Роман Сергеевич Беляев
Нос
– Ой! Ты, наверное, кушать хочешь? – задорно спросила она меня. Я не ощущал особого голода пока она не спросила меня об этом.
– Да, знаешь, я бы чего-нибудь скушал.
– Ну пойдём тогда на кухню, посмотрим, что у нас есть, – распорядилась она и мы с ней последовали на кухню.
Из окна кухни открывался неплохой вид на соседние дома. Вообще, я думаю, у нас в городе трудно найти плохой вид из окна. Нет, вернее, при желании в любом виде можно найти изъяны, типа не видно великого ижевского моря, или великих гор, на которых расположены района города, или заповедных заросших пустырей с древней растительностью и доисторическими животными, но бля… Если не иметь желания видеть только плохое, то многие виды из многих квартир многих домов в городе очень даже неплохи. За исключением совсем какого-то угнетающего говна в духе каких-нибудь полузакрытых дворов с чужими окнами напротив своих. Вот это действительно ебануться можно от такого вида. Уверен, многие уже и ебанулись.
Когда мы вошли, Саша зажгла на кухне свет, и вид из окна внезапно пропал и вместо него я теперь видел лишь отражение нас в заоконной темноте. Удивительное явление света, порождающего своим присутствием тьму, но не тень.
Саша открыла дверцу холодильника, обдавшего её мягким светом из своего нутра, и начала перечислять: «Ну… У нас осталась ещё нарезка, немного салата с крабовыми палочками, рыба копчёная ещё немного есть, бутербродики ещё остались. С рыбой, с овощами, с колбаской и сыром. Ну и рагу есть овощное. Но оно позавчерашнее, так что не знаю…».
Подумав и посовещавшись с животом, который посылал мне чувства голода, я решил, что предпочту что-то более плотное, чем нарезка или салат. Пусть рагу позавчерашнее, но хранилось-то оно в холодильнике. Ничего с ним не стало, оно съедобное. Так что…
– Можно рагу?
– Уверен? – спросила она, приподняв одну бровь.
– Ну да. А что с ним будет? Позавчерашнее не так уж и плохо. Вот если б оно было недельное…
– Ну смотри сам. А бутербродики?
– Ну, наверное, давай… – о бутербродиках я не подумал, поэтому не знал, хочу ли я их.
– Знаешь, я лучше всё достану, а там уж сам смотри, ладно?
– Хорошо, спасибо.
И я сел за стол и начал ждать разогрева еды в микроволновке. Пока микроволновка делала свою работу, Саша вытасиквала из холодильника остальные съедобные вещи. На столе передо мной за минуту-другую появилось несколько блюд и тарелок с едой, очевидно, оставшейся после какого-то застолья. Саша присела напротив меня.
– С какого праздника остатки? – спросил я, стараясь сказать это так, чтобы это не звучало как предъява в духе «Сами жрали нормальную еду, а мне огрызки оставили», потому что я не имел такого в виду.
– Да нет, не праздника. Просто у нас днём была вечеринка. Хотя… Раз она была днём, то это же не вечеринка? – Саша всерьёз задавалась этим вопросом. – Это, получается, дневинка! – и засмеялась во весь голос. Простота шутки заставила улыбнуться и меня. И заодно вспомнить, что я примерно так же искажал недавно слово «вечеринка». Но мы же друзья – поэтому нормально иметь что-то общее в мысялх.
– Да? Понял, – я старался показаться не обиженным фактом, что основное действие прошло без меня, ведь я действительно не был обижен этим.
– Ты не обиделся, что мы без тебя тусили? – волнение её было искренним.
– Да нет, конечно нет, – с улыбкой успокоил её я.
– Просто мы думали, что ты придёшь раньше, вот и собрались пораньше, да и удобнее так было многим… – она была немного растеряна.
– Да нет проблем, я понимаю. Задержали немного с выпиской меня, бумажные проблемы и всё такое. А кто был?
– Ну… Ну там пара одногруппников с универа моих и Светы… У Марка друг какой-то приходил, то ли Никита, то ли Николай его звали, я не запомнила… А, Миша ещё заходил, куда без него-то? – Саша улыбнулась и в этой улыбке была хитрость, проявившаяся небольшим смешком. – Оставил он нам немного всякого…
– Круто, – выдохнул я. – Ну ничего, потом увижусь с Мишей ещё, думаю.
– А… Это… – она так резко потеряла свою улыбчивость, что мне даже стало не по себе.
– Что? – удивлённо спросил я.
– А твой друг… Ну, который ещё посылку в больницу для тебя приходил забирать от нас… Он же не придёт сегодня?
– А, он… Нет, не придёт. Ну, я его не звал, во всяком случае. А вы? Звали?
– Нет, ты что! Не звали конечно же. Он какой-то… Стрёмный он какой-то – капец вообще. Не хочу я его видеть, да и никто не хочет, – во всём её виде ощущалось нервное напряжение от мыслей о том, что мой друг может прийти к ним в гости ещё раз.
– Да, понимаю. Он, конечно, очень своеобразный человек.
– Это мягко сказано, – махнула она рукой и наконец расслабилась.
Микроволновка пропищала о готовности, Саша встала из-за стала, подошла к ней, достала и принесла мне разогретое рагу из овощей. Вполне хорошее, разноцветное и приятно пахнущее, без мяса и уютное своей консистенцией, как я и люблю.
– Держи, – передала она мне большую блестящую ложку.
– А можно вилку?
– Да, можно, – не без удивления сказала она, после чего достала из одного из ящиков вилку и передала её мне, оставив ложку. – Но вилкой неудобно же?
– Да нормально. Главное, что вилкой вкуснее, – улыбнулся я ей.
– В каком плане? – она сделала удивлённое лицо.
– Ну… В любом. В общем. Просто есть вилкой получается вкуснее. Может, это мне так только, но это вот так вот работает. Может, просто потому что еды берётся меньше, и она лучше ощущается от этого. Может, просто сам факт кушанья вилкой как-то приятнее мною воспринимается подсознательно и от того и еда приятнее кажется, но вот так. Ну и всё, что можно есть вилкой, я ем вилкой.
Я поместил вилку с кусочками картошки и чего-то ещё в рот, забрал содержимое вилки зубами, стараясь не касаться губами самой вилки, – я немного брезглив и чужие столовые приборы стараюсь не облизывать и не касаться губами, – и ощутил вкусовую бурю, которую было необходимо осознать, обязательно с закрытыми глазами и желательно без посторонних шумов, ибо это было особое явление, особый момент, особое впечатление – достойная домашняя еда со специями после долгого поедания больничной еды, слишком пресной даже для какого-нибудь церковного поста. Даю слово: любой монах-аскет-затворник, увидев человека с этой едой, ужаснётся и сжалится над ним и отдаст свой хлеб и воду, и даже они будут вкуснее. Суп с камнями будет вкуснее. Но. Отдаю должное кухаркам и поварихам: это не они определяют рецепты и не от них зависит это всё, они просто делают свою работу согласно нормам сверху, и работу свою они делают исправно и не было дня, когда бы не было у нас еды.
– Вкусно? – Спросила Саша.
– Угу, – промычал я в ответ.
Она улыбнулась. Затем вздохнула и продолжила:
– Так всё же есть можно вилкой.
– Нет, не всё. Ну, в смысле всё, но суп, например, вилкой есть неудобно, потому что он жидкий и большая часть просто выливается с вилки. Долго будешь есть так.
– Ну, может за счёт того, что вилкой приятнее, и супа берётся меньше и он будет лучше ощущаться от этого, может и стоит попробовать? – она засмеялась.
– Ну нет, суп – это не то немного.
– А вот рагу. Оно ведь тоже немного жидкое. Ну, есть ведь жидкость в нём? Она тоже выливается с вилки. И раз ты ешь вилкой, то есть берёшь меньше еды, чем ложкой, то тоже будешь есть долго. То есть рагу тоже неудобно есть? – продолжала Саша.
– Суп и рагу – вещи разные. На то они и называются «суп» и «рагу». Потому что если бы были одним и тем же, то и назывались одинаково. Поэтому это не так. Плюс в рагу есть твёрдые кусочки.
– А в супе так твёрдых кусочков нет? Картошка там, мясо? Не твёрдые? – она смеялась надо мной, но я не обижался.
– Ай, да ну тебя. Это всё на уровне ощущений работает, а не на уровне логики. Да и жидкость в супе занимает большую гораздо роль, чем жидкость в рагу. Жидкость в супе – это и есть суп. И суп, а то есть жидкость, вилкой есть неудобно.
– М-м-м, – многозначно промычала она. – А я вот заметила, что ты ещё каждую ложку, ой, то есть вилку, перед тем как в рот поместить, держишь некоторое время перед ртом. Эта пауза тоже для эстетики и вкуса? Или ты просто остужаешь? Но ты ведь не дуешь на еду? Просто рот открытым держишь?
– Ну… – я был немного застан врасплох, потому что был уверен, что никто не замечает этих секундных пауз.
– Что? – как всегда с неподдельным интересом спрашивала она.
– Ну, это типа что-то не совсем… Нормальное? Ну типа… Это трудно объяснить. Это, типа, что-то из области странных мировосприятий… – был немного растерян.
– Ну и? – удивилась она. – Тем интереснее. Плюс, я же учусь на психиатрию, так что уж кто-кто, а я готова к трудно объяснимым вещам.
– Ну лады. Это немного неловко, и, может, мерзко даже немного, но у меня, просто, есть такая привычка: немного дышать на еду, типа чтобы она была вкуснее. Я не знаю, как это работает, но когда я так делаю, то еда кажется, типа, более насыщенной, более «полной», что ли. Типа еда на вилке насыщается «духом» и вкусом прошлой еды на вилке, которую я уже съел, и так получается лучше.
– Блин, прикольно! – воскликнула Саша. – И ничего не ненормально. Ну, максимум, необычно. Но ничего ненормального тут нет. Как тебе больше нравится – так и ешь, и не думай, что другие скажут. Хотя, конечно, не всегда это работает таким образом.
– Что ты имеешь в виду?
– Ну, я сейчас делаю проект по теме одной интересной, как раз касающуюся еды и пищевых расстройств. Хочешь, расскажу? – у неё слегка загорелись глаза.
– Да, давай, – с интересом я поддержал её интерес, потому что это было действительно интересно.
– Ну так слушай. История долгая. В общем, пару месяцев назад пришла я в универ, где-то в десять-сорок, наверное. Встретилась с Розой Барабановой, Анжеликой и Ингой, и мы пошли в столовую. Туда потом ещё пришёл Рома Авдеев и Дима Ушкин.
– А кто это такие? – перебил я её.
– Да это одногруппники мои все, забей. Так вот. Мы там немного посидели, потом собрались пойти к кабинету, и вдруг я заметила, что Авдеев вывалил макароны в остатки своей солянки. Я нашла это крайне мерзким. Оставив Авдеева, я и ещё несколько ребят пошли к кабинету, и я начала рассуждать. Что если макароны – одно блюдо, суп – второе, каша – третье, то их нельзя смешивать в одно. Просто исходя из эстетических соображений! Ведь если бы их можно было смешать, то тогда, наверное, они подавались бы в смешанном виде, как одно блюдо? И вот если человек превозносит еду как что-то, что является чем-то большим, чем просто ресурс для удовлетворения физиологической потребности, то тогда, опять же, должна быть хоть какая-то культура в принятии пищи? Я понимаю, если там война за окном, и нужно съесть три блюда за две минуты. Но ведь войны нет, и никто никого не торопит. И вот так рассуждая, мы дошли до кабинета и сели на скамейку. Потом пришёл Авдеев, я высказала ему это всё, и он, представляешь, сказал, что "высыпал свои макароны в солянку потому, что она может заменить подлив". Но ведь она не является подливом. Это суп! Суп, не предусматривающий макароны! И вот потом я уже провела параллель между извращениями вкусовыми и извращениями сексуальными. И если второе называется парафилиями, то первое – парафагия. Это я сама придумала. И какие бы аргументы я не приводила, они не могли понять суть того, что я хочу до них донести. Авдеев мне говорил: "Вот ты вот пробовала так есть? Нет. Так что и не говори ничего!". На что в ответ я спроецировала его слова на случай некрофилии: "Вот ты вот труп любить пробовал? Нет. Так что и не говори ничего!". Но они сделали акцент на еде и трупе, что это разные вещи, когда нужно было сделать его на том, что извращение вкусовое и извращение сексуальное идут параллельно, и за счёт этого я так легко проецирую один случай на другой. В психиатрической практике есть такая вещь, как извращение вкуса – пикацизм. Это желание есть что-то несъедобное. Наличие этого уже говорит о том, что вкус и аппетит поддаются извращением. Так же, как и половое влечение. Что голод, что половое влечение – физиологические факторы. И утоление голода или влечения – физиологический процесс, сопровождающийся получением удовольствия. И удовольствие это можно получать по-разному. А человек – большой любитель получать удовольствие. А психика человек очень легко начинает извращаться. И человек, подверженный парафилиями или парафагии, когда надоест обыденный способ получения удовольствия, будет искать другие разные методы удовлетворения. И эти разные методы как раз являются извращениями. И вот кто сказал, что имея сексуальные девиации, человек не может испытывать вкусовые девиации? Зоофил получает удовольствие от животных. Парафаг получает удовольствие от поедания микса из супа, каши и чая. И в том, и в другом случае это просто желание получить удовольствие особым путём.
– Ого…
– Да. Естественно, наличие парафагии или парафилии у человека зависит от общества, в котором он живёт. Потому, что именно общество определяет норму, отклонения от которой уже будут являться девиациями различным планов. Например, в одном вымышленном африканском племени, состоящим из трёх человек, принято заниматься дендрофилией. Деревья "любить". В их обществе это естественно, их общество определило такую норму, исходя из своей истории, религии, культуры и своих традиций. Для нас же дендрофилия – это девиация, ибо наше общество не включает её в норму, ибо она никогда не фигурировала ни в культуре, ни в религии, ни в истории нашего общества. То же самое с парафагией. Есть множество очень необычных блюд: копальхен, например. Это когда закапывают труп моржа, тюленя или оленя, или утки там, или кита или ещё кого в болотный торф, затем оно там подвергается ферментации в течение нескольких месяцев, и потом люди поедают это гнилое мясо с трупным ядом, что, к слову, смертельно опасно для тех, кто не ест это с детства. Или кивиак, типа тоже самое, только фаршированное птицами. Смалахове – тушёная баранья голова. Мерзость же! Но кто-то ест. Тунцзыдань в Китае. Это куриные яйца, отваренные в мальчишеской моче. Для многих людей, которые слышат об этих и подобных блюдах, они отвратны и ненормальны. Ибо в их культуре такое не принято, норма их общества не предусматривает такое. Для этих людей люди, поедающие такие блюда, вполне могут показаться парафагами. Тогда как у этих людей, к чьей кухне относятся такие блюда, это норма, и никто из них парафагом друг для друга не является. Вот.
– И это у тебя такой проект сейчас? – после небольшой паузы я подумал, что будет уместно задать хоть какой-то вопрос.
– Да. Добровольная научно-исследовательская деятельность.
– И ты действительно считаешь, что такая вещь есть?
– Ну да. Я лишь даю имя и описываю то, чему раньше не уделялось достаточно внимания, и поэтому оно не получило имя и описание.
– Очень интересно, – и я действительно так думаю.
– Спасибо, – улыбнулась она.
Мы немного помолчали, затем я спросил:
– Ну и что? Упомянешь мою привычку в своей работе?
Она немного подумала и ответила:
– Знаешь, наверное… Нет.
– Почему?
– Ну… Это немного другое. Это не парафагия. Это, может быть, какое-то расстройство или нарушение приёма пищи в общем, но не парафагия. Потому что парафагия, как и парафилии, направлена на тип объекта, к которому проявляется патологические влечение. Ну, чтобы было понятнее… Типа вот зоофилия – влечение к животным, а тунцзыданьфагия – влечение к яйцам, отваренным в моче. Ну то есть ты понимаешь, да? Это частные примеры, и вообще тунцзыданьфагию я пока не рассматривала в качестве отдельной парафагии, и вообще особо не рассматривала частные примеры парафагии для того, чтобы сделать параллельный список подобный списку парафилий, но… Ой, я тебя запутаю сейчас со всеми этими филиями и фагиями. Ну вот проще: обжорство – не парафагия так же, как промискуитет – не парафилия. Да, обе вещи не очень нормальны, но они не совсем патологичны и не имеют конкретной направленности, обе достаточно общие, и поэтому не попадают в категории парафагий и парафилий. Твоя привычка эти что-то типа того. Может быть, максимум, это что-то на уровне нимфомании и сатириазиса. То есть не какая-то норма, может, даже какой-то патологический случай, но не конкретной направленности. Чтобы упомянуть тебя, ты должен иметь парафагию какой-то конкретной направленности, типа кайфовать от смешивания яичницы и абрикоса до однородной массы в огуречном рассоле. Так же, как и чтобы упомянуть тебя в работе о парафилии, у тебя должна быть парафилия какой-то конкретной направленности, например, копрофилия. Понимаешь?
– Ну, думаю, что понимаю, да, – стало действительно понятнее.
– Ну вот. Ну и твой случай просто не такой уж интересный, – она забрала мою тарелку, так как я успел съесть рагу, и понесла её к раковине.
– А как по мне, так очень даже интересный. Мне кажется, что мало кто так делает.
– Делает-то, может, мало кто, но от того он интереснее не становится, – холодно ответила она.
Её слова меня немного ранили, даже обидели. Я думаю, что моя привычка несёт в себе интерес для научного сообщества, и интересна сама по себе. Пусть и не для этой ещё-даже-не-представительницы этого самого сообщества. Но, всё-таки, такое безразличие к такой особенности меня немного обидело. Возможно, какой-нибудь другой психиатр сделает на моём случае карьеру и имя, а потом поделится деньгами или хотя бы замолвит за меня словечко, чтобы и мне хоть что-то перепало со всего этого.
Пока Саша мыла тарелку, на кухню, похлопывая себя ладошками по бёдрам, – что было странно, – и устало выдувая воздух из раздутых щёк, зашёл Марк.
– Ну что, животное? Всё жрёшь? – ехидно обратился он ко мне.
– Да с чего это животное? И не жру, а… – я задумался над словом, которое хочу сказать.
– Ешь? – Марк пытался угадать это слово.
– Нет.
– Насыщаешься?
– Нет.
– Употребляешь пищу?
– Нет.
– Питаешься?
– Нет. Это вообще мерзкое слово.
– Чем это оно мерзкое?
– Тем, что когда говоришь его, то во рту как будто размазаны остатки полуферментированной еды на щёках, языке, нёбе, налёт такой бежевый мерзкий.
– Не согласен, – с видом эксперта заявил он.
– Мне пофиг, я так ощущаю. Как и со словом «смачный». Ужас блин, мерзость невыносимая, аж передёргнутся хочется.
– М-да. Странные у тебя ощущения.
– Ну какие есть.
Саша закончила с тарелкой и обратилась к нам:
– Вы чай хотите?
Мы оба ответили утвердительно, а Марк ещё и крикнул Свету, приглашая её пить чай. Саша поставила чайник.
– А знаешь, почему я не животное? – продолжил я наш разговор с Марком.
– Ну и почему? – нарочито театрально он ответил.
– Потому что между людьми и животными ровно одно отличие.
– Ну и какое?
– Люди готовят еду, блюда, а животные – нет.
– Хм… – он задумался на десяток-другой секунд. – Ну, я знаю ещё тогда несколько отличий.
– Ну и каких? – передразнивал я его.
– Люди играют в теннис, а животные – нет. Люди звонят по телефону, а животные – нет. Люди срут унитаз, а животные – нет, – он засмеялся.
– М-а-арк… – упрекающе сказала Саша.
– Ага. Ну… – настала моя пора подумать. – Ну ты назвал какие-то частные примеры.
– И что? Главное, что люди делают, а животные не делают, и вот тебе разница между человеком и животным.
– Не, нифига. Играть в теннис – то есть играть в игры. Животные играют в игры. Котята друг с другом играют, щенята там и всё такое.
– Так, – Марк ждал продолжения.
– Телефон… Ну это, типа, связь, животные просто не нуждаются в связи на дальних расстояниях, а если нуждаются, то у них есть для этого средства, которых нет у человека исходя из его образа жизни. Ну, типа, эволюционно так сложилось. Ну и это частный пример использования технологий, то же самое, что говорить, что животные не строят ракеты, а люди строят, и в этом разница между людьми и животными.
– Ну так в этом и есть разница, вот ещё один пример ты сам привёл.
– Не. Если смотреть в общем, то мы говорим об использовании технологий. Неважно, как они проявляются. Важно то, что это технологии. И животные ими пользуются.
– Ага, да. Вон, во дворе воробьи недавно робота собрали, он за них теперь семечки собирает везде, – снова засмеялся он, хотя я эту шутку не нашёл прямо уж смешной.
– Да не. Что есть технология вообще? Какая-то хуйня, которая позволяет тебе сделать что-то большее, чем ты можешь без этой хуйни. Ой. Извини, Саша, – я извинился перед ней за мат.
– Всё в порядке, – улыбнулась она.
– И вот, – продолжил я. – И животные используют технологии. Нам показывали фильмы про животных в больнице, там вороны использовали тонкие палочки, чтобы добираться до жучков-паучков в дырах, куда их клюв не пролезает. И обезьяны тоже палки используют. Тоже чтобы совать их в деревья и доставать термитов. Или кого они там едят? Ну и камни они тоже используют, чтобы колоть кокосы или что-то такое.
– Хм… Да, отлично. Никогда не думал, что меня переспорят, используя знания, полученные в ходе пребывания в дурке, – он засмеялся, и я понял, что он не особо придаёт значение нашему спору.
– Ну, всякое бывает… – выдохнул я.
Света зашла на кухню, Марк подставил к столу ещё один стул, чтобы мы сидели все вместе. Она подсела к нам.
– А унитаз? – продолжил он.
– Я думаю, что в природе есть животные, которые срут в определённом месте или хотя бы не где попало. Организация социальная какая-то есть ведь у всех. Может, обезьяны какие-нибудь не срут где попало. Или ещё кто. То есть какая-то культура сранья, ограничения сранья присутствуют где-то наверняка. Да и просто это рационально – насрёшь где попало, а тебя потом хищник выследит. А унитаз – как раз такая культура сранья, ограничение, к которому приучают, как животного, дрессируют, и потом людям стыдно и неудобно срать не на унитазе.
– Про что вы говорите? – удивлённо спросила Света.
– Про различия между человеком и животными, – ответил ей Марк, улыбаясь.
– А. Ну да. Кошки вот в лоток ходят же. Чем не унитаз?
– Вот! Вот! Про что я и говорю! – обрадовался я.
– Ну это же не совсем природное… – протянул Марк, думая на ходу. – Типа это же люди для кошек придумали.
– Но ведь кошка животное? Животное. И она пользуется лотком как унитазом? Пользуется. В дикой природе не пользуется, потому что там нет унитазов. И человек тоже в дикой природе не будет пользоваться, потому что там нет унитазов. Короче. Культура сранья есть и присутствует что у человека, что у животных, и поэтому объединяет их, – этот пример про унитазы мне не очень нравился и я хотел побыстрее закончить его обсуждение, и мне даже не был особо важен результат.
– Ладно, согласен, – сказал Марк.
– А одежда? – робко спросила Света.
– Да. А одежда? – поддержал её Марк.
– Одежда… Ну… Человек изначально одежды не носил.
– Как это? А шкуры животных? – возмутилась Света.
– Ну, а до шкур животных? – возмутился я.
– А до шкур животных был человек?
– Ну так-то да.
– Ну это смотря кого считать человеком, – пыталась сумничать она.
– Ну вообще, род людей берёт начало как бы о-о-очень задолго до момента, когда люди начали использовать шкуры животных.
– Ну так можно вообще прийти к тому, что мы были ящерицами или рыбами или вообще когда-то одной клеткой, – закатила она глаза.
– Ну да, но это немного про другое. Я говорю именно про биологический род. В школе же биологию проходили? Неандертальцы там, австралопитеки, человек прямоходящий?
– Ну?
– Ну. В какой-то момент, когда человек уже был человеком, он ещё не носил шкур. Следовательно, и не носил одежды. Да и сейчас даже вон всякие племена первобытные в Африке где-нибудь голые бегают.
– Но в итоге-то одежда появилась. И люди её носят, а животные – нет, – отрезала она и скрестила руки на груди.
– Ну… Учитывая назначение одежды, которые заключается в сопротивлении факторам окружающей среды, то я склонен признать одежду технологией. А, как мы уже решили с Марком, животные тоже используют технологии, поэтому это не разница. Плюс, вот всякие ракушки – их же носят водяные всякие твари, забираются в них. Чем не одежда?
– Ну это так-то их дом.
– Ну он же на них? Он выполняет ту же функцию, что и одежда? Да. Так что вполне одежда.
– Ну так-то между домом и одеждой большая разница.
– Это понятно. Только дом ты на себе обычно не таскаешь, на своём теле.
– Палатку можно таскать, – она была довольна тем, что смогла найти такой пример.
– И палатку можно носить. Плащ-палатка. Знаешь такое? Такая же одежда и такой же дом, как и ракушка рачка какого-нибудь.
– Ну… – она задумалась.
– Тут надо подумать над тем, что такое дом. Но я уверен, что дом, который ты буквально носишь на себе, может называться одеждой. Да и вообще – животные умные и живут там, где им не потребуется одежда. В условиях, где им не нужно одеваться. Это только люди дурачки, пошли хер знает куда и теперь вынуждены укутываться в тридцать одежд зимой. Но наверняка есть животные, использующие в каких-то случаях какие-нибудь материалы, чтобы укрыть себя. В конце концов, если свинье жарко, например, то она валяется в грязи. Вот тоже одежда. Косвенно, но одежда. Потому что одежда – это адаптационная технология к неблагоприятной окружающей среде.
– Какие слова ты умные знае-е-ешь, – протянула она, и стало ясно, что теперь ей нет дела до разговора, и что я её раздражал, продолжая его.
– Ага, – я разочарованно вздохнул.
– Знаешь, а блюда, так-то, тоже ведь технология! – сказал Марк, чем немного побесил меня, потому что я тоже устал вести диалог на эту тему. – Ну, огнём-то животные не пользуются, поэтому технология. Исходя из твоих же слов.
– Не каждое блюдо готовится на огне. Под блюдом я имею в виду любое намеренно изменённое что-либо съедобное. То есть что-то съедобное, что было изготовлено из чего-то съедобного, что было съедобно в первозданном виде, но подверглось каким-то намеренным изменениям. Типа вот ты нарвал трав, собрал каких-нибудь плодов, закинул их в полый сосуд и залил водой. Оно там настоялось некоторое время – вот тебе блюдо без огня.
– Всё равно: почему это не технология?
– Ну потому что ты не делаешь блюда для достижения какого-то результата, которого ты не можешь достичь без него! – уже не выдерживал я.
– Как это? А вкус? Вкус блюда всё равно не такой, как вкус его составляющих по отдельности. И вот поэтому это технология. У меня даже есть знакомые, которые учатся на пищевых технологов или типа того.
– Бля… – выдохнул я. – Технология приготовления блюд – это одно. Технология в общем – это другое.
– Вот животным нет нужды готовить блюда, вот они и не готовят. Им хватает питательных веществ и без обработки еды. А вот человеку надо готовить. Мясо жарить, например, потому что так оно лучше насыщает и меньше шанс подохнуть от паразитов, – сказал Марк и заулыбался, ощущая, что побеждает в этом споре, – следовательно, это технология.
– Ну и плюс человек может не готовить и есть сырую пищу, как и животные, – вставила свои пять копеек Света.
– Так. Ладно, – развёл я руками, ощущая, что смысл беседы теряется. – Цель приёма пищи – насытить себя. Результат приёма пищи – насыщение себя. Этого результата достигают и животные, и человек. Этого результата можно достигнуть без приготовления пищи. То есть нет нужды обязательно готовить её. Но человек её готовит. Это другой подход к пище, а не технология. Без палки обезьяна не достанет термитов, поэтому палка – технология. Без приготовления пищи человек всё равно сможет насытиться, поэтому приготовление пищи – не технология. Это присущий только человеку путь эстетики, путь исследования альтернатив…
– Но ведь обезьяны взяли палку в руки тоже в качестве альтернативы? – сказал Марк.
– Альтернативы чему? – я помассировал свой лоб рукой.
– Альтернативы не брать палку и не доставать термитов, – и он заржал.
Я сделал лицо, выражающее мои мысли, а именно протяжное «Бля-я-я…», и устало, как будто сдерживая гнев, выдохнул.
– Вы ещё подеритесь из-за этого, – сказала Саша, ожидающе стоя рядом с давно вскипевшим чайником. – Кому какой чай?
***
– А какой чай у вас есть? – поинтересовался я. Не то чтобы я разбирался в чаях или хотел какой-то конкретный чай. Скорее не хотел. Красный чай, похожий на компот. Его я сейчас не хотел.
Саша порылась в кухонном шкафчике некоторое время, перечисляя, что у них есть:
– У нас есть чёрный простой, есть просто зелёный, есть чёрный с лимоном, есть с шиповником, есть с мятой, есть со смородиной, есть с чабрецом. Ещё чёрный с малиной, чёрный с бергамотом два вида. Зелёный с лимоном, зелёный с грушей, зелёный со сливой, зелёный с мятой. Это всё в пакетиках. Листовой есть чёрный с чабрецом, чёрный с можжевельником, ну и просто чёрный. Зелёный с имбирём, зелёный какой-то китайский, кажется. Китайский ещё есть какой-то, но я его не заваривала никогда, поэтому не знаю.
– А как называется? – прервал её Марк.
– На то он и китайский, чтобы я не знала его название – тут иероглифы! – ответила ему Саша. – Есть ещё травяные сборы всякие, в них ромашка, зверобой, валерьяна и всякое такое. Ну это, наверное, не для чайных распитий чай, а скорее для здоровья. Хотя, может его и так пьют. Есть ещё иван-чай, бабушка прислала летом ещё… А! Ещё есть каркаде в пакетиках. Вроде всё.
Выбор был большой, и я даже в какой-то момент перестал запоминать чаи, потому что их стало слишком много, и наверняка какой бы я ни назвал, он бы оказался в наличии.
– Ого, как у вас их много. Ну… А лимон есть у вас? В смысле свежий? – ответит я.
Марк заглянул в холодильник и достал лимон.
– Тогда можно мне просто чёрный? И опционально ещё какой-нибудь.
– А-а-ам… Ты, типа хочешь смешать чёрный с каким-то и ещё с лимоном? – недоумевала Саша.
– Не. Я просто однажды понял, что часто мне одной кружки чая мало, потому что они у всех маленькие, и не кружки даже, а чашки. А если и кружки, то тоже маленькие. У меня дома большая, и я привык из много чая пить. И вот я бы одну кружку выпил просто чёрный с нормальным лимоном, а другую либо то же, либо какой-нибудь другой, – объяснил я.
– А их надо обязательно разом заваривать? – она всё ещё не понимала меня. – Не, мне не жалко, просто пока ты одну пьёшь, другая не остынет?
– А если их заваривать одну за другой, то они будут слишком горячими.
– Ну их можно разбавить.
– А я не хочу разбавленный. Было бы идеально вообще заварить первую, подождать, и когда её останется половина, то заварить вторую.
Она приподняла брови в удивлении и сказала:
– И с каких пор ты стал чайным гурманом и таким привередой?
– Вот прямо с этого самого, – я улыбнулся ей. – Я не привередничаю, я даже сам это всё могу сделать, просто дай мне чай и две кружки.
– Да нет уж, сама сделаю. Чего только не встретишь в мире… А вам чего, мистер? – улыбаясь, обратилась она к Марку. – Чай из тысячелетних листьев с вершин туманных пиков, заваренный священной водой в сакральном кубке, который растворится после заварки?