Ринат Валиуллин
Кофе на утреннем небе
– Я бы не отказалась сейчас от тёплого душа.
– Мне хватило вчерашнего дождя. Как выходные прошли?
– Прямо по мне. До сих пор в себя прихожу. А у тебя?
– В никуда. Курсовую надо было писать, а желания никакого. Воскресный вечер – это такое время, когда работает телевизор, а голова нет, сколько ни включай.
– Ты где зависала?
– Как всегда, топила молодость в стакане с мартини и вытворяла сальсу.
– Новый роман?
– Нет, драматургии полно, романов нет. Ну, что ты на меня так смотришь? – поправила свою юбку девушка. – Я, по-твоему, ветрена?
– Да, сквозит.
– У тебя пары ещё есть?
– Нет.
– Тебе хорошо, сейчас надуешь свой пуховичок и улетел домой, а у меня ещё две пары.
– Позвонишь сегодня?
– Нет… Приду. Будешь ждать?
– Нет… Таких, как ты, ждать бесполезно, к таким надо идти навстречу.
– Завтра может увидимся.
– Нет… Любить.
Я ждал Алису во дворике, наблюдая за движением молодости. Несмотря на то что музыка, которая здесь сопровождала перерывы, смолкла, многие продолжали топтаться языками. Мне очень захотелось поверить во фразу «человек – это то, что он видит», чтобы скинуть многолетнюю усталость, подобно тому, как скидываешь зимнее пальто по весне, ботинки после рабочего дня, а вслед за ними носки кидаешь в корзину для стирки, предварительно понюхав, будто их запах должен был привести тебя в чувство. Что ещё? Что ещё я мог снять? Да. Может быть, кольцо. Снять усталость то же самое, что снять приросшее к пальцу обручальное кольцо. Я снял его с трудом, восемнадцать мне, конечно, не стало, но почувствовал себя лет на тридцать, и дело было вовсе не в кольце, а в снизошедшем из-за облака солнце. Я поблагодарил его, закрыв глаза. Теперь только слух, я полагался на него. Из окна на первом этаже рвался ветром глубокий тенор, словно он был из тех редких домашних животных, которых не выпускали на волю. Ему хотелось гулять, резвиться и заигрывать с молодыми девушками, но он фальшивил. Это слышал даже я со своим незаконченным школьно-музыкальным образованием. Сколько бы они не любили ушами, выбор оставался за сердцем. Всё же какая-то дура нашлась. Из того же окна хлынуло женское сопрано. Девушка распевалась на «И» будто потеряв мысль, никак не могла закончить свою фразу. Птицы тоже слетелись послушать, они одобрительно чирикали, понимая, что те, в клетке вряд ли смогут увести их цыпочек и вмешаться в борьбу за гнездо.
Ветер заглядывал всем в лица, будто искал кого-то из своих, но скоро ему это надоело, он начал играть с девушками в Мерилин Монро. И их это радовало, а ещё больше забавляло молодых людей. Ну и меня в том числе.
Я щурился как ребёнок и высматривал в небе весну, там крылатая эскадрилья ласточек кружила выписывая пируэты, словно это был показательный полёт в салоне «Лё бурже», пока их не сменила тяжёлая авиация – стая голубей, резко, как по команде, она пошла на снижение. Я вдруг почувствовал себя одним из героев фильма Хичкока, которого атаковало безумие птиц.
– Что они себе позволяют, засранцы, – закрыла Алиса своими ладонями мои глаза, подкравшись сзади. И я начал стучаться ресницами в её ладони. – Хватит моргать. Не волнуйся, я тебя спасу от этих назойливых парнокрылых.
– Ты знаешь, что голуби – единственные из птиц с вертикальным взлётом, – пытался я сохранять самообладание.
– Не птицы, а вертолёты.
– Как день прошёл?
– Я проснулась сегодня в шесть. Здравствуйте, – неслышно, одними губами, слегка склонив голову, произнесла она проходящему рядом солидному мужчине.
– Кто это?
– Любовник.
– Не ври, на любовника он не тянет, скорее, на второго мужа.
– Если бы.
– Так кто это? – попала в глаз Максима ресница ревности.
– Декан факультета.
– А? Тогда понимаю.
– Нет. Не понимаешь. Он пять раз был женат, каждой жене по квартире оставил. Кстати, почему на второго?
– Потому что первым буду я. Вижу, ты хотела бы шестой?
– Лучше, конечно, первой. Это предложение?
– Нет, роман.
– Зачем я тебе?
– Чтобы ты не вставала так рано. Шесть утра для такой красавицы – это безумно рано, тебе нельзя так рано вставать.
– Можно, иногда даже нужно, – вспомнила Алиса утро, когда вышла мысленно в лето, вдохнуть свежего воздуха на балкон, а там никого, только она и солнце уже ворочалось на горизонте. Девушка босиком прошлась по росе июльских воспоминаний, искупалась в кофе ярко-утреннего бирюзового неба, отпустила первым трамваем вчера, вдохнула всей грудью сегодня. Птицы чувств, перепрыгивая с ветки на ветку, затянули свою раннюю песню, лёгкий ветер дунул в цветочный кальян, она понюхала розу, которую выращивала на своём балкончике. Ароматы рассвета понесли её крышу встречать приходящее лето.
* * *
– Почем сегодня тряпки любви?
– Вы о губах?
– Если они свежие, я бы взял парочку.
– Вам для поцелуев или так, стереть пыль с лица?
– Понимаете, не с кем поговорить, мне чтобы разговаривать.
– Только не о погоде.
– Ни в коем случае, – взял Максим Алису за руку, когда они переходили дорогу. Взял, будто маленькую девочку, это жутко понравилось ей, хозяйке руки. – О чём бы вы хотели?
– О чём-нибудь сверхъестественном.
– У вас есть недостатки? – без промедления ляпнул Максим.
– Нет, разве что мужское внимание. Постоянно недостаёт, – паясничала с удовольствием Алиса, вспоминая, что его действительно ей не хватило в детстве. Отец ушёл, мать осталась. Ей всё больше казалось, что лучше было бы случись всё наоборот.
– Не проблема, достанем, – подыгрывал от всей души ей Максим. Он давно уже не ощущал такую лёгкость небытия.
– А у вас есть недостатки? Я заметила только один. Вы такой всемогущий.
Мы медленно шли по набережной, пиная воздух. Свежий ветер смешал наши облака с мыслями, будто те и эти давно не виделись, теперь словно близкие родственники радовались встрече. Солнце освещало событие. Я летел вслед за мыслями, пока телефон не дал о себе знать. Звук был громкий. Я посмотрел на экран, Алиса многозначительно на меня. Я лёгким движением пальца шмыгнул в зону недосягаемости, плотно притворив за собою калитку.
– Вы женаты?
– Да, очень.
– Что, теперь будете разводиться?
– Думаете, стоит?
– Нет, раз вы сомневаетесь, – перевела она свой взгляд на воду, кипевшую внизу. Там катер с туристами расстегнул молнию водной глади. Те завороженно щёлкали: кто затворами, кто языками. Они меня почему-то бесили. Они же ни черта не понимали, куда приехали, зачем, тупо топтали искусство, которое лежало под их ногами, вместо того чтобы положить его на блюдо и есть, оставив глухие слова, слезливость зрачков. Туристы как особая каста людей, которые бороздят чужие страны, не находя места в своей, не только стране, но и душе. Они суетны, они любопытны, они плоски, как мыльницы, несмотря на то что их шеи отягощали сбруи широкоугольников с мощными объективами. Восторг путешествующих взглядов потоком провожала Нева. Она унесёт ещё дальше куцее восхищение каменным деспотом. Вы ангела в нём увидели? Нет, здесь ангела, поживите на этой прекрасной, жестокой, сырой, холодной планете, проведите здесь хотя бы одну зиму в этом одиноком климате, может быть, тогда вы поймёте, почему революция случилась именно здесь. «Разинув рот с революцию, смажьте восторги лепетом, фото поставьте на вечность, щёлкайте как орехи, памятники архитектуры. выдержат эти увечия», – вспомнил строчки одного питерского поэта и отвернулся от кораблика, с которого мне начали зачем-то приветливо махать.
– Любите туристов?
– Нет, я люблю путешествовать, – оперлась на перила и стала рассматривать воду Алиса. Это знакомство заставило её остановиться на мосту между любопытством и безразличием, где она замерла, глядя вниз и пуская свой взгляд по течению, пытаясь понять, куда принесёт голубая лагуна моих искренних глаз.
– Что там?
– Холодно.
Вероятно, именно здесь я должен был её обнять, но я не обнял, я всё ещё был зол на туристов, точнее сказать, на самого себя, за то, что увидел в них в более глобальном философском значении, себя – туриста этой жизни.
Мы прошли Вознесенский мост и свернули налево, мимо Дворца для новобрачных, к которому были пришвартованы белые и розовые лимузины. Парад невест, женихов и их гостей сорил лепестками и шампанским.
Перед нами остановилось свадебное авто, дверь открылась, задуло дешёвой музыкой, её смывало то и дело ливнями смеха. Из машины выскочила невеста, которую искусные модельеры предварительно макнули в пятно кружевного белого озера. Она перебежала дорогу, свадебное платье за ней. Невеста остановилась в трёх метрах от нас, устремив свои печальные глаза в воду, на дворцовый переворот.
– Женитьба – это настоящий экстрим: молодые рискуют, гости пьют шампанское, – прокомментировал я торжество.
– Счастье есть! – сделала фуэте Алиса.
– Оно словно неукротимое редкое животное может исчезнуть в любую минуту, так как не размножается в неволе, сколько шампанским не ублажай, – выпендрился я.
Алиса рассмеялась.
– Что смешного?
– Вспомнила одну историю. Правда, это чёрный юмор.
– Чёрный юмор как чёрная музыка, он циничен, но правдив. Рассказывай.
– Не так давно мой двоюродный брат женился. Ну, свадьбу устроил размашистую, деньги со своей невестой взяли на это дело в кредит. Через год развелись, а кредит до сих пор выплачивают вместе.
– Женщину невозможно взять в кредит, – вспомнил я цитату Томаса.
Невеста будто слышала нас. Фата бросала тень задумчивости на красивое лицо невесты: «Ответить человеку согласием очень просто, но если это касается твоей личной свободы, то коротенькое слово “Да” может перевернуть всю твою жизнь с ног на голову, незаметно поменяв местами две эти буквы». Невеста поделилась одной розой из её букетика с Невой и поспешила обратно на церемонию, в семью, в быт, бог знает куда.
«Горько! Горько!» – понеслось нам вслед, когда мы минули дворец.
Как по команде я посмотрел на Алису, она на меня. Мы стояли в самом центре Земли, за рамками приличия, на краю весны. И если тела наши ещё могли держаться друг за друга, то желания давно уже упали и стали настолько низкими, что пешеходы, проходя мимо, оставляли завистливые взгляды на двух влюблённых психотиках, целующихся на мосту.
Нас не спасло ни время дня, ни улиц гул, ни вооружённые локтями, взглядами скупые люди. Двое на ровном месте канули на розовое дно колодца, есть такого рода пропасти. Мы ушли, исчезли, утонули во влаге внутреннего мира друг друга, одни завидовали вслух, другие молча, видно, тоже не против были испытать провалы в поцелуи.
* * *
– Что ты не спишь? – проснулась она от его поцелуев.
– Соскучился.
Ей скучать не хотелось.
– Я так хочу спать. Завтра кошмарный день. Мне нужно выспаться.
– Спи, конечно.
– Как я могу спать, когда ты меня будишь постоянно, берёшь меня за грудь.
– Я тебя не трогаю. Спи, – убрал я руки и отодвинулся от жены.
На часах четыре утра. Спать не хотелось. Чтобы как-то отвлечь себя от тяжёлых мыслей, я пошёл на кухню, набрал в чайник воды и поставил на огонь. Затем открыл шкаф, достал гречку и рассыпал на столе, будто намереваясь собрать из этой коричневой кучки мандалу, начал тщательно выбирать мусор. Покончив с этим, нарисовал греческий круг, сам того не осознавая, расчертил его на лабиринт, в который я попал. Когда мне надоело плутать по нему пальцем, я сделал из него греческую богиню без рук, но с пышными формами и стройной талией. Она успокаивала меня, особенно по утрам. А этим мне не светило ничего, даже солнце отказалось. Унылым облаком завалило проход неба. Я бросил окно, взял пачку сигарет и достал одну. Опёрся задницей на край стола и закурил, мне не нравилось, когда курили в помещении, особенно в котором я ел, но себе я мог иногда сделать поблажку. Та, не долго думая, окутала голову туманом и запустила в моём компьютере сложный мыслительный процесс, тот, в свою очередь, не выдержав нагрузки, задымился. На самом деле мой органический компьютер ни о чём не думал или, точнее сказать, не хотел ни о чём думать. Он вообще ничего не хотел. Он знал, что сейчас в него зальют чашку кофе и, возможно, тогда реакция сдвинет мысли в нужном направлении, те будут отмечать на карте памяти, ставить флажками пункты назначения. Одна за другой полетят они по извилистому коллайдеру. А ты только успевай отбрасывать негативные, устаревшие и больные. Если тебе это удаётся, то счастья не миновать.
Когда дыма стало слишком, я снова обратился к окну. Что мне сулило отрытое окно? Сквозняк, проветривание, насморк, крики улиц, запуск сигареты, связь с природой, глоток свободы. Я действовал по сценарию и даже шмыгнул носом.
Взял в руки телефон и залез в Интернет. Её письма отвлекали меня, они выдирали меня из рутины семьи, работы, быта. Особенно они были хороши в тот момент, когда не хотелось никого видеть, никого слышать. Эта бесконечная цепочка цинизма, звено в звено обвязывало тот самый дуб, который сейчас рос на кухне в одиночестве, ни рябинки тебе, ни даже учёного кота.
«…Жизнь для женщины должна быть танцем, в котором её ведёт партнёр. Я знаю, здесь ты саркастично улыбнёшься: “Смотря куда”. Он должен видеть “куда”, он должен чувствовать “когда”, ей достаточно только знать “зачем”. Я была пустым сосудом до этой ночи, а после ты меня наполнил. Только не вздумай пошлить на эту тему, ты наполнил меня собою. Ты попался, ты теперь в моём внутреннем мире».
Прочтя такое, пальцы мои невольно начали танцевать в ответ:
«Я знаю, сейчас ты открыла меня на какой-то странице, читаешь. Нет, не с начала, а где-то посередине, где прошла добрая половина жизни, половина всех женщин. Ревностью к прошлому тебя грызёт эта полночь, своим перезвоном, когда хочется спать. Ты спросишь: “Хотелось ли мне спать с ними со всеми?”
– “Не знаю, но так получилось”. Перелистни страницу, там должно уже быть про тебя написано. Жёлтым по синему, солнцем по небу, ты и есть та единственная, которой закончится книга».
Утро, заправляем в штаны всю нашу любовь, пьём кофе, уже мысленно надевая обувь, уже мысленно кто-то наступает нам на неё в метро и мы отвечаем тем же случайным прохожим. Кто-то прошёлся по нам, будто ходил всю ночь. Марина наводила марафет на своём лице у зеркала, вглядываясь внимательно в свои глаза и прилегающие районы, если не сказать зоны стихийного бедствия. Утро измеряется опозданиями, в утренние часы мы мчимся куда-то сломя голову на циферблат, на себя не похожие совершенно, словно не мы это вовсе, а те, что должны сегодня беспробудно работать, до самого вечера, чтобы вновь обрести себя, чтобы вечером, стать немного добрее, вытирая с туфлей осеннюю пыль приятных воспоминаний.
Правая рука Максима сжимала телефон. Марина аккуратно вытащила трубку, посмотрела на экран и отдала её подоконнику. Потом вышла из дома, оставив мужа, спящего в постели в одежде.
* * *
– Вы замужем? – спросила соседка.
– Нет.
– Вы никогда не были замужем?
– Нет.
– А я-то думаю, откуда такое счастливое, не тронутое бытом лицо.
– Шутка, была, конечно, но уже давно. Я почему-то на автомате ответила «нет». – Марина знала, почему она соврала, она до сих пор не могла поверить в то, что разведена. И чем больше она хотела стереть этот статус со страницы своей жизни, тем сильнее он проявлялся. Поезд уносил всё дальше. Из всех впечатлений за окном самым глубоким было то, что дорога эта железная бесконечна. Как и бесконечен пейзаж за стеклом, забор, рисунки которого утоляли голод души. «Почему бы так же не выкрасить стены тоннелей метро? Было бы одно удовольствие ездить на работу, возвращаться – другое».
– Ты любила его? – Часто Тома переходила на «ты», она никак не могла определиться какая форма обращения быстрее поможет скинуть форму отчуждённости или хотя бы расстегнуть её, чтобы сделать первую менее формальной. Она всё время думала о бутылочке выдержанного коньяка, который уже два дня выдерживался у неё в сумочки.
– Я? Иногда мне кажется, я до сих пор ещё люблю!
– Зачем же было уходить?
– В остальное время он меня бесил, – вспомнила Марина своего мужа, долговязого, долгорукого, его умудрённое бизнесом лицо, с морщинами чувства юмора. Она даже увидела, каким долгим стало бы и его лицо, услышав этот глагол. Нет, конечно, не мог он её бесить, скорее, она его.
– Как же вы жили вместе?
– Так и жили, – вытянула за нить из стакана мокрый пакетик чая Марина и начала выдавливать из него о стекло ложкой последнюю кровь. Это было скорее нервное, чем необходимое.
– Мне кажется, я понимаю, вы сталкивались на выходе коротким замыканием счастья.
– Ага, счастья прямо полные штаны, – нахмурилась Марина. Ей на секунду не понравилось, что залезли в её личную жизнь, пусть даже и прошлую. Вроде как кто-то рылся в гардеробе и примерял на себя её платья и не только.
– А почему расстались? – «Ей тоже не мешало бы выпить», решила Тома.
– Скучно ему стало, – глотнула Марина, добытого из пакетика чифира. Поморщилась и отодвинула от себя стекло.
– И он столкнулся с другой, – улыбнулась Тома, потянулась за сумкой и достала оттуда бутылочку. – Нельзя заставлять своего мужчину долго скучать, это опасно, – представила она Марине коньяк, повернув его лицом: – Будешь? Люблю дагестанский, он как настоящий джигит, всю ночь признаётся в любви, что башню сносит, а утром никаких последствий, его и след простыл и голова не болит.
– Нет, я крепкое не пью, – не знала Марина, как ей реагировать на предложение. – Чем опасно? – решила продолжить диалог она, держа в голове тот же самый вопрос: «Опасен ли алкоголь для шизофреников».
– Он обязательно начнёт искать себе для этого компанию, – откупорила бутылочку Тома и налила того же цвета немного в стакан из-под чая.
– Твой тоже нашёл?
– Ну, как тебе сказать. Была любовь, мы слизывали её жадно и беспощадно, как мороженое с палочки, она же, сладкая и очаровательная, исчезала, пока совсем не растаяла, потом только палочку в урну два раза в неделю, а то и в месяц. Вот и вся любовь.
– Прямо в точку, в точку G, – удивилась прозорливости соседки Марина и воспользовалась любимой фразой своей подруги по работе. Сама она, Марина, конечно, никогда бы не смогла это объяснить так точно. Дура и есть дура. Ну и что, какая есть.
– Мы не одиноки. Бабское всегда можно обобщить, в отличие от мужского, то уникально, – засмеялась Тома, потом подняла стакан и опрокинула коньяк в себя.
– Ага, как точно ты про них. А вы из тех, кто всех видит насквозь, наверное. По одному взгляду.
– По запаху.
– Да? И как узнать своего мужчину?
– От него будет нести твоими мечтами, – посмотрела Тома на Марину подобревшими глазами.
Марина пыталась вспомнить, несло ли мечтами от мужа, когда она его увидела впервые. На память кроме сладко-кислого запаха палой листвы ничего не приходило.
– Что вы замолчали? Пытаетесь вспомнить запах того времени?
– Ага.
– Ну, и как?
– Пахло листопадом.
– Я бы сказала, муравьиной кислотой. Знаете, лес в сентябре пахнет ею, аж нос щиплет.
– Вам виднее, – почесала бессознательно нос Марина, будто его укусил муравей.
– Ну всё же удовольствия какие-то в жизни совместной были? Не всё же одна кислота?
– Скорее да, чем нет.
– Сейчас их почти нет, ты хочешь сказать?
– А что, заметно?
Тома шмыгнула носом:
– Я это чувствую по твоим духам.
– А что с духами не так? – встрепенулась Марина.
– Сладковаты. Стремление к сладостям всегда говорило о нехватке любви. Да, удовольствия стали дороже, – рассуждала вслух Тома. – Поэтому мы их растягиваем, словно они резиновые. – Она махнула налитые себе пятьдесят коньяка и закусила печенькой. – Мир изменился, я знаю, – скромничал в парфюмере ангел. – Сейчас заниматься любовью без презерватива – всё равно, что без любви.
– А я привыкла уже без любви, в смысле ты права, мне не с кем.
– Это дурная привычка. Женщина должна трахаться, непременно и лучше даже сразу пока есть влюблённость, не дожидаясь большой любви. Её ведь может и не быть.
Марина отвлеклась от губ соседки и вспомнила своего ночного незваного гостя. «Могла ли я рискнуть? Могла, пожалуй, но не рискнула, что-то её остановило. Интуиция? Порядочность? Отсутствие навыков? Не хватило легкомысленности. А где их было взять – лёгкие мысли, если голова забита сплошь тяжёлыми».
– Женщине это необходимо чтобы не постареть раньше времени. А вообще, чисто профессионально признаюсь вам: женщину делает аромат, именно аромат. Только он может вознести её так, чтобы мужчине хотелось носить на руках. Они сами об этом не всё знают.
– Ты про духи? – уже начала комплексовать по поводу своих Марина.
– Я про рот. Именно он – источник поцелуев. Если там всё в порядке со вкусом, то и с поцелуями проблем не будет.
«Может в этом причина? Вроде я почистила зубы», – снова вспомнила она своего попутчика, и ей срочно захотелось дыхнуть себе в ладонь, чтобы ощутить свой запах, но Марина сдержалась и только улыбнулась.
– Гормональная диета – самая опасная для женщины, – продолжала жевать печенье Тома. Она ела его осторожно, как кошка, сначала принюхиваясь потом разламывая на две половинки, между которыми лежал крем, и только слизав его, она принималась за мучной скелет.
– То есть у вас с этим всё в порядке?
– Ну, по-разному бывало. Жизнь возила меня такими троллейбусами, что врагу не пожелаю: там толпа, и все хотят вытянуть счастливый билет, и когда понимают, насколько безнадёжно это занятие, выходят на первой попавшейся остановке… Чёрт знает за кого. И любимой была, и любовницей.
– Есть разница?
– Чем дольше в любовницах, тем сильнее ощущение, что становлюсь проституткой одного клиента.
– Ну, ты скажешь.
– Я знаю. Проститутками не становятся, даже не рождаются, ими пользуются. Очень грустно быть пользой, только узнаешь об этом потом.
– А где ты его нашла? – спросила скорее по инерции, чем из интереса Марина.
– Для меня знакомиться не проблема, целоваться проблема, я же начинаю анализировать всю подноготную, всю поджелудочную, в силу своего профессионализма. Особенно женские духи, мне кажется у меня на них уже стойкая аллергия, да и на мужиков, от которых разит другими женщинами. От этого пахло мужеством. Началось всё с банального, как-то зашла после работы в кафе, а там он:
«– Кофе будете?
– Да.
– А шоколад?
– Откуда вы знаете про мои эрогенные зоны?
– Мне всё время подсказывают оттуда, – ткнул он пальцем в небо и снова уставился на меня.
– Что вы на меня так смотрите?
– Пытаюсь разглядеть жену».
Ты же знаешь, ночью легче знакомиться. Потому что в результате естественного отбора остаются, как правило, люди, которые точно знают чего хотят. А те, что не знают спешат на последнюю электричку метро. Они бегут прочь от приключений, и их можно понять, завтра вставать на чёртову работу и надо выспаться, а не переспать. В общем, мы влипли друг в друга. Он без ума от меня, я без ума от него, – налила себе ещё немного Тома. – Кинули мозги на полку и любили друг друга так, что рыдали и кровати, и пол, и соседи.
– Какое расточительство, – перебила её улыбкой Марина.
– Да, мне пришлось выкинуть всю старую мебель, чтобы пригласить его пожить в моей голове. На тот момент у меня в голове была сплошная альтернатива: второе высшее или второй раз замуж? Хотя я-то понимала, что кофе – это не тот напиток, после которого можно рискнуть будущим. Знаете аксиому кофе: что с него начинается, то им и заканчивается.
Марина снова выпала из беседы: «Воскресенье для неё всегда было слишком мало, чтобы понять его умом. Это последняя черта, за которой тебя ждут свои будни с чужими тараканами в голове. Но сегодня они решили захватить и воскресенье. Вот, а хотела просто спокойно почитать и выспаться».
– У тебя бывает такое, что какой-то мотивчик как засядет, так и гоняешь его в голове целый день, – продолжала полоскать своё бельё Тома. – Так вот у меня там бывший. Гоню его, а он всё приходит. А у тебя что с бывшими?
– Что-что, звонят.
– Вот и мне звонят. Я всегда их волновала и буду волновать, как море любви, в которое им больше никогда не окунуться. Но с этим другое дело, я чувствовала себя с ним женщиной… Уходит такой мужик и всё, ни чувств, ни женственности. Одна тупая хандра по всему горизонту. – Глаза Томы заблестели, словно бриллианты при виде света. – Иногда, гуляя, мы брались за руки, – ушла Тома дальше в свои воспоминания, – будто боялись, что кто-то сможет разбить нашу чашу любви. Осколков кругом бродило полно. Не только осколков, но и огрызков, и объедков некогда большой любви, это было видно по их грустным как осеннее небо глазам. Иногда я писала ему письма, нет, не на бумаге, в своей голове, лягу на диван и пишу, длинные проникновенные, ставлю, как положено, точку в конце, потом… комкаю и в корзину. Чёрт, не могу, не хочу ставить точку. Хочу продолжения.
Марина не верила в разговоры по душам с незнакомыми людьми. Но как бы она ни пыталась от них отгородиться, ей очень важно было чужое мнение. Она понимала, что все так или иначе от него зависят, в особенности те, кто этот факт отрицает. Так они и боролись где-то в глубине сознания, своё и чужое, демонстрируя, что если чужое мнение – это отражение того, что ты существуешь, то своё – того, что ты живёшь.
– А ты всё больше молчишь, – ощутила холодок равнодушия к её россказням Тома.
– Не обращай внимание. Одиночество – это моя среда. Я там как рыба в воде. Хочу-молчу, не хочу – тоже молчу. Как мне бороться с одиночеством, я не знаю.
– От настоящего одиночества у женщины только два средства: либо выйти замуж, либо развестись.
– Это уже было, не хочу повторяться.
– Я тоже, бывает, лежу в одиночестве думаю: «Мужика бы». А потом сама себе: «Да ты вспомни своего героя последнего, а оно тебе надо?»
– У тебя вино есть?
– Хочешь выпить?
– Нет, хочу поговорить.
* * *
Инь: Как давно мы не гуляли вместе в парке.
Янь: Что даже листья опали.
Инь: Как давно мы не ходили в кино.
Янь: Что даже оно стало цветным.
Инь: Как давно ты не делал мне массаж.
Янь: Что у меня эрогенные зоны стали зонами.
Инь: Как давно ты меня не целовал.
Янь: Что губы целуют друг друга.
Инь: Как давно ты меня не любил.
Янь: Что я даже не знаю, что такое разлюбить.
Инь: Как часто мы ссоримся.
Янь: Что без этого уже скучно.
Инь: Как часто мы молчим.
Янь: Потому что и так понимаем.
Инь: Как часто идёт дождь.
Янь: Что даже глаза не сохнут.
Инь: Как часто ты приходишь.
Янь: Что даже я сплю.
Инь: Как часто ты уходишь.
Янь: Что даже я ушла.
Инь: Куда?
Янь: В мартини. Кстати, что это за дрянь в моём бокале?
Инь: Мои губы.
Янь: Сколько мне их ещё пить?
Инь: Всю жизнь.
Янь: Что это за дрянь в моих мозгах?
Инь: Женщина.
Янь: Сколько мне её ещё носить?
Инь: Эпоху.
Янь: Что за дрянь в моих инстинктах?
Инь: Похоть?
Янь: Сколько мне тебя ещё хотеть?
Инь: До смерти.
Янь: То безумие или корысть?
Инь: Банально – повод.
Янь: Значит, подсознание.
Инь: Подсознание в итоге безупречно.
Янь: Да, у моего сознания был риск без чувств засохнуть, если бы не ты.
* * *
На часах понедельник, и это немного тревожило, силу воли натягивая вместе с колготками, Алиса была уверена, что ничем не обязана прекрасному этому миру, разве что выйти из дома вовремя. Она посмотрела на мужа как на сожителя или на сожителя как на мужа: любимого, спящего, сильного. Хотела поцеловать, но остановилась, всем поцелуям сказала – некогда, потом подошла к зеркалу, сделала контрольный выстрел помадой, её губы налились кровью, молча призналась себе, что хочется быть раскованной, молодой, влюблённой, но на часах понедельник, надо брать себя в руки и выглядеть строже.
Мне не встать. Понедельник наступил… прямо на меня. Понедельник был из тех, кого не интересовало моё прошлое, чем я занималась все выходные и с кем. В понедельник я как никогда жду вечера. Когда домофон сообщает мне, что ты пришёл, я лечу к зеркалу, убираю лёгкими пальцами тени усталости, отпираю дверь и жду, считая этажи надвигающегося на меня лифта, который поднимает вместе с тобой моё настроение на самый верхний этаж, – сделала она очередную запись и поставила число.
Потом перелистнула пару страниц, пару-тройку лет назад.
Если лето для Алисы показалось коротким отрезком от станции А до пункта В, потому что его звали Владимир, то зима оказалась длинной диагональю от А до Я, так как пункт В внезапно исчез с её пути и стоило большого труда вернуться к себе. Мужчины, которые приглашали её на свидания, были странные, кто-то вёл трезвый образ жизни, кто-то торопился нажраться. И те, и другие не вызывали не только доверия, но даже такси, и ей приходилось ехать домой на метро.
«Бред, подростковый бред», – подумала она про себя. Володей был их преподаватель физкультуры на первом курсе, который вряд ли её помнил. Глаза Алисы побежали дальше на другую страницу.
Она не верила в воскресные свидания, но это подмывало её чувства только одним: вдруг не надо уже будет идти на работу в понедельник, и вообще не придётся больше работать.
Вторник, как второй мужчина: появляется для того, чтобы быстрее забыть понедельник. Вторник отдавал понедельником. Любви в нём было мало, сплошная дружба. Курить я бросила, кофе в меня уже не лез, обсуждать очевидное надоело, в общем, дружить сегодня не хотелось.
Странной пустотой отдавал этот день, было даже ощущение, что это понедельник. Пригляделась, нет, среда. Среда моего обитания.
Четверг-рутина. Проснулась сегодня. Посмотрела в окно, а выходить не хочется.
«Интересно это я про погоду или про жизнь?»
Суббота – это тёплый халат, в который можно завернуться в конце недели и скинуть для воскресения чувств.
В воскресенье проснулась поздно, голова была тяжёлой, а во рту неприятный вкус понедельника.
* * *
Понедельник. Марина тщетно пыталась собрать себя из разрознённых деталей сна, однако ничего путного из этого не вышло, они так и остались лежать запчастями в памяти. Этот наступивший понедельник был выходным и от этого ещё более странным, потому что идти было некуда. С утра так необходимо найти собственное «я». Процесс его самоидентификации шёл медленно. Я встала и прошла через платье в ванную, потом на кухню, чтобы окунуться в кофе. Жизнь как ребус.
Марина понимала, что это происходит отчасти оттого, что теперь полностью принадлежит сама себе, и некому нести за неё, что ответственность за саму себя теперь легла на её плечи. Теперь она знала точный ответ: ответственность – это когда мужчина может ответить на все женские вопросы, чтобы той было приятно на него положиться. Ей было неприятно.
Сначала одно только прикосновение того, что он нежился с другой, повергает в уныние, но это только цветочки, потом ты начинаешь понимать, что ею, другой, засраны все его мозги. Она не знала, что делать, как себя теперь вести и главное – куда. Хотя доказательств по-прежнему не было, одни только улики, осадки и отсутствие секса.
Сижу на кухне, делать нечего, есть не хочется, собираю пальцем крошки со стола, в одну небольшую кучку, потом ставлю чайник, открываю буфет, который радуется мне сверкающей фарфоровой улыбкой. Я достаю чашку, ставлю её на стол и обращаюсь к окну. Там осень. Деревья голы – верный признак идти за зимними сапогами. Листьев почти нет, все они в моей ладони. Чайник закипает, я выключаю его машинально, высыпаю чай из ладони в фарфор, завариваю саму осень, наливая в чашку и пью. Снова погружаясь в ближайшее будущее, открываю морозилку, отчётливо ощущаю, что скоро зима, достаю оттуда холодную курицу и бросаю в раковину, чтобы разморозилась. «Хватит хандрить, курица!» – говорю себе вслух. Весна не за горами, а там и лето. Натру её хреном, и в духовку.
