Ринат Валиуллин
Большое сердце Петербурга
Питер – это история! Возможно, самая интересная, что может произойти с тобой.
Я сидел на ступеньках на набережной Невы и смотрел в воду, в ней, словно Алые паруса, отражался закат. Кругом царило веселье. Люди шумно разговаривали и громко смеялись. Я лишь улыбался, глядя на них, и один за другим выпускал на воду рисунки из своего альбома. Оставляя белые следы, бумага медленно отчаливала от берега туда, где по темной глади воды сновали «Ракеты», яхты и кораблики. Среди них я увидел катер со шведским флагом. Флаг трепал свежий ветер Невы, мне показалось, что швед смеется надо мной.
Я достал из кармана коробку с кольцом и швырнул ее в катер. Шведский флаг еще раз улыбнулся мне, когда коробка упала на полпути и поплыла. Одним кораблем на Неве стало больше. На сердце стало легче, хотя камень на кольце трудно было назвать камнем, скорее камешком. А может быть, все дело было в сердце, в Большом сердце Петербурга – вспомнил я ее слова:
– Питер навечно в сердце. Это немудрено: у каждого, кто здесь побывал, оно стало больше. Город – как человек, чтобы его узнать, с ним надо общаться. Я познакомлю тебя с Питером, я открою тебе Большое сердце Петербурга. Я проведу тебя по самым романтическим местам города. Маршрут так и называется – «Большое сердце Петербурга».
– А почему сердце?
– По форме, – показала она на экране карту центра Санкт-Петербурга, по которой пунктиром был проложен маршрут, и повела меня по нему пальцем, словно заманивала:
Набережная канала Грибоедова – Набережная Крюкова канала – Английская набережная – Благовещенский мост – Васильевский остров – Университетская набережная – Стрелка – Дворцовый мост – Невский проспект
– Сердце по форме и по содержанию, – добавила она, улыбнувшись.
– Действительно большое. А еще похоже на пару, которая целуется. Она – Кунсткамера, он – Эрмитаж.
– Правда похоже? Как я раньше не заметила.
– Каждому свое: кому – сердце, а кому – поцелуй.
Сфинксы. Университетская набережная
Если что не так, нет смысла менять обои, меняй сразу город.
Любая одинокая душа, приезжая в Питер, сразу чувствует себя дома.
Питер притягивал как магнит романтиков, поэтов, писателей, художников, психов и просто хороших людей. Они стремились сюда, как к источнику, где можно было пополнить запас эмоций. Им казалось, что достаточно было попасть в струю, чтобы творческий родник никогда не иссяк. Они явно были не в курсе, что совсем скоро Питер проникнет в их подкорку и будет сидеть там, он будет все время рядом; куда бы они ни уезжали от этого города, он будет занимать место в мыслях своими улицами, мостами и набережными, своей ветреной романтической атмосферой.
Я тоже не стал исключением и отправился в этот чудный город за своей долей романтики. Как и любой провинциал, я решил зайти в город через Университет или через Арку Главного штаба, но Арка Главного штаба была на реставрации, в лесах, а экзамены в Университет я провалил. Вышел на набережную, к Неве, она бережно пожурила меня своим спокойным мощным течением. Солнце светило бесперспективно. Я шел куда глаза глядят, скоро они начали различать Сфинксов, которые замерли на своих постаментах, такие же спокойные, как и Нева. Вокруг величественных кошек толпился народ, приятный женский голос окутывал туристов историей:
– Гранитные Сфинксы, которые украшают набережную у здания Академии Художеств, были созданы примерно три тысячи пятьсот лет назад в Древнем Египте. Их лица – портрет фараона Аменхотепа Третьего, чью гробницу они должны были охранять. По приказу следующего правителя статуям откололи бороды и изображения змей на коронах – символы власти. Впоследствии храм был разграблен и сильно пострадал от землетрясения, и долгие столетия Сфинксы пролежали в земле. Их нашли в девятнадцатом веке археологи и, как было тогда принято, выставили на продажу. Русский император Николай Первый выделил средства на покупку – шестьдесят четыре тысячи рублей, по тем временам огромную сумму, и в тысяча восемьсот тридцать втором году гранитных гигантов доставили в Петербург.
Я подошел ближе: приятная юная девушка была обладательницей того самого голоса. Около полусотни ушей внимательно навострились, пытаясь поймать в свежем невском ветре достопримечательные слова. Внимательнее всех были Сфинксы, им нравилось слушать о себе, пусть в тысячный раз, это грело их безупречное самолюбие и напоминало о предках. Я послушал еще немного и побрел обратно к Дворцовому мосту, уже обдумывая план возвращения домой. Возможно, на этом мое близкое знакомство с Питером могло так и закончиться ничем, если бы не одна случайная встреча.
Я познакомился с ней ближе при весьма забавных обстоятельствах. В метро. Это не была любовь с первого взгляда, это был не тот случай, когда люди долго-долго смотрят друг на друга, когда он наконец решается к ней подойти и сказать пару неотразимых слов, но она уже выходит, он за ней, чтобы взять номер телефона… Точнее сказать, я рванул за ней, но совсем по другой причине. Моя сумка зацепилась липучкой за ее чулки. И беспощадные стрелки на них оказались теми самыми стрелами, что разят наповал. Я узнал ее по голосу, хотя в этот раз он был несколько резче, чем там, на набережной.
Анна училась в том самом Университете, в который меня не приняли, и уже работала гидом. Я оказался тем самым туристом, которого она бережно вела любимыми набережными и аллеями, чтобы открыть мне душу города. Именно эти прогулки легко и ненавязчиво позволили мне найти дежурный, служебный вход, дали ощутить романтическую натуру Санкт-Петербурга. Анна показала мне свой Питер. Это был другой Питер. Питер – как один прекрасный дом, на который я все время смотрел с улицы, а тут вдруг позвали туда на чай. Анна провела меня вовнутрь и познакомила с душой города. Это не была любовь с первого взгляда, это была привязанность после первого разговора с мраморным суровым господином по имени Петербург.
Грифоны
Я, словно кошка, принюхиваюсь к каждому твоему взгляду, к каждому твоему слову, пытаясь почувствовать, будет ли за ними настоящее лакомство – поступки, чтобы наконец понять: гулять мне по-прежнему самой по себе или же стать ручной и доверить эту миссию твоим рукам.
– Сфинксов решили установить на берегу Невы, у здания Академии Художеств. Архитектору Константину Тону поручили оформить пристань «в египетском стиле». К воде ведут широкие ступени, по бокам устроены полукруглые скамьи.
– От Сфинксов прямо веет каким-то восточным теплом.
– Кошки – хранители уюта в любом доме, а уж тем более в Петербурге. Греют.
– Николай Первый – молодец, что завел таких дорогих кошечек.
– Наверное, он купил их для компании своему голубому коту по прозвищу Васька, – улыбнулась Анна своей находке. – Тот жил у императора при дворе вместе с любимым спаниелем по кличке Гусар.
– Да, отличная компания.
– Но вообще-то мода на придворных котов пошла сам понимаешь от кого.
– От Петра Первого?
– Да, он был законодателем мод в этом городе, даже на клички. У него тоже был Васька.
– Василий Первый, – заметил находчиво я.
– Да, если не считать, что кличка «Васька» происходит от имени языческого бога Велеса. Ваську в тысяча семьсот двадцать четвертом году император Петр Алексеевич прикупил у одного из голландских купцов. Позже он издал указ, чтобы котов держали при амбарах для истребления грызунов. Моду на кошек поддержала дочь Петра – императрица Елизавета, она же ввела моду на маленьких собачек. Царица заказала из Казани тридцать самых лучших котов. Она же велела держать кошек в картинных галереях, где так любили искусство мыши. Сейчас целая кошачья гвардия служит в Эрмитаже. Их там уважают и ценят.
– Я тоже люблю кошек. Даже эти – вроде бы каменные, а чувствуешь, какое тепло? Посмотрел – вроде как погладил, успокоился, – перевел я взгляд со Сфинксов на Анну. – На самом деле это она тебя гладит, успокаивает.
– Дело тут не только в кошках. Теплом веет от всей композиции в целом. Сфинксов украшают декоративные светильники «на античный манер», отлитые бронзовых дел мастером Геде в тысяча восемьсот тридцать четвертом году, и полуфигуры грифонов – крылатых львов. Массивные лапы, мощные крылья и зубастые головы притягивают желающих «погладить кису»: популярная легенда обещает исполнение желаний тому, кто прикоснется к грифону. Но реставраторы, ответственные за сохранность памятников в Петербурге, настоятельно просят этого не делать: сотни тысяч рук, ежедневно трогающие скульптуры, протирают металл, он теряет форму – и кое-где толщина бронзы уже стала критической. Два века назад, когда делали грифонов, никому и в голову не могло прийти, сколько падких до небылиц гостей со всего мира будет принимать пристань на Университетской набережной.
– Зачем они их так неистово гладят? – спросил я ее, указывая на людей рядом с грифонами, что замерли под Сфинксами и сторожили спуск к воде.
– Я бы сказала – трут! На удачу: кому экзамен сдать, кому выйти замуж.
– В чем фишка?
– Глядя в глаза ближайшему Сфинксу, нужно погладить грифона по голове. При этом другой рукой необходимо держать грифона за правый зуб или гладить ему крылья, тогда тебя ждет счастливая жизнь.
– Мило. Надо было мне сюда перед экзаменом зайти, потереть.
– Надо было. До сих пор не могу понять, как ты мог так со мной поступить?
– Как? – немного оторопел я. «Где я успел напортачить?»
– Я поступила, а ты – нет.
– Я же не знал, что здесь все решается, – быстро нашелся я с ответом. – Ты ходишь, наверное, сюда регулярно?
– Да, перед зачетами, – рассмеялась она. – Вообще-то это вредно для грифонов, металл окисляется, и идет разрушение скульптур.
– Да? А выглядят они вполне себе счастливо, кожа лоснится на солнце, как у моего кота.
– Всякий засветится, если так усердно ласкать.
– Как ты сказала, лишняя ласка вредно на них сказывается.
– Наверное, это всех касается, стоит только возомнить себя солнцем, будучи бронзой.
– Кто бы меня так касался, глядишь, заблестел бы, – заулыбался я.
– Думаю, этого будет мало, ведь, кроме всего прочего, Аменхотеп называл себя «Видимым солнцем»
– Это которого Сфинксы охраняли?
– Да, первый хозяин кошек.
– Скромный парень.
– В этом есть доля правды – время правления Аменхотепа Третьего рассматривается как один из величайших периодов расцвета древнеегипетской цивилизации, о чем свидетельствуют грандиозные храмовые комплексы и скульптура.
– Большому человеку – большие кошки.
– В искусстве времени Аменхотепа сочеталось стремление к громадному.
– Ну что, может, пойдем тоже потрем грифонов и посмотрим в глаза Сфинксам, вдруг поженимся и будем счастливы? Родится сын – назовем Аменхотепом.
Анна рассмеялась:
– Легенда гласит: кто посмотрит в глаза Сфинкса – сойдет с ума. Зачем мне муж сумасшедший?
– Ладно, безумный подойдет?
– Уже подошел, ближе некуда.
– Может, тогда просто поцелуемся?
– Люди же вокруг.
– Мы же закроем глаза.
– Подожди. Если провести от Сфинксов мысленный меридиан, то пройдет он через здание Пулковской Обсерватории и придет прямо в египетскую Александрию, на родину Сфинксов! – не хотела целоваться Анна.
– Мистика!
– Обиделся? – поцеловала она меня в щеку.
– Что ты! Мужчины не должны обижаться. Обиды – это женские безделушки. Пойдем к воде, на кораблики посмотрим. – Я начал спускаться вниз по ступенькам.
– А что, экскурсия уже надоела?
– Нет, очень насыщенно. Хочется разбавить, может, Невой? – При слове «Нева» громче стали слышны крики чаек, они звали. – Расскажешь мне про Неву?
– Хорошо, только лучше с прогулочного катера. Готов?
– Легко, – ответил я почти как пионер. – Хоть на байдарке. С милой рай и на плоту! – С этой девушкой я готов был отправиться куда угодно даже вплавь.
– Утопия. Знаешь, какая холодная в Неве вода? Даже летом.
– Мы возьмем с собой антиутопию.
– Не поняла.
– Я про спасательный круг.
– Смешно, – улыбнулась Анна. – Действительно, антиутопия. Филолог.
Нева
Просто посмотри в небо, где плывут облака. Попробуй плыть вместе с ними. Неважно – куда, просто плыть. Не бойся, ты не утонешь, доверься небу. Невозможно утонуть, когда умеешь плавать.
Мы сели на кораблик, и под рокот мотора Анна рассказала мне всю биографию Невы:
– Река Нева берет начало из озера Ладога, самого большого озера в Европе, и впадает в Финский залив – часть Балтийского моря. Длина реки – семьдесят четыре километра, средняя глубина – восемь-десять метров. Нева переносит огромный объем воды – в среднем две тысячи пятьсот кубических метров в секунду, а скорость течения в черте города – примерно три-четыре километра в час. Нева – очень молодая река. Археологи находят на берегах Невы следы стоянок первобытных людей.
– Люди первобытные, а река молодая. Факт бессмертия налицо.
– Ты уже был на «Алых парусах»?
– Не был еще, но очень хочу.
– Тогда ты бы понял, что люди мало в чем изменились. Я про поведение.
– Не будь такой строгой к современникам. Отличие в том, что у первобытных на первом месте быт, – улыбнулся я.
– Примерно с седьмого-восьмого века нашей эры здесь стали жить финно-угорские и славянские племена. Они занимались охотой и рыболовством, но главное – торговлей. По Балтике, через Неву и вверх, по озеру Ладога, шел один из главных торговых путей Средневековья. Именно здесь, на северо-западе нынешней огромной территории страны, в восьмых-девятых веках зародилась российская государственность.
– Значит, здесь жили наши предки?
– Да, но «окно в Европу» прорубили значительно позже, и Петр основал город отнюдь не на пустой земле, а поставил столицу на весьма доходном, бойком и населенном месте шведского города Ниен.
– После слова «прорубили» почему-то окном в Европу представилась прорубь.
– Есть доля правды. Вода в Неве студеная.
– А летом в Неве купаться можно?
– Можно, вода чистая, но холодная – в среднем семнадцать-двадцать градусов.
– Ты уверена, что чистая? – вглядывался я в темно-изумрудную толщу воды.
– Конечно. За чистотой следят раки.
– Раки? Тоже на службе? Как и кошки? Я смотрю, в Питере и животным приходится работать, чтобы прокормить семью.
Анна залилась своим теплым смехом.
– Раки – это лучшие биодетекторы. Эти животные реагируют на малейшие изменения в составе воды: специальный датчик, закрепленный на панцире, фиксирует стресс у рака в случае загрязнения воды. Раки работают посменно: три дня на дежурстве, шесть – отдыхают.
– Я прямо представил эту службу, как рак говорит своей рачихе и рачатам: «Ладно, я на дежурство. Вести себя прилично, а то будете, как я, вкалывать всю жизнь».
– Не всю жизнь, только год, потом раку дают отпуск, чтобы отоспаться. Проезжаем Благовещенский мост, – неожиданно накрыла нас тень. – Это первый постоянный мост через Неву, он открылся в тысяча восемьсот пятидесятом году году. Прежде с одного берега Невы на другой зимой переправлялись по льду, а на лето наводили временные, наплавные мосты. В ряд поперек течения выстраивали барки, на них клали проезжую часть. Несколько недель в году: весной, во время ледохода, и осенью, когда река начинает замерзать, сообщения между разными частями города почти не было. Уже в восемнадцатом веке было ясно, что постоянный мост необходим, но сильное течение реки, полноводность и подвижные грунты на дне сильно осложняли строительство. В тысяча восемьсот сорок втором году инженер Станислав Кербедз предложил проект с использованием самых новых на тот момент технологий. Правительство выделило средства, и начались работы. В дно вбили деревянные сваи, на них возвели каменные устои, семь неразводных пролетов перекрыли арки из чугуна. Восьмой пролет, ближайший к правому берегу, был разводным. Два его крыла поворачивались в горизонтальной плоскости, чтобы пропускать большие суда. Огромная металлическая конструкция производила на современников неизгладимое впечатление. Мост называли драгоценным ожерельем красавицы Невы. Поражала и стоимость проекта: с тех пор в Петербурге принято выражение «дорого, как чугунный мост». Благовещенский мост служит символической границей между Невой и Финским заливом, здесь встречаются «причина и следствие» Санкт-Петербурга.
– Красиво!
– Ты про панораму?
– Я про слова.
– Спасибо. Это несравнимо.
– Ну почему? Если вид – причина, то экскурсия – следствие.
– Значит, туристы под следствием? – улыбнулась Анна.
– Под впечатлением, в крайнем случае подшофе.
– Слева от моста раскинулся парадный, имперский центр: ровным строем стоят бывшие особняки знати и богатых купцов на Английской набережной, золотой громадой высится купол Исаакиевского собора, пронзает небо шпиль Адмиралтейства, в глубине, у Дворцового моста, изумрудом сияет Зимний дворец. А по другую сторону, за мостом – территория грузового порта и огромные заводы, где строят и ремонтируют корабли.
Ощущение торжественной гармонии городского пейзажа создает совершенно равнинный рельф, обширные водные пространства и особый высотный регламент.
– Так вот, значит, в чем волшебство! – воскликнул я. – Вот отчего так красиво.
– Именно. В центре города с восемнадцатого века запрещено строить здания выше Зимнего дворца, исключением могут быть купола, колокольни и башенки. Справа здание Академии Художеств, гнездо русского искусства, – одно из главных украшений набережной Васильевского острова. Песочно-розовые стены, мощные светлые колонны и монументальный купол, увенчанный бронзовой скульптурой богини Минервы – покровительницы искусств и ремесел, производят впечатление спокойного величия и гармонии. Его начали строить в тысяча семьсот шестьдесят четвертом году по указанию императрицы Екатерины Второй, чтобы разместить здесь училище, как тогда говорили – «трех знатнейших художеств» – живописи, скульптуры и архитектуры. Мысль о том, что России необходимы собственные мастера во всех областях искусства, появилась еще при Петре Первом, но только в правление его дочери Елизаветы Петровны была создана полноценная система профессионального художественного образования. Ее главным создателем стал Иван Шувалов – фаворит императрицы. В первые годы ученики, которых набрали из талантливых мальчиков восьми-десяти лет, жили и занимались в доме Шувалова, а жалованье преподавателям и материалы меценат оплачивал из собственного кармана.
– Хотел бы я быть тем талантливым мальчиком.
– Можно подумать, ты не талантлив.
– И не мальчик.
– Все лентяи говорят, что у них нет таланта. Без таланта в мире нельзя. Пропадешь. Город съест, станешь серым, как мрамор.
– Твои стихи?
– Да, мои стихи.
– Вот это талант, я понимаю.
– Строительство огромного здания для училища началось при следующей императрице – Екатерине Второй. Скульптура богини мудрости и покровительницы искусств напоминает об одном из льстивых титулов государыни – Северная Минерва. Здание занимает огромный, почти квадратный участок, а посредине его устроен круглый внутренний двор. Высокие окна первого и второго этажей освещали классы и мастерские, а на третьем этаже жили ученики. Воспитанниками и профессорами Академии Художеств были самые знаменитые мастера русского искусства: Брюллов, Репин, Крамской, Серов, Айвазовский, Куинджи, Шишкин и многие другие. У Академии есть даже свой призрак. Дух первого ректора Академии Художеств Александра Филипповича Кокоринова, который повесился на чердаке Академии.
