Роман Сенчин
Буриме перед бурей. Статьи, рецензии 2022 года
Скромный классик
«Мне кажется, я мог бы быть крупным писателем, если бы имел другой темперамент. По склонности я – кабинетный учёный, мне бы сидеть у себя в кабинете с книгами, больше мне ничего не надо. В жизнь меня не тянет… Часто, когда слушаю рассказы бывалого человека об его жизни… я думаю: „Эх, мне бы это пережить, – что бы я сумел дать!“» – признавался дневнику Викентий Вересаев за три года до смерти. Вряд ли эти слова справедливы. Вспомним о жизни и творчестве писателя, 155-летие которого отмечаем 16 января.
Если говорить откровенно, он полузабыт сегодня. На слуху разве что книга «Пушкин в жизни» и роль в судьбе Михаила Булгакова – по словам самого Михаила Афанасьевича, книга Вересаева «Записки врача» его «взволновала… на первом пороге трудной лестницы». И не только врачебной лестницы, надо полагать, но и писательской – булгаковские «Записки юного врача» написаны явно под влиянием «Записок врача» Вересаева.
Викентий Викентьевич Смидович (Вересаев – псевдоним) прожил долгую жизнь. Семьдесят восемь лет. Но дело не только в числе, но и в эпохах, свидетелем и летописцем которых он оказался.
Родился в Туле в 1867 году. Отец был врачом, а Викентий, увлекавшийся историей, поступил на историко-филологический факультет Санкт-Петербургского университета, окончив который все же пошел по отцовским стопам – стал учиться на медицинском факультете в Дерптском университете.
С дипломом врача вернулся в родной город, некоторое время практиковал вместе с отцом, а потом уехал в Петербург, где больше пяти лет проработал в Городской барачной в память С. П. Боткина больнице, предназначенной для инфекционных.
Может быть, Вересаев посвятил бы себя медицине, оставляя писательским занятиям часы досуга, но обстоятельства сложились иначе. Во-первых, в 1901 году были опубликованы его «Записки врача», вызвавшие без преувеличения бурю. Медицинское сообщество ополчилось на автора – он нарушил этические нормы, показав будни врачей, причем в самом неприглядном виде, сгустил краски, попросту «оклеветал профессию». После этого врачом оставаться Вересаеву было сложно.
А во-вторых, в том же году его уволили из больницы и за участие в марксистских кружках выслали в Тулу.
К тому времени Вересаев был уже довольно известным литератором, получал крупные гонорары, а «Записки врача» буквально сметались с полок книжных магазинов. Поэтому он выбрал писательство.
Да, на закате дней Викентий Викентьевич называл себя «кабинетным учёным», но, скорее всего, ему хотелось таким быть. Судьба же не позволяла надолго засиживаться в кабинете.
В 1904 году его как врача запаса отправляют на Русско-японскую войну. Служит Вересаев в полевом передвижном госпитале, то есть в непосредственной близости от театра военных действий. Участвует в кровавой Мукденской битве, в свободные минуты знакомится с тем, что пишут его оставшиеся в России друзья.
«Мы читали „Красный смех“ под Мукденом, под гром орудий и взрывы снарядов, и – смеялись. Настолько неверен основной тон рассказа: упущена из виду самая страшная и самая спасительная особенность человека – способность ко всему привыкать. „Красный смех“ – произведение большого художника-неврастеника, больно и страстно переживавшего войну через газетные корреспонденции о ней». Так Вересаев вспоминал о восприятии участниками войны одного из лучших произведений Леонида Андреева.
Сам Вересаев писал в основном о том, что непосредственно пережил, увидел своими глазами. У него много «беллетристики» (если пользоваться определением Чехова), но главную ценность составляет то, что сейчас называется нон-фикшн. Обладая прекрасным языком, Викентий Викентьевич превращал очерки, статьи, воспоминания в настоящие художественные произведения.
Гражданская война застала его в Крыму, куда он поехал поправить здоровье (во время Первой мировой снова был военным врачом). Помогал красным подпольщикам, лечил, стал последним лауреатом Пушкинской премии (за переводы древнегреческой поэзии, кстати сказать), лежал на земле под дулом пистолета… Об увиденном и пережитом в Крыму написал в 1922 году роман «В тупике». Главы были опубликованы в журнале «Красная новь», но издать целиком произведение никто не решался. Один из большевистских вождей, Каменев, предложил почитать роман членам Политбюро. Выбрали выходной день – 1 января.
Собрались Сталин, Куйбышев, Дзержинский, Сокольников. Вересаев вспоминал: «Начал я читать. Стратегический мой план был такой: сначала подберу сцены наиболее острые в цензурном отношении, а потом в компенсацию им прочту ряд сцен противоположного характера». Примерно через час Каменев попросил заканчивать. «Нечего делать. Постарался подобрать для окончания несколько наиболее ярких в положительном смысле сцен, но все-таки в общем получилось такое преобладание темных сцен над светлыми, что дело мне представилось совершенно погибшим. Кончил. Жена сидела как приговоренная к смерти».
Началось обсуждение – «раскатывали жестоко». Спас положение Вересаева Дзержинский:
«– Я, товарищи, совершенно не понимаю, что тут говорят. Вересаев – признанный бытописатель русской интеллигенции. И в этом новом своем романе он очень точно, правдиво и объективно рисует как ту интеллигенцию, которая пошла с нами, так и ту, которая пошла против нас. Что касается упрека в том, что он будто бы клевещет на ЧК, то, товарищи, между нами – то ли еще бывало!»
Книга вышла, были переиздания. Правда, во второй половине 1930-х ее изъяли из публичных библиотек. Впрочем, на самом Вересаеве это не отразилось – он оставался в советской литературе живым классиком, чему способствовала его марксистская юность, ссылка. В литературные генералы его, правда, не произвели.
Последние двадцать лет Викентий Викентьевич, с одной стороны, ушел в прошлое – занимался Пушкиным, Гоголем, перевел «Илиаду» и «Одиссею», Гесиода, с другой, пытался художественно анализировать произошедшее со страной и людьми после революции, фиксировал то, что видел сейчас. Во время Великой Отечественной его эвакуировали в Тбилиси, и этот город запечатлен в коротких вересаевских рассказах.
В 1943 году ему присудили Сталинскую премию. Редкий случай – не за конкретное произведение, а «за многолетние выдающиеся достижения»… Умер в Москве через месяц после Победы.
Многие современники отмечали скромность Вересаева. Качество хорошее, но оно наложилось и на его творческое наследие. К нему редко обращаются нынче литературные специалисты, не говоря уже о простых читателях. А «Записки врача», «На японской войне», «Пушкин в жизни», «Гоголь в жизни», «В тупике», «Без плана», многие рассказы и очерки прочитать нужно, по моему мнению, каждому. Вересаев классик. Но – классик скромный.
Январь 2022
Наши дети стали писать
Оксана Васякина. Рана. – М., Новое литературное обозрение, 2021. – 280 с.
Через несколько дней станет известен лауреат премии «НОС». В коротком списке десять произведений, в том числе и «Рана» Оксаны Васякиной, жанр которой обозначить сложно. Повесть? Роман? Большой очерк? Исповедь?… Да это не столь уж важно. Важно содержание.
Я прочитал книгу Васякиной осенью прошлого года. Тяжелая это была для меня осень. И «Рана», тоже произведение очень тяжелое, безысходное, странным образом меня укрепило, что ли. Бывает так: когда тебе трудно и больно, узнаёшь, что другому человеку тоже трудно и больно, и отчаяние отступает. Ты не один, ты справишься, переживешь трудности, боль, горе. В этот раз я узнал, что есть такой человек через книгу, которую он написал.
Героиня «Раны» признается, что ей «стыдно писать эту книгу», но надеется: она поможет ей «запечатать» свою рану. Для этого, по сути, книги и должны писаться – чтобы запечатывать раны. Свои и, возможно, читателей…
Во многих рецензиях на «Рану» акцент делается на нетрадиционной ориентации героини/автора. Подчеркивается, что это так называемый автофикшн. То есть, героиня действительно идентична автору, всё описанное в книге происходило на самом деле.
Меня всегда удивляют эти пассажи в рецензиях и статьях – «произведение автобиографично», «автор вывел в главном герое самого себя», и тому подобное. Хочется спросить, откуда рецензент/литературный критик так хорошо знает биографию автора, что может подобное утверждать? Мне лично малоинтересна реальная жизнь писателя, книгу которого я читаю; даже в подробности жизни Эдуарда Лимонова я не углублялся, хотя сам Эдуард Вениаминович поводы для этого давал постоянно. Но мне важно, чтобы книга была достоверная, чтобы я поверил в реальность происходящего. И если вдруг автор всё это выдумал, я начинаю испытывать к нему большее уважение, чем за фотографическое копирование действительности.
Сюжет «Раны» пересказывать не стану. Советую прочитать. Книга тонкая, написана очень простым языком. Автору откровенно не до стилистических изысков. А речь в книге идет о том, как дочь лет двадцати пяти (которую, кстати, зовут Оксана) ухаживает за больной раком мамой, как везет ее из города Волжский в Усть-Илимск, чтобы похоронить рядом с могилками родни. И по пути вспоминает о маме, о своих с ней отношениях.
Отношения непростые, и не раз Оксана признается, что не чувствовала маминой любви. Оправдывает мамину холодность тяжелой работой, отношениями (опять же сложными) с мужчинами, выпивками, переездами, бедностью. Но вспоминается-то ей другое…
«Когда мне было десять лет, вышел новый альбом Земфиры, он назывался „Прости меня, моя любовь“. Мы ждали этот альбом, потому что песню крутили по радио, а клип – по музыкальному телевидению. Я каждый день ходила в киоск, чтобы узнать, пришла ли кассета с новым альбомом Земфиры. Она появилась за пять дней до маминой зарплаты. Я пришла домой и сказала, что кассета уже есть в киоске, но у меня нет скопленных с обедов денег, чтобы купить ее. Кассета стоила двадцать пять рублей. Конечно, это была пиратская версия, но кого это тревожило. Мама сказала, что у нее нет денег. Я сказала, ничего, потерпим до зарплаты и купим новую кассету Земфиры. Нет, сказала мама, так не пойдет, вдруг, пока мы ждем зарплату, все кассеты раскупят. Она достала свой большой кожаный кошелек и вытряхнула из него всю мелочь. Потом достала пару монеток из-под салфетки на тумбочке и еще несколько монет из косметички на трельяже. Она дала мне двадцать восемь рублей, чтобы я купила хлеб и кассету.
Был конец апреля, но в Сибири была еще зима. сугробы и метели. Я шла сквозь снег, чтобы купить кассету. Я не принесла хлеб, кассета Земфиры стоила дороже других кассет, потому что ее все хотели купить. Я принесла только кассету, и мама сказала: ну ничего. Мы вставили кассету и стали слушать ее».
Здесь я поймал себя на том, что мама Оксаны – почти моя ровесница. На год или два старше. И автор вполне годится мне в дочери. От этого стало не по себе. У нашего писательского поколения, которое всё еще считается относительно молодым, уже выросли дети, которые сами пишут книги.
И, что самое не страшное даже, а скорее печальное, что и наши дети уже понимают, что не вечно будут молодыми. Что повторят путь предыдущих поколений.
«Цветастые платья-халаты, которые сначала носила моя прабабка Ольга, а потом, ближе к пятидесяти, начала носить моя бабка Валентина, всегда вызывали отвращение у матери. ‹…› Но ближе к сорока мама стала меняться, и я это заметила не сразу, только когда разбирала ее вещи после смерти. Я выпотрошила весь шкаф и нашла среди вещей футболки, по расцветке отдаленно напоминающие бабушкины халаты. Мамины платки, которыми она во время химиотерапии покрывала голову, были в голубой цветочек. Странно, подумала я тогда, почему моя мама, в молодости признававшая только маленькие черные платья и шифоновые брюки болотного цвета в сочетании с черными блузами, вдруг обратилась к голубым незабудкам и фиолетовым полосам? Неужели и я к сорока заброшу весь свой нормкор, джинсы Levi’s, базовые футболки и заменю их на футболки с цветастыми паттернами и платья-халаты на пояске?»
Да, наши дети стали писать книги. В том числе и такие. В которых мы, кому сейчас под пятьдесят, уже умерли. Что ж, как принято покорно вздыхать в таких случаях: время неумолимо.
Январь 2022
Прочитано в январе
Анна Матвеева. Катя едет в Сочи. И другие истории о двойниках. М.: АСТ (Редакция Елены Шубиной), 2021. – 346 с.
Пока я собирался читать, пока читал сборник повестей и рассказов Анны Матвеевой «Катя едет в Сочи», у нее вышла еще одна книга – роман «Каждые сто лет». Хорошо – занёс в план чтения на будущие месяцы. А сейчас о «Кате…»
Мне всё больше нравится то, что пишет Матвеева. В ее вещах почти нет теперь искусственной красивости, надуманных сюжетов, свойственных беллетристике, их замещает собой настоящая проза. Может быть, сказывается опыт работы Матвеевой в жанре очерка (в первую очередь, замечательная книга «Горожане»), а в очерке безоглядно не отдашься вдохновению – в очерке нужны факты, нужна достоверность и при этом – художественность. (Почему-то в последние десятилетия очерк отнесли в разряд публицистики, что очень, по моему мнению, странно.)
И в предыдущем сборнике Матвеевой «Спрятанные реки», и в этом главную роль играют не сюжеты, а описание. Описание душевного состояния героев, описание пространства, в котором они проживают рассказ или повесть. Например, «„День недели была пятница…“» вполне можно было превратить в детектив, но автор предпочла загадкам и разгадкам, сюжетным петлям психологизм. Ее заинтересовало, что делается в голове у героев после совершения преступлений (у одних) и изучения материалов о преступлениях (у других).
Рассказ «Катя едет в Сочи», по сути, набросок или конспект любовно-авантюрного романа. Но разверни этот набросок или конспект в действительно любовно-авантюрный роман, наверняка бы получилась вещь неоригинальная, во многом придуманная. Сейчас же на этих неполных тридцати страницах мы видим внутреннюю истерику героини, и этот захлебывающийся голос, бурный поток отрывочных воспоминаний, это ее мгновенное прикипание к случайной и непродолжительной попутчице Кате, у которой схожие страдания, но истерика не только внутренняя, но и вырывающаяся наружу, трогают нас по-настоящему. Не так, как трогают полупридуманные романы.
А в роман реальную жизнь (или ее достоверную имитацию) перенести практически невозможно – сама конструкция не позволяет. В отличие от рассказа. Удачные романы как правило дарят нам литературных героев, а рассказы и повести зачастую – живых людей, ставших персонажами.
По крайней мере в двух произведениях сборника «Катя едет в Сочи» эти живые люди вполне узнаваемы. Не знаю, насколько документален сюжет рассказа «Слова», но его герои носят имена и фамилии действительно живших, известных людей – художники Миша Брусиловский, Виталий Волович, жена Брусиловского Татьяна. Основой повести «„День недели была пятница…“» стало реальное событие – серия ритуальных убийств вблизи печально известной Ганиной Ямы под Екатеринбургом. И у героев этой повести угадываются вполне определенные прототипы.
Отлично, что действие почти всех вещей сборника происходит в Екатеринбурге, родном городе автора, который она отлично знает и, судя по всему, любит. Нам не хватает книг, которые бы населяли люди нестоличной России, мы мало знаем, что делается, какие сюжеты рождается на Урале и за Уралом, на севере страны, на юге, в Смоленске, Калининграде. По-прежнему в моде у писателей Москва с ее дачными поселками, Петербург и заграница, которой в период ковидной изоляции стало непомерно много.
Причем, Екатеринбург в «Кате…» предстает вполне реалистично. Да, это реализм без всяческих прилагательных вроде «магический», «мистический», «метафизический». И при этом увлекательный, некосный, свободный.
Напоследок о подзаголовке – «И другие истории о двойниках». Собственно тема двойников возникает только в первой повести «Внук генерала Игнатьева», в остальных же стоит говорить скорее о двойничестве: герои встречают людей со схожими мыслями или в схожем положении, или же наоборот противоположных себе.
Но, как известно, все мы отбрасываем тень (и, бывает, не одну), а при определенных обстоятельствах сами становимся чьими-то тенями. В литературе это один из главных мотивов, где-то явный, как Достоевского в «Двойнике», где-то скрытый, как у него же в «Преступлении и наказании». У Матвеевой двойничество второго типа. Более тонкого и в то же время сильного, убедительного, как мне кажется.
Василий Ширяев. Колодцы. М., Екб.: «Кабинетный ученый», 2021. – 240 с.
Критиков и авторов рецензий любят литературные периодические издания, а издатели не очень-то привечают – книги у критиков выходят редко. Но – случается. Вот очередной пример: «Кабинетный ученый» выпустил сборник… И тут я сразу теряюсь в выборе термина – статей? рецензий? эссе? заметок? В общем, сборник текстов Василия Ширяева.
Ширяев фигура в нашей литературной критике яркая. Тем более на довольно таки бледном фоне. Он пишет броско, порой на густом олбанском, имитирует древнерусский, интонацию скандинавских саг, Библии. Щедро разбрасывает мысли, оценки, рецепты. В общем, читать его многим интересно, хотя бывает утомительно. Но и решать математические задачки, ребусы и тому подобное тоже интересно-утомительно. Мозгу требуется нагрузка.
Нагрузка для мозга, это, конечно, неплохо. Правда, нагрузка должна быть полезной не только обладателю отдельно взятого мозга, но и обществу. Прошу меня извинить за высокопарность… Ширяев, судя по всему, по природе эмоционален, эксцентричен. Любит играть. Вот что пишет критик, заместитель главного редактора журнала «Урал» Сергей Беляков в послесловии к сборнику (вообще-то это, по-моему, должно было бы стать предисловием – введением в мир автора «Колодцев»):
«Ширяев предложил для обсуждения несколько рецензий на одну и ту же книгу Бориса Гройса. Причем все рецензии были написаны по-разному». Чем не наглядный пример игрового начала в творчестве (именно творчестве, а не работе) Василия Ширяева? Да и сам он в одном из текстов раскрывает свой метод:
«Из мемов (клише, штампов, крылатых слов) легко лепить образ самого себя, персону-маску. Устаешь писать от самого себя, начинаешь писать от маски („хари“ по-протопоп-аввакумовски). Чтобы маска не приросла намертво, сочиняешь себе вторую маску (более легкую, более похожую на лицо). Научаешься мастерить маски, заводишь себе третью-четвертую. Потом маски начинают общаться между собой».
Что ж, Ширяеву интересно, значительному числу читателей – тоже. Больше десяти лет ширяевские тексты публикуются в самых разных изданиях (условно от «Вопросов литературы» до «Литературной России») и имеют резонанс. Равнодушных почти не бывает.
Игры людям нравятся. Читатели на протяжении четверти века с нетерпением ждут новых книг Пелевина, чтоб поразгадывать загадки; находят разгадки там, где загадок вроде и нет. Просто скучно или тяжко читать простое, видеть в книге отражение реальной жизни, в статье о той или иной книге – рассказ о ней и о причинах, почему она написана (впрочем, подобных статей нынче почти не бывает). Василий Ширяев заполнил пустующее бог весть с каких пор пространство. Может – снова прошу прощения – со смерти Василия Розанова…
Еще цитата из послесловия Белякова: «Литература для Ширяева, как и для Владимира Набокова, феномен языка, а не идей. Более того, интересы Василия Ширяева распространяются вплоть до сравнительного языкознания».
Относительно своих вещей Ширяеву действительно интересней язык, чем идеи (он отличный стилизатор – очерк «Камчатка», например, написан в стиле школьного сочинения, а следующий текст, «Правежная скаска черного письменного мужика», имитирует допетровскую литературу).
Но и идей Ширяев не сторонится. Использует их, как элемент игры, как наживку. Особенно любит он такой прием: оглушить читателя (да и себя?) смелым заявлением, а потом его обосновать. Вернее, поиграть в обоснование.
«Чего взыскуют Лера Пустовая и примкнувший к ней Кирилл Анкудинов? Они хотят ересь замутить».
И далее, при помощи математики, «сравнительного языкознания» и тому подобного, Василий Ширяев якобы доказывает, что это за ересь и каким образом ее хотят замутить два литературных критика. Может, и не «якобы», но мне лично его доказательства непонятны. И в данном тексте, и во многих других. Правда, сам автор то ли всерьез, то ли шутя (играя?), признается: «Я 90 % чтомого не понимаю и свои статьи перестаю понимать раньше, чем они появляются в печати…»
Выше я упоминал общественную пользу. Польза от появления книги, по-моему, бесспорна: это документ движения («литературно-критической» заключу в кавычки) мысли определенного периода. А вот что касается самих текстов Ширяева… Может, и вреда нет, если содержание книги не воспримут так же, как Михаил Бойко, неоднократно уходивший из критики и упорно в нее возвращающийся, который год истово ищущий примеры смерти нашей литературы. Вот к какому выводу приходит Бойко в своей рецензии в газете «НГ Exlibris»:
«И напоследок еще один афоризм Ширяева: „а не будет ли лучше для всех, если мы никаких книжек не будем читать и даже поглупеем елико возможно?… А ведь, пожалуй, будет“. Мне кажется, только на это и остается надеяться. Если вы по-настоящему любите литературу, пожелайте ей скорейшего конца. Хватит реанимировать смердящую покойницу».
Василий Ширяев тоже уходил из критики лет пять-шесть назад, даже лекцию, помнится, прочитал «Почему я перестал быть литературным критиком». Выдержал всего несколько месяцев. Скучно без литературы. Надеюсь, Ширяев когда-нибудь поймет, что она не только игрушка, но и мощное орудие. Орудие созидания и разрушения. Смотря как повернуть.
Январь 2022
