Рина Макошь
Вдовец
Глава 1
Топор без устали крушил новенькую, с любовью и тщательностью собранную три дня назад мебель в детской комнате. Вены на руках напряглись, глаза одичало бегали от одного предмета мебели к другому, пока не осталось ничего целого. Комната превратилась в груду мусора: синтепон из истерзанных подушечек-бортиков валялся клубками, острыми клиньями торчали прутья из перевернутой кроватки, комод стал кучей изрубленной березовой древесины. Больше не было в комнате ни шкафа, ни кресла-качалки для кормления, ни пуфика для ног, ни кроватки, ни пеленального столика. Нетронутыми остались только тряпки: пеленки, ползунки и прочая трикотажная необходимость в жизни семьи с новорожденным. Комната была превращена в беспорядочный хаос, оставляющий только надежду на то, что хоть что-то из мебели можно будет восстановить.
Но семьи больше не было. Ярость, которую Игорь выплеснул на ни в чем не повинную очаровательную мебель, так же внезапно иссякла, как и появилась. Как выбросы пепла – лишь предвестник извержения, так и ярость была лишь прелюдией к гораздо более серьезному чувству, справиться с которым под силу не каждому. Глаза у мужчины, который всего несколько часов назад считал себя самым счастливым, померкли, руки устало опустили топор, так и не дав ему разрубить последнюю перекладину в кроватке. Белый и розовый цвета в детской комнате исчезли, весь мир для него окрасил серый цвет.
От отсутствия слез становилось только хуже. Находиться в квартире было невозможно, поэтому очень скоро мужчина всунул не по росту большие ступни в кроссовки, натянул дождевик и вышел на лестничную площадку. Когда двери лифта разъехались, Игорь почувствовал, что его рука все еще сжимает топор. Он оставил его тут же, у дверей лифта на своем этаже.
На улице шел проливной, холодный, ноябрьский дождь. Маленькие серые капли сливались в сплошную водяную пелену.
Куда идти в таком состоянии? К кому обратиться? Еще вчера он переписывался с женой, еще позавчера поцеловал на прощание у входа в отделение, еще три дня назад прижимал к себе в постели ее так быстро увеличившееся, но все еще горячо любимое и желанное тело. Его любовь к ней всегда была абсолютной и безусловной. Ее любовь к нему была настолько концентрированной, что, казалось, воздух между ними можно было разливать по флаконам и раздавать желающим, никогда не знавшим аромат любви. Лишить его любимой женщины и взамен оставить маленькую картофелину с функцией выкачивания сил и денег – это подло и совершенно бесчестно. Он одергивал себя: оставался еще старший сын, не только вопящая картошка ему досталась в наследство от жены, и об этом надо помнить, чтобы не сойти с ума.
Серый проспект уныло умывался холодной водой. Сложно было поверить, что эта часть Москвы когда-то снова оживет, зазеленеет и зацветет. Широкий тротуар сворачивал в темные скверы и снова выныривал к дороге. Игорь шел по тому же пути, каким ходил с женой много лет назад, в их студенческие годы, во время романтических конфет и букетов. Он не замечал, что выбирает тот же сквер, тот же поворот, где они скрывались, сбегая с пар в универе, и, смеясь, словно преступники, целовались за деревом. Но теперь здесь не было влюбленных пар, даже одиноких собаководов не было. В такую погоду все нормальные люди дома сидят.
Кроссовки давно промокли, дождевик не выдержал напора водяных струй и не защищал от воды, джинсы почернели от влаги. Ноги сами привели его в старый район, где он познакомился с женой, где до сих пор жили ее родители. И они все еще ничего не знают. Сколько он шел сюда? Путь ведь был неблизкий, но с собой не было ни телефона, ни часов, чтобы понять… хотя это неважно. Он набрал знакомый, заученный, впечатанный в сознание и подсознание код домофона, поднялся на второй этаж, нажал на кнопку звонка, и дверь тут же открыл Петр Сергеевич, отец жены.
Глаза запавшие, суровые, метают синие молнии, а ноги еле держат. Ухватился за ручку двери и не отпускает, не дает войти. Тонкие губы вовсе исчезли с лица. А вот и Ирина Васильевна, теща, подбегает и будто отказывается понять то, что понял ее муж еще в ту секунду, когда зазвонил звонок.
Момент, когда все оказались на кухне, врезался в память каждому, а то, что было до него – как снимал обувь и дождевик, как непонимающе смотрели ее родители на него, но при этом все понимали – этого никто не помнил.
Первым нарушил молчание Игорь. В его голосе не было прежней силы. Он просто говорил, чтобы не молчать.
– Врачи сказали, это аневризма. Говорят, что в любой момент она могла убить ее, но никогда не давала о себе знать. Говорят, это произошло уже… уже после операции.
После этих слов надолго воцарилась тишина. Ирина Васильевна плакала тихо и горько. Петр Сергеевич не плакал, но его лицо посерело, осунулось и постарело вмиг, в одну секунду.
Любимая дочка, Неллечка, умница и красавица, гордость всей семьи. Успешный графический дизайнер, показала родителям магию искусства в современном мире, так удачно вышла замуж за чудесного парня, с которым прошла путь от комнаты в коммуналке до совместной квартиры в центре Москвы, подарила им чудеснейшего внука, все детство была примерной дочкой, носила пятерки и никогда не приносила проблем. Иногда Петру и Ирине казалось, что их дочь – буквально образчик идеальной женщины, дочери, жены и матери. И вот – расплата за тридцать лет счастья быть ее родителями. Что может быть хуже в этом мире, чем потерять ребенка? У них не было ответа на этот вопрос. Вид убитого горем Игоря раздражал: разве может он понять их боль? Разве может почувствовать хоть десятую долю того, что чувствует убитая горем мать?
Молчание затягивалось. Любая фраза была бы неуместной. И все же Петр Сергеевич начал:
– А с ребенком все в порядке?
– Да. Здоровая и крепкая девочка, три с половиной килограмма. Ее будут обследовать несколько дней и, если все хорошо, во вторник-среду отдадут. Выходные еще накладываются.
– А Максим? – Петр Сергеевич метнул глаза на зятя. – Он знает?
– Пока нет. Я сам ему все объясню. Но завтра и дальше – лучше пусть у вас поживет…
На недоуменный взгляд отвечал уже смущенно:
– Я в квартире накуролесил. Надо будет всю детскую менять.
– Так ты что? Маленькую винишь, что ли? – лицо пожилого мужчины стало совершенно грифельным.
– Нет. Никого не виню…
В голове пронесся разговор жены с ее близкой подругой, врачом-неврологом. Та рассказывала, что родители детей, больных ДЦП или аутизмом, редко принимают тот факт, что никто кроме природы и генетики не виноват в том, что случилось. Всегда ищут виноватых среди людей: врачей, акушерок, анестезиологов, которые «сделали не тот укол». В крайнем случае виноваты прививки. Так проще жить, так проще переносить тяготы такой жизни. И в этом нет ничего плохого, ведь сделать их жизнь проще практически невозможно, и они цепляются – неосознанно, конечно – за любую возможность.
Игорь взглянул на себя со стороны и понял, что тоже винит врачей. Но не дочку.
– Не виню дочь, но контроль потерял над собой. Приведу ее комнату в порядок за пару дней, как раз к ее выписке.
– А что дальше? Тебе ведь декрет никто не даст. Один-то ты семью тянул на ура, а если ты будешь с ребенком, работать кто будет? Ты об этом думал?
– Я ни о чем, кроме Нелли, думать не могу, – признался Игорь.
Петр Сергеевич лишь кивнул головой и замолчал.
– Я знаю, что у вас есть идеи на этот счет, – сказал Игорь после паузы, понимая, что эти идеи не придутся ему по вкусу.
– Давай какое-то время девочка поживет у нас? Кстати, имя-то у нее есть?
Да, так и есть. Хотят отобрать внучку себе. За Максима шла вечная война: за каждый выходной, за каждый вечер после детского сада. Долгожданный первенец, всеми любимый и залюбленный, за его внимание шла нескончаемая битва. Вот и теперь – девочка не успела родиться, а уже начинается противостояние.
– Нелли хотела назвать Майей, но мне не нравилось, как сочетается с отчеством, – нахмурил брови Игорь. – Майя Игоревна, – попробовал имя и отчество в сочетании на язык молодой отец в тысячный раз, – теперь мне кажется, что нормально звучит.
Тесть молчал, ждал ответа на каждый из поставленных вопросов. Пришлось отвечать.
– Майя будет жить со мной. Я не знаю, как буду справляться, и я не буду отказываться от вашей помощи. Но я не готов отдать дочку на воспитание. В ней половинка Нелли. В Максиме еще одна половинка. Вот и получается, что целая Нелли в двух наших детях.
Ирина Васильевна улыбнулась этому сравнению с половинками и впервые за весь вечер произнесла:
– Мы поможем столько, сколько будет нужно. А детей у тебя никто не забирает.
– Спасибо.
Голос сел. Слово благодарности вышло хрипом. Пришло время уходить. Который час?
А час был поздний – сын в детском саду уже давно ждет, что за ним придут, наверняка остался последним из детей. Ничего, это не страшно. Страшно будет ему рассказывать. Как это сделать?
Над этим вопросом Игорь ломал голову всю дорогу до детского сада, но не смог себе ответить на него.
К большому облегчению, Максим не был как-то расстроен долгим отсутствием отца, встретил его щебетом и рассказами о сегодняшнем дне. Воспитательница отдала мальчишку с равнодушным «все нормально, вел себя хорошо, поделка на шкафчиках в углу».
Если бы Игорь не был так зациклен на своих мыслях, он бы заметил в ней очень красивую и безумно уставшую девушку с густой копной песочно-русых волос, сплетенных в тугую косу, с тонкой талией и острым подбородком. И непременно бы удивился, как быстро все-таки выгорают молодые воспитатели, как быстро устают от детей, которых еще месяц назад обожали, как быстро гаснет огонь в глазах и не остается больше ничего. Но ему было не до того. Он так и не знал, как сказать сыну о смерти его мамы. И не знал вообще, как будет жить дальше.
Вечер они провели как обычно. Игорь так и не набрался смелости рассказать правду. Максим и не спрашивал, он помнил, что мама в больнице, где специальные врачи помогут маме достать из животика сестренку. Мама показывала ему шрам на животе от предыдущей операции, рассказала, что и его когда-то тоже достали врачи. Максим воспринял это как что-то естественное. «А как же еще доставать детей? – думал он. – В животе ведь дырок нет… А пупок?.. Нет… пупок слишком маленький, как через него вылезет человек?» На этом он и остановился.
И только перед сном он решил уточнить: мама вернется до выходных или после? Сразу с сестричкой или одна, а сестричка приедет потом?
В этот момент к Максиму закрались смутные подозрения, ведь отец отреагировал странно и сказал, что завтра все объяснит. Что тут объяснять, мальчик не понимал, но согласился и спокойно уснул…
Утром Максим проснулся поздно. Никто не разбудил его и не отвез в детский сад. Отец гремел чашками на кухне, и через нижнюю щель двери доносился запах какао: он всегда его пил в выходные утром. Но сегодня был не выходной, по крайней мере по календарю, и Максим это точно знал. Мама много времени потратила на то, чтобы в голове у Максима крепко-накрепко осели и дни недели, и названия всех двенадцати месяцев. Поэтому простой вывод – «значит, что-то идет не по плану, наверное, мама вернется сегодня» – напросился сам собой.
От этой мысли мальчишка подпрыгнул в кровати, как заведенная пружина, и подбежал к шкафу. Вытянул первые попавшиеся штаны, футболку с машинкой Молния Маквин и вчерашние носки. Он готов встречать маму и порадует папу своей самостоятельностью. Максим даже представил себе, как папа хвалит его.
Квартира, в которой жил Максим с родителями, была поистине огромная. В ней было два этажа, три спальни, гостиная с кухней, кабинет родителей и целых два туалета. А в гостиной стоял настоящий камин! Максим верил, что их квартира – это огромный замок в замке многоквартирного дома. Когда он вырастет, он поймет, что комнатки на самом деле маленькие, а общий размер кухни и гостиной не такой уж и впечатляющий. Но пока это был замок в замке.
На столе остывала кружка с какао, и Максим с огромным удовольствием запрыгнул на стул и придвинул к себе напиток богов.
– Доброе утро, папа.
– Доброе утро, Максим. Ты сам оделся? Молодец.
Игорь не заметил, как пришел сын. Обычно Максим шумный и неуклюжий, начинает утро с призыва к себе в спальню. А сегодня – совсем другой.
«Дети все чувствуют» – мысль в голове юркнула мышью и оставила неприятный след. В эту ночь Игорь почти не спал. Думал, как рассказать сыну о случившемся. Вспоминал жену. Думал, как будет жить с двумя детьми и как будет их обеспечивать. Вопрос вчера Петр Сергеевич поставил удивительно правильно. Игорь работал из дома, таких как он называли модным словом «фрилансер», и даже имея хороший доход, он оставался без декрета и каких-либо социальных бонусов. Наверняка будут какие-то выплаты от государства, но смешно на них рассчитывать. В голове созрел план, он имел много брешей и неровностей, но все же был похож на какую-то стратегию. По старшему сыну он помнил: главное – дотерпеть до детского сада, а дальше будет легче. Но это все потом. Сейчас – рассказать Максиму о матери.
Сын болтал о чем-то своем, словно радио. Как в его маленькой головке помещалось столько слов в таком возрасте?
– Я допил какао. Какао сладкий, мне нравится какао. Мы будем сегодня играть? Я люблю игру про волка. В садике никто не умеет в волка играть. Соня вообще играть не умеет, умеет только драться. А Вика красивая. Ольга Консативна (он не выговаривал отчество воспитательницы) поставила нас танцевать…
И так без конца и начала, порой повторяясь по инерции, порой в надежде на еще одну кружку какао, совместную настольную игру или просто чтобы заполнить тишину.
– Собирайся, поехали.
Максим хотел было поспорить, но передумал. С отцом не забалуешь. Мама приготовит куртку, снимет с верхнего крючка, выберет ботинки по погоде, даст просушенные на батарее перчатки. Когда собирает отец, он только следит, чтобы Максим делал все правильно, и ничего не делает за него. Правда, к четырем годам Максим выучил золотое правило: если что-то не получается (застегнуть куртку или завязать шнурки), надо только внятно попросить отца о помощи, и тогда без проблем, он поможет. Раньше мальчик часто срывался в визг и истерики из-за неудач с одеждой и процессом надевания ее на себя – из-за того что папа не догадывался, чем ему помочь. Но потом мама тоже примкнула к этой стратегии, и родителям стало проще. А Максу – нет. Вот и сейчас узлы на ботинке завязались в предательски тугой узел, а не аккуратный бантик.
– Папа! У меня не получается! – завопил Максим, едва сдерживая панику. Он уже несколько минут возился со шнурками, которые точно маленькие червяки извивались в пальцах и не поддавались никаким ухищрениям.
Отец появился мгновенно, как будто все время был рядом. Ловко распутал шнурки, медленно показал, как надо их завязывать, и осмотрел сына критическим взглядом. Он остался доволен: штаны плотные, джинсовые – не замерзнет, так что можно утепленные не надевать, перчатки пусть и мокрые со вчерашней прогулки в саду, зато в наличии. Куртка-шапка-ботинки по погоде, хоть и слегка кривовато нацеплены. Игорь поправил до аккуратной симметрии шапку и одернул куртку. В молчании они вышли к лифту. Максим думал свои детские и чудесные мысли. Игорь думал, что важно не забыть положить перчатки сына на воздуховоды в машине – пусть если не высохнут, так хоть согреются.
Навигатор в телефоне предложил кратчайший путь – пятнадцать минут. Мозг предложил самый очевидный для Игоря вариант – церковь. Сам он набожным не был, в загробный мир не верил. Но ничего лучше, чем рассказать сыну о том, что мать на небесах, он не придумал. На улице выпал первый пушистый снег в этом году. Он припорошил все: и не опавшие листочки на деревьях, и еще зеленую траву на газонах, и тонкую линию ограждений на тротуарах. Небо висело темным и хмурым. «Жалко, – отметил про себя Игорь, – в ясное утро можно сказать, что маме на небесах хорошо. А кому может быть хорошо в этом грозовом убожестве?»
Острые слова всплывали мыслями самостоятельно, без спроса. Все его чувства, мысли и подбираемые им слова стали сильнее, острее, тяжелее. Вчера он не чувствовал ничего, а сегодня – как кожу сняли.
Прозвучал тонкий писк сигнализации, щелкнул электрический замок, и Игорь с сыном отошли от припаркованной машины. Когда отец взял Макса за руку, понял: забыл перчатки на воздуховодах. «Ладно. Недалеко идти» – отмахнулся он и зашагал быстрее.
В церкви стоял терпкий характерный запах, который ни с чем не перепутать. Это была церковь с небольшой залой, где проходили службы. Алтарь – сплошное золото, иконы на постаментах – все в золотых рамах. Игорь не любил церковь за это пристрастие к золоту и много за что еще. Но сейчас не мог быть в другом месте. Стены были расписаны так, как он и ожидал: красивые тонконосые ангелы в белых одеждах и с нимбами вокруг головы.
Сын вжался в руку отца и съежился. После крещения он первый раз был в церкви. Особенно было страшно от того, что он оказался не готов к такому месту. Мама всегда заранее рассказывала, куда они едут и что будут делать. Отец не удосужился предупредить, что едут не маму забирать, а в очень необычное место. Максим окончательно растерялся, когда папа потянул его к окошку и стал о чем-то говорить с женщиной в платке. Папа заплатил ей денег и взял из худосочных рук две свечки, сказал еще что-то и потянул вглубь странного места. И в этот момент взгляд женщины метнулся к Максиму и был настолько колючим и неприятным, что мальчик перестал отвлекаться на красивых людей в белых странных халатах и спрятался за спину отца.
Они прошли в самый угол большой залы, и отец наконец заговорил с Максимом. В первый раз со вчерашнего вечера Игорь не просто говорил, что делать, не механически говорил «ага» на все вопросы, а говорил с сыном, смотрел и – главное – видел сына.
– Посмотри на картины на стенах. Тебе нравятся?
– Это странные врачи, я их не боюсь, – Максим чуть выпятил грудь вперед, но Игорь тут же понял, что вообще-то сын боится. И даже очень.
– Это не врачи. Это ангелы. Посмотри, какие у них крылья за спиной. Их никто не может видеть, но они у всех есть. У каждого человека свой ангел, и он его охраняет.
– И у меня?
– И у тебя. Но не все ангелы должны охранять какого-то человека. Есть такие, которые никого не охраняют, они живут в другом месте и занимаются другими делами. Это место – небеса. Посмотри внимательно, видишь на картинках облака и вокруг все голубое? Это небо.
Максим протяжно выдохнул: «Дааааа…»
– Это очень хорошее место. И там живут не только ангелы. Иногда к ним отправляются и люди.
– Да? Мы можем к ним попасть на небо? На самолете, как тогда, когда мы в Турцию летали?
В голове мальчика представилось, как по городу среди облаков, где ходят крылатые люди, пролетает экскурсионный самолет. Но он не успел выдать свою теорию отцу.
– Не совсем так. Все, кто может быть здесь, на земле, на небеса попасть не могут. Чтобы попасть на небеса… Красиво там, правда? – Игорь запнулся и не понимал, как в свое неловкое объяснение ввернуть слово «умереть», а сын, как назло, терял терпение, начинал дрыгаться, его рука то и дело норовила вырваться из руки отца и потрогать раму какой-нибудь иконы. – Когда ангел решает забрать с собой человека на небеса, он уже не может вернуться на землю. На небесах очень хорошо, красиво и… весело. Если кто-то оказывается на небесах – это хорошо. Максим… посмотри мне в глаза и слушай очень внимательно. Наша мама – там, с ангелами, на небесах.
Сын смотрел на отца ясными глазами и кивнул абсолютно серьезно:
– Хорошо.
В его голове все сходилось в очень стройную картину с врачами, которые хоть и были, по мнению взрослых, хорошими, но на самом деле делали уколы, а когда однажды Максим сломал ногу, то врач искал самое больное место и давил на него. Небеса – это очень большая больница, целый город, он это тоже прекрасно понял. А ангел – врач, который маму забрал в эту больницу. В этой красивой и складной истории были пробелы, и Максим чувствовал подвох, но детская психика предпочла проигнорировать его.
– Пойдем домой? – выпалил мальчик и потащил отца к выходу.
«Это все? Вот так просто? Неужели он понял? Или не понял совсем ничего?» – поддаваясь сыну и его желанию покинуть страшное здание, думал мужчина. В руке остались длинные мягкие свечи, они так и не зажгли их. Что теперь с ними делать?
Перекрестившись, вышли из церкви.
На улице Игорь снова вернулся к разговору о маме. Но Максим проявлял удивительную смышленость и отвечал на вопросы папы очень складно, как будто заученный стих повторял он то, что говорил отец немного раньше: и что мама не небе, и что там хорошо, что забрал ее ангел и что ангел есть у всех. Не было в словах мальчика ни заботы, ни переживаний, ни паники.
– Максим, ты понимаешь ведь, что с небес назад маму не отпустят? – Игорь уточнил это, скрепляя ремни безопасности в детском кресле.
За все время, что они провели в дороге и церкви, снег не останавливался, и на высокой ели скопился толстый слой снежинок, разом рухнувших на Игоря под порывом ветра в момент осознания: сын уверен, что мама вернется. И его растерянный взгляд это подтвердил.
В этот момент начался ад. Сын не верил. Не верил, что мама его бросила. Зачем ей больница и ангелы, если есть он и папа? Он плакал и повторял как заведенный: «Я хочу к маме!»
И откуда столько выдержки взялось в Игоре? Он открепил ремни безопасности, сел с сыном на заднее сиденье и гладил его по голове. Тысячу раз ответил «нет» на вопрос «мама вернется?», тысячу раз ответил на сыновье «я хочу к маме» честным «я тоже», на тысячу «где мама?» тысячу «на небесах».
Мальчик еще не понимал, что с ним происходит, не понимал, что чувствует и почему так плохо. Не знал он и то, что в тот день изменилась его судьба, его характер и он сам, что слова отца определили то, каким он вырастет, и то, что отец не бросил его наедине с горем, а в перерывах всхлипываний и ответов на вопрос «где мама?» говорил о том, что любит сына, о том, что мама на небесах и все еще любит их – все это здесь и сейчас определяло маленькую личность и его будущее.
