Рональд Фредерик Делдерфилд
Наполеон. Изгнание из Москвы
Глава 3
«Все идет хорошо!..»[17]
1
Недалеко от Камня[18], приблизительно в 50 милях от Витебска, река Двина, текущая на юго-запад, делает поворот в северо-западном направлении и впадает в Рижский залив. Возле Орши, которая находится приблизительно в 60 милях южнее Витебска, другая великая русская река Днепр также делает поворот на юг и несет свои волны в Черное море. Великая армия как раз вошла на территорию, находившуюся между этими двумя могучими реками, и поэтому ее дальнейший путь длиной в 70 с лишним миль, от Витебска до следующей большой остановки – Смоленска, проходил по равнине в междуречье.
Это была малонаселенная полоса безжизненной земли, наполовину покрытой густыми зарослями бузины и берез. Деревни, ютившиеся вокруг этого бездорожья, состояли из убогих лачуг. Крестьянские семьи, обитавшие в этих жалких подобиях домов, были выкинуты наружу, чтобы обеспечить хоть какое-то прибежище толпе завоевателей, настойчиво маршировавшей на юг и восток в надежде заставить русскую армию дать генеральное сражение.
Уже упоминавшийся капитан Ройдир, офицер личной охраны великого князя Гессенского, оставил нам описание того гостеприимства, с которым он был встречен обитателями этих лачуг, когда вместе с Великой армией продвигался по дороге от Витебска до Смоленска. Позднее французы назовут ее «Московским валом», несмотря на то что дорога проходила в 400 километрах от старой столицы. Ройдир пишет, что избы были тесными, свет едва пробивался в них через узкие щели окон. Он даже представить себе не мог, каково тут было зимой, когда эти щели закрывали ставнями, а печки топились день и ночь. В разгар лета здесь так отвратительно воняло и приходилось жечь порох, чтобы не чувствовать этой вони.
Изба, где поселились Ройдир и его товарищи, была полна конских слепней, которые, «подобно вшам, лезли внутрь, и их нападение сопровождалось немалой активностью». Кроме слепней по земляному полу избы, покрытому сеном, ползали целые полчища тараканов. В довершение всего в этой избе, откуда выгнали ее обитателей, остался козел.
По этой угрюмой местности, мужественно перенося все тяготы похода, шел Ней со своим неукротимым Третьим корпусом. 10 августа он переправился через Днепр и атаковал русский арьергард у города Красного, где-то в 35 милях от Смоленска. Наполеон, вышедший из Витебска 13 августа, писал домой императрице Марии-Луизе: «Все идет хорошо…», но вряд ли был до конца в этом уверен. Французы несли огромные потери. Один генерал из Баварии подсчитал, что терял от истощения, дизентерии, дезертирства и других напастей ежедневно по 900 человек. Оставшийся в Витебске капитан Ройдир находил все новые подтверждения этому. После сражения у Смоленска, где были немалые потери с обеих сторон, один майор из Вюртемберга сказал ему, что четыре линейных полка и четыре батальона легкой пехоты, насчитывавшие в общей сложности 7200 человек, еще до взятия города уменьшились до полутора тысяч. После взятия Смоленска осталось всего 900 человек! Ройдир своими глазами видел сотни спешившихся кавалеристов, шедших на запад в надежде найти лошадей.
Видимым подтверждением того, что случилось с блестящей армией, переправившейся через Неман меньше чем за два месяца до этого, была явно возросшая деморализация, совершенно несвойственная армии Наполеона. Даже в Египте, в самые критические моменты, такие, как отступление к Акру или за три года до похода в Россию, когда Великая армия преодолела горные перевалы в Испании, не дрогнув перед снежной бурей, – даже тогда боевой дух армии оставался очень высоким, а дезертирство незначительным. В России же и при сносной погоде затянувшееся наступление оказало на армию более разрушительное действие, чем близкие к полному поражению битвы при Эйлау и Асперне – Эсслинге в 1807-м и 1809 годах.
Случай, произошедший с гарнизоном, размещенном в Витебске, показал, что нервозность достигла степени, совершенно несвойственной армии Наполеона. После того как 13 августа из города ушла гвардия, ограниченный контингент, оставшийся охранять Витебск, неоднократно в течение ночи хватался за оружие, чтобы отбить атаки нескольких дюжин случайно оказавшихся возле Витебска казаков. Что же произошло? Что стало причиной этой несолдатской слабости и бестолковой суеты? Провизии не хватало, ужасные дороги, противник так и не появлялся для решающего сражения – но все это уже наблюдалось в предыдущих кампаниях. Может быть, дело было в другом. Бескрайние, почти безлюдные просторы, по которым шла армия, подавляюще действовали на людей, привыкших торжественно маршировать среди гражданского населения, принимавшего их либо за освободителей, либо за завоевателей, что больше соответствовало истине. Здесь их никто не встречал, а монотонный пейзаж нарушали лишь почтовые станции, встречавшиеся на дороге лачуги или непроходимые чащи хвойных лесов. Рядовой состав армии чувствовал себя совершенно оторванным от западной цивилизации. И каждый следующий шаг по этим бескрайним равнинам уводил их все дальше и дальше от собственных домов, женщин и виноградников.
15 августа основные силы французской армии праздновали сорокатрехлетие Наполеона, Ней и Мюрат разрядили 100 пушек в приветственном салюте. Обоим маршалам остро не хватало пороха, но они объяснили, что для салюта использовали порох, отбитый у русских. Наполеон проглотил эту шутку и больше ничего не сказал.
На следующий день перед армией показался старый, напоминающий испанские крепости город Смоленск, стоявший на берегу глубокого и неширокого в этом месте Днепра и выглядевший крепким орешком. Его укрепления защищали около 30 тысяч солдат русского арьергарда, а биваки главных сил армии Барклая-де-Толли стояли прямо на другой стороне реки, соединенные мостами с западными предместьями города. Смоленск был хорошо укреплен, его толстые крепостные стены высотой в 15 футов имели 30 башен, частично построенных из дерева, высотой в 25 футов. Смоленский кремль был защищен и снабжался продовольствием с другой стороны реки, но, если прибавить к этому укрепленные западные предместья, становилось понятным, что взять город штурмом удастся, только отвоевывая каждый дом.
Генерал Эбли, чрезвычайно способный военный, посоветовал Наполеону обойти укрепленные позиции, послав Польский корпус Понятовского на другой берег реки, но Ней предпочел бомбардировку, а затем лобовую атаку и добился своего, несмотря на то что ему пришлось уступить более осторожному Наполеону, отдавшему приказ сделать все, чтобы окружить город и начинать наступление с трех сторон.
Ней выступил с запада, Даву двинулся с юга, а поляков Понятовского послали вверх по берегу реки, чтобы напасть с востока. Были подтянуты значительные артиллерийские батареи, включая три батареи 12-футовых гаубиц на случай усиления обычных. Канонада началась в шесть часов, и одновременно с ней пехота предприняла свой смертоносный штурм предместий города.
Арьергард русских сражался упорно. Дохтуров[19], который им командовал, начал оборону от самых ворот города, и, несмотря на то что его в это время мучил приступ лихорадки, на каждой баррикаде пехоте приходилось не только стрелять, но и пускать в дело штыки. Весь день и всю ночь не умолкала канонада, а в отдельных частях города бои закончились только 17 августа. Разрушения были огромными, и скоро во многих частях города начался пожар. Можно сказать, что Смоленск стал генеральной репетицией того, что позже случилось в Москве. Казалось, что здесь русских вот-вот удастся заставить дать генеральное сражение, но благоразумный Барклай-де-Толли вскоре продемонстрировал, что вовсе не намеревался оставить шесть дивизий запертыми в осажденном городе. Ночью 17 августа он начал отступать. А почему бы и нет? Своей основной цели он достиг. 35 тысяч солдат Багратиона, испытывавших сильное давление от преследовавших их французов, теперь присоединились к главным силам армии восточнее Смоленска, и два командира, яростно интриговавшие друг против друга в лучших традициях французских маршалов, теперь оказались вместе. В два часа дня французские гренадеры из атаковавшей шеренги взобрались на крепостной вал и выяснили, что его никто не защищает. Все русские солдаты, уцелевшие после бомбардировки Смоленска, исчезли, а три четверти города было объято пламенем.
Тела 12 тысяч убитых перегородили узкие улицы города[20].
Наполеон шел по выгоревшим руинам. От зерна и других пищевых запасов, которые он рассчитывал здесь найти, ничего не осталось. Все, что могло понадобиться изголодавшейся армии, либо увезли русские, либо погибло в огне. Ветераны в поисках добычи радовались, если в погребе им удавалось обнаружить несколько бутылок местной водки. Орудий и пленных было много, но у французов едва хватало сил тащить свое оружие, а большую часть пленных составляли брошенные раненые.
Император отнесся к этой победе со смешанным чувством, что не помешало ему вечером после битвы написать в торжественной депеше Маре, министру иностранных дел: «Мы захватили Смоленск без людских потерь… Русская армия отступает к Москве в очень недовольном и обескураженном состоянии…» Были ли отступающие русские войска более недовольны и обескуражены, чем лежащие в руинах городских предместий раненые французы, только что ставшие свидетелями гибели 8 тысяч своих товарищей?
Русские армии, объединившиеся на востоке от горящего города, теперь находились под командованием одного человека. И Барклая, и Багратиона сняли с их постов, несмотря на блестящее руководство войсками в критической ситуации. Барклай из-за своего литовского происхождения был чужаком, так и не став популярным среди русской аристократии, полагавшей, что война была народной и русский патриот должен наступать, а не уводить войска. Русские аристократы считали постыдными бесконечные отступления Барклая и то, что ему пришлось пожертвовать многими русскими городами и деревнями. Когда при Аустерлице французские гренадеры прорывались сквозь строй русской гвардии, они кричали: «У женщин Санкт-Петербурга будет о ком поплакать!», но молодые люди вокруг царя продолжали считать себя способными дать отпор этим выскочкам с Запада и впоследствии доказали это, прогнав их за Неман после нескольких решительных боев. Убеждаемый со всех сторон сменить командование армией, Александр, теперь постоянно находившийся в Санкт-Петербурге, уступил наконец уговорам. На место главнокомандующего он выбрал пожилого генерала Кутузова, другого ученика безрассудного Суворова. Кутузов, несмотря на суворовскую закалку, по причине своей грузности не мог ехать верхом, а вынужден был передвигаться по полю в коляске.
Однако возраст и увеличивающаяся полнота не притупили военных способностей Кутузова, который уже воевал с Наполеоном за семь лет до описываемых событий. Он продолжал быть старой хитрой северной лисой и, несмотря на то что вслух он об этом не говорил, косвенным образом нисколько не сомневался в правильности выбранной Барклаем тактики отступлений, благодаря которой французов удавалось уводить все дальше и дальше от их баз в Польше и Германии. Уводить до тех пор, пока они не окажутся полностью изолированными в бескрайних русских полях и лесах. И в конце концов Кутузову пришлось остановиться недалеко от святыни – Москвы. Одних моральных соображений достаточно, чтобы оправдать этот поступок, но Кутузов еще больше намеревался продолжать начатую Барклаем игру и все-таки оказался прав.
Для Наполеона, созерцавшего тлеющие пепелища Смоленска, сделать выбор было не просто. Даже в том состоянии, в каком Смоленск находился сейчас, он мог быть превращен в зимнюю базу, а кампания могла возобновиться весной, после того как по уже захваченной территории подойдет подкрепление, войска получат зимнее обмундирование, лошадей и провиант. Даже стремительный Ней рекомендовал поступить так, и, что удивительно, Мюрат, прогарцевавший сотни миль по России, тоже придерживался этого мнения. Наполеон колебался, как он колебался в Вильно, а после в Витебске. Было бы очень выгодно зазимовать здесь, но при условии, что эта идея будет высказана самим Наполеоном. Он считал себя тем же, чем его считали другие: повелителем Европы, ключом, из которого фонтаном били все новейшие идеи, причиной всех изменений в погрязших в рутине европейских правительствах. Как командующий войсками, он мог бы смириться с требованиями здравого смысла, но престиж императора оказался сильнее. Несмотря на то что он уже несколько раз обращался к русскому царю, ни одно из этих обращений не привлекло внимания последнего. Все умеренные предложения, которые могли привести их к соглашению, были встречены молчанием, а теперь он находился на расстоянии более 300 миль от внешних границ России и не мог похвастаться большим количеством людей и провианта. Даже в этом случае, взвесив и обдумав все перспективы, он склонялся к тому, чтобы прислушаться к голосу разума и сделать окончательные выводы, просматривая списки личного состава, каждый день подаваемые ему Бертье, начальником генерального штаба.
С точки зрения стратегии для спешки причин хватало. Престиж мог быть спасен, только если удастся захватить столицу неприятеля, и, если консервативно настроенные русские военные будут настаивать на ее защите, появятся все шансы, что генеральное сражение, которое может стать вторым Аустерлицем, произойдет. Тем не менее было немало причин и для того, чтобы остаться в Смоленске или отступить к Витебску и укрепиться в нем, чтобы в следующем году начать оттуда наступление. Был даже вариант нападения на Санкт-Петербург, тоже расположенный далеко от дома, хотя с точки зрения подвоза провианта и боеприпасов он намного более удобный, чем Москва. Наполеон, конечно, мог написать Маре, своему министру иностранных дел, что он захватил Смоленск без потери в людской силе, но тот был не настолько наивен, чтобы этому поверить, да и новости, поступающие из Центральной Европы, нельзя было назвать благоприятными. Англичане преуспели в формировании нового альянса с русским царем. Шведы, на престоле которых сидел бывший французский маршал Бернадот, подумывали о том, чтобы повернуть свои штыки против старых товарищей[21]. Австрия, которой управлял Меттерних, проявляла своенравие. Тугендбунды в Пруссии с каждым днем получали все больше поддержки, а на юге Европы, в Испании, Веллингтон громил каждую французскую армию, которая стояла у него на пути, и это учитывая тот факт, что о его блестящей победе над Мармоном при Саламанке в штабе императора еще не знали. Поэтому с учетом всего происходящего в Европе конечно же пришло время остановиться и, может быть, найти какую-нибудь возможность для компромисса.
Затем поступило несколько хороших новостей, настолько хороших, что они склонили чашу весов в сторону продолжения наступления. На северо-западе, там, где с июня бывший гренадер маршал Удино успешно воевал против армии Витгенштейна, ему наконец удалось нанести сокрушительное поражение противнику под Полоцком. Это не только обеспечило левому флангу французов безопасность от любых вмешательств здесь боевых действий, но и усилило влияние французской армии во всем северо-западном регионе.
Удино, галантный, но лишенный воображения генерал, на самом деле не выиграл сражения под Полоцком. Он получил ранение в первый день битвы, в тот самый день, когда взгляду Наполеона открылся Смоленск, и покинул поле боя с русской пулей в руке. Эта пуля оказалась не последней, которую Удино получил в России до конца кампании. Во всех войнах он был ранен 34 раза.
В его отсутствие командование перешло к блестящему маршалу Сен-Сиру – наиболее противоречивой и эксцентричной личности среди всех маршалов Наполеона. Чертежник, актер, музыкант, архитектор – во всем достиг высшей планки, так и не остановившись на чем-нибудь одном. Он и сюда прибыл, ведомый лишь прихотью своего независимого гения блестящего стратега. Солдаты не любили его. Сен-Сира больше знали под прозвищем Сова. Наряду с маршалом Массена он считался самым лучшим в Европе специалистом по обороне.
16 августа армия Витгенштейна, состоявшая из 60 тысяч человек, атаковала город Полоцк, расположенный на реке Двине. Полоцк защищали Второй и Шестой корпуса, которыми командовали Удино и Сен-Сир, при этом главнокомандующим был Удино. В течение первого дня битвы русские добились больших успехов. Удино, обеспокоенный положением дел, все время обращался к Сен-Сиру за советом, но тот говорил только почтительное: «Мой господин маршал!» Майор Марбо, присутствовавший при этом со своими егерями, интерпретировал это так: «Принимая во внимание тот факт, что император счел нужным сделать вас маршалом, вы должны разбираться в положении вещей лучше, нежели я!» Ближе к сумеркам скакавший вдоль своих позиций Удино был ранен русским снайпером, а Сен-Сир занял его место главнокомандующего. Он тотчас же сделал все, чтобы обеспечить победу, затребовав своих стрелков очистить город от раненых и освободить своим войскам путь к отступлению через единственный мост. Затем он воспользовался помощью польского землевладельца, чтобы получить последнюю информацию о том, что творится у русских. Поляк послал управляющего своим имением в лагерь русских с обозом провианта. Это позволило ему узнать, что Витгенштейн ждет значительного подкрепления на следующий день, среди которого должны были находиться и казаки из гвардии. Сен-Сир точно назначил время, когда будет нанесен удар, и в 6 часов утра залп одного орудия возвестил о начале наступления по всем позициям. Вечером того же дня русских разбили, а восхищенный этой победой Наполеон незамедлительно прислал Сен-Сиру, единственному человеку, сумевшему победить русских в России, маршальский жезл.
Генерал Жюно, старейший из друзей императора, бывших с ним в России, был не так удачлив.
Жюно, как мы помним, сменил Жерома на посту командующего Восьмым корпусом, и после Смоленска у этого невезучего человека, ставшего одним из боевых маршалов Наполеона, появился еще один шанс вписать свое имя в историю. Но он его упустил, может быть, из-за своей лени, но скорее из-за того, что был контужен и просто устал воевать. Он воевал с 1792 года и пороха за это время успел понюхать не меньше, чем Ней и Мюрат, но ему недоставало выносливости первого и самоуверенности второго.
Наполеон, обосновавшись в Смоленске, а вернее, в его развалинах, предоставил Нею полную свободу наступать, чтобы таким образом загнать отступающих русских в угол. Ней очень близко подошел к тому, чтобы осуществить замыслы императора, загнав противника в теснины у Валутиной горы, восточнее города Валутина. Здесь произошли жестокие стычки, в которых погиб один из «бессмертных» маршала Даву – генерал Гудэн. В планы Нея и Мюрата входило надолго вовлечь противника в боевые действия, пока корпус Жюно не атакует их с севера, с фланга, но этого не произошло: Жюно не появился. Мюрат, впавший в ярость от этого, бросился на поиски Жюно и, найдя его, попытался заставить предпринять хотя бы одну атаку на неприятеля. Жюно отказался, сославшись на усталость его вестфальцев. Тогда Мюрат, вероятно вспомнив, что уже многие годы Жюно был так близок к получению желанного маршальского жезла, в качестве последнего аргумента сказал, что у Жюно теперь есть реальная возможность стать его обладателем. Но маршальский жезл опять ускользнул от него точно так же, как это было в Португалии в 1808 году, когда Жюно со своей армией, потерпев неудачу, был любезно отправлен домой англичанами[22]. Основные силы русских соединились и ушли, оставив теснины между двумя возвышенностями, усеянными убитыми и ранеными с обеих сторон. Барклай-де-Толли опять ускользнул.
Эта новость заставила Наполеона, находившегося в этот момент в течение недели в Смоленске, опять вернуться к мысли о том, что война приобретает неестественный, затяжной характер и ее пора заканчивать, сев за стол переговоров. Он попросил захваченного в плен русского генерала написать царю письмо, и, когда генерал возразил, что это невозможно, Наполеон предложил пленнику написать личное письмо своему брату, находившемуся на службе в Санкт-Петербурге, подчеркивая, что император Франции стремится пойти на компромисс.
Русский генерал подчинился, но никакой ответной реакции на письмо не последовало. Оно на самом деле явилось еще одним доказательством слабости императора и только укрепило царя в его упорстве. Этот инцидент стал еще одной странной психологической ошибкой со стороны человека, который с 26 лет использовал политику кнута и пряника в обращении с королями и дипломатами.
Когда ни на одно из его посланий не поступило никакого ответа, Наполеон удвоил давление, приказав Бессьеру и Мортье продолжать наступление вслед за Неем и Мюратом. Разговаривая с чистосердечным эльзасцем генералом Раппом, своим адъютантом, пытавшимся во время праздничного ужина в Данциге отсоветовать императору начинать эту кампанию, Наполеон сказал: «Столица, побывавшая в руках врага, подобна женщине, потерявшей честь. Вино пролито. Я слишком долго играл в императора. Пришло время опять становиться генералом!» Неспособный убедить в этом других, он начал усиленно трудиться, чтобы убедить в этом самого себя.
