Роберт Шекли
Машина желаний
Эдгарсон именно так и думал! Вернее, принял как должное.
Разумом он понимал, что Фаулз прав. На других планетах шансы уравниваются постоянно. Но не на Порифе. Здесь все идет или в одну сторону, или в другую. Десять лет все идет к максимуму. А потом всего за год откатывается на прежний минимум. Ну да, все уравнивается. Но каким диким способом!
Фаулз вышел, но Эдгарсон даже не заметил этого. Где-то настойчиво звонил телефон.
– Да? – Эдгарсон взял параллельную трубку, некоторое время слушал, потом бросил. Его долг достиг нескольких миллиардов, сообщили ему, главным образом из-за маржинальных покупок. А на Порифе безответственных банкротов сажают в тюрьму.
– Что ж, – сказал Эдгарсон. – Наверное, я должен…
– Не двигайся, черт бы тебя побрал, – злобно проговорила Хетта, поднимаясь на ноги. Обеими руками она сжимала револьвер – древний, основанный на химической реакции. В цивилизованных мирах такие не используют уже много веков, однако его убойная сила от этого не стала меньше.
– О, как же я тебя ненавижу! – заявила Хетта со свойственной ей экзальтацией. – Я ненавижу всех, но ты самый худший. Не двигайся!
Эдгарсон прикинул вероятность благополучно выпрыгнуть в окно. К несчастью, под рукой не было книги, чтобы посмотреть точную цифру.
– Я выстрелю тебе в живот, – прошипела Хетта с улыбкой, от которой он похолодел. – Хочу наблюдать, как ты будешь умирать – медленно, мучительно…
Вот оно! Семипроцентная нестабильность Хетты вышла на первый план – точно так же, как и незначительные шансы ураганов, наводнений и землетрясений. Его жена превратилась в убийцу!
«Неудивительно, – подумал Эдгарсон, – что она так легко согласилась выйти замуж: вряд ли кто из местных решился бы на такой брак».
– Хватит дергаться, – сказала Хетта, прицеливаясь.
Эдгарсон вышиб окно и едва не оглох от выстрела. Он даже не остановился, чтобы посмотреть, не ранен ли он, и со всех ног припустил в космопорт. Он надеялся, что у побега есть хоть какая-то вероятность успеха.
– Ну что, космический заяц, – с ухмылкой произнес младший офицер. – Выметайся!
Он подтолкнул Эдгарсона вниз по трапу.
– Где я? – спросил Эдгарсон.
На Порифе он успел вбежать на борт корабля прежде, чем его схватила разгневанная толпа. Капитан согласился взять его до первой остановки, но не дальше.
– А какая разница? – спросил офицер.
– Если б вы подбросили меня до какого-нибудь цивилизованного места…
Люк с лязгом захлопнулся.
«Вот и все, – сказал себе Эдгарсон. – Конец пути, глухая стена. Еще одна провинциальная планета, с которой ни за что не выбраться. Уж лучше сразу покончить с собой».
– Привет, – раздался голос.
Эдгарсон поднял глаза. Прямо перед ним стоял зеленокожий туземец. На всех трех его руках были браслеты, которые выглядели как платиновые. Каждый браслет был инкрустирован крупными камнями. Камни блестели и переливались, словно бриллианты.
Зеленокожий катил тачку с землей. Тачка на вид была из чистого золота.
– Как дела, приятель? – Эдгарсон широко улыбнулся и шагнул навстречу туземцу.
Час битвы[8]
– Ну что, не сдвинулась? – спросил Эдвардсон, не оборачиваясь.
Он стоял у иллюминатора и смотрел на звезды.
– Нет, – отозвался Морс.
Битый час он не сводил глаз со стрелки детектора Аттисона. Трижды быстро моргнув, он снова уставился на прибор.
– Ни на миллиметр, – добавил Кассель из-за панели управления огнем.
Так оно и было. Черная тонкая стрелка замерла на нулевой отметке.
Ракетные пушки ждали своего часа, уставив черные жерла в черный космос. Детектор Аттисона гудел, и этот ровный гул действовал успокаивающе, напоминая, что устройство соединено с другими такими же и вместе они образуют гигантскую сеть вокруг Земли.
– Какого черта они ждут? – Эдвардсон по-прежнему глядел на звезды. – Почему не летят? Почему не нападают?
– Заткнись, – буркнул Морс.
Вид у него был встревоженный и усталый. Старый шрам на левом виске, память о лучевом ударе, издали казался нарисованным.
– Да заявились бы они уже, что ли. – Эдвардсон оторвался от иллюминатора и двинулся к своему креслу, пригибая голову из-за низкого потолка. – Что? А ты разве этого не хочешь?
Лицо у Эдвардсона было узкое и опасливое, как у мыши, но мыши хитрой, от которой кошкам лучше держаться подальше.
– Не хочешь? – повторил он.
И не дождался ответа. Товарищи были заняты делом – неотрывно глядели на шкалу детектора.
– Времени у них было достаточно, – сказал Эдвардсон, ни к кому не обращаясь.
Кассель облизнул губы, зевнул.
– Кто-нибудь хочет забить козла? – спросил он, тряся бородой.
Бороду он носил со студенческих времен и уверял, что может продержаться без воздуха почти четверть часа только за счет содержащегося в фолликулах волосков кислорода. Правда, Кассель ни разу не вышел в космос без шлема, чтобы доказать это.
Морс повернул голову, и Эдвардсон машинально уставился на стрелку. Все как всегда. Это стало их жизнью, вошло в подсознание. Они скорее друг другу глотки перережут, чем оставят прибор без наблюдения.
– Как думаете, скоро мы их увидим? – Карие мышиные глазки Эдвардсона прикипели к стрелке.
Ему никто не ответил. Два месяца в космосе – и темы для разговоров исчерпаны. Студенческие приключения Касселя и боевые победы Морса больше никого не интересуют. Даже собственные мысли и мечты вызывают смертную тоску, как и ожидание вторжения, которое может произойти в любую минуту.
– Лично меня интересует только одно, – с легкостью завел привычную шарманку Эдвардсон. – Как далеко дотягивается их сила?
Целыми днями они рассуждали о телепатических возможностях неприятеля, много раз клялись оставить эту тему, но неизменно возвращались к ней. Профессиональные солдаты, они не могли не думать о враге и его оружии. Только об этом и говорили.
– Ну, – тихо ответил Морс, – сеть наших детекторов контролирует систему далеко за орбитой Марса.
– Где мы и находимся, – сказал Кассель, не сводя глаз с прибора.
– Возможно, они даже не знают, что у нас сеть детекторов. – Эти слова Морс повторял уже тысячу раз.
– Да ладно! – ухмыльнулся Эдвардсон. – Они же телепаты. Наверняка просканировали мозг Эверсета.
– Эверсет не знал про детекторы. – Морс снова перевел взгляд на прибор. – Его захватили раньше, чем была развернута сеть.
– Ну и что? – сказал Эдвардсон. – Им достаточно было спросить: «Слушай, как бы ты поступил, если бы узнал, что раса телепатов хочет захватить Землю? Чем бы защитил свою планету?»
– Нелепое рассуждение, – возразил Кассель. – Возможно, Эверсет даже и не подумал бы о таком способе обороны.
– Но ведь он человек. И мыслит как человек. Все согласились с тем, что такая защита – самая надежная. И Эверсет согласился бы.
– Силлогизм, – проворчал Кассель. – Очень шаткий довод.
– Плохо, что его захватили в плен, – вздохнул Эдвардсон.
– Могло быть и хуже, – отозвался Морс. Взгляд у него был печальнее, чем всегда. – Что, если бы сцапали обоих?
– Скорее бы они заявились, – повторил Эдвардсон.
Ричард Эверсет и К. Р. Джонс совершали первый межзвездный перелет и в системе Веги обнаружили обитаемую планету. Дальше, как обычно, все решил жребий – монетка. И на планету в разведывательном скутере полетел Эверсет. Джонс оставался на корабле и поддерживал радиоконтакт.
Запись их разговора потом транслировали по всей Земле.
– Встретил туземцев, – передавал Эверсет. – Какие забавные! Опишу тебе их позже.
– Они пытаются как-то объясниться? – спросил Джонс, ведя корабль по снижающейся спирали.
– Нет! Постой… Черт возьми! Они телепаты! Представляешь?
– Чудненько. Продолжай.
– Слушай, Джонс, они мне не нравятся. Эти ребята задумали какую-то гадость. О господи!
– Что случилось? – Джонс поднял корабль чуть выше.
– Плохо дело. Эти гады одержимы властью. Они захватили все близлежащие звездные системы и сейчас собираются…
– Что?
– Нет, я не так их понял. – Голос Эверсета вдруг потеплел. – И совсем они не плохие.
Соображал Джонс быстро, к тому же отличался природной подозрительностью. Он поставил автопилот на максимальное ускорение, лег на пол и сказал:
– Рассказывай дальше.
– Спускайся сюда, – предложил Эверсет, нарушая все мыслимые регламенты. – Сам увидишь. Отличные ребята, никогда не встречал таких…
Здесь разговор прекратился, потому что Джонса вжало в пол ускорение в двадцать G – он хотел, чтобы корабль быстрее набрал скорость, необходимую для совершения С-прыжка.
Джонсу сломало три ребра, но он вернулся домой.
Итак, телепатическая раса начала войну. И как теперь быть Земле?
Информацию, которую доставил Джонс, тщательно проанализировали и сделали выводы. Самый очевидный из них был таков: телепаты без труда воздействуют на мозг человека. Они быстро внушили Эверсету что хотели и стерли все его подозрения. Завладели сознанием легко и просто.
Но почему они не влезли в мозг Джонса? Помешало расстояние? Или просто не были готовы к его неожиданному отлету?
Ясно одно: противник теперь знает все, что знал Эверсет. То есть врагам известно, где расположена Земля и насколько она беззащитна перед телепатами. Следовательно, вскоре они пожалуют в гости. Нужно найти хоть какую-то защиту от их мощной способности. Но какую? Где взять броню против мысли? Как уклониться от пси-волны?
Ученые с красными от недосыпания глазами непрерывно обсуждали свои периодические таблицы.
Как понять, что мозг человека взят под контроль? Да, в случае с Эверсетом враг действовал не очень шустро. Но будет ли так всегда? Что, если телепаты умеют делать правильные выводы из собственных ошибок?
Психологи рвали на себе волосы и посыпали голову пеплом. Как отличить человеческую мысль от нечеловеческой, по каким критериям?
В любом случае надо было что-то делать, и делать срочно. Но что? Технологическая планета выдвинула технологическое решение: построить космический флот и оснастить его специальными датчиками и орудиями. Что и было исполнено в кратчайшие сроки.
Был создан детектор Аттисона – нечто среднее между радаром и электроэнцефалографом. Любое отклонение от типичной волновой картины человеческого мозга вызвало бы движение стрелки прибора. Даже кошмарный сон или нарушение пищеварения, а попытка воздействовать на мозг человека и подавно.
Звездолеты с экипажами по три человека заполнили пространство между Землей и Марсом, образовав гигантскую сферу с Землей в центре. Десятки тысяч людей склонились над пультами, пристально наблюдая за стрелками детекторов Аттисона.
А стрелки не двигались.
– Может, пальнуть разок-другой? – спросил Эдвардсон, положив палец на красную кнопку. – Чисто для проверки орудий.
– Они не нуждаются в проверке, – ответил Кассель, поглаживая бороду. – Кроме того, на других кораблях нас не поймут. Еще, чего доброго, паника поднимется.
– Кассель, – с ледяным спокойствием произнес Морс, – оставь свою бороду в покое.
– Почему?
– Потому, – прошипел Морс. – Потому что я сейчас запихну ее в твою жирную глотку.
Кассель широко улыбнулся и сжал кулаки.
– А ну попробуй! – сказал он, вставая с кресла. – Меня вот тоже достал твой шрам.
– Прекратите! – рявкнул Эдвардсон. – И следите за стрелкой.
– Чего ради? – Морс откинулся в кресле. – К системе подведен сигнал тревоги. – Но он все же посмотрел на шкалу.
– А вдруг звонок не сработает? – спросил Эдвардсон. – Хотите, чтобы кто-то залез в ваши мозги?
– Звонок сработает, – сказал Кассель.
Его взгляд тоже переместился с лица Эдвардсона на шкалу прибора.
– Пойду-ка я вздремну, – вздохнул Эдвардсон.
– Постой, – сказал Кассель. – Забьем козла?
– Можно.
Эдвардсон достал колоду засаленных карт, а Морс снова уставился на стрелку.
– Скорей бы они прилетели, – сказал он.
– Сдавай. – Эдвардсон протянул Касселю колоду.
– Интересно, как они выглядят, – проговорил Морс, глядя на шкалу.
– Может, как мы, – ответил Кассель, не упуская из виду прибор.
Он раздавал карты медленно, по одной, будто надеясь найти под ними что-то интересное.
– Надо было послать с нами еще одного, – произнес он наконец. – Могли бы тогда играть в бридж.
– Я не умею, – ответил Эдвардсон.
– Научился бы.
– Почему мы сами не послали флот? – не унимался Морс. – Почему не разбомбили их планету?
– Не пори чушь, – ответил Эдвардсон. – Конец бы тогда всем нашим звездолетам. То есть, возможно, они бы и вернулись, но с противоположной целью.
– Ты проиграл, – констатировал Кассель.
– В тысячный раз! – рассмеялся Эдвардсон. – Сколько я тебе должен?
– Три миллиона пятьсот восемьдесят долларов.
– Скорей бы они прилетели, – повторил Морс.
– Выписать чек?
– Не спеши. Выпишешь через недельку.
– Нет, кто-то должен разобраться с этими уродами. – Морс заглянул в иллюминатор.
Кассель перевел взгляд на прибор.
– Я тут кое о чем подумал, – сказал Эдвардсон.
– О чем?
– Наверное, ужасно, когда кто-то управляет твоими мыслями. Наверное, это вообще невыносимо.
– Если это с тобой произойдет, ты сразу почувствуешь, – пообещал Кассель.
– А Эверсет почувствовал?
– Скорее всего. Но только ничего не мог поделать. А вообще, с моим-то мозгом все в порядке. Но если кто-то из вас, парни, начнет вести себя как… в общем, не как обычно… держитесь!
Они расхохотались.
– Ладно, – сказал Эдвардсон, – я не прочь с ними разобраться. Хватит уже тупить.
– И правда, почему бы нет? – согласился Кассель.
– Ты меня понял? Я о том, чтобы лететь к ним навстречу.
– Ну да. А чего сидеть-то?
– Мы справимся, – протянул Эдвардсон. – Они же не боги. Просто разумные существа.
Морс сверил курс корабля с расчетным и поднял голову.
– Думаешь, надо связаться с центром? Сообщить о наших намерениях?
– Ни в коем случае! – воскликнул Кассель, и Эдвардсон согласно кивнул. – Это запрещено. Мы просто полетим и попробуем с ними договориться. Если не выйдет – вышибем их из космоса.
– Смотрите!
В иллюминаторе они увидели красное пламя реактивного двигателя – соседний корабль устремился вперед.
– Должно быть, им пришла в голову та же идея, – сказал Эдвардсон.
– Давайте доберемся туда первыми, – предложил Морс.
Кассель включил двигатели, и перегрузка вжала их в кресла.
– Стрелка так и не сдвинулась? – спросил Эдвардсон, стараясь перекричать звонок присоединенной к детектору сигнальной системы.
– Ни на миллиметр, – ответил Кассель, глядя на стрелку, которая прошла весь путь по шкале прибора и уперлась в ограничитель.
Тепло[9]
Андерс, не раздевшись, лежал на постели, скинув лишь туфли и освободившись от черного тугого галстука. Он размышлял, немного волнуясь при мысли о предстоящем вечере. Через двадцать минут ему предстояло разбудить Джуди в ее квартирке. Вроде бы ничего особенного, но все оказалось не так просто.
Он только что открыл для себя, что влюблен в нее.
Что ж, он скажет ей об этом. Сегодняшний вечер запомнится им обоим. Он, конечно, сделает ей предложение, будут поцелуи, и на лбу его, фигурально выражаясь, будет оттиснута печать их брачного соглашения.
Он скептически усмехнулся. Поистине, от любви лучше держаться в стороне – спокойнее будет. Отчего она вдруг вспыхнула, его любовь? От взгляда, прикосновения, мысли? Как бы там ни было, для ее пробуждения достаточно и пустяка. Он широко зевнул и с наслаждением потянулся.
– Помоги мне! – раздался чей-то голос.
От неожиданности зевок прервался в самый сладостный его момент; мышцы непроизвольно напряглись. Андерс сел, настороженно вслушиваясь в тишину спальни, затем усмехнулся и улегся снова.
– Ты должен помочь мне! – настойчиво повторил голос.
Андерс снова сел и, опустив ноги на пол, стал обуваться, с подчеркнутым вниманием завязывая шнурки на одной из своих элегантных туфель.
– Ты слышишь меня? – спросил голос. – Ты ведь слышишь, не правда ли?
Разумеется, он слышал.
– Да, – отозвался Андерс, все еще в хорошем расположении духа. – Только не говори мне, что ты – моя нечистая совесть, укоряющая меня за ту давнюю вредную привычку детства, над которой я никогда не задумывался. Полагаю, ты хочешь, чтобы я ушел в монастырь.
– Не понимаю, о чем ты, – произнес голос. – Ничья я не совесть. Я – это я. Ты поможешь мне?
Андерс верил в голоса, как все, то есть вообще не верил в них, пока не услышал. Он быстро перебрал в уме все вероятные причины подобного явления – когда людям слышатся голоса – и остановился на шизофрении. Пожалуй, с такой точкой зрения согласились бы и его коллеги. Но Андерс, как ни странно, полностью доверял своему психическому здоровью. В таком случае…
– Кто ты? – спросил он.
– Я не знаю, – ответил голос.
Андерс вдруг осознал, что голос звучит в его собственной голове. Очень подозрительно.
– Итак, тебе неизвестно, кто ты, – заявил Андерс. – Прекрасно. Тогда где ты?
– Тоже не знаю. – Голос немного помедлил. – Послушай, я понимаю, какой чепухой должны казаться мои слова. Я нахожусь в каком-то очень странном месте, поверь мне – словно в преддверии ада. Я не знаю, как сюда попал и кто я, но я безумно желаю выбраться. Ты поможешь мне?
Все еще внутренне протестуя против звучащего в голове голоса, Андерс понимал тем не менее, что следующий его шаг будет решающим. Он был вынужден признать свой рассудок либо здравым, либо нет.
Он признал его здравым.
– Хорошо, – сказал Андерс, зашнуровывая вторую туфлю. – Допустим, что ты – некая личность, которую угораздило попасть в беду, и ты установил со мной что-то вроде телепатической связи. Что еще ты мог бы сообщить мне о себе?
– Боюсь, что ничего, – произнес голос с невыразимой печалью. – Тебе придется самому выяснить.
– С кем еще, кроме меня, ты можешь вступить в контакт?
– Ни с кем.
– Тогда как же ты разговариваешь со мной?
– Не знаю.
Андерс подошел к зеркалу, стоящему на комоде, и, тихонько посвистывая, завязал черный галстук. Он решил не придавать особого значения всяким внутренним голосам. Теперь, когда Андерс знал, что влюблен, он не мог позволить таким пустякам, как голоса, вмешиваться в его жизнь.
– Сожалею, но я ума не приложу, каким образом помочь тебе, – сказал Андерс, снимая с куртки ворсинку. – Ты ведь понятия не имеешь, где сейчас находишься, нет даже приблизительных ориентиров. Как я смогу тебя разыскать? – Он оглядел комнату, проверяя, не забыл ли чего.
– Я буду знать это, когда почувствую тебя рядом, – заметил голос. – Ты был теплым только что.
– Только что? – Только что он оглядел комнату – не больше того.
Он повторил свое движение, медленно поворачивая голову. И тогда произошло то, чего он никак не ожидал.
Комната вдруг приобрела странные очертания. Гармония световых тонов, любовно составленная им из нежных пастельных оттенков, превратилась в мешанину красок. Четкие пропорции комнаты внезапно нарушились. Контуры стен, пола и потолка заколыхались и разъехались изломанными, разорванными линиями.
Затем все вернулось в нормальное состояние.
– Уже горячее, – произнес голос.
Озадаченный, Андерс невольно потянулся рукой, чтобы почесать в затылке, но, побоявшись испортить прическу, превозмог свое импульсивное желание. Его не удивило то, что сейчас произошло. Каждый человек хоть раз в жизни сталкивается с чем-то необычным, после чего его начинают одолевать сомнения насчет нормальности своей психики и собственного существования на этом свете. На короткое мгновение перед его глазами рассыпается слаженный порядок во Вселенной и разрушается основа веры.
Но мгновение проходит.
Андерс помнил, как он, еще мальчиком, проснулся однажды в своей спальне посреди ночи. Как странно тогда все выглядело! Стулья, стол, все предметы, что находились в комнате, утратили привычные пропорции. Во мраке спальни они выросли до невероятных размеров, а потолок, словно в страшном сне, опускался на него, грозя раздавить.
То мгновение тоже прошло.
– Что ж, дружище, – сказал Андерс, – если я снова потеплею, дай мне знать об этом.
– Дам, – прошептал голос в его голове. – Я уверен, что ты отыщешь меня.
– Рад твоей уверенности, – весело откликнулся Андерс. Он выключил свет и вышел из комнаты.
Улыбающаяся Джуди встретила его в дверях. После отдыха она показалась ему еще более привлекательной, чем прежде. Глядя на нее, Андерс ощущал, что и она понимает важность момента. Душа ли ее отозвалась на перемену в нем, или она просто ясновидящая? А может, любовь делает его похожим на идиота?
– Рюмочку аперитива? – предложила она.
Он кивнул, и Джуди повела его через комнату к небольшому дивану ядовитой желто-зеленой расцветки. Сев, Андерс решил, что признается ей в своих чувствах, как только она вернется с аперитивом. К чему откладывать неизбежный момент? Влюбленный лемминг, сказал он себе с иронией.
– Ты снова теплеешь, – подметил голос.
Он уже почти забыл о своем невидимом друге. Или злом ангеле – смотря как повернется дело. Интересно, что сказала бы Джуди, если бы узнала, что ему слышатся голоса? Подобные пустяки, напомнил он себе, часто охлаждают самые пылкие чувства.
– Пожалуйста, – сказала она, протягивая ему напиток.
Все еще улыбаясь, он отметил, что в ее арсенале появилась улыбка номер два, предназначенная потенциальному поклоннику, – возбуждающая и участливая. В ходе развития их взаимоотношений номеру два предшествовала улыбка номер один – улыбка красивой девушки, улыбка «не-пойми-меня-неправильно», которую полагалось носить при любых жизненных обстоятельствах, пока поклонник наконец не выдавит из себя нужные слова.
– Верно! – одобрил голос. – Весь вопрос в том, как ты смотришь на вещи.
Смотришь на что? Андерс взглянул на Джуди, раздражаясь от собственных мыслей. Если он собирается играть роль возлюбленного, пусть себе играет. Даже сквозь любовный туман, делающий людей слепыми, он мог по достоинству оценить ее серо-голубые глаза, гладкую кожу (если не замечать крохотное пятнышко на левом виске), губы, чуть тронутые помадой.
– Как прошли сегодня занятия? – поинтересовалась она.
Ну конечно, подумалось Андерсу, она непременно должна была спросить об этом. Любовь – всегда политика выжидания.
– Нормально, – ответил он. – Обучал психологии юных мартышек…
– Перестань!
– Теплее, – отметил голос.
Что со мной? – удивился Андерс. Она действительно прелестная девушка. Чувственный образ, что и есть Джуди, матрица мыслей, выражений, движений, в совокупности составляющих девушку, которую я…
Я что?
Люблю?
Андерс беспокойно шевельнулся на диванчике. Он не совсем понимал, отчего в нем возникли подобные мысли. Они раздражали его. Склонному к аналитическим рассуждениям молодому преподавателю лучше остаться в классной комнате. Неужели наука не может обождать часов до девяти-десяти утра?
– Я думала о тебе сегодня, – тихо сказала Джуди, и Андерс сразу отметил, что она почувствовала перемену в его настроении.
– Ты видишь? – спросил его голос. – Тебе сейчас гораздо лучше.
Ничего я не вижу, подумал Андерс, но голос, в сущности, был прав. Строгим инспекторским оком он проникал в разум Джуди, и перед ним как на ладони лежали ее движения души, такие же бессмысленные, какой была его комната в проблеске неискаженной мысли.
– Я действительно думала о тебе, – повторила девушка.
– А теперь смотри, – произнес голос.
Андерс, наблюдая за сменяющимся выражением на лице Джуди, вдруг почувствовал, что впадает в какое-то странное состояние. Он вновь обрел способность обостренно воспринимать явления внешнего мира, как и в момент того ночного кошмара в своей комнате. На этот раз он ощущал себя зрителем, наблюдающим со стороны за работой некоего механизма в лабораторных условиях. Объектом назначения производимой работы был поиск в памяти и фиксация определенного состояния духа. В механизме шел поисковый процесс, вовлекающий в себя вереницу понятийных представлений с целью достижения желаемого результата.
– О, неужели? – спросил он, изумляясь открывшейся перед ним картине.
– Да… Я все спрашивала себя, что ты делал в полдень, – прореагировал сидящий на диване напротив него механизм, слегка расширяя в объеме красиво очерченную грудь.
– Хорошо, – одобрил голос его новое мироощущение.
– Мечтал о тебе, конечно, – ответил он облаченному в кожу скелету, который просвечивал сквозь обобщенный чувственный образ Джуди. Обтянутый кожей механизм переместил свои конечности и широко открыл рот, чтобы продемонстрировать удовольствие. В механизме происходил сложный процесс поиска нужной реакции среди комплексов страха, надежд и тревоги, среди обрывков воспоминаний об аналогичных ситуациях и решениях.
И вот этот механизм он любит! Андерс слишком глубоко и ясно видел и ненавидел себя за это. Сквозь призму своего нового мироощущения он на все теперь смотрел новыми глазами, и абсурдность окружающей обстановки поразила его.
– Правда? – спросил его суставчатый скелет.
– Ты приближаешься ко мне, – прошептал голос.
К чему он приближался? К личности? Таковой не существует. Нет ни согласованного взаимодействия частей в целом, ни глубины – ничего, за исключением сплетения внешних реакций, натянутых поперек бессознательных движений внутренних органов.
Он приближался к истине.
– Разумеется, – угрюмо отозвался он.
Механизм заработал, лихорадочно отыскивая нужный ответ.
Андерс содрогнулся от ужаса при мысли о совершенно чуждом ему новом видении мира. Его чувство отвращения к педантизму сошло с него, как кожа с линяющей змеи; зато он приобрел такую не свойственную ему черту характера, как неуживчивость. Что проявится в нем через минуту?
Он проникал зрением в такие глубины, куда, возможно, до сих пор не спускался ни один человек. Осознание необычности происходящего будто опьяняло его, горяча кровь.
Но нет ли опасности вернуться в нормальное состояние?
– Принести тебе выпить? – осведомился механизм с обратной связью.
К тому времени Андерс был бесконечно далек от любви – насколько это возможно для человека. Постоянное созерцание бездушной машины без всякого намека на половые признаки отнюдь не способствует любви. Зато, правда, стимулирует умственную деятельность наблюдателя.
Андерс уже не хотел прежнего, нормального состояния. Занавес поднимался, и он горел желанием рассмотреть, что происходит там – в глубине сцены.
Один русский ученый – Успенский, кажется, – однажды сказал: «Мыслите в иных категориях!»
Как раз то, чем он занимается сейчас и намерен заниматься всегда.
– Прощай, – внезапно проговорил он.
С полуоткрытым от неожиданности ртом машина проводила его взглядом до выхода. Понятно, что замедленная реакция как следствие несовершенства машины сдерживала ее эмоции. Потому она и молчала, пока не хлопнула дверца лифта.
– Ты был уже намного теплее там, в доме, – прошелестел голос внутри его головы. – Но ты пока не во всем разобрался.
– Так расскажи мне! – предложил Андерс, слегка удивляясь своему самообладанию. А ведь не прошло и часа, как он перешагнул через пропасть, разделяющую его прежнего и настоящего – с полностью изменившимся мироощущением, что, впрочем, представлялось ему совершенно естественным.
– Не могу, – произнес голос. – Ты должен сам все выяснить.
– Что ж, давай разберемся, – начал Андерс. Он окинул взглядом лес уродливых сооружений из кирпича; ручейки улиц, согласно чьему-то плану пробивающие себе дорогу среди архитектурных нагромождений. – Человеческая жизнь, – сказал Андерс, – состоит из ряда условностей. Когда смотришь на девушку, то следует видеть в ней матрицу, а не скрытую в ней бесформенность.
– Верно, – несколько неуверенно согласился с ним голос.
– В принципе, формы не существует. Человек создает чувственные образы и вырезает форму из пустоты, которой у нас в изобилии. Это все равно что смотреть на определенное сочетание линий и говорить, что они представляют собой некую фигуру. Мы глядим на груду вещества, извлеченную из общей массы, и называем это человеком. Но, по правде говоря, человека нет как такового. Есть только набор очеловеченных свойств, которые мы, по своей близорукости, привязываем к тому веществу, чьей сущностью, неотделимой от него, является его миропонимание.
– Ты не уловил суть вопроса, – раздался голос.
– Проклятье! – не выдержал Андерс. Он был уверен, что его рассуждения двигались в правильном русле и в конечном итоге привели бы его к величайшему открытию, к первопричине всего. – Думаю, у каждого найдется что рассказать. На определенном отрезке жизни он смотрит на знакомый ему предмет и не узнает его, поскольку в его глазах предмет лишился всякого смысла. На какое-то мгновение чувственный образ теряет свою плотную непрозрачную структуру, но… короткий миг истинного зрения уже позади. Разум возвращается в рамки матрицы, в свое нормальное состояние. Жизнь продолжается.
Голос молчал. Андерс все шел, углубляясь в архитектурные дебри образа города.
– Я, наверное, не о том? – спросил Андерс.
– Да.
Что бы это могло быть? – спросил он себя. Новыми, просветленными глазами Андерс смотрел на окружающую его систему условностей, которую когда-то называл своим миром.
На мгновение в сознании промелькнула мысль: а не вернется ли он в тот мир, если голос вдруг перестанет руководить им? Да! – поразмыслив, решил он. Возвращение стало бы неизбежным.
Но кто он такой, этот голос? И что он упустил в своих рассуждениях?
– Давай сходим на какую-нибудь вечеринку – посмотрим, какова она изнутри, – предложил он голосу.
Вечеринка оказалась маскарадом, гости которого прятались за масками. Но Андерс видел их насквозь, каждого в отдельности и всех в целом. Он отчетливо, до боли, различал все побудительные причины их поступков и мыслей. Взор его с каждой минутой становился все более проницательным.
Он заметил, что люди – не совсем индивидуумы. Конечно, каждый из них – своего рода замкнутая система в виде сгустка плоти, использующая в общении с другими системами слова из одного языка, – и в то же время их нельзя назвать абсолютно замкнутыми.
Сгустки плоти были как бы частью убранства комнаты, практически сливались с ним. Эти сгустки объединяла та мизерность информации, которую им скупо отпускало их ущербное зрение. Они были неотделимы от производимых ими звуков – несколько жалких обертонов из огромного запаса возможностей звука. Они очень сочетались с холодными, безжизненными стенами, ничуть не отличаясь от них.
Живые сценки, словно в калейдоскопе, менялись так быстро, что Андерс не успевал сортировать новые впечатления. Теперь он знал, что эти люди существуют лишь как матрицы, имея под собой ту же основу, что и звуки, которые они издают, и предметы, которые они, как им кажется, видят.
Образы, сыплющиеся сквозь решето безбрежного и невыносимого в своей реальности мира.
– А где Джуди? – спросил его один из сгустков плоти.
Картинные манеры этого жеманного типа обладали достаточной выразительностью, чтобы убедить другие сгустки в реальности их обладателя. На нем был кричащий галстук, как лишнее свидетельство его принадлежности к реальности.
– Она больна, – обронил Андерс.
Плоть затрепетала, проникшись мгновенным сочувствием. Выражение напускного веселья сменилось выражением напускной скорби.
