Роман Медведев
секс, любовь и другие осложнения ревматизма
Пациент
Найти сразу нужное тебе отделение в современном медицинском учреждении – дело непростое, но я уже немного разобрался в планировке здания.
Всего один раз спросив дорогу и полчаса поплутав по больничным лабиринтам, я наконец вышел в нужный коридор и оказался у закрытой на электронный замок двери, над которой было написано искомое: «Ревматологическое отделение № 3».
На самой двери висел листок в прозрачном файле: «Для вызова персонала нажать на звонок». Нарисованная стрелка указывала на кнопку. Как наивный чукотский мальчик, я дисциплинированно надавил на пластиковую пипку. В ответ – тишина. Звонок, естественно, не работал. А когда вы в последний раз видели исправные звонки в больницах?
Логика тут простая. Звонок должен быть? Должен. Работать должен? Про это ничего не сказано. А раз не сказано, нефиг людей от работы отрывать. У своих есть ключи, а чужим мы не рады. Закрытая дверь меня не смутила. Если есть вход, значит, кто-то сюда входит.
Я дождался, пока в заветную дверь пройдет мужчина в белом халате, метнулся за ним, не давая двери захлопнуться, и, наконец, попал в отделение. Молоденькая сестра, скучающая на посту, оторвалась от телефона и рассеянно посмотрела мои бумаги. Она что-то переписала из моего направления в большую тетрадь, раскрытую на её столе, и лениво махнула рукой, указывая, куда идти дальше.
Я ещё немного прошёл по коридору, удивительно прямому и широкому, словно попавшему сюда из другого здания, изучая номера палат на дверных табличках. Нужная мне палата находилась недалеко от поста, рядом с просторным фойе. Не знаю насчёт больничных «апартаментов», но для номеров в отеле такое расположение считалось бы удачным.
Палата мне понравилась. Светлая и просторная, с огромными окнами и видом на унылый осенний парк. Четырёхместный полулюкс. Что такое полулюкс, я не знаю, но уверен, что для моей палаты это название подходит. Ещё не люкс, но уже и не казарма.
А то, что четырёхместный, так это точно. Причём в палате стояли не панцирные кровати советских времён, а четыре чуда техники с разными откидными приспособлениями и пультами управления. Нажимая на цветные кнопки, можно было поднять ноги или голову на желаемую высоту, включить и выключить светильник в изголовье, вызвать медсестру.
Я с удовольствием поигрался с умной кроватью. И даже хотел попробовать нажать одновременно кнопки поднятия головы и ног, но всё-таки не стал экспериментировать. Мало ли, вдруг кровать захлопнется, как надоевшая книжка, и мой ревматизм пройдет за один сеанс. По принципу: нет человека – нет проблемы (ревматизма). К такому экстремальному избавлению от болезни я ещё не был готов.
Соседями по палате оказались сравнительно молодые и на вид вполне здоровые люди. Ребята с понимающей улыбкой смотрели на мои забавы с кроватью. Видимо, игры с технологичным ложем были первым делом каждого новичка, попавшего сюда. Большим мальчикам – большие игрушки, больным мальчикам – больничные игрушки.
Кроме чудо-кроватей в палате присутствовал телевизор, висящий на стене сбоку – чтобы всем одинаково неудобно было его смотреть. Имелся и холодильник, которым в мужской палате никто не пользовался. Он даже не был включен в розетку. Пиво и другие вкусные и полезные напитки здесь употреблять нельзя, а что ещё может положить в холодильник настоящий мужчина?
В маленьком коридорчике за отдельными дверьми находились душ и туалет. Всё скромненько, но чистенько – однозначно полулюкс. Жить можно.
Я познакомился с ребятами, занимавшими остальные три кровати в палате. Соседи мне достались компанейские. Алексей, он же Лёха, и Олег Сергеевич были из Подмосковья. Дильшод, огромный таджик моего возраста, был, разумеется, москвичом.
Дильшод сразу предложил чаю с дороги. Почему нет? Обед я уже пропустил, ужин ещё не скоро, так что самое время для крепкого сладкого чая. Заодно расспрошу сожителей, что здесь и как.
Потекла размеренная и спокойная больничная жизнь. Сначала всё складывалось именно так. А через несколько дней моя спокойная жизнь пошла вразнос, но не буду забегать вперёд.
Медицинские процедуры, включавшие простейшие физические упражнения под руководством инструктора, быстрый массаж и долгий электрофорез (по-нашему, по-стариковски, это называлось именно так), проходили до обеда. Ровно в час по палатам разносили пластиковые контейнеры с достаточно вкусным и обильным обедом. Блюда для всех были одинаковые, но по назначению врача можно было выбрать диетическое меню.
Лечение на этом, в принципе, и заканчивалось. Утомлённые плотным обедом и интенсивным выздоровлением, пациенты стационара могли отдохнуть от медицинских процедур и заняться своими делами.
Лёха и Олег Сергеевич после обеда спали, зависали в ноутбуках, общались друг с другом и разговаривали по телефону с внешним миром. Дильшод всё свободное время, надев очки, отремонтированные медицинским пластырем, читал какую-то толстую потрёпанную книгу. Не знаю, что это была за книга: обложка была обёрнута газетой, но огромный таджик читал её очень внимательно. Иногда Дильшод перелистывал ветхие пожелтевшие страницы обратно и, ещё раз пробегая глазами по строчкам, одобрительно кивал головой.
Я уже сто лет не лежал в больнице. Эпизодические посещения травмпункта, обязательные для всех мужчин, не считаются. О больничной жизни я знал только из сериалов и был уверен, что в клинике суетливые врачи и истерично бегающие медсестры постоянно кого-то спасают от смерти. Кто-то обязательно должен кричать, что срочно нужна кровь и два кубика адреналина, а доктору Хаусу необходимо пройти в операционную номер четыре. И всё это должно происходить под вой сирен и свет мигалок.
Я ошибался.
В санатории я тоже никогда не был, но наше лечение, как мне кажется, больше походило на санаторный отдых. Никакой суеты: только приятные процедуры, неспешные разговоры и частые чаепития.
Я быстро освоился в больничной жизни и подстроился под её неторопливый ритм. Прилежно ходил на процедуры, дисциплинированно приспускал штаны для укола и свято соблюдал установленный режим.
Каждое утро во время обхода я с умным видом кивал лечащему врачу, который рассказывал мне о тонкостях лечения. Это было утомительно, но я терпел. У всех моих соседей по палате был один и тот же диагноз, а значит, и одинаковое лечение. Тем не менее, доктор ежедневно, по четыре раза – ровно по числу пациентов в палате, – терпеливо повторял одно и то же.
Я для себя решил, что это такой прогрессивный метод лечения, основанный на гипнозе и внушении эффективности терапии, и поэтому всегда внимательно слушал доктора. Иногда, когда он менял слова местами, мне хотелось его поправить, но я сдерживался. Кто я такой, чтобы учить профессионала и указывать ему на правильный порядок слов? Может, сегодня мантра должна звучать именно так. А может, доктор, изучив результаты свежих анализов, решил, что сначала нужно рассказать про пальцы, а потом уже про колени, а не наоборот.
Единственной проблемой в моей безмятежной больничной жизни было отсутствие места для курения. Лёха и Олег Сергеевич не курили. Когда я спросил Дильшода о курилке, он предложил поделиться со мной насваем. В общем, некому было подсказать, где можно предаться этому безобидному, но приятному пороку.
Выходить во внутренний двор больницы разрешалось только вечером, в специально отведённое для прогулок время. Покурить можно было в дальнем углу двора, спрятавшись за трансформаторной будкой из красного кирпича. Приходилось прятаться, потому что курить на территории больницы, вообще-то, запрещено. Иногда заскучавшие охранники лениво разгоняли курильщиков, а те в ответ разыгрывали целый спектакль: делали круг по двору с видом провинившихся школьников, а потом, как ни в чём не бывало, снова собирались за будкой.
Но сегодня всё пошло не так, и вопрос с курением обострился ещё сильнее. Снежана Васильевна, владелица огромного чемодана, сбившего меня в первый день, тоже смолила за будкой. В комнатных тапочках и коротеньком халатике, который от ветерка иногда открывал для обзора гораздо больше, чем положено, она дрожала от холода. В домашней одежде и без «боевой раскраски» госпожа Карташова выглядела даже мило. Заметив, что я разглядываю её, Снежана Васильевна скорчила смешную рожицу, скосив глаза и показав мне язык. Прикольная она, зря я про неё всякую фигню надумал.
Снежана Васильевна в больнице время зря не теряла и уже обзавелась поклонником. Возле неё вертелся невысокий чернявый нерусский мужичок, который аж пританцовывал от нетерпения и всё приговаривал:
– Снежок, хватит уже дымить, простудишься в халатике. Идём чай пить. Я конфеты купил, которые ты любишь, и колбаску сырокопчёную.
Когда порывы ветра особенно привлекательно демонстрировали полные, но ещё вполне аппетитные бедра Васильевны, мужичок подозрительно поглядывал на курящих, выискивая конкурентов на чаепитие. Не найдя соперников, он успокаивался и уже с мольбой в глазах смотрел на Снежану Васильевну. Видимо, чая ему хотелось до дрожи в коленках.
В это время к нашей группе никотинозависимых подошёл пожилой мужчина в форме охранника. Он начальственным взглядом оглядел больных и почему-то именно Снежку решил сделать замечание. Наивно предположив, что Васильевна – самая безобидная из всех, охранник, наверное, ожидал, что после его выговора она покорно пойдёт в корпус, выбросив сигарету в пластиковое ведро из-под краски, служившее здесь урной. Как же он ошибался! Охранник неправильно выбрал жертву для внушения, и теперь его жизнь никогда не будет прежней.
Васильевна выслушала слова охранника и, не раздумывая, сразу же парировала его доводы. Она послала его. Снежок так подробно описала и маршрут, по которому ему нужно двигаться, и эмоции, которые он будет при этом испытывать, что все курильщики, да и сам охранник, надолго застыли, запоминая ориентиры предстоящего ему долгого и унизительного путешествия.
Через пару минут пожилой охранник пришёл в себя. Он беспомощно огляделся, словно ожидая поддержки от окружающих, и обиженным голосом заявил, что обязательно пожалуется главврачу и нарушителей дисциплины с позором выгонят из больницы.
Свидетели крушения авторитета охранника понимали, что вот сейчас, в этот исторический момент, родился ещё один несгибаемый борец с курением. Снежок с поклонником убежали пить чай ещё во время невменяемого состояния охранника, а остальные курильщики бочком-бочком, не привлекая внимания блюстителя здорового образа жизни, исчезали с места конфликта. Всем было ясно: на этом зажигательный дебют Васильевны в роли гида по сексуальным достопримечательностям не закончится, и последствия для курильщиков обязательно будут.
Миклухо-Маклай
Следующим вечером постояльцы больницы, страдающие от никотиновой зависимости, курили во время прогулки по очереди. Одни больные быстро и жадно затягивались сигаретным дымом, а другие в это время тревожно выглядывали из-за кирпичной будки в ожидании обещанной облавы.
Вчерашний конфликт с охранником оброс невероятными подробностями. Те, кто вчера не присутствовал лично, божились, что Карташова Снежана Васильевна, известная в криминальном мире как Снежок, лично отходила дубинкой трёх охранников, помешавших ей курить. Народ шептался, что это, конечно, с одной стороны, справедливо. Куда курящим деваться? А с другой стороны, зачем накалять отношения с охраной? Худой мир, как известно, лучше хорошей войны.
Но то ли охранник передумал, то ли главврачу было не до этого, и всё обошлось без последствий. Обещанного обиженным охранником позорного изгнания курильщиков из храма медицины в тот день не случилось. Васильевна за будкой в часы, отведённые для прогулки, не появлялась: наверное, чай пила с поклонником. Курильщики, как партизаны в засаде, выглядывали из-за укрытия, проверяя, не идёт ли враг, и вспоминали Снежка незатейливым добрым словом. Все дружно желали ей быстрейшего выздоровления и скорейшей выписки.
После прогулки и по-школярски тревожно-торопливых затяжек за трансформаторной будкой я понял: вопрос с местом для курения надо срочно решать. Я решил подойти к проблеме с научной точки зрения и для определения зоны поисков курительной комнаты вдумчиво изучил план эвакуации. Тщательно рассмотрев большой поэтажный план, висевший в фойе главного входа больницы, я убедился: курить в больнице негде. На плане не было ни одного помещения, которое можно было бы приспособить под курилку.
Ладно. Понятно, что в здании больницы курилок не предусмотрено. Я, конечно, помню про запрет курения в медицинских учреждениях, но не может быть, чтобы среди врачей, медсестёр и другого местного люда никто не дымил. Надо просто найти, где они это делают. Медики, как известно, не всегда ведут здоровый образ жизни, так что курилка должна быть непременно.
Если курилки нет в здании и во дворе люди в белых халатах тоже не курят, что остаётся? Правильно, остаётся подвал. А по слухам, подвал в больнице огромный.
И вот после ужина я спустился в подземелье с твёрдым намерением найти место, где можно покурить. С первых шагов я понял, что подвал по площади гораздо больше, чем сама больница: он выходил за пределы здания и соединялся подземными переходами с другими корпусами.
Оценив размеры катакомб, я поверил в удачный исход моей экспедиции. На такой огромной площади обязательно найдётся укромное местечко для простых человеческих радостей, которые, как и все радости в этом мире, вредны для здоровья того, кто их испытывает.
Подвальные коридоры были широкими и хорошо освещёнными. В них выходило множество дверей. Возле некоторых даже стояли кресла для посетителей. Видимо, днём здесь кипела больничная жизнь. Вдоль стен, покрашенных в серый цвет, стояли непонятные механизмы в упаковках и закрытые на замки металлические шкафы. В одном закутке кучковались медицинские каталки, а напротив собрались инвалидные кресла.
Мне навстречу попались две женщины в белых халатах. Всем своим видом показывая, что имею срочное и важное поручение от самого министра здравоохранения, я пошёл по коридору им навстречу. Женщины подозрительно посмотрели на меня, но не стали прерывать оживлённую беседу и прошли мимо. Коварно обманув персонал, я сбавил скорость и продолжил обследовать все двери и тупики.
Первой удачей в моих поисках стала странная, но многообещающая комната.
Дверь в неё находилась за штабелем картонных упаковок и не бросалась в глаза. Чтобы её найти, нужно было протиснуться в узкий проход между коробками и стеной. Никотиновый голод, видимо, развивает экстрасенсорные способности. Других объяснений тому, зачем я полез в эту щель, у меня нет.
На найденной двери висел большой навесной замок. Потёртый, с пятнами ржавчины, он выглядел очень старым. Мне кажется, такие замки раньше называли «амбарными». Именно возраст и размер замка навели меня на мысль: что-то здесь не так. Не может быть, чтобы такой музейный экспонат ещё работал.
Я оказался прав. Замок не открывался. Он снимался вместе со скобами, ржавые шурупы которых легко вытаскивались из полотна двери. То есть, несмотря на солидный замок, дверь не была заперта. Надо было только знать этот маленький секрет.
Аккуратно сняв всю конструкцию, я зашёл в тёмную комнату. Выключатель находился в положенном месте, и свет зажёгся без проблем.
Посередине просторной комнаты с низким потолком гостеприимно раскинулся просиженный диван с обшивкой грязно-серого цвета. Вдоль стен стояли нестройные ряды старой, видимо, ещё советской офисной мебели. Некоторый сюрреализм обстановке придавала искусственная ёлка, украшенная новогодними игрушками и занимавшая угол комнаты. Вряд ли это летняя резиденция Деда Мороза. Скорее всего, ушлый завхоз, чтобы не утруждаться каждый год декорированием пластмассового дерева, уносит наряженную ёлку в эту комнату.
Посидев немного на древнем диване и осмотревшись, я решил, что курить здесь опасно, но диван и ложная защита на двери как бы намекали на некоторые возможности использования тайной комнаты.
Я вернул огромный замок на привычное для него место и, напевая песню про лесорождённую ёлочку, продолжил экспедицию. Находка странной комнаты вдохновила меня. Я ощущал себя Миклухо-Маклаем или кем-то из других первопроходцев, фамилии которых я забыл ещё в школе. В голове так же вертелись Амундсен и Крузенштерн, но какой же из меня Амундсен, а тем более Крузенштерн? Я же не пароход. Не помню, что именно первопроходил Миклухо-Маклай, и не знаю, как он выглядел, но прям чувствовал, что я – это вылитый он.
Так же, как он, брожу по местам, где ещё не ступала нога человека, борюсь с голодом, холодом и другими немыслимыми трудностями. Спустя полчаса поисков судьба мне наконец улыбнулась, и вот он – сладкий вкус победы. Я почувствовал, что достиг Северного полюса, покорил Эверест и пересёк Амазонку.
Курилку, а вернее целых две курилки, я нашёл в одном из подземных проходов, ведущих в соседний корпус. Нашёл по запаху. Заветная дверь, из-за которой маняще тянуло сгоревшим табаком, открывалась в большую комнату с тусклой лампочкой без плафона. Из одной стены здесь выходили, зачем-то переплетаясь между собой, трубы с огромными кранами, больше похожими на штурвалы старинных кораблей. Попетляв по комнате, трубы скрывались в другой стене. Видимо, это был пункт управления трубами или рабочий кабинет повелителя труб.
В комнате со штурвалами напротив друг друга стояли две старые лавочки, скорее всего принесённые из какого-то сквера, а между ними – уличная урна. Странные люди работают в этой больнице: в одной комнате свалена старая мебель, а в другую из-за отсутствия мебели притащили уличные скамьи.
В комнате обнаружились два взлохмаченных молодых человека, как я понял из разговора – айтишники. Они меня просветили, что это курилка для техперсонала, и на больных им, в общем-то, наплевать, если их немного и они не мешают спокойно покурить. Но вот дальше по коридору – курилка медиков, и если больной сунется туда, то будет большой скандал.
Вообще, я давно заметил, что человек на работе преображается. Милый и стеснительный по жизни мужчина, подкаблучник и маменькин сынок, мгновенно меняется, надев белый халат и шлёпанцы. А уж если этот человек облачается в форму, мантию, дорогой костюм или другие виды одежды, призванные выделять его из серой толпы, то всё – количество пойманных звёзд зашкаливает.
Это я ещё не говорю про знаки отличия, награды и звания. У многих моих знакомых все стены в кабинетах завешаны рамками, в которые вставлены красивые листочки бумаги с текстом о том, что владелец кабинета – молодец.
Люди готовы потратить годы жизни на то, чтобы повесить на грудь кусочек блестящего металла или добавить к своему имени «кандидат наук» или «заслуженный артист». Этакое нематериальное поощрение, которое ценится только потому, что именно тебе разрешили пользоваться этими словами или носить эту железочку.
Справедливости ради стоит сказать, что женщины менее падки на такие цацки.
У них своя шкала тщеславия и другие показатели успешности. Вот если бы медаль была от Баленсиаги или Версаче, они бы за неё, наверное, ещё поборолись. Женщины менее честолюбивы, чем мужчины, и более практичны. Они ценят то, что можно потрогать, а не то, что можно повесить на стену и вздыхать с замутнённым от счастливых воспоминаний взором. А ещё лучше, если все подруги обзавидуются и будут говорить, что это вульгарно и совсем не идёт к платью.
Вместе со сменой обычной одежды на профессиональную, человек меняет и свой статус: становится вершителем чужих судеб, возносится над остальным человечеством и уже не хочет курить в одном помещении с простыми, не совсем здоровыми смертными.
Слова айтишников я принял всерьёз и клятвенно побожился, что никому не расскажу об этой курилке и никогда не зайду в следующую, элитную. Парни синхронно махнули гривами и вернулись к своему разговору.
Я айтишников не подслушивал, но говорили они громко, очень эмоционально и на высоком языке, недоступном лузеру вроде меня. Я понимал только мат, междометия и то, что Арбанян, по их мнению, вообще охренел. Увидев, что я невольно прислушиваюсь к их разговору, они замолчали и вопросительно уставились на меня. Я их успокоил, сказав, что Арбанян мне тоже не нравится, на что они снова синхронно махнули обросшими головами и продолжили общаться высоким штилем. Перемыв косточки Арбаняну, айтишники ушли, а я наконец-то остался один в чудесной комнате.
Ещё раз, уже про запас, я с наслаждением покурил, развалившись на парковой лавочке, и отправился в обратный путь. Не знаю, что чувствовал Миклухо-Маклай, совершая свои открытия, но я результатами своей экспедиции был доволен.
Доктор каждый день говорит, что позитивный настрой – залог успешного лечения, а значит, теперь моё лечение пойдёт ещё успешнее.
