Рина Когтева
Изгони меня, или Дачная готика
Эта книга является вымыслом. Имена, организации, места и события являются плодом авторского воображения или используются в художественных целях. Любые совпадения с действительными событиями или личностями абсолютно случайны.
Пролог, повествующий о богомерзких грешниках
1498 год, монастырь Святого Фомы Аквинского, Авила, Испанская Империя
Мягкие сумерки приносят прохладу. Ветер, пробравшийся сквозь щели в закрытых ставнях, колеблет пламя свечи, и по стене скользит причудливая тень. Сидящий за столом старик вздрагивает, поднимает голову, оглядывается. Никого нет. По крайней мере, никого живого. Старик смотрит в раскрытую книгу, глаза скользят по строкам. В который раз уже? В сотый? В тысячный? Пламя свечи дрожит, корчится, а вслед за ним кривится на стене гротескная тень, напоминающая человеческий силуэт. Старик отталкивает книгу, вскакивает, озирается… Никого. Никого живого. Он подходит к окну, проверяет ставни – закрыты. Старик прислоняется лбом к теплому дереву и шепчет:
– Ave, Maria, gratia plena, Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus, et benedictus fructus ventris tui, Iesus…1
Еще раз. Еще раз. Снова и снова.
– Ave, Maria, gratia plena, Dominus tecum, benedicta tu in mulieribus…
Дрожь утихает, дыхание старика становится размеренным. В пустой комнате раздается громкий голос:
– Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatoribusnunc et in hora mortis nostrae. Amen2.
Сердце стучит только один раз, замирает. Ну вот и все, думает старик, кто-то из них вернулся. Ожила одна из огненных теней, которые чудятся ему на стенах.
– Amen3, – повторяет голос.
Старик медленно поворачивается, руки сжимают тяжелый золотой крест на груди. На его месте за столом сидит светловолосый молодой человек. Одет он странно: у серого кафтана слишком широкие плечи, да и материал почему-то блестит, под кафтаном рубаха неестественно белого цвета. Старик никогда не видел такого белого цвета, пламя свечи делает его золотым. Неужели?… Старик падает на колени, еще крепче сжимает в ладонях крест. Неужели Господь услышал его? Неужели в награду за праведную жизнь ему явился Ангел Божий?…
– За праведную жизнь? – молодой человек фыркает. – Ты из-за праведной жизни заперся в монастыре с охраной в сотню человек? И как? Помогает? Мертвецы стали меньше беспокоить по ночам?
– Демон… – старик пятится, упирается спиной в стену.
– Демон? Я? – молодой человек с грохотом захлопывает книгу, ярко вспыхивают золотые буквы «Biblia»4 . – Это я-то демон?
Он поднимается, ниже пояса он одет еще более странно: очень плотные синие брюки и необычная обувь, как будто сапоги обрезали у щиколоток. Старику уже не кажется, что в этом человеке есть божественный свет, теперь он видит в нем адское пламя. Словно бы в ответ его мыслям глаза молодого человека вспыхивают ярким синим светом.
– Это ты демон, Томас.
А вот и нет… Старик думал над этим, думал долго, и у него готов ответ.
– Демон не может произносить молитвы, – возражает старик.
Молодой человек смеется.
– У тебя будет масса времени, чтобы решить эту теологическую головоломку. Никто лучше демона не изловит демона. С сего дня ты будешь тем, кто отправляет зло обратно в преисподнюю. Срок службы твоей составит годы, непрожитые убитыми тобой. Срок службы твоей составит триста восемьдесят три тысячи восемьсот одиннадцать лет.
– Я никого не убивал… – хрипит старик.
– Не юродствуй, Томас.
– Кто ты? – шепчет старик. – Если ты не демон, то ты…
– Гермес Трисмегист, – молодой человек улыбается. – Трижды Великий.
1775 год, Иоанно-Предтеченский женский монастырь, Москва, Российская Империя
Ночь. Тихо. Первые снежинки кружатся, медленно падают на еще теплую землю, тают и теряют всю свою очаровательную красоту. Светловолосый молодой человек, одетый слишком легко для ноябрьской московской погоды, морщится, когда его нога в странной черной обуви попадает в лужу. Он вздыхает, идет дальше, как будто бы невидимый заходит в неприметную дверь. Внутри темно, молодой человек почему-то стоит у самого входа, потом наклоняется и открывает люк в полу. Сначала тихо, а потом раздается громкое хриплое дыхание.
– Ты еще кто такой? – голос похож на скрежет, но еще можно различить, что это женский голос.
Наверное, когда-то он был даже приятным.
– Добрый вечер, Дарья Николаевна, – молодой человек наклоняется над люком. – Как ваше здоровье?
– Пошел вон! – раздается из ямы.
Молодой человек смеется, качает головой.
– Дарья Николаевна, Дарья Николаевна… Радовались бы, что всего лишь в яме сидите. В иные времена вас бы на костре сожгли за ваши-то подвиги.
– Да ты…
– Тихо! – приказывает молодой человек и поднимает руку. – Я пришел сказать, что в наказание за свершенное тобою зло ты сама станешь преследовать зло, покуда не искупишь свою вину. Срок службы твоей составит годы, непрожитые убитыми тобой. Срок службы твоей составит пять тысяч и четыре года. Но вы не расстраивайтесь, – тон молодого человека становится прежним, – это все только после вашей смерти, а умрете вы еще нескоро, Дарья Николаевна.
Он с грохотом захлопывает крышку люка. Из глубины ямы раздается отборная брань.
Глава 1. В которой рассказывается о странных происшествиях в дачном кооперативе «Сапфир», любовных драмах на природе и загадочных жильцах дачи Рыпина
Где-то среди бескрайних российских лесов затерялся дачный кооператив «Сапфир»… Стоп. Почему это затерялся? И совсем даже не затерялся, потому что «Сапфир» сложно не заметить среди всяких там «Энергетиков», «Полянок» и пронумерованных «Химиков». Существовавший вот уже четвертый десяток лет «Сапфир» гордо нес свое яркое название и, несмотря на опасную близость к столице, категорически отказывался превращаться в какой-нибудь там разжиревший от кирпичных коттеджей поселок или, упаси господь, продаться под модный загородный клуб. Нет, не таким был «Сапфир» и не такими были его обитатели.
История «Сапфира» началась в далекие восьмидесятые годы двадцатого века. Именно в это время одноименный завод «Сапфир», выпускавший то ли резиновые изделия, то ли детали для тракторов, получил в пользование то ли от Гослесфонда, то ли от Госземфонда несколько гектаров земли. Гектары превратились в классические участки по шесть соток, которые путем долгих и нудных препирательств оказались разделены между руководством завода «Сапфир», заслуженными работниками завода «Сапфир» и не очень заслуженными, но обеспеченными работниками завода «Сапфир». В неровной лесной – а местами и болотистой почве – появились колышки, ознаменовавшие начало новой эпохи, и уже через несколько лет беззаботная жизнь пичуг, полевок и землероек навсегда осталась в прошлом. «Сапфир» рос как на дрожжах. Правдами и неправдами, с разными, но все равно стремительными скоростями каждый участок превращался в уникальное в своей неповторимости дачное королевство. Уродливые бытовки, хозблоки и времянки, вмещавшие несколько поколений сапфировцев за раз, становились свидетелями возведения дачных дворцов различных цветов и модификаций, а заодно и заборов, почему-то сделанных из одинаковых стальных реек, подозрительно похожих на те, которые то ли закупал, то ли производил завод «Сапфир». Темпы дачного строительства не отставали от ударных темпов садоводства. Саженцы кочевали от одного участка к другому, и не прошло и нескольких лет, как каждый дачник обзавелся обязательными кустами черной смородины и особым «сапфировским» сортом пионов, к слову, белых. Еще одним всенепременным атрибутом считалась теплица, она же служила признаком достатка и успеха: у более зажиточных каркас был железным, у менее обеспеченных и удачливых – деревянным, у тех же, кто находился внизу сапфировской социальной лестницы, был парник, собранный из согнутой арматуры, по странному совпадению активно применявшейся в одном из цехов все того же завода «Сапфир». Ну и, конечно, признаком хорошего тона считалось максимальное использование с таким трудом полученных шести соток. Оставить хоть один сантиметр без посадки полезных культур или цветов считалось верхом неприличия. Теплицы и парники с огурцами и помидорами, помянутые выше пионы, флоксы, гортензии, гладиолусы, ирисы, между которыми теснились анютины глазки, грядки с морковкой, никогда не вырастающей до приличных размеров свеклой, плантации клубники, картошка, окружающая яблони и сливы, кусты смородины по периметру и на отшибе несколько деревьев облепихи, всенепременно одно мужское и несколько женских! Восьмидесятые стали расцветом «Сапфира». В эти годы дачный кооператив не только приобрел свое неповторимое лицо, но и стал незыблемым авторитетом среди соседей. Да-да, то ли Госземфонд, то ли Гослесфонд был щедр не только к «Сапфиру», но и к другим градообразующим предприятиям области, так что соседями «Сапфира» оказались банальная до тошноты «Полянка», еще более банальная «Весна», не блещущий оригинальностью «Литейщик» и оригинальный, но странноватый «Белый медведь», основанный заводом криогенных технологий. Когда «Сапфир» и его соседи из бесконечной стройки превратились в уютные разноцветные дачи, встал вопрос о централизованном водоснабжении, и именно на территории «Сапфира» – несмотря на совершенно необоснованные поползновения «Белого медведя» – было решено возвести две высоченные водонапорные башни, которые снабжали водой для питья, мытья и полива всю дачную агломерацию.
Но триумф «Сапфира» был недолгим, за восьмидесятыми пришли девяностые, и оказалось, что то ли резиновые изделия, то ли детали для тракторов никому не нужны. После нескольких бурных лет завод обанкротился и был отдан то ли под склады, то ли под свалку. В те годы в дачном кооперативе «Сапфир» было удивительно тихо. Дачники продолжали приезжать, но почти не разговаривали друг с другом и прятали глаза, переживая коллективное горе. Некоторые пили, некоторые умирали. Аналогичная судьба постигла жителей «Весны», «Полянки» и «Литейщика», и только проклятый «Белый медведь» оставался на плаву, превратившись в совместное предприятие то ли с французами, то ли с бельгийцами.
До конца девяностых «Сапфир» штормило, бурно шло оформление собственности, нашлось даже несколько предателей, продавших свои дома из личных капиталистических интересов. В конце концов, к началу двухтысячных эволюция законодательства привела «Сапфир» к тому, что он превратился в садовое товарищество, сапфировцы вновь представляли собой единый фронт – назло проклятому «Белому медведю» – и в целях сохранения исторической памяти стали именовать себя Садовое товарищество «Дачный кооператив «Сапфир». К тому времени на месте бывшего завода «Сапфир» завершилось строительство торгово-развлекательного комплекса, тоже, впрочем, градообразующего, а «Дачный кооператив «Сапфир», или просто «Сапфир», был незыблем как скала, крепко стоял на ногах из двух водонапорных башен и оставался последним оплотом заводских традиций. До того момента, как его многолетние устои не разрушили описанные ниже события.
Началось все в мае. Именно к этому времени основная масса уже давно достигших пенсионного возраста сапфировцев окончательно перебиралась на дачные участки вместе с заботливо выращенной рассадой. Случилось все аккурат после майских праздников, которые в «Сапфире» традиционно недолюбливали, так как в это время бурно и бестолково праздновали День Труда и День Победы «понаехавшие», то есть те, кто появлялись на даче исключительно в выходные и исключительно ради шашлыков. «Понаехавших» было мало, в разы меньше, чем в «Весне», «Полянке» и «Литейщике», но все же больше, чем в проклятущем «Белом медведе», который из совместного франко-бельгийского предприятия снова ухитрился превратиться в российский завод. Но майские праздники прошли, молодежь разъехалась по городам, и «Сапфир» вернулся к своему неторопливому существованию.
После обеда, часа эдак в три, на перевернутом бетонном блоке у технического здания водонапорных башен грелись на солнышке и курили Лаврентьич и дядя Коля. Они почти в унисон неторопливо и со вкусом затягивались «Мальборо», не говорили ни слова и задумчиво смотрели вдаль, то бишь на красный забор бывшего главного металлурга Жужикова. И Лаврентьичу, и дяде Коле курить было категорически нельзя, но оба придерживались данной рекомендации исключительно в присутствии своих жен. Сигареты были докурены, бычки аккуратно затушены и сложены в пачку, дядя Коля достал из кармана жвачку с ароматом морозной свежести и протянул ее Лаврентьичу. Тот благосклонно принял дар, и оба все с теми же задумчивыми лицами стали неторопливо зажевывать свои преступления. Лаврентьич и дядя Коля не разговаривали, в этом не было ни малейшей необходимости, потому что знакомы они были уже пятьдесят с лишним лет, с того самого дня, как оба после училища поступили на работу на покойный ныне «Сапфир».
– Ох… – изрек, наконец, дядя Коля.
– Да… – многозначительно кивнул Лаврентьич.
Ярко светило солнце, заливались весенними трелями птахи, набежавшее облако закрыло небо, и Лаврентьич с интересом поднял голову. Облако оказалось совсем не облаком, это была туча. Небольшая, черная, что-то внутри нее сверкало – в общем, по всем признакам туча. Лаврентьич, правда, за все семьдесят три года своей жизни ничего подобного не видел. На всякий случай он ткнул локтем дядю Колю, который проработал всю жизнь не в механическом цеху, как Лаврентьич, а в гальваническом, что делало его более подкованным в естественных науках. Дядя Коля уставился на облако с не меньшим подозрением, а облако, тем временем, приблизилось к водонапорным башням, зависло над ними на несколько минут, а потом разразилось целым парадом молний, прицельно бивших в громоотводы на верхушках башен. Дождя не было, солнце продолжало светить. Представление длилось минуты две, а потом облако бесследно рассеялось.
– Ни… – нецензурно выразился дядя Коля.
– Да, – подтвердил Лаврентьич.
Необычное событие нуждалось в осмыслении, поэтому из-за бетонного блока была извлечена чекушка, распитая тут же на месте, а потом зажеванная все той же морозной свежестью.
Надо сказать, что данное происшествие кроме Лаврентьича и дяди Коли никто не заметил, а если и заметил, то не придал ему значение. По крайней мере, передаваемая через живую изгородь из черной смородины ежедневная оперативная сводка данной информации не содержала. Дядя Коля и Лаврентьич еще несколько дней размышляли над этим событием, но потом пришло время сажать огурцы, и проблема с грозовым облаком отошла на второй план.
А потом на дачу вернулся бывший главный металлург Жужиков. По всей видимости, покойный «Сапфир» все же выпускал детали для тракторов, а не резиновые изделия, потому что главный металлург Жужиков пользовался безмерным уважением и авторитетом. Несмотря на то, что он был лет на пять младше Лаврентьича и дяди Коли, они считали его недосягаемой партийной элитой. Партии уже давно не было, но элита осталась, и Виктор Петрович Жужиков марку держал. На своих шести сотках он организовал прогрессивное сельское хозяйство, которому позавидовали бы в Тимирязевской академии5. Виктор Петрович, не только окончивший с отличием Бауманский институт, но и получивший там же степень кандидата технических наук, активно прививал груши к яблокам, яблоки к вишне, вишню к сливе, а сливу к крыжовнику и иногда даже получал съедобный результат, выращивал исключительно элитные сорта помидоров и огурцов, а в последние годы увлекся разведением кур и кроликов, причем более для души, чем для пропитания. После майских праздников супруге Виктора Петровича, Татьяне Тимофеевне, необходимо было посетить участкового врача для получения рецепта на льготные лекарства, так что Жужиковы покинули «Сапфир» на несколько дней. За благополучие кур и кроликов они не опасались, так как Виктор Петрович собственноручно разработал и собрал кормушки и поилки наивысшей эффективности, которые не раз и не два уже подтверждали свою надежность.
Однако, на этот раз Жужиковых ждал неприятный сюрприз. Вернувшись, Татьяна Тимофеевна отправилась проведать подопечных, которых знала по именам и прочим приметам, и почти сразу же «Сапфир» огласил громкий крик ужаса. Новость прокатилась по дачному кооперативу, наплевав на заветы Эйнштейна и существенно превысив скорость света. Кажется, после крика прошло всего-то несколько минут, а сапфировцы уже толпились у высокого красного забора дачи Жужикова, кипели негодованием и требовали разъяснений. Бывший главный металлург Жужиков чувствовал, что необходимо представить народу факты. Он осознавал свой долг. Он сошел с крыльца, ступил на узкую дорожку, выложенную плиткой, подозрительно похожей на ту, которой в том году мостили столицу, и решительно пошел вперед. Мимо гибрида вишни и груши, мимо всходящей клубники и посеянной моркови, мимо флоксов, мимо грядки, которую Татьяна Тимофеевна оставила под свои любимые гладиолусы, мимо сапфировских пионов, мимо каркаса под кусты малины, Виктор Петрович уверенно шел, чтобы поведать народу страшную правду. Он был готов, он распахнул калитку, и… оказался лицом к лицу с бывшим главным конструктором Иваневским.
– Ого… – выдохнул дядя Коля.
– Да… – протянул в ответ Лаврентьич.
Игорь Иванович Иваневский и Виктор Петрович Жужиков всю жизнь были соперниками, но проклятый Иваневский каким-то образом всегда оказывался на шаг впереди Жужикова. Жужиков был кандидатом наук, Иваневский – доктором, Жужиков стал главным металлургом, Иваневский – главным конструктором, у Жужикова было два сына, у Иваневского – три, у Жужикова было шесть соток, а у Иваневского почему-то оказалось семь, Жужиков получил ветерана труда на два года позже Иваневского, у Жужикова был двухэтажный дом, а у Иваневского – трехэтажный, да и, черт возьми, жена Иваневского, Анна Николаевна, училась в институте в одной группе с Жужиковым и была его безответной любовью. Вот как так? Как? И сейчас опять… Жужиков стоял лицом к лицу со своим многолетним соперником, их взгляды скрестились как шпаги. Ну и что, что обоим уже было далеко за шестьдесят, ну и что, что Анна Николаевна уже давно сделала свой выбор. Для Виктора Петровича Жужикова это не имело ни малейшего значения. Нужно было уколоть своего вечного визави. Он вспомнил молниеносно: Иваневский рационален до тошноты, он не приемлет мистики, не признает сверхъестественное. Такой шанс нельзя было упустить… Жужиков ловко проскользнул мимо бывшего главного конструктора и провозгласил.
– Татьяна Тимофеевна кричала из-за того, что все наши куры и кролики погибли. Кормушки в порядке, признаков болезни нет. Я считаю, что причиной их смерти послужило нечто противоестественное.
Жужиков с удовольствием отметил, как скривилось лицо Иваневского. А что? Он не соврал. Его жена, действительно, кричала из-за того, что их домашние животные оказались мертвыми. Кормушки и поилки исправны, следов внешних повреждений нет. Виктор Петрович не мог представить, что какая-то болезнь могла одновременно и столь стремительно поразить далеких друг от друга биологически кур и кроликов, но при этом не тронуть ни одно дачное хозяйство в округе.
– Это что-то мистическое! – повторил Жужиков и захлопнул калитку прямо перед лицом Иваневского.
Честно говоря, он был практически уверен, что всему найдется разумное объяснение, просто нужно отойти от первоначального шока и здраво проанализировать факты. Но желание сделать что-нибудь на зло Иваневскому оказалось сильнее. А в смерти своих домашних питомцев он все равно разберется, времени еще предостаточно. Эта мысль была чудовищным заблуждением Жужикова, потому что вслед за почти незамеченной грозовой тучей и трагической смертью кур и кроликов случилось то, что нагнало страха на всех обитателей «Сапфира».
Места вокруг дачного кооператива были глухие, но нельзя сказать, чтобы совсем уж необитаемые. Каждый из кооперативов состоял из двух «линий» – помимо как всегда оппозиционного «Белого медведя», состоявшего из трех – и линии эти вели к отдельным для каждого кооператива пожарным прудам. За все годы пруды использовались по прямому назначению только один раз, во время жутких пожаров на торфяных болотах, когда Москву и область заволокло ядовитым дымом. В остальное же время в этих прудах купались или ловили мелкую рыбешку, именуемую ротаны или бычки, которую либо выпускали обратно, либо отдавали на корм дачным кошкам. Но там, за пожарными прудами, всего-то в получасе ходьбы по болоту, было кое-что, о чем сапфировцы, а вместе с ними полянщики, веснянщики, литейщики и даже белые медведи старались не упоминать. Там находилось заброшенное село. От домов ничего не осталось, кроме нескольких гнилых бревен, но дома значения не имели. Значение имела церковь, некогда каменная, большая, добротная, с колокольней. Сейчас, конечно, не осталось ни колокола, ни куполов, но стены, построенные на совесть, стояли даже спустя сотню лет. И магнитом притягивали дачную молодежь. Тщетно сапфировцы рассказывали внукам о том, что село когда-то принадлежало печально знаменитой Салтычихе6 и что именно там она пытала своих крепостных – это только разжигало любопытство. Поговаривали, что в середине девяностых церковь облюбовали сатанисты, но доказательств этому не было. К описываемому времени в старой церкви можно было в большом количестве найти пустые бутылки и окурки и абсолютно ничего сверхъестественного. До дня, который последовал за днем, когда погибли кролики и куры Жужиковых.
День этот был субботним, то есть тем днем, когда население дачного кооператива временно увеличивалось в два раза в связи с наплывом посетителей. Близость лета, близость свободы, а также некоторые другие важные интересы привели в «Сапфир» внучку бывшего главного конструктора Иваневского второкурсницу Верочку. Напевая какую-то песенку и весело перепрыгивая через майские лужи, Верочка шла со станции до дачного кооператива. Про таких, как она, в иные времена говорили «чудо как хороша». Верочке было восемнадцать, у нее были длинные светлые волосы, точеная фигурка, очень правильные, как будто бы скульптурные, черты лица, огромные синие глаза, пухленький ротик, высокие скулы и, самое главное, постоянное выражение счастья на лице, из-за которого домашние называли ее «солнышко» и «наша радость». Одевалась Верочка всегда модно и дорого, училась на психолога то ли в РСГУ, то ли в РАГСТУ, причем исключительно на одни пятерки, конечно же, была звездой в классе, а потом и звездой в группе, от поклонников отбоя не было, но… Но не майская же погода заставила молодую современную девушку ехать два часа на электричке в скучный до тошноты дачный кооператив. Конечно же, нет, но не будем сразу раскрывать все секреты прекрасной Верочки.
Изрядно натерев ногу, наша героиня наконец-то добралась до дедовой дачи, привычно открыла калитку из выкрашенных охрой стальных реек, прошла по узкой дорожке между грядками, перепрыгнула через лужу, которая исторически собиралась у теплицы, и остановилась на пороге хозблока. Внутри спорили. Верочка слышала тихий, но уверенный голос бабы Ани и не менее уверенный, но совсем уже не тихий голос деда. Что-то про кроликов, и вдруг прозвучала фамилия Жужиков. Верочка вздрогнула, сделала шаг вперед, оказавшись точно в слепой зоне между окнами.
– Врет он все! – говорил дед. – Как обычно мне на зло!
– Да почему ты думаешь, что он все делает тебе на зло? – возражала баба Аня. – Будто весь мир вокруг тебя вертится…
Верочка облегченно вздохнула, ее плечи расслабились, а на лице снова появилось солнечное выражение. Она уверенно распахнула дверь хозблока.
– Верочка! – дед расплылся в улыбке.
Баба Аня тоже улыбнулась, но как-то странно и даже многозначительно, от чего у Верочки кольнуло сердце. Дальше ее кормили обедом, потом повели пить чай в беседке и рассказали все последние новости «Сапфира». Про споры о времени подачи воды Верочка слушала вполуха, про бедственное состояние двух из двадцати пяти кустов черной смородины не слушала совсем, но потом снова прозвучала фамилия Жужиков, и Верочка насторожилась, тем более, что рассказывала про это не баба Аня, а сам дед. Дед как всегда говорил обстоятельно и менторским тоном. Смерть кроликов и кур у него называлась «неожиданная эпидемия», позиция Жужикова о сверхъестественном – «бредом сивого кобеля», моментально поверившие в это сапфировцы – «бестолковым стадом». Верочка и баба Аня многозначительно переглянулись. Кажется, даже более многозначительно, чем обычно, и снова в душе Верочки мелькнуло беспокойство.
– А ты чего приехала-то? – неожиданно закончил дед свой монолог.
– Да так… – Верочка пожала плечами. – Просто соскучилась.
Дед расплылся в улыбке, и Верочка подумала, что не зря она учится на психолога, но тут ее глаза встретились с хитро блестящими глазами бабы Ани, и у Верочки мелькнула мысль, что она не так уж и хорошо разбирается в психологии. Впрочем, продолжения в голове блистательной отличницы и звезды группы эта идея не получила. Майские дни все еще были короткими, и на «Сапфир» начали опускаться сумерки.
– Я в хозблоке переночую, – нарочито небрежно бросила Верочка, – на чердаке.
– Так холодно же, – попытался возразить дед.
– Калорифер включит, – иронично заметила баба Аня, чем уже откровенно заставила Верочку покраснеть.
– Ну ладно… – дед ничего не заметил.
Потом были обычные хлопоты с переносом из дома в хозблок свежего постельного белья, проверка работы калорифера и много чего еще, пока на «Сапфир» не опустилась густая майская ночь. Верочка поцеловала деда и бабу Аню, поднялась по железной лестнице на второй этаж хозблока, села на кровать, положила перед собой телефон и стала смотреть на темный экран. Так она просидела минут сорок, что для столь юной и беззаботной особы как Верочка можно считать абсолютным рекордом, а потом экран телефона вспыхнул сообщением от некоего Н. «Я на месте». Сердце Верочки выпрыгнуло из груди на пару метров. Когда сердце вернулось обратно, она осторожно выглянула в окно из-за занавески. В доме – а так называлось основное трехэтажное строение на дачном участке – конечно же, горел свет, дед и баба Аня всегда ложились поздно. Верочка это предусмотрела. Она поплотнее задернула шторы, чуть приглушила ночник и выскользнула на лестницу. Верочка спустилась вниз, но на дорожку не пошла, а обогнула хозблок с другой стороны – у канавы, которая отделяла их участок от участка соседей. Соседка тетя Ира в это время обычно была увлечена вечерним сериалом, но Верочка на всякий случай пригнулась, пробираясь мимо ее окон. Теперь самое сложное – калитка. Само собой, на ночь ее запирали, но замок был старый, навесной, как говорил дед, надежный, как швейцарский банк. Копией ключа от швейцарского банка Верочка обзавелась уже года три как, но проблему это решало только частично: замок чудовищно скрипел, когда его открывали и закрывали, и это, по мнению деда, служило еще одной гарантией надежности. Верочка посмотрела на горящие окна дома, до нее доносились голоса, но не деда и бабы Ани – работал телевизор. Верочка прислушалась, узнала голос ведущего вечернего ток-шоу и улыбнулась. У этой передачи была очень громкая заставка, нужно просто дождаться и повернуть ключ в замке. Прайм-тайм федерального канала Верочку не разочаровал, душераздирающий скрежет замка утонул в вое, сигнализировавшем уход передачи на рекламу. Верочка прошмыгнула мимо окон, остановилась и несколько раз глубоко вдохнула. Ответила Н. «Иду» и почти побежала в сторону озера. Тут надо отметить, что две линии «Сапфира» почти точно посередине соединял перешеек, именуемый Поворот, как раз на Повороте располагались водонапорные башни – особая гордость «Сапфира». Дачи до Поворота были менее престижными, там обретались работяги вроде Лаврентьича и дяди Коли, дачи после Повтора уже занимал руководящий состав. Конечно же, дача Иваневского располагалась ближе к озеру, что указывало на его высокое положение, и именно к озеру Верочка и устремилась. Ночь была облачной и безлунной, последние, самые близкие к озеру дачи, были не заселены, так что Верочка без труда добралась до вожделенного водоема незамеченной. Было темно, тишина стояла гробовая, стало даже немного жутко. Верочка с трудом подавила желание написать своему Н., чтобы он ее встретил, мотнула головой в знак того, что она бесстрашная и современная, и бросилась в только еще набухающие весенними почками заросли. Знакомая с детства тропинка повела Верочку вдоль озера, а потом стала уже не такой заметной, потому что шла в глубь редколесья. Закричала птица, Верочке стало жутко, она стиснула в руке телефон, но Н. все еще не решалась писать. Она не трусиха. Верочка сжала пухлые губки и уверенно пошла вперед. Кусты, кочки, деревца – после каждой зимы все это неуловимо менялось и казалось вроде бы знакомым, а вроде бы и чужим. Верочка лет пять ходила этой дорогой, но все равно не была уверена, что идет правильно. А если она заблудится? Ничего страшного, строго сказала себе Верочка, она не в тайге, всегда можно выйти. О том, сколько человек бесследно пропадает в подмосковных лесах каждый год, Верочка, конечно же, не знала, да и не хотела знать. Наконец, лес расступился, и Верочка вышла на открытое пространство. Прямо перед ней возвышался скелет церковной колокольни. Верочка почему-то очень обрадовалась, когда увидела эту жуть, она побежала вперед, ловко перепрыгивая через гнилые бревна и ямы, которые остались от вырытых века назад погребов. Туда, туда, к церкви, там… Вспыхнул экран телефона, на мгновенье осветивший лицо, и Верочка побежала еще быстрее, прямо навстречу своему Н. Она почти повисла у него на шее, он крепко обнял ее, и так они и стояли на пороге разрушенной церкви.
– Никита… – выдохнула Верочка.
Н. Никита. Никита Жужиков. Пока Верочка Иваневская и Никита Жужиков самозабвенно целовались у развалин церкви, следует рассказать о том, как завязался любовный роман между представителями сапфировских семей Монтекки и Капулетти, то бишь Иваневских и Жужиковых. Впрочем, рассказывать особенно и нечего: каждое лето Никита и Верочка проводили на даче, несмотря на прохладные отношения между семьями, все равно общались в одной компании, полюбили друг друга, а потом… школа закончилась. Предполагалось, что после поступления в ВУЗы оба перерастут детскую привязанность, но не тут-то было. Верочка не могла забыть высокого красавца Никиту, а Никита не мог забыть солнечную Верочку. Использовались любые возможности для встреч, и дача оказалась на удивление подходящим для этого вариантом, несмотря на наличие Жужиковых и Иваневских-старших. В некоторой степени, это даже придавало остроты ощущениям. Вот и сейчас Верочка и Никита чувствовали себя грешниками и преступниками, ночной майский воздух кружил голову, а…
