Роберт Сойер
Неандертальский параллакс. Гибриды
Глава 5
Пять десятилетий назад мой предшественник в Овальном кабинете, Джон Фицджеральд Кеннеди, сказал: «Пришло время делать большие шаги – время для нового великого американского проекта»[14]. В то время я был простым мальчишкой из негритянского гетто в Монтгомери, но я прекрасно помню, как от этих слов у меня по спине пробежали мурашки…
Мэри и Понтер въехали в переулок, ведущий к дому Рубена Монтего, около семи часов вечера. И Луиза и Рубен ездили на «Фордах Эксплорерах» – несомненное свидетельство того, с усмешкой подумала Мэри, что они созданы друг для друга. У Луизы машина была чёрная, у Рубена – тёмно-бордовая. Мэри припарковалась, и они с Понтером подошли к парадной двери. Проходя мимо машины Луизы, генетик хотела было потрогать рукой капот, но она и так была уверена, что он уже давно остыл.
Рубен владел участком площадью в пару акров в Лайвли, крошечном городке неподалёку от Садбери. Мэри нравился его дом – двухэтажный, просторный и современный. Она позвонила в дверной звонок, и мгновением позже появился Рубен, из-за плеча которого выглядывала Луиза.
– Мэри! – воскликнул Рубен, сгребая её в охапку. – И Понтер! – сказал он, выпустив Мэри и обняв его тоже.
Рубен Монтего был подтянутым тридцатипятилетним мужчиной, чернокожим, с гладко выбритой головой. На нём была футболка с логотипом «Торонто Блю-Джейз»[15] на груди.
– Входите, входите, – сказал Рубен, впуская их в дом с прохладного вечернего воздуха. Мэри скинула туфли, Понтер – нет, потому что не носил обуви. На нём были неандертальские штаны, которые расширялись книзу, превращаясь во что-то вроде встроенных мокасин.
– Карантинное воссоединение! – объявил Понтер, оглядывая их маленькое сообщество. Так оно и было: они вчетвером оказались заперты в этом доме по приказу канадского Минздрава, когда Понтер во время своего первого визита на эту Землю внезапно заболел.
– Истинно так, друг мой, – ответил Рубен на заявление Понтера. Мэри огляделась. Ей очень нравилась здешняя мебель – органичное сочетание карибского и канадского стилей, повсюду тёмное дерево и встроенные книжные шкафы. Сам Рубен был довольно неряшлив, но его бывшая жена, очевидно, обладала отменным вкусом.
Мэри обнаружила, что, попав в дом, моментально расслабилась. Разумеется, сыграло свою роль то, что именно здесь зародилась её любовь к Понтеру, или то, что этот дом стал для неё надёжным убежищем, охраняемым офицерами федеральной полиции, всего через два дня после того, как Корнелиус Раскин изнасиловал её в кампусе Йоркского университета в Торонто.
– Сейчас для этого уже не совсем сезон, – сказал Рубен, – но ещё можно попробовать устроить барбекю.
– Да, пожалуйста! – согласился Понтер с большим энтузиазмом.
Рубен рассмеялся.
– Значит, договорились. Сейчас я всё приготовлю.
* * *
Луиза Бенуа была вегетарианкой, но не имела ничего против тех, кто ест мясо – и это было весьма кстати, потому что Понтер мясо обожал. Рубен положил на гриль три совершенно гигантских говяжьих пласта, а Луиза занялась приготовлением салата. Рубен постоянно сновал между грилем и кухней, помогая Луизе с приготовлениями. Мэри следила, как они работают бок о бок, время от времени словно невзначай нежно касаясь друг друга. У неё с Кольмом в первые дни их брака тоже было так; а потом стало казаться, что они вечно путаются друг у друга под ногами.
Мэри и Понтер предложили помочь, но Рубен сказал, что помощи не требуется, и скоро ужин был на столе, а все четверо расселись вокруг него. Мэри поразилась мысли о том, что она знает этих людей – троих самых важных людей в её жизни – всего три месяца. Когда сталкиваются миры, всё меняется очень быстро.
Мэри и Рубен ели свои стейки с помощью ножей и вилок. Понтер надел одноразовые обеденные перчатки, которые привёз с собой из дома; он просто брал мясо рукой и отрывал куски зубами.
– Это были поистине фантастические несколько месяцев, – сказал Рубен, похоже думая о том же, о чём и Мэри. – Для всех нас.
И это в самом деле было так. Понтер Боддет случайно перенёсся в эту версию реальности, когда его эксперимент с квантовыми вычислениями вышел из-под контроля. Оставшийся в своём мире партнёр Понтера Адекор Халд был обвинён в том, что убил его и избавился от тела. Адекор и старшая дочь Понтера Жасмель Кет сумели снова открыть межмировой портал на достаточное время для того, чтобы Понтер смог вернуться назад и оправдать Адекора перед трибуналом.
По возвращении домой Понтер сумел убедить Верховный Серый совет позволить им с Адекором попытаться открыть постоянный портал, что им довольно быстро удалось сделать.
Тем временем магнитное поле на этой версии Земли внезапно начало флуктуировать, по-видимому, в преддверии смены полярности. Неандертальская Земля пережила подобное событие совсем недавно, и оно протекало невероятно быстро: магнитное поле их Земли пропало двадцать пять лет назад и полностью восстановилось всего через пятнадцать лет.
Мэри, всё ещё страдающая от нанесённой изнасилованием психологической травмы, покинула Йоркский университет и присоединилась к команде Джока Кригера в только что организованной «Синерджи Груп». Однако на обратном пути в Торонто Понтер идентифицировал насильника Мэри – им оказался Корнелиус Раскин, который также изнасиловал Кейсер Ремтуллу, главу факультета и непосредственную начальницу Мэри.
– Несомненно фантастические, – согласилась Мэри. Она улыбнулась Рубену и Луизе: они были такой прекрасной парой. Понтер сидел рядом с ней; она взяла бы его за руку, не будь та затянута в дурацкую перчатку. Но между Рубеном и Луизой такого препятствия не было: Рубен сжимал Луизину руку и буквально светился от любви к ней.
В продолжение ужина они оживлённо болтали, сначала за главным блюдом, потом за десертом и фруктовым коктейлем и, наконец, за кофе (для троих Homo sapiens) и кока-колой (для Понтера). Мэри наслаждалась каждой минутой общения – но одновременно чувствовала грусть от того, что вечера наподобие этого, в обществе Понтера и их друзей, будут случаться нечасто – неандертальская культура устроена по-другому.
– О, кстати, – сказал Рубен, отхлебнув кофе, – одна моя знакомая из Лаврентийского постоянно просит меня свести её с вами.
В лаборатории Лаврентийского университета в Садбери Мэри провела первое исследование ДНК Понтера, подтвердившее, что он неандерталец.
Бровь Понтера приподнялась:
– Э?..
– Её зовут Вероника Шеннон, она постдок в тамошней группе нейробиологических исследований.
Понтер явно ожидал, что Рубен продолжит объяснения, но, поскольку он молчал, решил его подтолкнуть:
– Ка? – По-неандертальски это означало «да?».
– Прости, – сказал Рубен, – я просто не знаю, как это сформулировать. Ты ведь, наверное, не знаешь, кто такой Майкл Персингер?
– Я знаю, – сказала Луиза. – Читала статью про него в Saturday Night.
Рубен кивнул:
– Да, там была про него большая статья. Про него также писали и Wired[16], The Skeptical Inquirer[17], и Maclean’s[18], и Scientific American[19], и Discover.
– Кто он? – спросил Понтер.
Рубен отложил вилку.
– Персингер – американский уклонист[20] из тех золотых времён, когда утечка мозгов происходила в обратном направлении. В Лаврентийском он работает много лет и изобрёл там прибор, который вызывает в человеке религиозные переживания путём магнитной стимуляции головного мозга.
– Ах, этот Персингер. – Мэри закатила глаза.
– Слышу в твоём голосе сомнение, – сказал Рубен.
– Это потому что я сомневаюсь, – ответила Мэри. – Это ведь всё чушь собачья.
– Я сам попробовал, – сказал Рубен. – Не с Персингером, а с Вероникой, моей знакомой. Она разработала систему второго поколения на основе исследований Персингера.
– И ты видел Бога? – насмешливо спросила Мэри.
– Можно сказать и так. Там определённо что-то было. – Он посмотрел на Понтера: – И потому-то ей нужен ты, дружище. Она хочет засунуть тебя в свою установку.
– Зачем? – спросил Понтер.
– Зачем? – переспросил Рубен, словно ответ был очевиден. – Потому что наш мир стоит на ушах по поводу того, что твой народ так и не изобрёл религию. Причём не то чтобы она у вас была, но потом вы от неё отказались, – за всю вашу историю вы ни разу даже не задумались об идее Бога или загробной жизни.
– Подобная идея стала бы – как вы это говорите? – плевком в лицо наблюдаемой реальности, – сказал Понтер. Потом посмотрел на Мэри: – Прости, Мэре. Я знаю, что ты во всё это веришь, но…
Мэри кивнула:
– Но ты – нет.
– Так вот, – продолжил Рубен, – группа Персингера считает, что нашла нейробиологическую причину существования у Homo sapiens религиозных верований. И моя знакомая Вероника хочет посмотреть, удастся ли ей вызвать религиозное переживание у неандертальца. Если да, то им придётся найти какое-то объяснение тому факту, что у вас нет религиозных мыслей. Но Вероника считает, что метод, который работает на нас, не сработает на тебе. Она думает, что ваш мозг отличается от нашего на каком-то фундаментальном уровне.
– Интересное предположение, – сказал Понтер. – Процедура не представляет никакой опасности?
Рубен покачал головой:
– Ни малейшей. Собственно, как раз на мне это и проверяли. – Он улыбнулся. – Огромная проблема для большинства психологических исследований состоит в том, что практически все подопытные – студенты-психологи с младших курсов, то есть люди, решившие изучать психологию. Мы знаем невероятно много об устройстве мозга людей этого типа, но очень мало о мозге людей в целом. Я познакомился с Вероникой в прошлом году: она обратилась ко мне по поводу набора подопытных среди шахтёров – совершенно иной демографической группы, чем та, с которой они обычно работают. – Рубен работал штатным медиком на принадлежащей компании «Инко» никелевой шахте «Крейгтон», в которой располагалась Нейтринная обсерватория Садбери. – Она предлагала шахтёрам за участие по паре баксов, но руководство «Инко» пожелало, чтобы до начала набора добровольцев я одобрил процедуру. Я прочитал работу Персингера, ознакомился с модификациями Вероники и прошёл процедуру сам. Магнитное поле там используется совсем небольшое по сравнению, скажем, с МРТ, на которую я регулярно направляю пациентов. Это совершенно безопасно.
– То есть она и мне заплатит пару баксов?
Рубен изумлённо посмотрел на него.
– Ну мне же нужно на что-то жить, – сказал Понтер. Но долго удерживать серьёзное лицо у него не получилось, и его прорезала широкая ухмылка. – Нет, Рубен, ты прав, компенсация меня не интересует. – Он посмотрел на Мэри: – А интересует меня шанс понять эту сторону тебя, Мэре, – то, что занимает такое важное место в твоей жизни и что я совершенно не способен постичь.
– Если хочешь больше узнать о религии, пойдём со мной к мессе, – предложила Мэри.
– С удовольствием, – ответил Понтер. – Но я также хочу встретиться со знакомой Рубена.
– Но ведь нам нужно в твой мир, – сказала Мэри немного раздражённо. – Двое скоро станут Одним.
Понтер кивнул:
– Действительно. И мы не хотим пропустить из них ни мгновения. – Он посмотрел на Рубена: – Твоей знакомой придётся принять нас завтра с утра. Это можно устроить?
– Я сейчас ей позвоню, – ответил Рубен, поднимаясь. – Уверен, что она землю носом рыть будет, лишь бы тебя ублажить.
Глава 6
Джек Кеннеди был прав: тогда настало время для всех нас сделать большой шаг вперёд. И такое время пришло снова. Ибо сильными сторонами Homo sapiens, которыми мы обладали с момента зарождения сознания 40 000 лет назад, было желание посещать новые места, путешествовать, желание видеть, что находится за следующим холмом, желание расширять свои территории и – говоря словами, ставшими популярными через четыре года после той речи Кеннеди, – смело идти туда, куда не ступала нога человека…[21]
Понтер и Мэри провели ночь в доме Рубена на раскладном диване. На следующий день рано утром они явились в маленький кампус Лаврентийского университета и нашли комнату C002B – одну из лабораторий группы нейробиологических исследований.
Вероника Шеннон была худощавой белой женщиной около тридцати лет, с рыжими волосами и носом, который Мэри до знакомства с неандертальцами посчитала бы здоровенным. На ней был белый лабораторный халат.
– Спасибо, что пришли, доктор Боддет, – сказала она, тряся его руку. – Безмерно благодарна, что откликнулись.
Он улыбнулся:
– Можете звать меня Понтер. И не стоит благодарности – меня заинтриговала тема вашего исследования.
– И Мэри – я могу звать вас Мэри? – я так рада познакомиться с вами! – Она пожала Мэри руку. – Какая жалость, что меня не было в кампусе, когда вы приезжали сюда в прошлый раз, – я ездила на каникулы домой, в Галифакс. – Она улыбнулась, потом отвела глаза, словно смутившись. – Вы для меня что-то вроде героя, – добавила она.
Мэри непонимающе моргнула:
– Я?
– Среди канадских женщин-учёных не так много ставших знаменитостями. Ещё до того как появился Понтер, вы фактически нанесли нас на карту. Ваши работы по древней ДНК! Высший класс! Совершенно изумительно! Кто сказал, что канадская женщина не способна завоевать мир?
– Э-э… спасибо.
– Вы стали для меня образцом для подражания. Вы, Жюли Пейетт[22], Роберта Бондар…[23]
Мэри никогда и представить себя не могла в такой компании знаменитостей – Пейетт и Бондар были канадскими женщинами-астронавтами. Но, с другой стороны, она ведь побывала в другом мире раньше них обеих…
– Спасибо, – снова сказала Мэри. – Знаете, у нас правда не так много времени…
Вероника немного покраснела.
– Простите, вы правы. Давайте я объясню вам процедуру. Моя работа базируется на исследовании, начатом здесь, в Лаврентийском университете, Майклом Персингером в 1990-х годах. Базовая идея принадлежит не мне – но наука состоит в воспроизводстве результатов, и цель моей работы – подтверждение его идей.
Мэри оглядела лабораторию, которая оказалась обычной для университетов смесью сверкающего новейшего оборудования с оборудованием старым и потёртым, а также обшарпанной деревянной мебелью. Вероника продолжала говорить:
– Так вот, у Персингера было около восьмидесяти процентов успешных экспериментов. Моё оборудование принадлежит к следующему поколению – модификация того, которым пользовался он, и у меня процент успеха достигает девяносто четырёх.
– Надо же, как совпало, что такого рода исследования проводятся поблизости от портала между двумя мирами, – сказала Мэри.
Но Вероника замотала головой:
– О нет, Мэри, нет! Мы находимся здесь по той же самой причине, что и портал, – из-за никеля, принесённого сюда астероидом два миллиарда лет назад. Видите ли, в самом начале Персингера интересовал феномен НЛО: как так получилось, что летающие тарелки в основном являются сельским увальням с именами вроде Клит или Бубба где-нибудь в глуши.
– Ну, – сказала Мэри, – наклюкаться можно и в глуши.
Вероника смеялась дольше, чем, по мнению Мэри, шутка того заслуживала.
– Это так, но Персингер решил ответить на этот вопрос в соответствии с его буквальным смыслом. Конечно, ни он, ни я не верим в летающие тарелки, однако психологический феномен летающих тарелок безусловно существует: людям кажется, что они видят их, и Персингера заинтересовало, почему это обычно происходит под открытым небом в пустынной местности, когда вокруг никого нет. В Лаврентийском, разумеется, проводится масса исследований, связанных с геологией, и когда Персингер начал искать возможные причины для видений НЛО в сельской местности, горные инженеры предложили в качестве такой причины пьезоэлектрический эффект.
Хак, имплант-компаньон Понтера, пискнул несколько раз в знак того, что не понял некоторых слов, но ни Мэри, ни Понтер не стали прерывать Веронику, которая явно оседлала любимого конька. Однако она, по-видимому, подозревала, что термин «пьезоэлектрический» может оказаться незнакомым Понтеру, и поэтому объяснила его сама:
– Пьезоэлектричество – это генерирование электрического напряжения в кристаллах горных пород в результате их сжатия или деформирования. Такое происходит, к примеру, когда грузовик едет по каменистому бездорожью – классический сценарий встречи с НЛО. Персингеру удалось надёжно воспроизвести электромагнитный эффект этого типа в лабораторных условиях, и будьте любезны – с его помощью смог практически каждого заставить думать, что он видит пришельцев.
– Пришельцев? – переспросила Мэри. – Вроде бы речь шла о Боге.
– То же самое, только в профиль, – сказала Вероника, зубасто улыбнувшись. – Явления одной природы.
– Каким образом?
Вероника взяла с полки книгу: «Тайна Бога и наука о мозге: Нейробиология веры и религиозного опыта»[24].
– Ньюберг и Д’Аквили, авторы этой книги, выполнили сканирование мозга восьми тибетских буддистов во время медитации и нескольких францисканских монашек во время молебна. Разумеется, эти люди демонстрировали увеличенную активность в областях мозга, связанных с сосредоточенностью. Однако также наблюдалось уменьшение активности в теменной доле. – Она постучала пальцем по своему черепу, указывая местоположение. – Теменная доля левого полушария формирует образ вашего собственного тела, а правого – помогает вам ориентироваться в трёхмерном пространстве. Таким образом, коллективно обе части теменной доли ответственны за определение границы, за которой заканчивается ваше собственное тело и начинается внешний мир. Когда теменная доля берёт отгул, ощущения при этом точно такие, о каких рассказывают монахи – потеря ощущения себя, чувство единения с вселенной.
Мэри кивнула:
– Видела про это статью в «Тайме».
Вероника вежливо покачала головой:
– На самом деле в «Ньюсуике». Так вот, работа Ньюберга и Д’Акили прекрасно согласуется с работами Персингера и моей. Они обнаружили, что во время религиозных переживаний активизируется лимбическая система – а именно лимбическая система оценивает события как важные или неважные. Вы можете показать матери сотню младенцев, но отреагирует она лишь при виде своего собственного. Это потому, что лимбическая система пометила определённый визуальный раздражитель как важный. Ну и вот: когда лимбическая система возбуждается во время религиозных переживаний, все раздражители помечаются как чрезвычайно важные.
Именно поэтому религиозные переживания так тяжело описать другим: это как будто я говорю вам, что мой бойфренд – самый прекрасный мужчина на всём свете, и вы говорите: «ну да, ну да». А потом я открываю сумочку и показываю его фотографию и жду, что теперь-то вы увидите, да? Скажете: «О, да он и правда красавчик!» Но если я это сделаю, то вы ответите по-другому. Он несравненно прекрасен для меня, потому что моя лимбическая система пометила его образ как имеющий для меня особое значение. Но я не в силах передать эту пометку вам с помощью слов или изображений. То же самое и с религиозными переживаниями: сколько бы вам ни рассказывали о нём, о том, какое важное оно было и какое глубокое влияние оказало на всю последующую жизнь, вы просто не сможете ощутить того же самого, что и рассказчик.
Понтер слушал очень внимательно, то поджимая широкие губы, то вскидывая светлую бровь к гребню надбровного валика.
– И вы считаете, – сказал он, – что эта особенность, которой обладает ваш народ и которой лишён мой – эта религия, – связана с функциями мозга?
– Именно! – сказала Вероника. – Комбинация активности теменной доли и лимбической системы. Взять, к примеру, пациентов с болезнью Альцгеймера: люди, которые всю жизнь посвятили религии, часто теряют к ней интерес, когда заболевают. Так вот, первым делом болезнь Альцгеймера нарушает работу лимбической системы.
Она помолчала, потом продолжила:
– Уже давно известно, что так называемые религиозные переживания связаны с химией мозга, поскольку могут вызываться галлюциногенными препаратами – и именно поэтому такие препараты используются в ритуалах многих племенных культур. Также довольно давно мы знаем, что лимбическая система может играть одну из ключевых ролей: некоторые эпилептики с припадками, ограниченными лимбической системой, испытывают невероятно сильные религиозные переживания. К примеру, Достоевский был эпилептиком, и он писал о том, что во время припадков «прикасается к Богу». Святой Павел, Жанна д’Арк, Святая Тереза Авильская и Эммануил Сведенборг также, вероятно, страдали эпилепсией.
Понтер в этот момент опирался на угол книжного шкафа и, особо не стесняясь, слегка двигал корпусом из стороны в сторону, почёсывая спину.
– Это имена людей? – уточнил он.
Вероника на мгновение растерялась, потом кивнула:
– Мёртвых людей. Знаменитых религиозных деятелей прошлого.
Мэри сжалилась над Понтером и объяснила ему значение термина «эпилепсия». Тот никогда ни о чём подобном не слышал, и Мэри задумалась – внутренне содрогнувшись, как всегда при мыслях об этом, – а не вычистили ли неандертальцы предрасположенность к эпилепсии из своего генетического пула много поколений назад.
– Но испытать подобное можно и не будучи эпилептиком, – сказала Вероника. – Ритуальные танцы, песнопения и тому подобное независимо применялось в различных религиях по всему земному шару. Почему? Потому что размеренные, повторяющиеся, стилизованные движения тела во время подобных церемоний заставляют лимбическую систему пометить их как имеющие особое значение.
– Это всё хорошо, – сказала Мэри, – однако…
– Однако вы теряетесь в догадках, какое это имеет отношение к ценам на чай в Китае, не так ли?
Понтер выглядел совершенно растерянным, и Мэри усмехнулась.
– Просто метафора, – сказала она. – Она означает «к теме разговора».
– И ответ, – продолжила Вероника, – состоит в том, что сейчас мы достаточно хорошо знаем, как мозг формирует религиозные переживания, чтобы надёжно воспроизводить их в лаборатории… по крайней мере, у Homo sapiens. И я умираю от желания узнать, смогу ли я вызвать что-то подобное у Понтера.
– Моё собственное любопытство не смертельно, – улыбнувшись, ответил Понтер, – но тем не менее я тоже хотел бы его удовлетворить.
Вероника снова посмотрела на часы и нахмурилась:
– К сожалению, мой аспирант ещё не появился, а оборудование довольно капризно – его нужно калибровать ежедневно. Мэри, не могу ли я вас попросить?..
Мэри ощутила, как у неё напряглась спина.
– Попросить что?
– Провести предварительный прогон. Мне нужно убедиться, что моё оборудование работает нормально, прежде чем я смогу оценивать результаты, полученные с Понтером. – Она вскинула руку, предупреждая возражения. – С этим новым оборудование полный цикл занимает всего пять минут.
Сердце Мэри учащённо забилось. Это было нечто, к чему она не хотела бы применять научный метод. Как и недавно умерший и оплаканный Стивен Джей Гоулд[25], она всегда верила, что наука и религия были – говоря его словами – «непересекающимися магистериями»: каждая из них важна, но не имеет никакого значения для другой.
– Я не уверена, что…
– О, не беспокойтесь, это не опасно! Напряжённость поля, которое я использую для транскраниальной магнитной стимуляции, всего один микротесла. Я вращаю его против часовой стрелки вокруг теменной доли, и, как я уже говорила, почти все люди – точнее, все Homo sapiens – в результате этого испытывают мистические переживания.
– Как… на что это похоже? – спросила Мэри.
Вероника извинилась перед Понтером и отвела Мэри в сторону от него, своего подопытного, так, чтобы неандерталец не слышал, что они говорят.
– Обычно при этом ощущают присутствие некоего мыслящего существа, стоящего рядом или позади, – сказала Вероника. – Однако конкретная форма переживания сильно зависит от индивидуальной предрасположенности подопытного. Посадите сюда уфолога, и он почувствует присутствие пришельца. Посадите баптиста, и он, скорее всего, узрит самого Христа. Те, кто недавно потерял близкого, могут почувствовать его дух. Другие говорят, что их касались ангелы Господни. Конечно, эксперимент проводится в полностью контролируемой обстановке, и подопытные осознают, что находятся в лаборатории. Но представьте себе, какой эффект это произведёт на наших друзей Буббу и Клита глубокой ночью у чёрта на рогах. Или когда вы молитесь в церкви, или мечети, или синагоге. Это реально может свернуть мозги набекрень.
– Я бы на самом деле не хотела…
– Прошу вас, – сказала Вероника. – Я не знаю, представится ли мне другой шанс проверить неандертальца – но сейчас мне нужно откалибровать аппаратуру.
Мэри сделала глубокий вдох. Рубен ведь лично подтвердил безопасность процесса, и, в конце концов, она не хотела подводить эту энергичную женщину, которая была о ней такого высокого мнения.
– Прошу вас, Мэри, – повторила Вероника. – Если мои прогнозы относительно исхода эксперимента сбудутся, это станет для меня огромным шагом вперёд.
Канадка завоёвывает мир. Ну как тут скажешь «нет»?
– Хорошо, – сказала Мэри без особой убеждённости. – Давайте попробуем.
