разинул рот.
– Ульдиссиан! Не может этого быть! Ты же… ты же…
– Где…
Осекшись, старший из сыновей Диомеда снова откашлялся и повторил:
– Где… он?
– Кто?
– Ахи… Ахилий…
Только тут Мендельн понял, откуда взялась стрела. По-прежнему крепко, что было сил сжимая Ульдиссиановы плечи, он устремил пристальный взгляд в заросли. Конечно же, разглядеть ему ничего не удалось, но многое ли это теперь могло значить…
– Да нет же, нет! – воскликнул младший из братьев, вдруг осознав весь ужас высказанного Ульдиссианом обвинения. – Это какая-то хитрость, проделка Инария, а может, даже Церкви Трех! Ахилий бы ни за что…
Ульдиссиан не без труда поднялся на ноги. Его способности к восстановлению сил оставалось только дивиться.
– Мендельн, стрела-то его, Ахилия. Я же вижу, и для тебя это тоже должно быть очевидно. Стрелял он. Бил так, чтоб поскорее прикончить.
– Будь это он, ты бы уже не ожил, – заметил Мендельн, не теряя надежд опровергнуть любую, пусть даже невольную причастность друга к убийству Ульдиссиана. – Ахилий в самом густом лесу любому зверю за сто шагов попадет прямо в сердце, а тут… да, совсем рядом, однако…
– Ахилий стрелял, желая убить меня, – возразил брат, однако выражение лица его сделалось мягче. – Но все же ты прав. Промахнуться Ахилий не мог – разве что сам молился о промахе.
Учиненный Ульдиссианом пожар набрал силы, пламя поднялось ввысь, однако другие эдиремы отчего-то бежать им на выручку не торопились. Все это Мендельна здорово озадачило, но тут Ульдиссиан небрежным взмахом руки погасил огонь. Миг – и единственной памятью о лесном пожаре остались лишь обгорелые ветви деревьев.
– Так это все ты, – пробормотал младший из Диомедовых сыновей. – Это из-за тебя никто, даже Серентия, не явился на помощь!
Нахмурившись, Ульдиссиан ощупал грудь в том месте, куда вонзилась стрела, провел замерцавшей неярким золотистым светом ладонью над затянувшейся раной и над пятнами крови. Глядя на все это, Мендельн в изумлении покачал головой.
Пара секунд – и пятна исчезли, а от прорехи в рубашке не осталось даже следа.
– Поначалу я сделал это, чтобы никто не набрел на нас, пока ты призываешь мертвых. Не хотелось мне, Мендельн, чтоб кто-нибудь это увидел. Они уже насмотрелись достаточно… вон, как боятся тебя.
Мендельну что-то не верилось, будто Ульдиссиан проделал это только ради младшего брата, однако на сей счет он предпочел промолчать.
– Ну, а когда в тебя выстрелили?
– Я рассудил, что стрела вскоре исчезнет… если только превративший Ахилия в убийцу не решит по-иному.
– Инарий?
Резко, невесело рассмеявшись, Ульдиссиан двинулся в сторону лагеря.
– Мендельн, ты же сам в это веришь ничуть не больше моего! Нет, на него не похоже, совсем не похоже. А вот еще кто-нибудь, столь же могущественный…
Услышав это, Мендельн нимало не успокоился – напротив, разом похолодел.
– Но ты ведь знаешь: если так, все потеряно.
Однако брат, не замедлив шага, небрежно ответил:
– Один ангел, два ангела, сотня… я одолею их всех. Всех до единого.
Глядя вслед удаляющемуся брату, Мендельн понял: Ульдиссиан вовсе не шутит.
* * *
Серентия ждала их у края лагеря, а рядом с нею стоял бывший партанский разбойник по имени Йонас. Стоило Ульдиссиану приблизиться, к ожидающим присоединился Сарон – неприветливый тораджанин, подобно Йонасу, исполнявший обязанности Ульдиссианова заместителя.
– Что там случилось? – немедля спросила Серентия. – Как будто…
– Мы всего-навсего завершили работу Мендельна. Повозиться пришлось дольше, чем ожидалось.
Однако Серентия на этом не успокоилась.
– И что вам удалось узнать?
– Все это подстроено Собором, – ответил Ульдиссиан, устремив взгляд вдаль, за спины всех троих. – Инарий несет утешение пострадавшим, а заодно распускает лживые слухи о наших делах. Пытается обратить против нас весь Санктуарий.
Йонас нахмурился. Сарон оставался по-прежнему мрачен: в подобном расположении духа он пребывал с тех самых пор, как его двоюродный брат погиб от рук служителей Церкви Трех. Друг другу они были ближе, чем братья – возможно, даже ближе, чем Ульдиссиан с Мендельном.
– Раз так, пора нам, господин, идти на великий Собор, – заключил он.
– Мысль неплохая, – кивнув, согласилась Серентия. – Ударить бы в самое сердце, пока дело еще хуже не обернулось. Тут постепенно, как с Церковью Трех, отрезая кусок за куском, не получится. Этой возможности Инарий нас уже лишил.
Рассеянно потирая грудь там, куда угодила стрела, Ульдиссиан призадумался. Поравнявшийся с ним Мендельн неразборчиво хмыкнул.
– Нет, – в конце концов решил Ульдиссиан. – Не время. Прежде, чем идти на Инария, завернем еще в одно место. Всего в одно.
– Это куда же, мастер Ульдиссиан? – осведомился Йонас.
– В стольный град… в великий Кеджан, повидаться с главами тамошних магов.
Мигом разнесшаяся по лагерю, весть о его решении привела эдиремов в необычайное возбуждение. Бывать в столичном городе большинству Ульдиссиановых учеников прежде не доводилось. Все принялись судить да рядить: каково, дескать, там? Немногие побывавшие в великом городе описывали Кеджан как могли, но, исходя из услышанного Ульдиссианом, каждый из них помнил столицу по-своему.
Расхолаживать их он, несмотря на кое-какие тревоги Мендельна и Серентии, не спешил. Оба они вполне справедливо опасались столкновения с кланами магов, до сих пор, насколько им было известно, в противоборство не вмешивающимися.
Магов Ульдиссиан тоже слегка опасался, однако в себе был уверен вполне. По его рассуждениям, маги – очевидно, отнюдь не марионетки Собора Света – вполне могут заинтересоваться возможным союзом… или хотя бы постараются уменьшить влияние этой секты на умы масс.
Вот потому-то Ульдиссиан и решился рискнуть – тем более что и крюк, поскольку столица лежит более-менее на пути к оплоту Инария, выйдет не так уж велик.
С первыми отсветами утренней зари его разношерстное воинство снялось с лагеря и устремилось вперед, без труда пробивая себе дорогу сквозь гущу зарослей. Путь преграждает река? При помощи магии проще простого собрать из толстых стволов деревьев мост, или, как поступали самые умелые, взмыть в воздух и оказаться на той стороне! Впереди слишком крутой, слишком опасный подъем? Собранные в невеликие группы, эдиремы в буквальном смысле этого слова пробьют в нем дорогу!
Подобной похвальбы собственной силой Ульдиссиан не запрещал никому и никогда. Чем лучше его люди осваиваются с даром, тем больше у них шансов уцелеть в предстоящем бою, не говоря уж о шансах на победу.
Мендельн, естественно, выглядел недовольным, но недовольство свое держал при себе, и этого его брату было вполне достаточно. В первые два дня похода эдиремы преодолели изрядное расстояние. Конечно, путь им еще предстоял неблизкий, но, по расчетам Ульдиссиана, подобная скорость передвижения не оставляла миссионерам Инария слишком уж много времени на то, чтоб еще сильней очернить их в глазах народа.
И все-таки он каждый вечер распоряжался, чтобы эдиремы продвинулись чуть дальше… еще немножко… и еще чуточку… и еще самую малость…
К исходу четвертого дня, незадолго до наступления темноты, им преградила путь очередная река. Эдиремы начали переправу. Охваченный дурными предчувствиями, Ульдиссиан выставил вокруг караульных.
Однако его опасения не оправдались. Никто на них не напал, никого не унесло рекой. Когда последние из эдиремов оказались на другом берегу, Ульдиссиан велел всем двигаться дальше, а сам задержался и оглядел окрестности реки отнюдь не только глазами.
Нет, ничего нового поиски не принесли.
Тратить последние минуты сумерек на то, чтоб отойти еще дальше от столь удобного источника воды, явно не стоило, и Ульдиссиан нехотя объявил привал. По обыкновению расставив вокруг лагеря часовых, он вспомнил недавнее нападение и велел выставить дополнительные караулы чуть глубже в джунглях, а всем караульным постоянно поддерживать связь друг с другом.
Но даже этих предосторожностей ему показалось мало. Поразмыслив, Ульдиссиан вызвал к себе Сарона.
– Подбери в помощь еще четверых, – сказал он, – и начинайте обходить лагерь дозором изнутри. Щупайте мыслью, отмечайте все, что покажется необычным.
– Слушаюсь, мастер Ульдиссиан. Вполне тебя понимаю.
Склонив голову, тораджанин немедля отправился подыскивать четверку напарников, а Ульдиссиан поклялся самому себе не далее как через пару часов сменить его Йонасом во главе еще четверых. Всем караульным требовалось сохранять свежесть и ясность ума.
Однако ночь тянулась своим чередом, и мало-помалу Ульдиссиана начали одолевать сомнения: а может, все это – попросту нервы? Чем ближе стольный град, тем тяжелей становился груз взваленной на собственные плечи задачи. Вполне возможно, встреча с кланами магов подтолкнет их – ни больше ни меньше – к временному союзу с Инарием: как ни крути, а враг, которого они, по собственному разумению, понимают, лучше неведомых, непредсказуемых сил Ульдиссиана…
А впрочем, если эдиремы будут разбиты, положение магов станет гораздо, гораздо хуже – это он им и постарается внушить на переговорах… однако с переговорами придется подождать, пока эдиремы не прибудут в столицу.
Поддавшись усталости, Ульдиссиан решил, что с предосторожностями переусердствовал. Нет, все это – попросту нервы…
И вдруг его ослепил яркий до белизны свет, ударивший прямо в лицо. Ульдиссиан предостерегающе завопил, но голос его прозвучал так глухо, что он сам себя почти не расслышал. Тогда Диомедов сын потянулся мыслью к Серентии и остальным… но не сумел отыскать их.
Вокруг не осталось ничего, кроме яркого света… один только свет… но вот в свете том постепенно, мало-помалу, возник некто дивный – очевидно, его-то и окружал этот ослепительный ореол. Намного превосходивший ростом всякого человека, он твердой, уверенной поступью шел к Ульдиссиану. Кираса его блестела, крылья из множества токов чистой энергии полыхали всеми красками радуги.
Приблизившись к Диомедову сыну, он обернулся главою Собора Света, самим Пророком.
– Ульдиссиан уль-Диомед…
Голос его оказался подобен музыке. Примерно того же роста, что и недавний крестьянин, чудесный юноша взирал на него словно бы с изрядной высоты. Казалось, его ясные, серебристо-голубые глаза смотрят в самую душу, и от этого взгляда не укроется ни единая мелочь.
– Мое заблудшее дитя…
С запозданием вскочив на ноги, Ульдиссиан уставился в безупречно прекрасное, без единого шрама, родимого пятнышка или волоска бороды лицо Пророка в обрамлении золотистых локонов, ниспадающих много ниже плеч.
– Я не из твоих присных, Инарий, и уж точно тебе не дитя!
– Верно, верно, – согласился юный красавец, обнажив в благосклонной улыбке два ряда безупречных зубов. – Однако ты – дитя того, кто рожден тем, кто рожден тем, кто рожден… и так еще много раз… а в итоге череда та ведет к моему еще безнадежнее заблудшему сыну, ныне зовущему себя Ратмой.
О кровном родстве с Инарием Ульдиссиан был извещен, но родство сие полагал столь же далеким, что и родство, скажем, с той самой домашней скотиной, которую некогда выращивал на убой. Что ж, если ангел рассчитывал на пробуждение неких родственных чувств, то самым прискорбным образом просчитался.
– Нет-нет, в родню я отнюдь не навязываюсь, – с пугающей точностью угадав его мысли, заметил Пророк, – однако в моей власти сию же минуту даровать тебе отпущение всех грехов. Продолжать путь от прегрешения к прегрешению совсем ни к чему. Я все еще волен простить тебя, сын мой.
Пожалуй, Ульдиссиан счел бы все эти громкие заявления обычным нахальством… если б не одна весьма настораживающая вещь. Мало того, что старший из Диомедовых сыновей никак не мог дотянуться до остальных – весь лагерь пропал неизвестно куда. Свет, исходящий от неприятеля, окружал Ульдиссиана со всех сторон. Отступил он на шаг назад, но и это не помогло: неземное сияние затмевало собой саму землю.
– Пойми, – продолжал Инарий, отечески раскрывая ему навстречу объятия, – продолжать кровопролитие незачем. Исход предопределен. Кроме этого, виноват, по сути дела, вовсе не ты. С пути истинного тебя совратила она, та, чьего имени не след поминать, ну, а все твои оплошности – лишь следствие природных, врожденных изъянов. Ты смертен, ты слаб. Не сочти это оскорблением: все люди слабы, отчего и нуждаются в пастыре, ведущем их к свету.
Дело было не столько в словах, сколько в тоне Пророка, в манере держаться, во всем его существе – оттого-то Ульдиссиану и захотелось ему поверить. Примерно то же самое он испытал, когда к нему явился демон Люцион в облике главы Церкви Трех, только Инарий оказался в тысячу крат неотразимее. Ульдиссиана вмиг охватило желание пасть перед ним на колени, молить о прощении…
«За что это? – вдруг спохватился он, охваченный злостью, разом спалившей все благоговение, внушенное ангелом. – За что это мне прощенья просить?!»
– Ярость – полюбовница демонов, добрый мой Ульдиссиан. Поддаться ей – значит отречься и от разума, и от души.
– Избавь меня от своих благоглупостей! Где остальные? Куда ты их подевал?
– Забота… вот это – черта прекрасная, – с одобрением кивнул Пророк. – О тех, кто, впав в заблуждение, следует за тобою, тебе в самом деле надлежит позаботиться: ведь твой выбор может обречь на погибель и их.
«Серри! Мендельн! Йонас! Сарон!»
Но всех их будто и след простыл.
Призывая на помощь внутренний дар, Ульдиссиан рванулся к Инарию, однако Пророка на прежнем месте не оказалось. Теперь ангел стоял чуть сбоку, бесстрастно взирая на человека, с разбегу рухнувшего наземь.
– Ярость, Ульдиссиан уль-Диомед, ведет лишь к новому позору и новым бедствиям. И оставляет человека не только упавшим в грязь, но и навек перепачканным оной.
Снова вскочив, Ульдиссиан устремил гневный взгляд на благообразного юношу. Он ожидал, что вспыхнувшее вокруг ангела пламя если не повредит ему, то хотя бы сотрет самодовольную мину с его безупречно ясного лика.
Увы, все его старания не привели ни к чему.
– Сам видишь, каковы твои шансы, доброе чадо мое. Не испросишь прощения – тебя и тех, кто тебе дорог, ожидает лишь смерть да вечные муки. Следуя прежним путем, путем греха, ты обречешь на погибель всех до единого. Этого ли ты хочешь? Настолько ли непомерна твоя гордыня?
Ульдиссиан яростно сплюнул.
– Если во мне гордыня и есть, с твоей, Инарий, ей не сравниться. Мы ни тебе, ни Люциону, ни Лилит не принадлежим. Это не твой мир, а наш! Наш!
Улыбка Пророка угасла.
– Я выковал этот мир из первозданных сил, почерпнутых в месте Творения! Я вылепил его земли, я наполнил водою моря! Все сущее в нем существует благодаря мне и так, как мне угодно… включая тебя, дитя мое.
Прежде чем Ульдиссиан успел хоть что-нибудь возразить, вокруг раздались голоса. Поначалу он решил, что это Серентия и кое-кто из эдиремов, но в следующий же миг эти голоса всколыхнули, извлекли на поверхность воспоминания, давным-давно погребенные в глубинах памяти… особенно один, женский:
– Бедный мой Ульдиссиан! Так растерян, так разозлен! Позволь-ка, я тебя успокою…
Ульдиссиан сглотнул подступивший к горлу комок, невольно заозирался, отыскивая говорящую.
С противоположной стороны донесся заливистый девичий смех. Ульдиссиан обернулся назад.
Мать… младшая сестренка…
На самом краю поля зрения мелькнула тень. Ульдиссиан едва успел различить в ней дородного, крепкого человека примерно его роста. За ним появился и тут же исчез силуэт парнишки пониже ростом и помоложе.
– Ты стольким пожертвовал, чтобы спасти их, дитя мое, и пусть тела их погибли, они обрели спасение. Однако им страшно – страшно за тебя, ибо, отказавшись принять мой свет, ты не сможешь воссоединиться с ними. Вы останетесь в разлуке навек, и…
По щекам Ульдиссиана заструились слезы. Перед мысленным взором возникли лица родных, медленно, в муках умирающих от чумной хвори. Да, пустословов-миссионеров он неизменно гнал прочь, но в глубине души надеялся на то, что мать, отец и остальные умершие хотя бы обретут покой там, в царстве, лежащем за гранью смерти…
И вот это заставило его задуматься над откровением Инария. Отчего он, при всем своем ангельском могуществе, не предложил вернуть родных Ульдиссиана к жизни? Не к подобию жизни, как Мендельн проделал с Ахилием, но в самом деле всех их оживить?
Может, ему это не по силам? Если да, выходит, ангел не так уж и всемогущ?
От этого выходка Инария – призыв теней родных, да еще, вполне может статься, фальшивых – показалась человеку особенно гнусной. Чтобы добиться своего, ангел не побрезговал разворошить в душе Ульдиссиана чувства, о коих он всем сердцем желал бы никогда больше не вспоминать. Пустота, отчаяние, горечь…
Подхлестнув этими чувствами силу дара, Ульдиссиан перевел взгляд на Пророка и испустил оглушительный рев. Захлестнутый скорбью об утрате родных, разом унесшей прочь все сомнения, сын Диомеда обрушил на Инария всю свою мощь.
Слепящий свет слегка потускнел… но на этом все и закончилось. Самодовольная, благообразная мина Пророка по-прежнему маячила перед ним, взирая на него свысока. Невзирая на полное отсутствие хоть каких-нибудь зримых свидетельств успеха, Ульдиссиан так обессилел, что пал на колени.
– Ты предпочел грех, – неторопливо, бесстрастно проговорил Пророк. – Теперь, дитя мое, я в силах помочь тебе, лишь положив конец твоему бессмысленному, неправедному существованию.
С этим Инарий попросту взял да исчез.
В тот же миг угас и окружавший ангела ореол, да так внезапно, будто Ульдиссиана с головой окунули в непроглядную тьму. Однако думал он вовсе не о себе – о родных и любимых, словно бы навестивших его на минутку.
– Мать, – прохрипел он. – Отец…
И вдруг его голова, точно по собственной воле, вздрогнула, оторвалась от земли. Оглядевшись, Ульдиссиан обнаружил, что снова лежит посреди лагеря, окруженный спящими эдиремами. Лоб холодил легкий ветерок, где-то вдали тараторили, перекликались друг с дружкой ночные обитатели джунглей.
Ульдиссиан задрожал.
«Не могло это все быть сном! Не могло…»
Садясь, он оперся ладонью о землю, глубоко впившись в нее ногтями. Каждый мускул, каждая жилка ныли, словно сын Диомеда действительно только что бился с ангелом… однако будь это так, вокруг вряд ли царил бы мир да покой: их схватка весь лагерь бы переполошила.
«Это просто кошмарный сон, – твердо сказал себе Ульдиссиан. – Просто кошмарный сон… бояться тут нечего…»
Но тут он невзначай бросил взгляд вниз, и…
И увидел, что земля вокруг опирающейся о нее ладони выжжена более чем на ярд.
* * *
«Как это кстати», – подумал Зорун Цин, завершив прорицание.
Семиугольник, вычерченный им на земле, еще неярко мерцал искорками остаточных магических сил. По-прежнему удерживая использованный для предпринятого кристалл на золотой цепочке над центром фигуры, маг устремил взгляд вперед, в чащу джунглей.
«Как кстати… этот Ульдиссиан уль-Диомед сам идет со мной повидаться».
Выпрямившись, кеджани стер семиугольник подошвой, вместе с землей расшвыряв в стороны искорки неразвеявшегося волшебства, и оглянулся на стоявших сзади. Кроме Терула при топоре и факеле, его сопровождала полудюжина стражников в свободных алых одеждах и золотых кирасах верховного совета кланов. Стражей навязали ему «наниматели» и, весьма вероятно, не столько ради помощи в деле, сколько для слежки за чародеем. Советники, как всегда, остерегались доверять даже тому, кому сами же все и поручили.
Зорун едва слышно хмыкнул себе под нос. Остерегаются… и правильно делают.
Внезапно кусты впереди дрогнули, словно навстречу, из джунглей, шел некто довольно крупных размеров. Поспешно сунув кристалл в кошель у пояса, маг приготовил новое заклинание. Терул грозно рыкнул и выступил вперед, заслоняя собою хозяина. Стражники взяли оружие на изготовку, однако остались на месте.
Из темных зарослей на поляну выломился человек с виду лет этак под тридцать. Некогда крепкий и гибкий, он до сих пор держался с достоинством, свидетельствовавшим о принадлежности к высшим кастам. Однако все его тело, включая лицо, покрывали черные пятна – едва ли не ожоги, а выглядел он, будто который уж день ничего не ел и не пил. Лицо его еще сохраняло следы былой красоты… только вот в пристальном, ясном взоре чувствовалось нечто, граничащее с безумием.
С безумием… а может, он зачумлен?
– Стой, где стоишь, – велел маг, подняв руку и начав вычерчивать в воздухе знак. – Ближе не подходи.
Чужак страдальчески улыбнулся, устремив взгляд за спину мага. Только тут Зорун и прочие заметили, что десны его почернели, а зубы искрошены.
– Ты, – прохрипел незнакомец. – Лучше бы… ты…
Зорун нараспев затянул заклинание, и вышедший из кустов рухнул наземь.
Несколькие из стражников шагнули было вперед, но чародей взмахом руки велел им остаться на месте. Нет, заботился он отнюдь не о них – о себе. Если чужак действительно зачумлен, подхватить от него заразу можно и через сопровождающих.
Способ быстро и безо всякого риска выяснить правду имелся. Сунув руку в другой кошель, Зорун извлек из него небольшую шкатулку, которую неизменно носил при себе с тех самых пор, как Кеджан в последний раз навестило чумное поветрие. В шкатулке той хранилась мука, смолотая из костей жертвы сей страшной хвори. Разумеется, тело, дабы истребить заразу, вначале предали огню, но кости память о ней сохранили. Если упавший заражен чем-то подобным, порошок поднимется с ладони в воздух и осядет на чужака.
Бормоча заклинание, маг зачерпнул из шкатулки потребную порцию костной муки. Желтоватая пыль дрогнула, будто готовясь взлететь… но тут же и замерла без движения.
Выходит, не зачумлен…
Зорун совсем было собрался оставить труп и забыть о нем, но тут его взгляд, наконец, привлекли лохмотья на теле умершего.
– Терул! Поднеси к нему факел поближе!
Звероподобный слуга повиновался. Сам Зорун, предосторожности ради, остановился от трупа подальше.
Действительно, лохмотья оказались ризами служителя Церкви Трех – насколько маг мог судить, жреца довольно высокого ранга.
– Переверни его, – велел Зорун, решив, что риск невелик.
Отложив топор, слуга подцепил огромной ручищей плечо мертвеца.
И вдруг жрец схватил Терула за запястье. Веки его поднялись…
Терул, с совершенно не свойственным ему испугом ахнув, поспешил выдернуть руку. Жрец вновь сделался неподвижен.
Подождав, убедившись, что тело более не шевелится, Зорун подал Терулу знак завершить начатое. Несмотря на недавний возглас, великан, ничуть не колеблясь, перевернул жреца на спину.
По более пристальном рассмотрении, одежды мертвого выдавали в нем приверженца Диалона. Изучивший Церковь Трех досконально (врага надлежит знать в лицо), Зорун отметил, что сохранившиеся на лохмотьях символы указывают на служение – ни много ни мало – в само́м главном храме.
– Как жаль, что ты мертв, – пробормотал он, обращаясь к трупу. – Интересно, многое ли ты мог бы поведать нам об этом асценийце?
На шее жреца блестела цепочка, которой прежде было не видно. Подцепив ее палкой, Зорун обнаружил на ней медальон – знак положения в иерархии секты.
– Пожалуй, имя твое мне должно быть известно… так-так, дай-ка подумать…
Располагавший множеством самых разных источников сведений, кеджани знал всех высших жрецов Церкви Трех и внимательно следил за их внутренними интригами. Более других интересовал мага верховный жрец Мефиса, некто Малик, однако не так давно Зоруна известили об исчезновении и предполагаемой гибели оного. Отнюдь не глупец, Зорун понимал: за проповедями Церкви Трех кроется нечто еще, темная сторона, к каковой, на его взгляд, Малик имел самое непосредственное отношение.
Однако Маликом сей жалкий дурень оказаться не мог. Покопавшись в памяти (а памятью он обладал отменной), Зорун наконец-то наткнулся на искомое имя.
– Тебя звали… тебя звали Дуррам. Да, именно так. Дуррам.
Стоявший рядом Терул невнятно рыкнул. Зорун, даже не взглянув на него, поднялся.
– Ты мог бы стать для меня целым кладезем сведений… если б только сумел прожить чуточку дольше.
Пинком ноги, обутой в сандалию, маг оттолкнул труп прочь, в кусты, но интереса к появлению жреца ничуть не утратил: слишком уж далеко забрел этот Дуррам от главного храма, оказавшись в весьма волнующей близости от местонахождения Ульдиссиана уль-Диомеда. Пожалуй, взаимосвязь, располагая временем, сумел бы уловить даже Терул. При этом Дуррам, против всяких разумных соображений, преследовал асценийца пешим, невзирая на столь очевидно плачевное состояние здоровья.
– Глупость, достойная восхищения, – заметил маг, обращаясь к себе самому. – Уж лучше бы первым делом хоть как-нибудь позаботился о собственной жизни… Идем, Терул! Здесь дело закончено.
Не отрывавший взгляда от трупа, великан чуть замешкался, но повиновался, подхватил с земли свой топор и вскинул его на плечо. Усевшись на коней, они вместе со стражниками направились дальше, в джунгли.
Но прежде чем пришпорить коня, Терул в последний раз оглянулся на тело злосчастного Дуррама.
Оглянулся… и на губах его мелькнула улыбка.
