Николай Романецкий
Обреченный на любовь
Надежде за веру и любовь ПОСВЯЩАЕТСЯ
And whoever walks a furlong without sympathy walks to his own funeral drest in his shroud.
Walt Whitman «Song of myself»[1]
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ОБРУЧЕННЫЙ С ЖИЗНЬЮ
Как тяжко мертвецу среди людей Живым и страстным притворяться!
Александр Блок «Пляски смерти»
1. ВНЕДРЕНИЕ
Все началось с того, что ему надоело просиживать штаны на заседаниях. Захотелось хоть чуть-чуть поработать с живыми людьми, а не с программами, повестками дня и лощеными чиновниками из групп проработки материалов и подготовки решений. Однако именно один из этих чиновников и подсунул ему посетительницу, когда Калинов пожелал вдруг развлечься консультациями.
Посетительница была еще вполне хороша собой. Этакая начинающая увядать красавица, в былые времена запросто сводившая парней с ума и до сих пор знающая себе цену. Время от времени она игриво проводила рукой по волосам, чисто по-женски – легко, стремительно, целенаправленно, – и сразу становилось ясно, что она и ныне еще не прочь понравиться. Но стоило ей начать говорить, как это впечатление мгновенно исчезало.
– Доктор, – говорила она дрожащим голосом. – Вы представить себе не можете, как я о нем беспокоюсь! И я бы не обратилась к вам, члену Совета Планеты, если бы…
– Извините, – сказал Калинов. – Я по-прежнему не понимаю, что вас так взволновало… Для его возраста это совершенно нормальное явление… Все очень просто! Они где-нибудь собираются, слушают музыку, решают проблемы бытия… Вы не помните, какими мы были в их годы?
Женщина смотрела на него, широко раскрыв глаза, даже кивала головой, вроде бы соглашаясь, но Калинов чувствовал, что слова, сказанные им, совершенно ее не убеждают. И было ясно видно, что, и слушая, она не перестает думать о чем-то своем.
– Нет, доктор, вы не понимаете… Вы просто не можете этого понять!.. Игорь – мой единственный ребенок, другого у меня уже не будет… Вы понимаете?.. Я все время жила его жизнью, чувствовала то, что в этот момент чувствовал он…
Ей явно надо было дать выговориться, и Калинов стал просто слушать, даже не пытаясь вставить в дамский монолог ни одной своей реплики. Он слушал, анализировал и старался сообразить, чем же он может ей помочь.
– Когда ему было плохо – было плохо и мне, – говорила она. – Когда он чему-то радовался, моя душа пела от счастья. Когда ему было больно, я корчилась от боли. – Она вдруг всхлипнула, и голос ее задрожал еще сильнее. – Совсем не-давно все изменилось… Все-все-все! Он больше не мой… Он стал скрытен, ничего мне не рассказывает. Я не нужна ему… А совсем недавно он стал исчезать.
Она достала носовой платок и высморкалась. Калинов вытащил из бара бутылку минеральной воды, наполнил стакан. Она судорожно схватила его, поднесла трясущейся рукой к губам. Стало слышно, как часто-часто застучали о стекло зубы.
– Спасибо. – Она отпила несколько глотков и вытерла платком рот. – Вы понимаете, я боюсь… Я просто боюсь! Он уходит, и я боюсь, потому что совершенно перестала его чувствовать. Как будто между нами оборвалась какая-то нить… Вы понимаете?
Калинов кивнул.
– Я не знаю, в чем тут дело… Я не понимаю…
– Кто вы по профессии? – спросил Калинов.
– Кулинар… Но причем здесь моя профессия? Это совершенно неважно! Он исчезает, доктор, вы понимаете?!
Калинов опять кивнул. Конечно, он понимает. Разумеется, он все понимает. Да и понимать тут нечего!.. Ситуация хоть и не часто, но встречающаяся… Наверняка, не замужем… И не была. Ожегшись на молоке, дуют на воду… И вот смысл всей жизни, всего существования – сын, единственный и неповторимый, кровиночка родная, плоть от плоти, никто нам с тобой больше не нужен, нам и вдвоем хорошо, правда?.. А годы уносятся, и вот уже ошалевшая от любви мама не может заменить сыну мир. И он уходит. Они все уходят… Ничего не поделаешь: юность, как правило, бессердечна… И ничем не поможешь, потому что это жизнь… Вот только как ЕЙ все это объяснить?
– Вы напрасно волнуетесь, – сказал Калинов. – Я тоже в юности сбегал из дома. И не один раз… Мы собирались где-нибудь на Огненной Земле, жгли костер и до хрипоты спорили… Или отправлялись в Экваториальную Африку, танцевали там под палящим солнцем и целовались с девчонками звездной ночью…
Ее передернуло, и он тут же пожалел, что заикнулся о девчонках. Вот оно что!.. Материнская ревность! Самая темная ревность в мире – дитя собственнических наклонностей… Сколько же горя эта женщина может принести и себе, и сыну, и еще кому-то!.. И что же, в конце концов, делать? Не предлагать же ей сеансы эмоциотерапии, в самом деле! Это для юных, а в ее возрасте может оказаться уже и не безвредным для психики. Конечно, если бы ревность грозила сдвигами…
Он вдруг ощутил полнейшее бессилие. Это иногда случалось – правда, чрезвычайно редко, – и тогда он, один из лучших специалистов планеты, начинал жалеть, что не пошел, скажем, в кулинары. То ли дело! Никаких тебе поражений.
– Как вас зовут?
– Лидия Крылова. – Она снова всхлипнула.
– Послушайте, Лидия… Не стоит так отчаиваться. Все это пройдет, поверьте… Очень скоро пройдет. Надо только немножко потерпеть… Придет время, и ваш Игорь перестанет убегать на свою Огненную Землю. Надо только чуть-чуть потерпеть.
И побыстрее привыкнуть, добавил он про себя.
Она вдруг высокомерно глянула на него и гордо вскинула голову с шапкой разноцветных волос.
– Доктор, не надо меня учить терпению. Я начала терпеть давно, еще с тех пор, когда он в первый раз забился у меня под сердцем. – Она положила руку на грудь. – Все эти годы я терплю и жду, когда он вырастет. – Она с тоской, протяжно вздохнула. – Вот вырастет он, думала я, и обязательно сделает меня счастливой, самой счастливой на свете. Не зря же я отдала ему свою жизнь!.. Впрочем, не в этом главное. – Она махнула рукой. – Вы понимаете, в чем дело?.. – Она замялась.
– Внимательно слушаю вас, – сказал Калинов.
– Я уже говорила, что чувствую его. Так вот… Я просто уверена – да-да, уверена! – что, когда он исчезает из дому… Как бы это поточнее выразиться?.. В общем, его в это время на Земле нет.
Паркер был, как обычно, пунктуален. Он вышел из джамп-кабины ровно в пять часов вечера.
– Рад вас видеть, коллега, – прогудел он. – Очень рад!
– Давненько мы не встречались, коллега, – ответил Калинов.
Они обнялись.
– А вы почти не изменились, Алекс. – Паркер оглядел Калинова с головы до ног. – Разве седины добавилось.
– И волос поубавилось… Вы мне льстите, Дин. Хоть и говорят, что старый конь борозды не портит, но не тот уже конь, ох не тот!
Они двинулись прогулочным шагом по старинному узенькому тротуарчику. Справа, за высоким гранитным парапетом, неспешно катила серые воды Нева. У противоположного берега дрожала в воде отражениями бастионов уверенно распластавшаяся между мостами Петропавловская крепость. Впереди, у Зимнего, змеилась очередь жаждущих попасть в волшебные залы Эрмитажа. Паркер с удовольствием вдыхал аромат красивейшего из городов Европы.
– Как моя сегодняшняя просьба? – спросил Калинов.
Паркер остановился, перевесился через парапет и посмотрел в колышущуюся воду.
– Не скрою: я удивлен, – сказал он. – Зная индекс, любой гражданин Земли способен определить адрес в течение полуминуты… – Он вдруг резко повернулся к Калинову. – Слушайте, Алекс… Может быть, вы объясните мне, чем вызвана ваша просьба?
– Конечно, Дин, конечно. – Калинов помолчал, собираясь с мыслями. – Видите ли, в чем дело… Вчера ко мне обратилась одна дама и пожаловалась, что ее сын каждый день куда-то исчезает, причем, как она сказала, его вообще в этот момент нет на Земле. Я, разумеется, счел все это чепухой, но дама эта так просила, что отказать я ей не сумел… – Калинов помялся. – Короче говоря, я подбросил ее сыну рубашку, в пуговицу которой был вмонтирован видеорекордер…
– О-о-о, коллега! – Паркер неодобрительно покачал головой.
– Да-да, – согласился Калинов. – Мои действия, разумеется, являются откровенным нарушением закона, но что мне оставалось делать?.. Она уверила, что расспрашивать сына о чем-либо совершенно бесполезно… В общем, рисковать я не стал.
– И что вам удалось подсмотреть в замочную скважину?
Калинов поморщился:
– Да ничего! После того как парень набрал индекс, сигнал рекордера исчез. Кстати, кредитной карточкой парень не пользовался.
Паркер удивленно поднял брови. Калинов продолжал:
– Он отправился из джамп-кабины около своего дома, но ни в одну из других кабин на Земле не прибыл.
– Сказки бабушки Арины, – прогудел Паркер. – И где же вы его обнаружили?
– Во Внеземелье он, кажется, тоже не появлялся: я проверял по своим каналам…
– Ничего удивительного! Туда с помощью кабины не попадешь.
– Да, я знаю… Парень вернулся через шесть часов в целости и сохранности, правда, без рубашки и, следовательно, без рекордера, но зато с вполне различимым фонарем под левым глазом. Полагаю, это доказывает, что в нуль-пространстве он не растворялся. Такой фонарь можно заработать, только находясь в контакте с физически ощутимой силой.
Губы Паркера тронула недоверчивая улыбка.
– К счастью, – продолжал Калинов, – я успел проконтролировать индекс, которым он воспользовался перед исчезновением из джамп-кабины.
– И куда вы попали?
– Увы, Дин, увы… Я сделал два десятка попыток, прошел шесть кабин, но так никуда и не попал. Сразу же зажигалось табло «Вы ошиблись в наборе индекса». Тогда я сунулся к ближайшему терминалу Глобального Информационного Банка… Каково же было мое удивление, когда ГИБ заявил, что информацией об этом индексе не располагает.
Паркер пожал плечами:
– Чепуха какая-то…
– А может быть, какой-нибудь засекреченный индекс?.. Вот я и решил обратиться к вам… Как к члену Транспортной комиссии Совета.
Паркер снова неопределенно пожал плечами.
– Хорошо, – сказал он. – Ждите меня здесь.
Он зашагал к ближайшей джамп-кабине. Калинов проводил его взглядом и уселся на скамейку. Набережные были полны народа. Тысячи туристов со всех краев света, ощетинившись камерами, группами бродили вокруг архитектурных чудес старинного города, обнюхивая чуть ли не каждый камень. Сердца их трепетали при мысли о том, какими шикарными голографиями украсят они стены своих коттеджей. Калинов смотрел на них с некоторым превосходством, удивляясь раздражению, которое они почему-то вызывали в его душе.
Впрочем, пусть их, сказал он себе. Пусть проводят ежегодный отпуск, как хотят, лишь бы с пользой для интеллекта. Хотя бы своего… Вот только детей с туристами почему-то крайне мало. Не любит почему-то турист своего отпрыска, с некоторых пор он стал ему в тяготу… И это тоже проблема, достойная специального исследования. Не мешало бы заняться… Как члену Социологической комиссии.
Он вдруг пожалел, что согласился помочь этой Лидии. Тоже мне, детектив на старости лет! Шерлок Холмс нашего времени… Делать ему нечего, кроме как искать великовозрастных детишек, сбежавших от любвеобильных мамаш!.. Но ведь Крылова так просила!.. Ладно. Можно хоть раз в жизни отвлечься от глобальных проблем. Скажем, в качестве отдыха… Только бы определить место, куда исчезает этот парень. Остальное – дело техники! Уж для него-то, Калинова, проблем нет. Пришел, увидел, победил – и никаких гвоздей!
Паркер вернулся через четверть часа. Он плюхнулся на скамейку рядом с Калиновым и с трудом перевел дыхание.
– Действительно, чудеса, коллега… Вашего индекса я не обнаружил.
– Как это? – удивился Калинов.
– А вот так!.. В памяти компьютеров Транспортной Системы такого индекса нет.
– Странно! Ведь я же своими глазами…
– Это еще не все! – перебил Паркер. – Дело в том, что с таким вопросом к нам уже обращались… Несколько месяцев назад в Бирмингемский Сектор явилась некая Фейбия Салливан и попросила дать ей адрес по индексу, который она нашла у своей дочери. Тамошний наш представитель сказал ей, что она что-то перепутала. Впрочем, он и сам был в этом уверен.
– Вы мне дадите адрес этой Фейбии? – спросил Калинов.
– Разумеется, коллега… Салливан наш ответ вполне удовлетворил. Похоже, с вами будет иначе, не так ли?
– Да уж конечно, Дин… Я ведь не по чужой информации работаю. Как этим индексом пользовались, я своими собственными глазами видел. Так что, сами понимаете…
Паркер тяжело вздохнул.
– Все очень просто, Алекс, – тихо сказал он. – На одном из уровней Транспортной Системы возникли неполадки. – Он поморщился. – Когда они возникли, я просто не знаю… Вероятность появления сбоев такого характера близка к нулю, и поэтому охранные автоматы на них запрограммированы не были… Одним словом, при наборе вашего индекса происходит виртуальный прокол нуль-пространства. Реального адреса у вашего индекса нет.
– Вы хотите сказать, что индекс фиктивный?
– О! – Паркер обрадовался. – Очень удачный термин! Фиктивный… Именно так – фиктивный.
– По-моему, коллега, вы упрощаете. Куда же тогда этот парень бегает по вашему фиктивному индексу?
Паркер промолчал. Замолк и Калинов, уставившись в пространство. Паркер посмотрел на него. Калинов думал.
– Контроль над ситуацией ни в коем случае не потерян, – сказал Паркер. – И пусть вас не беспокоит то, что не известно, где находится адресат… Хотя, это, конечно, для нашей обжитой, исхоженной вдоль и поперек планеты звучит несколько фантастично.
Было видно, что Паркеру не по себе от того, что в его любимом детище произошло нечто ему непонятное.
– Все это не главное! – сказал он и тронул Калинова за локоть.
Калинов вздрогнул:
– А что тогда главное?
– А главное – то, что в наших силах закрыть этот несуществующий индекс. И ни одна живая душа никогда не сможет им воспользоваться.
– Да, – сказал Калинов. – Это в наших силах. Это всегда в наших силах. Этому мы хорошо научились!
Как просто, подумал он. Взять и закрыть!.. Ни думать, ни беспокоиться не надо… Меры приняты и, заметим, меры очень своевременные и энергичные, требующие смелых решений!.. А потом вдруг выясняется, что надо было не спешить, что надо было подумать, осмыслить проблему – да не раз – и только после этого… Видимое безделье всегда дается нам труднее, чем видимое действие: могут не так понять… И потому мы сначала делаем, а потом думаем… А потом напускаем на свои физиономии глубокомысленный туман и с утробным удовлетворением заявляем: «Не ошибается тот, кто ничего не делает!»
– Нет, Дин, – сказал он. – Закрыть – это слишком просто и слишком глупо. И уж во всяком случае, преждевременно!.. Надо сначала разобраться, что это такое и с чем его едят, а то как бы снова открывать не пришлось. В еще больших масштабах и с гораздо большим расходом энергии.
Паркер молчал. Калинов почесал кончик носа.
– Судя по вашей первой новости, этим индексом пользуется не один мой беглец, – произнес он. – А там, где человек не один, всегда есть возможность наличия организации.
– Разобраться? – Паркер словно не слышал. – А как разберешься? Разведчика внедрить?
Калинов усмехнулся и встал со скамейки.
– И внедрю, – сказал он. – Мелькнула у меня одна мысль… Дисивер использовать надо.
Паркер посмотрел на него с тревогой:
– Дисивер?!. Но ведь его можно применять только со специального разрешения!.. А если вам откажут?
Калинов еще раз усмехнулся и сказал:
– Мне не откажут!
Фейбия Салливан оказалась сотрудницей Оксфордского университета. Работала она вместе с мужем, супруги занимались селекцией растений для создания марсианской флоры и, судя по имеющейся информации, довольно часто пропадали на четвертой планете. Сейчас оба, к счастью, находились на Земле.
Калинов встретился с Фейбией в одном из университетских кафе. Миссис Салливан оказалась миловидной сорокалетней особой, очень живой и непосредственной, по-видимому, с удовольствием знакомящейся с людьми. Однако когда она узнала о цели предстоящего разговора, энтузиазма у нее поубавилось.
– Да, я действительно интересовалась этим индексом. По возможности я стараюсь узнавать, с кем проводит время моя дочь. Правда, возможностей этих не слишком много. Мы с Вэлом так заняты!.. Вэл – это мой муж.
Калинов изобразил на физиономии заинтересованность, и Фейбия продолжала:
– Все дело в том, что мы не можем уделять нашей дочери столько внимания, сколько бы ей хотелось. Да и нам тоже… Вот и получается, что ее воспитывают, в основном, бабушки и дедушки. Видите ли, работа требует нашего систематического присутствия на Марсе… Но когда мы здесь, дочь живет с нами и мы стараемся уделять ей всяческое внимание. Правда, Вэл очень занят, да и у меня времени не так много… Но Флой всегда была очень хорошей девочкой и не доставляла нам никаких хлопот… Вот и тогда… Оказалось, я ошиблась с этим индексом…
– Простите, миссис Салливан, – перебил ее Калинов. – А как часто вы работаете на Марсе?
– Ну… – Миссис Салливан подняла глаза к потолку. – В общей сложности, наверное, месяцев пять-шесть ежегодно.
Калинов мысленно присвистнул:
– А почему бы, в таком случае, вам не переселиться туда совсем? Раз ваша работа так сильно связана с необходимостью бывать там…
Фейбия покачала головой:
– Ну что вы, сэр… Мы не хотим, чтобы наша Флой выросла марсианкой. Мы люди Земли… И потом: ведь на Марсе живут только те семьи, которые непосредственно заняты на тамошних производствах, а мы-то научные работники. Нам обязательно надо бывать на Земле, иначе мы потеряем квалификацию… Люди нашей профессии постоянно должны общаться с себе подобными – в противном случае, как говорит Вэл, «мозги разжижаются»… Знаете, обстановка, знакомства, живые контакты и все прочее…
В ее словах был свой резон, и Калинов предложил:
– А почему бы тогда вам не летать на Марс по очереди?
– О, сэр! Вэл просто не сможет без меня там работать: ведь он такой рассеянный.
Им принесли заказанный кофе. Фейбия помахала рукой какой-то дамочке, та с любопытством посмотрела на Калинова. Когда официантка удалилась, миссис Салливан произнесла, виновато глядя на собеседника:
– Я понимаю, сэр, я совершила ошибку, родив Флой. Наша с Вэлом жизнь – это наука, наука и еще раз наука… На этом поприще можно чего-либо добиться, лишь отдавая всего себя работе. Нам не стоило заводить ребенка… Но ведь я женщина, так хотелось испытать радость материнства. И потом, мы никогда дочке ни в чем не отказывали. А мои отец с матерью и родители Вэла во внучке и вовсе души не чают… Так что ей не в чем нас упрекнуть, она получила прекрасное воспитание. Образование тоже получит по полной программе… А не захочет заниматься наукой, пусть занимается чем-нибудь другим, образование в любом случае не помешает.
Не помешает, подумал Калинов. Вот только если бы образованность гарантировала счастье и если бы образование заменяло материнскую любовь.
– А в чем, собственно, дело? – спохватилась вдруг миссис Салливан. – Моя дочь что-нибудь натворила? Флой – очень воспитанная девочка…
– Нет, все в порядке. – Калинов окрасил реплику маленькой толикой равнодушия – так, чтобы не было нарочитости. – Просто я интересуюсь этим индексом… В джамп-связи были кое-какие неполадки – ничего опасного, но на всякий случай мы проверяем.
Его тон сыграл свою роль: Фейбия тут же успокоилась.
– Я пыталась тогда воспользоваться этим индексом, но никуда не попала. Загоралось предупреждение о неправильном наборе индекса и все. Я обратилась в местное бюро Транспортной Комиссии. Они заявили, что такого индекса не существует. На этом все и закончилось.
Калинов решил не продолжать дальнейших расспросов, рассыпался в благодарностях и попрощался. Все равно эта горе-мамаша больше ничего не знает. Во всяком случае, такое складывается впечатление. Можно, конечно, попытаться побеседовать с самой Флоренс Салливан… Но если Флоренс не дура, беседа вряд ли принесет ему дополнительные сведения. Ясно пока вот что: двое подростков из тех семей, которые называют «дисгармоничными», имеют отношение к одному и тому же индексу джамп-связи. Под этот индекс и нужно копать.
А вот портрет Флоренс надо будет в ГИБе запросить. Чем черт не шутит, вдруг пригодится?
Честно говоря, нынешнее поколение молодых Калинову нравилось не очень. Какие-то они были ненормальные, равнодушные, словно и не жили в этом мире, а наблюдали за ним со стороны.
Он попытался вспомнить, каков сам был в их годы. Внешность того Калинова он, слава Богу, помнил, да и на видеокристаллах она увековечена. А вот внутреннее, так сказать, содержание… Нельзя утверждать, что это для него темный лес, нет, события, происходившие с ним в те годы, он помнил хорошо, но вот настроение, с которым он тогда переживал эти события, состояние души Калинова-подростка, этакий «аромат жизни», как его называл Калинов-сегодняшний, был давно уже заслонен более поздними страницами биографии. Хотя нет, «аромат» одного события – встречи с Наташкой – он помнил и сейчас, как будто и не прошло с тех пор восемь десятков лет. Наташка-то была бой-девка, и ему немало сил пришлось затратить, чтобы привлечь к себе ее внимание, тем более что сам он в те годы был «мальчик нежный кудрявый», наедине с девчонками чувствовал себя, как в открытом космосе без скафандра, и поведение его в таких случаях соответствовало принципу «и хочется, и колется»… Но вот в отношения с Наташкой он нашел в себе силы нырнуть, как в ледяную воду – зажмурившись и не раздумывая. И не проиграл… Впрочем, ладно, зачем бередить душу? Прошлого не вернешь!
Он побродил немного по полуторатысячелетнему городу и вернулся в Питер.
Сделав шаг вперед, Калинов зажмурился. После серого тумана, только что плотной пеленой висевшего вокруг, солнечный свет был резок и неприятен. Когда глаза привыкли, Калинов огляделся.
Он стоял посреди огромного луга, усыпанного яркими цветами. Цветы были незнакомые. Мимо прошелестела большущая стрекоза. Калинов не был специалистом по энтомологии, но готов был биться об заклад, что на Земле он таких стрекоз не встречал.
На лугу группами располагались молодые люди. Одни сидели и разговаривали друг с другом, другие лежали, третьи танцевали. Головы танцующих украшали обручи с кристаллофонами.
Вдали, у самого горизонта, виднелись темно-зеленые купы каких-то деревьев. Слева, метрах в двухстах от Калинова, раскинулось слепящее зеркало небольшого озерца. Легкий ветерок доносил оттуда веселый девчачий смех и визг. Видимо, там купались. Над озером висело синее солнце.
– Ты кто?.. Новенький?
Калинов стремительно обернулся. Сзади стояла юная девушка. Худенькая – кожа да кости. Но хорошенькая… На лице никаких следов макияжа. И правильно – макияж только отвлекал бы внимание от ее глаз. А глаза были замечательные – большие и редкого, изумрудного цвета. Длинные вьющиеся рыжеватые волосы – похоже, натуральные. Открытое зеленое платье, без прозрачных вставок, облегает чуть намеченную грудь.
– Ты новенький? – повторила незнакомка. – Что-то я тебя здесь раньше не видела.
– Верно, – согласился Калинов. – Я тут в первый раз.
– А как тебя зовут? – спросила девушка. – Меня Вита.
– А меня Саша. – Калинов церемонно поклонился.
Зеленые глаза смотрели не мигая. И присутствовало в них нечто такое, от чего у Калинова возникло острое желание погладить девушку по голове.
– Зачем ты к нам пришел?
Калинов слегка опешил, настолько в лоб был задан вопрос. И что-то было нужно отвечать.
– А зачем к вам приходят? – спросил он.
Вита вздохнула.
– Кто зачем. – Она печально улыбнулась. – Одни приходят потанцевать, другие – покупаться. Или просто поговорить…
– А разве потанцевать нельзя дома? – спросил Калинов.
– Конечно, можно… Только здесь гораздо интереснее!
– Почему?
Девушка снова улыбнулась, на этот раз без печали.
– Потому, – сказала она. – Скоро узнаешь… Пойдем погуляем в лесу?
Прямо вот так, сразу подумал Калинов и с сомнением посмотрел на далекие купы деревьев. Синее солнышко палило нещадно, и тащиться под его лучами по открытому пространству совершенно не хотелось.
– Жарко, – сказал он Вите. – Пока дойдем, расплавимся.
Вита расхохоталась. Словно колокольчики зазвенели.
– Чудак! – сказала она сквозь смех. – Ты же ничего не знаешь… Давай вместе.
Она взяла его за руку теплой ладошкой, и Калинов содрогнулся. Оказалось, все, что он помнил, он помнил неправильно. Нечто давным-давно забытое, потерянное в череде прожитых лет, пронзило его сердце, и оно вдруг споткнулось, заныло от тихой боли, переполнилось сладкой тоской, и внезапно захотелось заплакать, заплакать так, чтобы мир захлебнулся в его слезах. И чтобы из этого соленого безбрежного моря родилось что-то новое, до жути юное, кристально-чистое…
На Калинова обрушился ураганный ветер, промелькнули неясные серые тени, и Калинов обнаружил себя стоящим в лесу среди огромных – ствол в три обхвата – деревьев. Вита была рядом и по-прежнему держала его за руку. Изумрудные глазищи ее сияли.
– Испугался?
– Что произошло? – спросил Калинов.
– Ничего… Ведь мы с тобой хотели в лес. Смотри, какой страшный лес вокруг! Ты в такой хотел?
– Разве он страшный? – удивился Калинов. – Вполне ухоженный, я бы даже сказал, домашний лес. Как парк…
Вита выпустила его руку из своей.
– Как по-дурацки ты говоришь! – сказала она с отвращением. – Моя мама таким тоном говорит, когда меня воспитывает… Ой! Смотри, что за чудо-дерево! Как сказочный дракон, правда?
Калинов оглянулся. Там, где мгновение назад стоял великолепный, рвущийся в небо кедр, извивалось зеленое, непонятное, покрытое странной стеклообразной чешуей. Среди зелени сверкнула ярко-красная пасть, и послышалось змеиное шипение.
Вокруг все изменилось. Не было больше привычных глазу кедров, сосен и елей. Повсюду кривыми стрелами лезли из земли незнакомые черные деревья с серой листвой. Словно скелеты доисторических ящеров на раскопанном кладбище под Минусинском… Они окружили Калинова со всех сторон, над ними нависло чернильное небо, и было совершенно непонятно, откуда же берется в лесу этот сумрачный, тоскливо-серый, но все-таки дневной свет.
Мир наполнился оглушительным рычанием и грохотом. В этом невероятном шуме сквозило нечто явно знакомое, и Калинов вдруг понял, что это пропущенный через гигантский усилитель стрекот видеорекордера, вделанного в пуговицу его рубашки, и испугался, что Вита сейчас тоже поймет это. И тут же грохот исчез. Наступила пронзительная, бьющая по ушам тишина; в тишине этой весело зазвенели хрустальные колокольчики, и девичий голос пропел:
– Догоняй!
Калинов обернулся. Виты не было, только где-то вдалеке, за этими черными фантасмагорическими деревьями-скелетами медленно таял ее смех. Калинов бросился туда, где растворился звон колокольчиков, и тут впереди, в пяти шагах от него, со свистом вонзилась в землю полуметровая стрела. Калинов замер, и, ничего не понимая, смотрел, как вибрирует ее оперение.
– Стоять, малыш! – произнес справа чей-то тихий голос.
Калинов медленно повернул голову. За огромным дубом стоял парень в джинсах и безрукавке. Это был Игорь, сын Лидии Крыловой. Он двинулся к Калинову, держа наготове заряженный арбалет. Левый глаз парня украшал солидный синяк.
Вокруг снова был обычный земной лес. И голоса птиц, разносившиеся по лесу, были знакомы с детства. Только солнце, лучи которого с трудом пробивались сквозь плотные кроны деревьев, имело густо-оранжевый цвет. Как апельсин.
Крылов приблизился. Держа арбалет наготове, выдернул из земли стрелу и сунул ее в колчан, висящий за спиной.
– Чего тебе надо? – спросил Калинов.
– Какой шустрый мальчик! – произнес Крылов. В голосе его послышалась издевка. – Не успел появиться, а уже к девочке прислоняется. К чужой, между прочим, девочке!..
Калинов, придя в себя, стоял и молчал. Любопытно, подумал он. Ладно, сделаем вид, что мы принимаем ситуацию всерьез. Сделаем вид, что мы испугались… А теперь сделаем вид, будто ждем, пока он подойдет поближе и его можно будет достать одним прыжком.
Но Крылов ближе не подходил. Да и арбалет был направлен в грудь Калинова недвусмысленно.
– Откуда тебе известно, что я появился здесь только что? – спросил Калинов.
Крылов расхохотался:
– А чего тут знать?.. Иначе бы девочка от тебя не убежала. Я бы, например, догнал ее в два счета… Да по тебе же сразу видно, что ты тут в первый раз. Как ты озираешься по сторонам!.. Потеха же!
Калинов переступил с ноги на ногу, и Крылов резко дернул арбалетом.
– Стоять! – прошипел он. – А то могу и…
– Почему же ты ее не догоняешь? – спросил Калинов. – Если это так просто…
– Была нужда… Я гордый! И потом… Хочу понять, что она в тебе нашла. Хлюпик хлюпиком…
Последнюю фразу Крылов произнес спокойно, голос его был бархатист и ровен, как ночное пасмурное небо. Но Калинов чувствовал, что где-то там, за сплошным облачным покровом, где всегда светят звезды и как правило сияет луна, уже растет еле сдерживаемое рыдание. Чем-то этот парень напоминал несчастного голодного вислоухого кутенка. И Калинову захотелось ласково погладить кудлатую лобастую головенку. Или хотя бы надрать щенку уши.
Калинов мотнул головой: мысль явно принадлежала Калинову-вчерашнему – члену Совета Планеты и всяческих там комиссий. Но, откровенно говоря, и Калинову-подростку так стоять должно быть очень унизительно.
– По-твоему, это честно? – спросил он. – Ты с оружием, я – без…
– То-то и оно, – прошептал Крылов. – Кабы ты был здесь не впервые, и у тебя было бы оружие. А насчет честности… Разве гулять с чужими девчонками – это честно?
Калинов пожал плечами. В последний раз он гулял с чужой девчонкой лет восемьдесят назад.
– Послушай, Игорь, – сказал он. – Я бы…
Он замолк: Крылов мгновенно весь подобрался и стал очень похож на испуганного съежившегося зверька.
– Откуда ты знаешь мое имя? – шепотом спросил он. – Шпионишь?.. Тебя подослала моя мать?
Он быстро оглянулся по сторонам, словно ждал, что мать, грозя пальцем, выйдет сейчас из-за ближайшего дерева. Все было тихо. Крылов снова посмотрел на Калинова. В глазах его появился странный блеск.
– Вообще-то у нас здесь не убивают, – сказал он. – Но ведь со шпионами во все века поступали именно так!
Он поднял арбалет на уровень груди, и Калинов понял, что сейчас, через мгновение, тяжелая стрела пронзит его сердце, и мысль о смерти показалась ему такой нелепой, что он удивился. Неужели это серьезно, подумал он, а в горле уже рождался крик, потому что он увидел, как стрела сходит с ложа арбалета и отправляется в смертоносный полет. Но тут кругом возник серый туман; он не поднялся от земли и не выплыл из-за деревьев, а именно возник, неожиданно и сразу, не клубясь и не сгущаясь, и не успел Калинов обрадоваться ему, потому что в тумане этом было его спасение, как тот исчез, исчез так же внезапно, как и появился. А Калинов обнаружил себя стоящим в джамп-кабине.
На пульте подмигивал красным сигнал «Вы ошиблись в наборе индекса». Калинов вывалился из кабины на улицу. На небе светило солнце, и было оно не синее и не оранжевое, а обычное, земное, и небо было земное, и вокруг стояли знакомые питерские дома, и стремился перепрыгнуть через Неву Медный всадник.
