Роман Швецов
The mare's tail
Хвост кобылы
Он рассказал мне об этом, будучи под сильным воздействием алкоголя. Я тоже много выпил и был сильно пьян. Но его рассказ поразил грязными подробностями, непристойностью, цинизмом и предельной откровенностью. Мне, даже сильно пьяному, показалось это отвратительным, омерзительным и отдающим такой вонью (не могу подобрать другого слова), что ещё несколько дней, после, во рту был привкус свежего говна и преследовал его запах. Я привожу эту историю без ремарок, чтобы и вы ощутили то, что пережил я.
Мы познакомились на поминках. Сам я городской, уже больше сорока лет. В деревеньку, где жил до семнадцати лет, приехал, чтобы сходить на могилки к родителям. Я уже на пенсии и на работу мне не надо в понедельник. Но я всё же не хотел оставаться, больше чем на пару дней. В родительском доме жили уже другие, а я ночевал у троюродной сестры, с которой росли и играли с самого раннего детства. Сестра и сказала мне, что в воскресенье будут хоронить Мишку, моего одноклассника.
– Останешься, Ром?
– Мишка? Он же на год меня моложе. А что случилось то, Галь?
– Да всякое говорят. Кто говорит самогонкой траванулся, а некоторые говорят, что Машка его траванула. Типа, если не она его, то он её убил бы.
– Машка? Это Фролова что ль?
– Ну да.
– Постой, Галь, Машка то здесь причём? Она же за Серёгой Фроловым замужем. Была.
– Ром, ты когда последний раз к нам приезжал?
– Да недавно, Галь.
– Семь лет, Ром. За семь лет знаешь сколько воды утекло? На кладбище пойдёшь и увидишь. Ну так чё, останешься на поминки?
– Подожди, так она развелась что ль с Серёгой?
– Нет. Серёга умер пять лет назад. А почему по дереве слухи то идут, Ром. Ведь с Серёгой то же самое случилось.
– Траванулся самогонкой, или траванула?
– Никто не разбирался. Потому что и разбираться то некому. Детей у них не было. Серёга её ревновал и гонял частенько. И бивал, бывало. Ну, было за что. Машка то слаба на передок. У нас тут только ленивый на неё не слазил, да ты вот – Галя усмехнулась.
– Так он знал о её похождениях?
– Ром, это ж деревня. Тут все всё про всех знают.
– Опять какая-то нестыковочка, Галь. Мишка тоже знал, какая Машка, и сошёлся с нею?
– Да он сох по ней с самой школы, Ром. Ну ты то знаешь об этом. И не женился, всё ждал когда овдовеет. Серёга то всё на сердце жаловался. Мишка и говорил ей – Вот Серёга отойдёт в мир иной я тебя и приберу к рукам. А Машка то с прибабахом. Ну ты знаешь её, Ром. Она, чуть выпьет где на гулянке, так и полилось из неё, как из помойного ведра. У моего-то – говорит – хуёчек маленький, в моёй болтается, как младенчик в лохани. Ни разу от него не кончила. Ток для жопы и подходит. Да и жопу уж разъебли мне. Никакого удовольствия от секса, с муженьком, не имею. Ой, Ром, не хочу даже говорить об этом. Такая грязь. Такая мерзость. Есть тут у нас один. Он лет семь назад и приехал в нашу деревеньку. Уже через два дня, все бабы только об его хуинушке и говорили. Срам! Ну Машка то первая с ним и поразвлеклась. Так она, Серёге то, об этом сама и рассказала. Ой, Ром – сестра качала головой – Ведь чуть до убивства не дошло. Этот то, приезжий, плюгавенький, вертлявый, склизкий какой-то тип. А Серёга-то под два метра, кулачищи пудовые. Ну спасло этого, что Серёга не догнал его. Пьяный был вдрызг. А тверёзый то он, и мухи не обидит. Да и любил он Машку сильно.
Заинтриговала меня сестрёнка, торопится мне некуда и я решил остаться.
Поминки устроили дома. Машка, даже в свои шестьдесят, была очень аппетитной и привлекательной бабёнкой. Сексапильностью от неё несло за версту. Толик, так звали этого, пришёл уже когда в доме остались только самые близкие. Я как бы и не очень близкий, но Машка сама попросила меня остаться и посидеть ещё. Она хоть и не выглядела шибко убитой горем, но пару раз смахнула слёзы украдкой.
– Ром, не уходи. Побудь ещё – подошла Машка, когда я, в тесной прихожей сельской избы, стал натягивать курточку – Вы же дружили с Мишкой. Я помню; вы всё время вместе играли.
Я остался. А когда пришёл Толик, все, кто ещё был в доме усопшего, молча собрались и ушли, даже не поздоровавшись с ним.
– Толик – протянул он мне руку, и я сжал её. Он ответил крепким пожатием и всмотрелся в меня, словно прощупывая. Ладонь была сухая, тёплая и мозолистая. Взгляд цепкий, Волосы на голове, хоть и с сединой, были ещё густые. Стрижка короткая, бобриком. Лицо показалось плосковатым, а цвет глаз я не разглядел, в прихожей не было света. Нос был прямой, с хищной горбинкой, губы растягивались в улыбку, обнажая ряд желтоватых зубов.
– Помянем усопшего – сказал он и шагнул в комнату, где стоял стол.
Мы сидели втроём за столом. Машка, подперев голову рукой, смотрела в темень за окном.
– Ну чё ты расселась? Водки неси – Толик захмелел и язык у него развязался – Стол от закусок ломится, а водяры нету.
Машка смахнула слезу, утёрлась уголком чёрного платка, встала и вышла из комнаты.
– Ты не думай чего. Поди уж наговорили с три короба – он зацепил вилкой огурчик и с хрустом раскусил его.
Вернулась Машка, с двумя бутылками водки. Запотевшими.
– Оо, сразу веселее стало – Толик скрутил крышечку с одной и разлил по стаканам. Машкин наполнил на четверть.
– Ты не нажирайся – Машка с брезгливой улыбкой смотрела на Толика – Сегодня не будет ничего.
– Вот поэтому и нажрусь – ответил он ей и опрокинул стакан, осушив залпом.
Я выпил в два глотка, водка уже не лезла. Мы закусывали молча.
– Ты горячего то дашь? Первое али второе – Толик, мутными глазами, их цвет я так и не смог разобрать, смотрел на Машку.
– И первое, и второе есть. Уже не сильно горячее. Времени то сколько прошло – Машка глянула на старинные ходики (точнее под старину, но от батарейки) – Греть, спецально для тебя, не стану. Я устала сегодня – Машка опять встала и вышла из комнаты, и тут же вернулась – Ой Ром, ты чё будешь: первое или второе?
– Ты чё спрашиваешь-то? – вскинулся Толик – Неси давай и первое, и второе.
– Раскомандовался – но сказано было беззлобно, и Машка, развернувшись, ушла на кухню.
Под наваристый борщ мы прикончили одну и Толик скрутил крышку со второй.
– За Мишку – Толик держал стакан и смотрел на Мишкин портрет, на тумбочке, с которой был убран телевизор – Любил он Машку, а эта проблядь гуляла от него …
Машка скривилась, губы дрогнули и пьяные слёзы потекли по щекам – Я любила его – и она залпом выпила водку из своего стакана – Пойду посуду мыть. Допивайте. Больше не будет – Машка хотела встать, но не смогла.
– Завтра помоешь. Иди ложись. Водка в кладовке? – Толик встал и тронул Машку за плечо – Помочь?
Она повела плечом – Сама. Посижу ещё с вами. В кладовке.
Толик вышел и вернулся с запотевшей бутылкой водки. Когда стал разливать, я придержал его за руку – Мне хватит – Машке он не налил.
– Земля ему пухом.
Мы выпили. Закусывали салом и деревенской колбасой.
– Машка сказала вы друзья были? – Толик смотрел на Мишкин портрет – Но ты вроде старше его?
– На год – я тоже смотрел на потрет усопшего.
– А Машка сказала вы одноклассники. Второгодник, что ль? – Толик наливал ещё водки – А Машка говорит, ты учёный.
– Да какой учёный? Образование высшее. У меня день рождения в октябре, вот так и получилось: класс набрали из шестилеток. У них то день рождения в сентябре. Им в сентябре по семь, а мне в октябре восемь.
– Учёный. У Машки вон вобще восемь классов.
– Оий! А у тебя прям больше?
– У меня больше.
– Да не про твою елду!
– Я девятый не закончил. На второй год оставили. А я ушёл из школы. Коров пас да скотником, на ферме, до армии работал. А ты служил?
– У нас военная кафедра была. Я лейтенанта получил по окончании.
– Офицером служил?
– Нет. Я в командировку съездил. В семьдесят седьмом, на полгода. В Эфиопию. Зачли как службу.
– Ой Ром, а мне Серёга рассказывал, как твоя мамка, с ним, через стенку в кладовке переговаривалась, тебя изображая – Машка оживилась – Расскажи, Ром?
Толик смотрел на меня мутными глазами и щерился жёлтыми зубами – А что было то?
– Даа – я улыбнулся, вспоминая – Было дело. Мы тогда в восьмой перешли. А ты?
– А я в шестой. Мокрощелка ещё была совсем – безо всякого стеснения ответила Машка – Он с Веркой был? Верка то старше вас была, а дружила с Серёжкой.
– Да, с Веркой. Её отец у нас в школе завучем был. Фронтовик.
– У него двух пальцев на левой руке не было – вспомнила Машка – И хромал он сильно. Из-за осколка. Это он в клубе рассказывал. На день Победы – у Машки затуманились глаза.
– Так чё в кладовке то? – Толик разлил остатки и мы выпили – А чё, печку не топила сёдни?
– Да пусть немного выветрится.
– Да вроде нету запаха – Толик потянул носом
– Да ты водкой нюх заглушил. Есть. Тебе то что? Ночевать что ль собрался?
– Да какой ночевать? Уж рассветёт скоро. Расскажи – Толик жевал бутерброд из куска хлеба, колбасы и сала.
– Летом это было. После седьмого класса. Я на лето уходил в кладовку ночевать. Дом то у нас на двоих хозяев был. В комнатах то стены, а в кладовке перегородка из досок. Как-то уже улёгся и засыпать даже стал, вдруг слышу шёпот у соседей. Притаился, прислушиваюсь не дыша. Ну понял, что Серёга девку привёл. Кого? Непонятно. Но дружил он с Веркой. Они шепчутся, возня какая-то, а я ссать захотел. Невмоготу. Сполз потихонечку с полатей, вышел из кладовки неслышно и открыл, и закрыл дверь, которая из сеней в дом. А она у нас скрипучая была. Ну, чтоб услышали они. Сходил на улицу. Возвращаюсь. Захожу в сени, Закрываю входную дверь и захожу в дом. Папка телек смотрит, а мамка … А мамки нет. Я воды попил и хотел в кладовку вернутся. Открывается дверь и мамка заходит, и улыбается заговорщически, и палец к губам прикладывает, и меня тянет в угол, к печке. Я ничего понять не могу. А она мне шёпотом, на ухо – Я в кладовке сейчас с Серёжкой разговаривала через стенку. Он там с Веркой Онищенко. Я шёпотом говорила, чтобы он подумал, что это ты. Ты иди в кладовку, я ему сказала, что пошёл попить. Только меня не выдавай – глаза у мамки озорно блестели и она, довольная, что подслушивала и провела соседа, улыбалась. Я вернулся в кладовку, уже не скрываясь, лёг на полати.
Серёга сразу – Ромка, это ты?
– Я – отвечаю.
– А перед этим – он – мамка была?
– Нет я был – отвечаю.
– Да не ври мне, Ромка – это Серёга – Я сразу понял, что это твоя мамка была. Ну и мамка у тебя! Потом Серёга не раз вспоминал это, и с восхищением говорил о мамке. Ещё говорил, что чуть не поверил, что это был я. Но стиль её речи, хоть и шёпотом она говорила, и короткими фразами, отличался от моего, и видимо это и насторожило Серёгу.
