Все молчали, пока снаружи не послышалась какая-то возня.
– Товарищ генерал, – заглянул в палатку связист из отдела «Л», – Шахабов на линии!
– Уже?.. – в глазах пожилого вояки мелькнула растерянность, – что б ему провалиться!.. Давай.
Связист внес мощную переносную радиостанцию с усилительной приставкой-антенной – абонент, верно, находился далеко в горах. Командир соединения тяжело вздохнул, медленно поднес один из наушников к уху и, не решаясь вдавить кнопку «Передача» на микрофоне, в последний раз обвел взглядом присутствующих. Когда же, набрав воздуха в легкие, открыл рот, откуда-то из дальнего угла послышался голос:
– Моя кандидатура его устроит?
Все разом обернулись в поисках безрассудного смельчака.
– Чья кандидатура?! Как ваша фамилия? – опустив к груди микрофон, воспрянул духом Бондарь.
– Заместитель командира ОСНаз «Шторм» подполковник Щербинин.
Немного пожевав пухлыми губами, генерал решительно начал переговоры с эмиром, однако через пару минут разговор забуксовал…
– Что значит, невелика птичка, Беслан Магомедович?! Это ж никакой-нибудь штабной писарь, а целый заместитель командира бригады!..
Чеченец излагал свои соображения неторопливо, взвешивая по ходу все «за» и «против».
– Хм, – усмехнулся генерал-майор, когда тот, наконец, закончил, – какой именно бригады я по известным причинам сказать не могу. Что?.. Нет, это весьма солидное и уважаемое подразделение. Ну, если можно так выразиться – штурмовые войска. Согласны?.. Ах, вот как… Это меняет дело…
И он снова помрачнел, сник; во взгляде поубавилось уверенности.
– Беслан Магомедович, прошу вас: не торопись расправляться с пленными. Дайте мне еще четверть часа. Я понял вас, до связи…
Отдав наушники с микрофоном связисту, командир опергруппы прикурил очередную сигарету и, снова промокнув платком лоб, смачно выругался:
– Эмир гребанный!.. Зам комбрига его не устраивает! Ему, видите ли, подавай не меньше полковника!
«…Но прошу: пойми и меня, мой любимый. Я никогда не смогу дать тебе то, что ты хочешь. И то, что ты заслуживаешь.
За двенадцать лет своего супружества я ни разу не позволила себе ни одной вольности. Да, с мужем нет былого понимания, как не осталось и любви; все чаще возникают разногласия, раздражение. Иногда я просто ищу причину, чтобы уйти из дома и в одиночестве побродить по тихим улицам…
Но вместе с тем в душе осталось другое: привязанность, уважение к человеку, к отцу моего единственного ребенка… Жива и память о счастье первых лет совместной жизни – от этого тоже никуда не деться, не спрятаться, не убежать…
Понимаешь, я не смогу предать этого человека – он не заслуживает такого к себе отношения.
Ты одинок, Алексей, – тебе проще принимать решения.
Увы, любимый, но мы никогда не сможем быть вместе.
Это последнее мое письмо.
Прости за все.
И прощай…»
– Ну что ж… Раз желает видеть полковника – так тому и быть, – затушил сигарету в старой солдатской каске, издавна служившей общей пепельницей, сосед Львовского – полковник ВВС.
Командир авиачасти тяжело поднялся и стал пробираться между тесно стоявшими скамейками.
– Погоди, – ухватил его за рукав Львовский. – Не торопись. Сядь.
Он силой вернул пожилого полковника на место и поднялся сам; в руке все еще подрагивал развернутый листок теперь уж прочитанного до конца письма…
– Ты классный летчик и не хрена тебе там делать, – по-дружески хлопнул он по плечу авиатора и решительно направился к Бондарю, на ходу поясняя свое решение: – У меня все ж таки имеются определенные навыки. Авось, там – в логове Шахабова, сгодятся.