Римъ Эдельштейн
Мишка на севере
– Снег сходит! – заорал он так, что в горле у него засаднило. – Снег!
Арестанты мгновенно хлынули во все стороны, и конвоиры даже не смогли их задержать.
– КУДА?! – вопил Ляксоковский. – КУДА, СУЧЬИ ПАДЛЫ?! КУДА?!
Снег уже не просто сходил с горы, а нёсся. Казалось, что этот прочный наст переломился много раз, превратившись в несущуюся белую кучу, швыряющую впереди себя огромные льдины и камни.
Ломов видел это всё, чувствуя вокруг себя мятущуюся толпу. Большая часть, конечно, побежала вперёд, но некоторые ринулись и назад. Конвоиры выстрелили ещё пару раз.
Снег неистово ревел, скатываясь с горы с бешеной скоростью. Эта снежная волна увеличивалась молниеносно, расширялась, будто росла вверх, готовясь накрыть арестантов сверху, как здоровенная белая ладонь гигантского исполина.
Ломов тоже рванулся в сторону станции, обгоняя на ходу других. Он машинально сбился с дороги, нырнув в снег по колено, затем вернулся назад. Кто-то надсадно кашлял, переломившись пополам, а кто-то хромал, кто-то поскальзывался, запинался и падал.
Ляксоковский вопил что-то неразборчивое, старался упорядочить колонны, но они уже превратились в неуправляемую гурьбу.
Ломов успел отбежать на какое-то расстояние – с выносливостью и взрывной силой у него было всё в порядке.
Снежная волна прихлопнула большую часть арестантов без особых проблем и потащила её вниз по склону, ещё дальше.
Ломов обернулся: огромная снежная змея пронеслась совсем близко… Он заметил бьющуюся в конвульсиях обмороженную руку, оставшуюся на поверхности, торчащую из толщи снега. Он слышал многоголосые крики, стоны…
Выяснилось, что рядом оказался Шило – он тоже растерянно смотрел на пронёсшуюся смертельную опасность, вытаращив глазища.
Ляксоковский так же, как и они, выжил, как выяснилось: он побежал в другую сторону от лавины. И теперь стоял там, испуганно подняв руки и оглядываясь.
– Надо уходить, – сказал Ломов Шило. – Когда один раз сошёл снег, может сойти и второй раз.
– Ты хочешь всех оставить здесь? – злобно спросил он.
– Ты можешь откапывать, – предложил ему Ломов и побежал дальше. Тот кинулся за ним.
– Стоять! – кричал опять где-то Ляксоковский. – Стоять на месте, урки!
Последние слова его уже стали глохнуть в налетевших порывах ветра, исчезать.
Ломов не оглядывался ни на одного из них, побежал так, сколько было сил. Пока он не знал, надо ли вернуться на станцию – скорее всего, оттуда уже торопится целый взвод конвоя на помощь… Или же уходить в лес, располагающийся ниже по склону.
Он остановился, и Шило влетел в его спину.
– Чего ты встал?! – рявкнул вор.
– Думаю, – честно признался Ломов. – Или бежать, или вернуться в лагерь.
– Чего тут думать, чего?! – вопил Шило. – Я слышал от Кривого, что внизу есть маленькая деревушка крестьянская. Туда валим.
Ломов оглянулся: проклятый Ляксоковский уже почти добежал до них… Оказалось, что он скинул своё пальто, оставшись в тёмном конвойном мундире, и в руке теперь сжимал личный наган.
– Нет, я вернусь, – ответил Ломов. – Ты беги, если хочешь.
– Ну и чёрт с тобой, лапоть! – заревел Шилов и побежал вниз, едва удерживаясь от падения.
Перед ним были тонкие сосны, пока редкие, в дальнейшем перетекавшие в тёмную стену непроглядного леса. Впоследствии, конечно, он весь будет вырублен и продан, но пока здесь ещё не ступала нога урбана и цивилизации…
Ляксоковский, хрипло и надсадно дыша, подскочил.
– Вы чего, суки… Когти… Рвать… Вздумали… – прошептал он, пытаясь удержать лютую рвоту, вырывающуюся наружу.
Ломов просто посмотрел на конвоира. Лицо того – бледно-розовое, с выступившими каплями на лбу. Рот его был открыт, язык едва не вываливался. Он никак не мог отдышаться.
– Не уйдёшь, – сообщил он и поднял наган.
– Не надо стрелять! – крикнул Ломов. – Снег опять сой…
Но Ляксоковского было не остановить: он ловко прицелился и принялся палить. Громогласные сухие выстрелы прозвучали с чудовищной неотвратимостью, и Ломову подумалось, что каждая пуля, рассёкшая воздух, стала трясти его.
