Роберт Нозик
Анархия, государство и утопия

Полная версия

Часть I. Теория естественного состояния, или Как вернуться к государству, даже не стремясь к этому

Глава 1. Зачем нужна теория естественного состояния?

Если бы государства не существовало, была бы необходимость в том, чтобы его изобрести? Была бы в нем нужда и следовало бы его изобретать? Такие вопросы встают перед политической философией и перед теорией, объясняющей политические явления, и ответ на них дает исследование «естественного состояния» (если использовать терминологию традиционной политической теории). Обращение к этой архаической идее могло бы быть оправдано тем, что возникающая в результате теория окажется плодотворной, интересной и даст основания для далеко идущих выводов. Данная глава предназначена для менее доверчивых читателей, которым заранее нужны некоторые обоснования, и в ней обсуждаются причины того, почему так важно рассмотреть теорию естественного состояния и почему можно ожидать, что она будет плодотворной. Эти причины по необходимости довольно абстрактны и метатеоретичны. Лучшее же обоснование – это сам результат, т. е. построенная теория.

Политическая философия

Фундаментальный вопрос политической философии, который предшествует обсуждению того, как должно быть устроено государство, – это вопрос о том, нужно ли вообще какое бы то ни было государство. Почему бы не жить в состоянии анархии? Поскольку теория анархии, если она обоснованна, отменяет сам предмет политической философии, уместно приступать к разработке последней с анализа ее главной теоретической альтернативы. Те, для кого доктрина анархизма не лишена привлекательности, решат, что, возможно, на этом политическая философия и заканчивается. Другие будут нетерпеливо ждать, что же будет дальше. Однако, как мы увидим, и «архисты», и анархисты, те, кто осмотрительно продвигается из исходной точки, и те, кто неохотно доказывает ее несостоятельность, могут согласиться с тем, что начало изложения политической философии с теории естественного состояния имеет объяснительную цель. (Такая цель отсутствует, например, когда изложение эпистемологии начинается с попытки доказать несостоятельность скептицизма.)

Какую анархическую ситуацию нам следует подвергнуть исследованию, чтобы ответить на вопрос: почему не анархия? Возможно, ту, которая имела бы место, если бы прекратила существование реально наблюдаемая политическая ситуация и на ее месте не возникло бы какой-либо другой мыслимой политической ситуации. Но не говоря уж о ничем не оправданном допущении, что при этом все и везде окажутся в одной и той же безгосударственной «лодке», и о невероятной сложности задачи вывода из сделанного контрфактуального предположения характеристики конкретной ситуации, эта ситуация не будет представлять существенного теоретического интереса. Разумеется, если бы безгосударственная ситуация оказалась достаточно ужасной, было бы достаточно оснований воздержаться от демонтажа или разрушения конкретного государства ради замены его безгосударственной системой.

Более перспективно было бы сосредоточиться на фундаментальном абстрактном описании, которое охватит все представляющие интерес ситуации, включая «то, где бы мы были теперь, если бы…». Если это описание окажется достаточно мрачным, тогда государство стало бы предпочтительной альтернативой, воспринимаемой с такой же радостью, как и поход к дантисту. Но такие кошмарные картины редко бывают убедительными, и не только в силу своей непривлекательности. Психология и социология – слишком неточные дисциплины, чтобы позволять столь пессимистические обобщения относительно всех людей и всех обществ, особенно когда рассуждение основывается на том, чтобы не делать столь же пессимистических предположений о том, как функционирует государство. Люди конечно же кое-что знают о том, как функционируют реальные государства и их оценки могут быть различными. Учитывая чрезвычайную важность выбора между государством и анархией, из осторожности можно было бы использовать «минимаксный» критерий и сосредоточиться на пессимистической оценке безгосударственного состояния: государство сопоставлялось бы с наиболее пессимистическим описанием гоббсовского естественного состояния. Но при использовании минимаксного критерия гоббсовскую ситуацию пришлось бы сравнивать с наиболее пессимистическим вариантом описания государства, включая описания государств, возможных в будущем. Без сомнения, при таком сопоставлении выиграет наихудшее возможное естественное состояние. Те, кто рассматривает государство как мерзость, сочтут критерий минимакса не слишком привлекательным, тем более что всегда есть возможность вернуться к государству, если это покажется желательным. В то же время «максимаксный» критерий будет исходить из самых оптимистических предположений о том, как все будет происходить, – если угодно, как у Годвина. Но опрометчивый оптимизм также неубедителен. На самом деле, ни один из предлагавшихся критериев выбора в условиях неопределенности здесь не убедителен, равно как и максимизация ожидаемой полезности в условиях столь неопределенных вероятностей.

Более уместным, особенно при принятии решения о том, каких целей нужно стараться достичь, было бы сосредоточиться на безгосударственной ситуации, в которой люди в целом соблюдают моральные ограничения и ведут себя так, как должно. В этом предположении нет чрезмерного оптимизма – не предполагается, что все люди действуют именно так, как следует. Однако такое естественное состояние – лучший вариант анархии, на который можно рассчитывать. Поэтому исследование ее природы и недостатков имеет ключевое значение для выбора между государством и анархией. Если бы удалось показать, что государство превосходит даже эту, самую благоприятную, ситуацию анархии, лучшую из тех, на какие можно реалистично надеяться, или что оно возникнет в результате процесса, не включающего морально неприемлемых шагов, или что, возникнув, оно явит собой улучшение, то это будет основанием для существования государства; это будет оправданием государства^[3].

Такое исследование поставит вопрос о том, являются ли морально допустимыми все те действия, которые люди должны совершить, чтобы основать государство и обеспечить его функционирование. Некоторые анархисты заявили, что мало того, что нам было бы лучше без государства, но что любое государство нарушает моральные права людей, в силу чего оно аморально по самой своей сути. Наша отправная точка, таким образом, хотя и не является политической, но по замыслу вовсе не чужда морали. Моральная философия образует основание и определяет границы для политической философии. Что позволено или не позволено одним людям по отношению к другим, ограничивает то, что им позволено делать через аппарат государства или для создания такого аппарата. Моральные запреты, которые позволительно навязывать силой, являются источником легитимности всякого фундаментального права государства на применение насилия. (Фундаментальное право на применение насилия – это право, не опирающееся на какое-либо согласие того лица, к которому применяется это насилие.) Отсюда возникает первичная сфера государственной активности, возможно, единственно легитимная сфера. Более того, в той мере, в какой моральная философия неоднозначна и ведет к расхождениям в моральных оценках, она создает проблемы, которые предположительно могут быть должным образом решены в сфере политики.

Объясняющая политическая теория

Помимо своей важности для политической философии, исследование естественного состояния служит целям объяснения. Возможны следующие способы понимания сферы политики: (1) полное объяснение в неполитических терминах; (2) рассмотрение ее как возникающей из неполитических отношений, но не сводимой к ним, как форму организации неполитических факторов, поддающуюся пониманию только в терминах новых политических принципов; (3) рассмотрение ее как автономной сферы. Поскольку только первый подход обещает полное понимание всей сферы политики^[4], он оказывается наиболее привлекательной теоретической альтернативой, от которой можно отказаться, лишь убедившись в ее нереализуемости. Назовем этот самый желательный и самый окончательный вид объяснения фундаментальным объяснением сферы [политики].

Чтобы фундаментально объяснить политическое через неполитическое, можно начать либо с неполитической ситуации и показать, как и почему из нее впоследствии возникает политическая, либо с политической ситуации, описанной неполитически, и вывести ее политические черты из неполитического описания. Во втором случае процедура вывода либо идентифицирует политические черты с чертами, имеющими неполитическое описание, либо использует научные законы, чтобы связать разные черты между собой. За исключением, пожалуй, последнего способа, свет, проливаемый объяснением, будет в значительной степени зависеть от яркости отправной точки самой по себе (будь это ситуация или описание) и от расстояния, действительного или видимого, от отправной точки до ее политических результатов. Чем более фундаментальна исходная точка (чем больше она выявляет основные, важные и необходимые черты человеческой ситуации) и чем дальше она отстоит (или кажется, что отстоит) от результата (чем менее политической или связанной с государством она выглядит), тем лучше. Понимание не возрастет, если прийти к государству из произвольной или малозначительной исходной точки, явно смежной с ним изначально. А вот открытие того, что политические черты и отношения оказались сводимы к очевидно отличающимся от них неполитическим или идентичны им, было бы замечательным результатом. Если эти черты окажутся фундаментальными, сфера политики получит глубокое и прочное обоснование. Мы настолько далеки от подобного выдающегося теоретического достижения, что хотя бы из благоразумия нам следует избрать другой вариант, а именно показать, как политическая ситуация могла бы возникнуть из неполитической; т. е. имеет смысл начать изложение фундаментального объяснения с того, что в политической философии известно как теория естественного состояния.

Теория естественного состояния, которая начинает с фундаментального общего описания морально допустимых и недопустимых действий и с указания глубоко обоснованных причин того, почему в любом обществе некоторые люди будут нарушать эти моральные ограничения, а затем переходит к описанию того, как из этого естественного состояния возникает государство, послужит целям объяснения, даже если в действительности никакое государство таким образом не возникло. Идею возможного объяснения, которое интуитивно (и приблизительно) есть то, что было бы верным объяснением при условии, что все в нем упоминаемое было бы истинным и работающим, рассмотрел Гемпель^[5]. Будем говорить, что возможное объяснение является дефектным по закону (law-defective), если оно содержит ложное утверждение, имеющее форму закона, и является дефектным по факту (fact-defective), если в нем наличествует ложная фактическая посылка. Возможное объяснение, которое объясняет явление как результат процесса Р, будет дефектным (даже не будучи дефектным по закону и по факту), если явление было порождено неким процессом Q, а не Р, хотя и Р мог к нему привести. Если бы его не произвел процесс Q, тогда это сделал бы Р^[6]. Назовем возможное объяснение, которое в действительности не объясняет явление именно по той причине, дефектным по процессу (process-defective).

Фундаментальное возможное объяснение (которое, будь оно действительным объяснением, охватывало бы всю рассматриваемую сферу) проясняет и помогает понять многое, даже не являясь верным объяснением. Возможность увидеть то, как в принципе можно было бы фундаментально объяснить всю сферу, серьезно увеличивает наше понимание этой сферы^[7]. Трудно сказать что-то большее без анализа типовых случаев (более того, без анализа отдельных случаев), но здесь мы не можем этим заниматься. Дефектные по факту фундаментальные возможные объяснения, если их ложные исходные условия «могли быть верными», способны внести значительное прояснение, иногда большей ясности и в весьма значительной степени способствуют даже вопиюще ложные исходные условия. Дефектные по закону фундаментальные возможные объяснения могут прояснить природу конкретной сферы почти столь же хорошо, как правильные объяснения, особенно если в совокупности «законы» образуют интересную и целостную теорию. А дефектные по процессу фундаментальные возможные объяснения (не являющиеся дефектными ни по факту, ни по закону) почти идеально решают задачу объяснения. Если все это и может быть сказано о нефундаментальных объяснениях, то с куда меньшей определенностью.

Объяснения сферы политики, исходящие из теории естественного состояния, являются фундаментальными возможными объяснениями этой сферы и соединяют ясность с силой объяснения, даже если не являются истинными. Мы многое начинаем понимать, глядя на то, как могло возникнуть государство, даже если оно таким образом и не возникало. Даже если оно появилось иным путем, мы все равно многое узнаем, если установим, почему другим, а не этим. Мы увеличим наше понимание, попытавшись объяснить, почему некая часть реального мира, отклоняющаяся от модели естественного состояния, такова, какова она есть.

Поскольку анализ как политической философии, так и объясняющей политической теории сходится к локковскому естественному состоянию, мы с него и начнем. Точнее говоря, мы начнем с индивидов, живущих в условиях, достаточно близких к естественному состоянию Локка, так что многими различиями, которые в другом случае были бы важны, здесь можно пренебречь. Мы будем упоминать о них только в тех случаях, когда различия между нашей концепцией и концепцией Локка окажутся значимыми для политической философии, для нашего рассмотрения государства. Абсолютно точная формулировка нравственных предпосылок, в том числе точная формулировка теории морали и ее оснований, потребовала бы полномасштабного изложения, и ей следовало бы посвятить отдельное время (время всей жизни?). Эта задача имеет настолько ключевое значение, и ее нерешенность представляет собой настолько зияющий провал, что понимание того, что здесь мы следуем почтенной традиции Локка, который во второй книге «Двух трактатов о правлении» не предлагает ничего даже близко похожего на удовлетворительное объяснение статуса и основы естественного права, служит очень слабым утешением.

Глава 2. Естественное состояние

Индивиды в локковском естественном состоянии находятся «в состоянии полной свободы в отношении их действий и в отношении распоряжения своим имуществом и личностью в соответствии с тем, что они считают подходящим для себя в пределах ограничений, налагаемых естественным правом, не испрашивая разрешения у какого-либо другого лица и не завися от чьей-либо воли» (II, 4)^[8]. Ограничения, налагаемые естественным правом, требуют от людей следующего: «…ни один из них не должен наносить ущерб жизни, здоровью, свободе или собственности другого» (II, 6). Некоторые преступают эти границы, «посягают на права других и… наносят ущерб друг другу», и в ответ люди имеют право защищать себя и других от посягающих на их права (глава III). Пострадавшая сторона и ее представители имеют право получить от обидчика «столько, сколько требуется для возмещения нанесенного ущерба» (II, 10); «каждый обладает правом наказания нарушителей этого закона в такой степени, в какой это может воспрепятствовать его нарушению» (II, 7); каждый человек имеет право «воздать [преступнику] в такой степени, в какой это предписывают спокойный рассудок и совесть, чтобы это соответствовало его нарушению, а именно настолько, чтобы это служило воздаянием и острасткой» (II, 8).

«В естественном состоянии есть свои неудобства», говорит Локк, и «я легко допускаю, что гражданское правление является подходящим средством, избавляющим от неудобств естественного состояния» (II,13). Чтобы точно понять, от чего избавляет гражданское правление, категорически недостаточно просто повторить локковский перечень неудобств, свойственных естественному состоянию. Необходимо также учесть те меры, которые возможно предпринять против этих неудобств в рамках естественного состояния, чтобы избегать этих неудобств, снизить вероятность их возникновения или же делать их менее серьезными, когда они все-таки случаются. Только после того, как использованы все ресурсы естественного состояния, т. е. все добровольные меры и соглашения, которых могут достичь люди, действуя в пределах своих прав, и только после того, как мы оценим результат, можно будет понять, насколько значительны оставшиеся неудобства, от которых избавляет государство, и оценить, не является ли лекарство хуже болезни^[9].

В естественном состоянии общий, признанный всеми естественный закон не может учесть все непредвиденные обстоятельства (см. II, 159 и 160, где Локк делает это замечание применительно к законодательной власти, но сравните с противоположным суждением в II, 124), и люди, выступающие судьями в собственном деле, всегда разрешат все сомнения в свою пользу и будут считать, что они правы. Они будут слишком высоко оценивать причиненный им вред или ущерб и под влиянием страстей будут пытаться чрезмерно наказывать других и требовать у них избыточного возмещения (II, 13, 124, 125). Таким образом, частное и личное принуждение к соблюдению своих прав (в том числе нарушенных чрезмерным наказанием) приводит к междоусобицам, бесконечным актам возмездия и взыскания компенсации. И не существует надежного способа уладить такой конфликт, покончить с ним так, чтобы обе стороны были уверены, что он окончательно прекращен. Даже если одна сторона говорит, что отказывается от дальнейшего возмездия, другая может чувствовать себя в безопасности, только если она уверена, что первая не считает себя вправе получить возмещение или потребовать воздаяния и, следовательно, не попытается пересмотреть уговор при первом удобном случае. Любой способ, к которому может прибегнуть отдельно взятый индивид, чтобы необратимо связать себя обязательством прекратить конфликт, будет недостаточно убедителен для другой стороны; неявное соглашение о прекращении спора тоже будет нестабильным^[10]. Такого рода взаимное предчувствие дурных побуждений может возникнуть даже при наличии полной ясности по поводу прав и при согласии относительно фактической стороны дела; обмен ударами возмездия тем более вероятен в случае, когда нет полной ясности относительно прав или обстоятельств дела. Кроме того, в естественном состоянии отдельному человеку может не хватить сил для обеспечения своих прав; он может быть не в состоянии наказать нарушившего его права более сильного противника или истребовать у него возмещение (II, 123, 126).

Защитные ассоциации

Как же человек, находясь в естественном состоянии, может решать упомянутые проблемы? Начнем с последней. В естественном состоянии индивид вправе самостоятельно обеспечивать охрану своих прав, защищать себя, взыскивать возмещение и наказывать (или, по крайней мере, сделать для этого все возможное). Для защиты его прав, по его просьбе, к нему могут присоединиться другие люди^[11]. Они могут присоединиться к нему для отражения нападения или преследования агрессора, потому что они руководствуются чувством общественного долга, или потому что они его друзья, или потому что он помогал им в прошлом, или потому что они хотят, чтобы он пришел им на помощь в будущем, или в обмен на что-то. Группы индивидов могут образовывать ассоциации в целях взаимной защиты: все члены будут откликаться на просьбу любого из них защитить или принудительно обеспечить его права. В единстве сила. Но у таких простых ассоциаций взаимной защиты возникают две трудности: (1) каждый всегда должен быть наготове выступить на защиту (а как решить, кто именно должен явиться на защиту, если услуги всех членов ассоциации в конкретном случае не требуются?); и (2) каждый член может призвать других членов на помощь, просто заявив, что его права нарушаются или были нарушены. Защитные ассоциации вряд ли захотят находиться в полном распоряжении своих сварливых или параноидных членов, не говоря уж о тех, кто может попытаться под предлогом самозащиты использовать ассоциацию для нарушения прав других. Неизбежны трудности и в том случае, когда возникнет конфликт между двумя членами одной ассоциации и каждый призовет союзников прийти ему на помощь.

Ассоциация взаимной защиты в случае конфликта между своими членами может попробовать следовать принципу невмешательства. Но подобная политика вызовет разлад внутри ассоциации и может привести к образованию групп, которые могут вступить в конфликт друг с другом и тем самым развалить ассоциацию. Такая политика подтолкнет потенциальных агрессоров присоединиться к как можно большему числу ассоциаций взаимной защиты, чтобы обрести иммунитет от защитных действий или возмездия, а этот фактор чрезвычайно усложнит процедуру принятия в ассоциацию новых членов, сделав ее весьма затратной из-за необходимости предварительно наводить подробные справки о каждом кандидате. Поэтому защитные ассоциации (почти все из тех, которые окажутся жизнеспособными и к которым будут присоединяться новые члены) не будут следовать принципу невмешательства; в случае конфликта между членами ассоциации по поводу нарушения прав они будут использовать ту или иную процедуру принятия решений. Можно представить себе множество произвольных процедур (например, вставать на сторону того, кто пожаловался первым), но большинство людей пожелают присоединиться к тем ассоциациям, которые будут следовать некоторой процедуре определения того, на чьей стороне правота. Когда член ассоциации окажется в конфликте с лицом, не состоящим в ассоциации, ассоциация также захочет тем или иным способом выяснить, кто прав, хотя бы для того, чтобы не ввязываться постоянно во все ссоры с участием своих членов независимо от их правоты и избежать сопутствующих этому издержек. Неудобство, связанное с тем, что каждый должен откликнуться на призыв о помощи независимо от того, чем он в этот момент занят, от его предпочтений и сравнительных преимуществ, может быть разрешено обычным способом, через механизм разделения труда и обмена. Некоторые люди будут наняты для выполнения функций охраны, а некоторые предприниматели займутся продажей услуг по защите. Для тех, кто нуждается в более обширной или усовершенствованной охране, будут предложены разные варианты защиты по соответствующим ценам^[12].

Индивид может заключить более ограниченные соглашения, не предусматривающие передачу частному охранному агентству всех функций расследования, ареста, судебного установления вины, наказания и получения возмещения. Помня об опасности быть судьей в собственном деле, он может поручить принятие решения о том, был ли ему причинен ущерб и насколько он велик, какой-либо иной нейтральной или менее вовлеченной стороне. Для того чтобы правосудие могло наглядным образом оказывать благотворное влияние на общество, эта сторона должна пользоваться уважением и восприниматься как незаинтересованная и непредвзятая. Таким образом, обе тяжущиеся стороны могут принять меры против пристрастности и даже остановить свой выбор на одном и том же человеке, который рассудил бы их, и договориться о том, что подчинятся его решению. (Возможна и договоренность о некоей процедуре, посредством которой сторона, недовольная решением, может подать апелляцию.) Но по очевидным причинам будет действовать устойчивая тенденция к тому, чтобы упомянутые выше функции исполнял один и тот же человек (или организация).

В настоящее время люди иногда переносят решение своих конфликтов за пределы государственной правовой системы – выбирают других судей или суды, например религиозные^[13]. Если все стороны тяжбы находят некоторые аспекты деятельности государства или его судебной системы настолько отталкивающими, что не желают иметь с ним дела, они могут договориться об арбитраже или судебном разбирательстве, осуществляемом вне государственного аппарата. Люди склонны забывать о том, что у них есть возможность действовать независимо от государства. (Аналогичным образом те, кто хочет патерналистского регулирования, забывают о том, что и в этом случае у них есть возможность самим определить, как именно будет ограничено их поведение, или самим назначить надзирающий за ними патерналистский орган. Вместо этого они принимают именно ту схему ограничений, которую сподобились принять законодатели. Можно ли представить себе человека, который в поиске мудрых и чутких людей, способных руководить им во имя его собственного блага, выбрал бы кого-нибудь из тех, кто составляет обе палаты Конгресса?) Несомненно, могли бы развиваться различные формы судебного рассмотрения, отличающиеся от пакета, предлагаемого государством. И люди обращаются к услугам государства не из-за того, что слишком велики издержки, связанные с развитием негосударственного правосудия и выбором соответствующих его форм. Нетрудно иметь большое число заранее сформированных пакетов [правовых услуг], из которых стороны могли бы выбирать. По-видимому, люди выбирают государственную судебную систему потому, что она гарантирует исполнение решения суда вопреки воле одной из сторон. Ибо государство не позволяет никому другому принуждать к исполнению решений альтернативной судебной системы. Поэтому всякий раз, когда стороны не могут договориться о порядке урегулирования конфликта или когда одна из сторон не верит, что другая подчинится решению посредничающей организации (когда другая сторона обязуется пожертвовать чем-то очень ценным для нее, какой силой можно принудить ее к выполнению этого обязательства в случае, если она не подчинится решению посредника?), стороны, желающие удовлетворить свои претензии, будут иметь единственный разрешенный государственной системой правосудия способ разрешить свой спор, а именно обратиться к этой самой государственной системе. Для людей, отвергающих данную государственную систему, это может оказаться трудным и мучительным выбором. (Если судебная система государства обеспечивает исполнение решений, принятых по некоторым третейским процедурам, то люди могут прийти к соглашению – предполагая, что они выполнят его условия, – без прямого контакта с тем, что они воспринимают как государственные учреждения или их должностных лиц. Но эта ситуация ничем не отличается от той, которая возникает в случае, если бы они подписали контракт, выполнение которого обеспечивается только государством.)

Будут ли охранные агентства требовать, чтобы их клиенты отказались от своего права на личное возмездие, если нарушитель не является клиентом агентства? Такое возмездие вполне может привести к ответным мерам со стороны другого агентства или человека, и охранному агентству не захочется быть втянутым в запутанное дело на этой поздней стадии, чтобы защитить клиента. Охранные агентства будут отказываться защищать клиента от встречных мер возмездия, за исключением случаев, когда они выдали клиенту предварительное разрешение на самостоятельное осуществление своего возмездия. (Хотя почему бы им просто не брать намного больше за дополнительные услуги по защите чересчур самостоятельных клиентов?) Охранному агентству даже не нужно требовать, чтобы в договоре с ним клиент отказался от своего права лично добиваться удовлетворения от других клиентов агентства. Агентству достаточно отказать клиенту С, который лично защищает свои права в отношениях с другими клиентами, в какой бы то ни было защите от ответных действий с их стороны. Это похоже на тот случай, когда С действует против того, кто не является клиентом. Дополнительный факт, что С действует против клиента агентства, означает, что агентство будет действовать против С так же, как и против любого не-клиента, который лично обеспечивает свои права в конфликте с любым из его клиентов (см. главу 5). Это сводит к минимуму личные инициативы по принуждению к соблюдению прав между клиентами агентства.