bannerbannerbanner
Вера в прозе и стихах

Руслан Гулькович
Вера в прозе и стихах

Полная версия

Серия

Благословение

им. Сергия Радонежского

Составитель серии Кристина Бикташева

© Р. Б. Гулькович, 2021

© Интернациональный Союз писателей, 2021

Об авторе

Руслан Болеславович Гулькович родился 3 марта 1972 года в г. Кишинёве (Молдавская ССР), где окончил общеобразовательную школу. Профессионально занимался спортом, выступал за юношескую сборную Молдавии по гандболу.

В армию был призван в 1990 году, срочную службу проходил в специальном подразделении пограничных войск КГБ СССР. В 1994-м переехал на постоянное место жительства в Ярославскую область.

В том же году поступил на службу в МВД РФ.

До 2009 года служил в подразделении по борьбе с организованной преступностью УВД Ярославской области. Неоднократно участвовал в контртеррористической операции на Северном Кавказе. Отмечен многими ведомственными наградами.

С декабря 2009 года по настоящее время служит в одном из оперативных подразделений УФСИН России по Ярославской области в звании подполковника внутренней службы.

Вместо эпиграфа

Дорога к Богу

 
Мы все всегда приходим к Богу,
О многом просим, плачем, ждем.
Порой забыв про ту дорогу,
С которой так и не сойдем.
А в той дороге нету покаянья,
И просто так с нее уж не сойти.
Нам посылают мерою страданья,
Чтоб в храм Господень чистыми войти!
Господь простит, он милосердный,
Но и спросить готов он с нас
За жизнь без веры и надежды,
За грех, порою каждый час.
Для нас не будет оправданьем
Жестокой жизни суета!
Он примет нас лишь с покаяньем,
Когда найдем в себе Христа.
 

Жизнь – как ветер…

 
Жизнь пройдет, как миллионы мгновений,
Пронесется, как сотни ветров,
Растворится, как тьма сновидений
Из коротких, но красочных снов.
 
 
Будут встречи порой мимолетны,
Будут речи во славу идей,
Жизнь проверит, на что мы способны,
Растопив воск для наших свечей.
 
 
Мы однажды устанем от гонки,
Но покой будет страшен во тьме,
У Харона смурно´го мы в лодке
Понесемся навстречу судьбе.
 
 
Всё, чем жили, останется в прошлом,
Что любили, запомнит душа…
В другом мире (уж если возможно)
Мне хотелось бы жить не спеша.
 

Исповедь жизнью
рассказ

В Спасо-Преображенском соборе собралось множество людей. Божественная литургия подходила к концу.

Приятное тепло и свет от церковных свечей дарили спокойствие и благодать. Все прихожане знали, что сегодня, 24 октября 1933 года, последний раз служит митрополит Серафим. От этого у многих на сердце лежала грусть, которая не скрывалась и была видна в глазах людей. Всем было понятно, что батюшка Серафим (а именно так называли его прихожане) уже достиг почтенного возраста и проводить службы для него становилось очень трудно.

По окончании литургии митрополит вышел к прихожанам, как делал это всегда, и стал говорить:

– Дорогие мои! Сердечные и хорошие мои! Много лет я служил и жил вместе с вами. Через меня Господь помогал вам преодолеть невзгоды и трудности. Через меня Господь дарил вам веру и духовный свет, который она несет. Но вот пришло время, и мне становится непосильно смотреть за этим прекрасным домом нашего Господа… Поэтому я ухожу на покой, однако буду помогать советами и постараюсь написать кое-какие труды. Я буду молиться за вас. Я буду молиться за нашу Россию! Я верю, Господь образумит тех, кто поддался мракобесию и в 1917-м окунул нашу матушку Русь в реку крови и испытаний. Вместо меня здесь остается отец Алексий, и вы можете обращаться к нему со всеми вопросами и проблемами. Да хранит вас Господь! – закончил владыка Серафим и осенил крестом собравшихся в храме прихожан.

Слушавшие его люди крестились и кланялись ему в пояс. После этого прихожане стали подходить к митрополиту, повторяя: «Спасибо. Да хранит вас Господь!»

Кого – то он успевал погладить по голове и благословить.


Через два часа он сидел на скамье у собора и разговаривал с двумя священнослужителями.

– Владыка Серафим, сказали, что вы решили в Москву поехать?

– Да, поеду… погляжу, как там оно, в Москве. Только не решил еще, когда.

– Переживаем мы за вас, здоровье-то после двух арестов слабое. А вдруг вздумают опять вас по темницам прятать да мучить?!

– Что уж тут поделаешь?.. Наслаждаются они своей властью, только каждый перед Господом стоять будет и за дела свои земные отвечать. А их я не боюсь: слава Господу, мне уже семьдесят восемь, а ежели Господь даст, и еще поживем!

– Владыка… может, не стоит ругать их в открытую?.. Пусть забудут о вас…

– Их власть не от Бога, а от антихриста. А я всю жизнь со злом борюсь и им в лицо говорю, что ногами в кровь помазанника Божьего они встали, и не дело нам, слугам Господа нашего, подстраиваться под них! Я не могу смотреть спокойно, как они из храмов склады да лавки делают. Как они в репрессиях братьев наших уничтожают и люд мирской лишениям подвергают…

– Ох, владыка, за правду вашу они и лютуют, не нравится она им! Очень Господа просим, чтоб даровал вам еще многие лета… Они правды вашей боятся, а народ правду вашу ждет и верит, что Господь поможет!

– Спаси и сохрани, Господи! – ответил митрополит и перекрестился. Опираясь на трость, он поднялся и продолжил: – Пойдем до дому, а то заждались меня, поди!

И они втроем неторопливо пошли в сторону аллеи, за которой проходила узкая улочка, – по ней можно было выйти к домам старинной постройки, где и проживали эти духовные лица.

Любой художник, увидев такую картину, пожелал бы ее написать. Три священнослужителя в подобающем облачении вышли на аллею, где перед ними лежал красочный многоцветный ковер из опавших листьев, а легкий ветерок заставлял деревья изредка осыпать идущих зеленовато-желтой и желто-красной листвой. Осень в том октябре была мягкой и слегка прохладной.


Прошло три недели.

Владыка Серафим сидел за столом у окна и делал кое-какие наброски для своей книги. В комнату вошла келейница Дарья и спросила:

– Батюшка, может, чаю попьете? А то ведь с утра ничего не ели…

– Да, Дашенька, теперь, пожалуй, выпью! И к чайку чего-нибудь! – митрополит отложил перо и, улыбнувшись, потянулся.

– Вот и хорошо! Я сейчас, мигом! – и Дарья скрылась за дверью.

Когда через десять минут она вернулась, владыка сосредоточенно что-то писал. Келейница аккуратно поставила на край стола чай в красивом подстаканнике и небольшую тарелку с бутербродами. Владыка Серафим молча продолжал писать.

Дарья стояла и смотрела, а потом с досадой сказала:

– Батюшка, я на вас обижусь! Так же нельзя… Я не дам вам писать, пока вы чаю не выпьете и хлебушка с маслом не съедите!

– Ну всё, всё, моя хорошая, не сердись! – улыбнулся митрополит и, отложив перо, взял бутерброд. Только сейчас он почувствовал, что действительно проголодался.

Даша, довольная тем, что добилась своего, улыбнулась и вышла из комнаты.

Закончив скромную трапезу, митрополит почувствовал, что усталость берет свое и желание писать или о чем-то думать пропадает. «Стоило только поесть – и никакой работы! Вот почему люди умственного труда творят на голодный желудок или пьют пустой чай», – подумал он и пересел в кресло.

Почти задремав, услышал шум и голоса в коридоре. Открылась дверь в комнату, и заглянула Дарья. Увидев, что владыка Серафим не спит, сказала:

– Отец Алексий пришел, батюшка.

– Так чего он там ждет?.. Пусть проходит! Уж заждался я его, – сказал митрополит и встал, чтобы встретить гостя.

Тепло поприветствовав друг друга, служители церкви прошли в комнату. Усадив гостя на стул у небольшого обеденного стола, митрополит сел напротив.

– Сейчас нам Дашенька чайку принесет, а ты пока расскажи, как там дела?.. Как службы?.. Много ли людей ходят?.. А то, почитай, ты у меня пять дней не был!

– Службы идут. Людей не много, но ходят, – отец Алексий потупил голову. – Я к вам с нерадостной вестью, владыка…

– А что случилось?.. Я их пока не браню, живу смирно и на улицу-то редко выхожу. Всё больше Даша да Прасковья до лавки или булочной сходят.

– Отца Иннокентия арестовали!

– Ка-а-ак?! – воскликнул пораженный митрополит. – За что?! Вот безбожники! А этот-то святой человек что им сделал?..

– Кто – то донес, якобы он высказывался на проповеди против советской власти. Я уж не знаю, что он там говорил, но забрали его вчера прямо из дома!

– Вот ироды! – простонал владыка. – Что предпринимаете?

– Сейчас готовим прошения. Отец Сергий сказал, надобно общее письмо писать. Но я к вам пришел, чтобы передать: временный патриарший Синод собирался, и все как один просят вас поберечь себя и уехать в Москву. В собор приходили люди из НКВД и интересовались вами.

– Вы же знаете, что я их не боюсь. Я, безусловно, благодарен всем нашим за заботу, но считаю, что мне необходимо самому написать требование к властям об освобождении всех наших братьев и сестер!

– Владыка Серафим, прошу вас, – умоляюще произнес отец Алексий, – послушайте нас! Мы сами всё сделаем и никого не бросим. Даст Господь, мы всё преодолеем… Важно вас поберечь! За ваше здоровье все тревожатся, вы много значите для нас всех…

– Значит, вы считаете, что необходимо ехать в Москву?! – призадумался митрополит.

– Да, владыка, надо!

– Что ж, я поеду… но хочу первым подписать письмо с требованием отпустить отца Иннокентия. И прошу вас, милейший мой брат, передать всем: я считаю, что письмо должно подписать только мне, дабы избежать гонений на духовенство!

 

– Хорошо, владыка! – поспешно согласился гость. – Я все передам, обязательно. Мы проводим вас и просим беречь себя! Я там Даше передал кое-какие продукты, и чернила принес, чтобы вы могли писать. А еще достал вам хорошие кисти для ваших картин и икон!

– Господи, помилуй! – митрополит размашисто перекрестился. – Спасибо вам, а за чернила и кисти так отдельный поклон. Знаете, так хочется писать, чтобы оставить на бумаге и в музыке мысли и характер нашего трудного времени… и всю нашу жизнь… Да хранит вас Господь!

– Конечно, владыка, вы должны писать! Ваши рукописи останутся в поколениях, и потомки будут знать о нашем времени и о том, как мы сохраняли веру и несли ее людям!

– Вы и вправду так считаете?

– Конечно, – с искренней убежденностью произнес отец Алексий. – Вы даже не представляете, насколько важны ваши мысли, ваше мнение о происходящем в стране и в мире!

– Спасибо вам на добром слове… Буду трудиться!

Они еще поговорили минут двадцать, и отец Алексий ушел.

А владыка Серафим сел в кресло и стал сосредоточенно размышлять.

Он понимал, что гонения на духовенство вселяют в души людей сомнения и страх, поэтому иные прихожане уже боятся ходить в храмы, а многие служители Церкви находятся в тюрьмах и ссылках, подвергаясь избиениям и пыткам.

Власть не обращала внимания на просьбы епархии, и кровавая машина репрессий раскручивалась все сильней и сильней, ломая и уничтожая жизни тысяч людей. Обдумывая это, митрополит всю ночь составлял письмо, в котором одновременно и просил, и требовал прекратить преследовать духовенство.

Лишь к четырем часам утра он закончил работу над письмом и прилег отдохнуть.


Утром вторая келейница Прасковья не стала будить владыку, давая возможность поспать подольше. Он проснулся ближе к десяти часам. Настроение было приподнятым от чувства удовлетворения работой.

Еще раз прочитав письмо, владыка Серафим остался доволен. Уже чуть позже, умывшись и одевшись, прокручивая в голове написанные им строки, он вдруг подумал: «Не резковато ли?.. Может, эти два слова заменить?» Митрополит не хотел, чтоб письмо вызвало ненужную агрессию в отношении временного патриаршего Синода, а потому раз за разом вспоминал каждую строчку.

– Владыка, идите завтракать! – позвала Прасковья.

– Иду, иду, моя милая! Заспался я сегодня, скоро уж обедать надобно! И вот что, моя хорошая… ты меня зови батюшкой. А иначе я на тебя обижусь, дочка! Мы ведь уже говорили об этом.

– Хорошо, хорошо, батюшка. Не сердитесь. А то, что поспали подольше, так вы же под утро только легли. Я уж хотела вас отругать! Нельзя же так в вашем-то возрасте…

– Не бранись, моя хорошая, – ласково сказал митрополит. – Дело уж больно важное, вот и надобно было закончить! Ну, давай, теперь и закусить не худо.

Когда после завтрака келейница стала собирать со стола посуду, в дверь постучали.

– Прасковья, открой! Кто-то из прихожан, видимо, – сказал владыка Серафим, направляясь в свою комнату.

Через мгновение Прасковья крикнула:

– Батюшка, это к вам!

Задержав шаг, он повернулся и увидел троих мужчин в военной форме.

– Здравствуйте, господа! Чем обязан? – спросил владыка, стараясь не показать волнения.

Когда он видел людей в такой форме, в памяти сами собой всплывали картины первого его ареста, и внутри чувствовался холод тюремной камеры. Эту одежду митрополит знал хорошо – синие фуражки, серые шинели… Один из военных был в кожаном плаще. Многие цепенели от ужаса, видя одетых таким образом людей, и добра от них точно не ждали.

Военные прошли, не раздеваясь, и встали грязными сапогами на ковер.

– Чичагов Леонид Михайлович? – спросил тот, что был в кожанке.

– Да, это я! – Митрополит посмотрел ему прямо в глаза.

– Я майор Константинов! Мы из…

Он не успел договорить, так как владыка Серафим его перебил:

– Я понимаю, откуда. У вас такая солидная организация, что трудно сейчас найти человека, который не понял бы, кто вы.

– Вот и хорошо, – усмехнулся майор. – Это избавит меня от излишних объяснений.

– Да что вы, я давно привык к тому, что люди из НКВД вообще избегают что-либо объяснять… Так что говорите: что вам нужно?.. Если мне необходимо идти с вами, то я должен одеться!

– Одеться вы успеете, а пока мне необходимо задать вам кое-какие вопросы. Давайте пройдем в комнату, – строго сказал Константинов и показал рукой, чтобы двое сопровождавших его сотрудников следовали за ним.

Владыка Серафим прошел в комнату и встал у старинного комода. Незваные гости не отставали. Константинов вальяжно развалился в кресле, а двое его подчиненных встали у дверей.

– Вы не возражаете, если я сяду? – спросил митрополит.

– Так вы уже и стоять не можете? А всё агитируете против Советской власти! – со злостью произнес Константинов.

– Нет, что вы… Постоять я могу, просто считаю, что это очень некрасиво, когда седой, умудренный жизнью старик будет стоять, а такие сильные молодые мужчины станут сидя задавать ему вопросы, – с этими словами митрополит сел на стул.

– А, так вы стараетесь указать нам на наше бескультурье?! – сделал заключение майор и, повернув голову в сторону своих сотрудников, усмехнулся: – А слышали, орлы, как он нас обозвал некультурными?..

– Разрешите, товарищ майор, я ему культуру покажу? – громко отозвался один из подчиненных.

– Подожди, Стрельников, еще успеешь… а то зубы выбьешь, он и сказать не сможет, как они антисоветскую пропаганду вели! – оскалился в улыбке Константинов и, повернувшись лицом к митрополиту, продолжил: – Советую вам, Леонид Михайлович, вспомнить, о чем вы разговаривали с вашим знакомым… как у вас там принято называть?.. отцом Иннокентием.

– Простите, могу я узнать ваше имя-отчество? – спокойно спросил владыка Серафим.

– Антон Иванович!

– Так вот, Антон Иванович… Могу вам сказать, что с отцом Иннокентием мы никогда и ни в коем разе не обсуждали советскую власть. Мы разбирали только некоторые вопросы, касающиеся церкви и помощи прихожанам.

– Вы хотите, чтоб я в это поверил? – ухмыльнулся майор.

– Поверите вы или нет, это ваше дело. Я знаю одно… что говорю вам правду!

– Хорошо, допустим. А не высказывался ли этот отец Иннокентий против Советской власти?.. И не хотел ли, чтоб вы спрятали кое-какие вещи у себя?

– Что вы! – стараясь сохранять хладнокровие, произнес владыка. – Отец Иннокентий в высшей степени порядочный человек и никогда бы не стал втягивать меня в опасные или сомнительные дела. Я очень бы вас просил разобраться во всем и отпустить его. Прошу, поверьте, он стал жертвой наветов!

– Наветов, говорите?! – Константинов поднялся с кресла. – Он уже сам готов во всем сознаться и рассказать обо всех, кто ему помогал! – зашагал по комнате майор.

– Простите, – твердо сказал митрополит, – но я даже не понимаю, в чем может признаться ни в чем не повинный человек!

– Так… Я понял, вы не хотите сами признаваться и помочь нам выявить врагов народа!

– Поймите, Антон Иванович, я ничем помочь не могу! А признаваться мне не в чем.

– Что ж, приступайте! – резко сказал майор, повернувшись к своим спутникам. Затем он подошел к митрополиту и продолжил: – Мы сейчас поищем, не у вас ли, случаем, находятся кое-какие вещи отца Иннокентия?

– Только попросил бы вас быть аккуратнее! – негромко ответил владыка Серафим.

Но его уже никто не слушал. Из комода и шкафа вещи бросались на пол. Константинов подошел к секретеру, на котором рядом с чернильницей лежало письмо, составленное ночью. Майор взял его в руки и пробежал глазами текст.

– Очень интересное письмецо! Не так ли, святой отец? – последние слова Константинов произнес, с издевкой глядя на митрополита.

– Я рад, что оно вас заинтересовало, вот бы к нему еще и прислушались, – спокойно ответил владыка.

– Только вот чего-то не хватает на этом листе! Как думаете, дедуля, чего не хватает?! – спросил Константинов, показывая листок в вытянутой руке.

– Вы думаете, я что-то пропустил? – серьезно произнес митрополит.

– Думаю, да! А вам не кажется, что вы многого требуете от ЦК?! Не просите, не умоляете, склонив голову, а требуете! Ничего не сделав для народа, вы еще осмеливаетесь что-то требовать?!

– Это вы считаете, что я ничего не сделал для народа, а рассудит нас только Господь! Я помогаю людям сохранить веру, а это главное.

– Да кому она нужна, ваша вера?! Неужели вы сами верите в эту ерунду?! Бога нет! Он просто придуман! «Господь рассудит»?.. Ну вы и рассмешили!

– Это вовсе не смешно. У каждого в жизни – слышите, у каждого! – наступает момент, когда человек начинает искать Господа. Человеку необходима вера, без веры человек пуст!

– Товарищ майор, нет ничего! – вмешался в разговор один из сотрудников.

– Хорошо, я понял. Ждите. А вы, гражданин Чичагов, так и не ответили: чего не хватает на этой бумаге?

– Я думаю, там всё в порядке, – устало произнес владыка Серафим.

– Ну как же?.. Подписи вашей нет и числа. Надо бы подписать, а то непонятно, кто сочинял. Или, может, вы боитесь?

– Вы же, если вам надо, можете почерк сравнить с моими записями… но я не отрицаю, что писал это письмо. Дайте мне перо и чернила. Я прошу и ходатайствую за отца Иннокентия, который подвергается в ваших застенках пыткам.

– Вы не просите! Вы требуете отпустить, а требование – это почти угроза! Что ж, возьмите! – Константинов бросил на стол письмо.

Митрополит сел за стол, подвинул ближе чернильницу, пробежал еще раз бумагу глазами и спокойно подписал ее. Константинов быстро взял листок, посмотрел на подпись и дату и сделал заключение:

– Вы так спокойно, Леонид Михайлович, подписали себе третий арест! В вашем-то возрасте, я думаю, последний. Сегодня мы вас забирать не будем, но думаю, что руководство решит вашу судьбу в ближайшее время!

– Как вам будет угодно… – владыка пересел на старый диван, посмотрел на майора и продолжил: – Если уж забирать не будете, то я хотел бы прилечь, а то что-то уморился. Возраст, как вы изволили упомянуть…

– Всё, что надо, у нас уже есть. Уходим! – резко сказал Константинов.


– Прасковья! – позвал митрополит, когда дверь захлопнулась.

– Я здесь, батюшка! Вам плохо?! – волновалась келейница, помогая ему прилечь.

– Что-то в глазах потемнело… и сердчишко давит, – тихо проговорил владыка Серафим.

– Потерпите, батюшка, я сейчас! – Прасковья побежала на кухню, откуда принесла два пузырька с микстурами и бумажные пакетики с лекарствами. Она высыпала из одного пакетика порошок в стакан с водой и размешала. – Батюшка, вот… выпейте, – помогая ему привстать, Прасковья подала митрополиту стакан. Затем взяла небольшую рюмочку из буфета и налила микстуру. – Так… и вот это надо, батюшка!

– Ох, что-то я устал, Прасковьюшка… – владыка выпил лекарство и утомленно опустился на подушку.

– Да вот всё эти ироды! Мучают вас… Совести у них нет.

– Не ругайся, моя хорошая. Даст Господь, все уладится. Ты сходи до отца Сергия, сообщи: мол, приходили… а я подремлю покуда.

– Хорошо, батюшка, – закивала Прасковья, – я схожу, а вы обязательно поспите.


После приема лекарств митрополиту стало легче, но внезапная усталость постепенно окутывала его дремотой. Проваливаясь в спокойный, такой нужный сон, он успел подумать: «Надо подсказать Алексию, что хватит моего прошения, а им писать не надо… А то еще, не дай Господь, всех арестуют и в темницу бросят…»

Владыка Серафим проснулся только вечером, услышав, как на кухне кто-то разговаривает. Он не торопясь встал и, открыв дверь, прошел на кухню.

– Ой, батюшка, вы проснулись?.. А мы с отцом Сергием чаевничаем, – вскочила из-за стола Прасковья.

– А я что-то как лег, так и проспал до сумерек… Который час уже? – спросил митрополит. Подошел и обнялся с отцом Сергием, продолжив: – Давно ли чай пьете?.. Что ж не разбудили?

– Без четверти шесть уже, – ответила Прасковья.

– Да я вот пришел, как узнал, что у вас гости побывали, – поддерживая его за локоть, добродушно отозвался отец Сергий. – Прасковья мне рассказала, и как служба закончилась, я сразу прибежал. Просил, чтоб не будила, чтоб вы, владыка Серафим, отдохнули. Прасковья вот меня и вареньем угостила…

– Идемте, идемте, дорогой! – встрепенулся митрополит. – Нам надо с вами кое-что обсудить. Прасковья, ты чай ко мне в комнату принеси, мы там посидим.

– Хорошо, батюшка!

Они прошли в комнату и сели у письменного стола. Прасковья принесла стаканы с чаем, поставила блюдце с вареньем.

– Владыка Серафим, – с тревогой спросил отец Сергий, – чего хотели от вас утрешние гости?

– Приходил некий Константинов из НКВД, и с ним еще двое супостатов. Якобы по делу отца Иннокентия, да обыск у меня учинили. Я вчера написал письмо с просьбой одуматься и требованием отпустить отца Иннокентия. Это письмо они и забрали, хотя адресовано оно было руководству страны.

 

– Господи, помилуй! – ужаснулся отец Сергий. – Это плохо… Прежде чем прийти к вам, я разговаривал с отцом Алексием, и он сказал – многие склоняются к тому, что вам необходимо уехать. И я лично очень вас прошу: чтобы сохранить свою жизнь, вы должны отбыть в Москву.

– Да, я знаю, мы уже об этом говорили… – задумчиво сказал владыка. – Однако считал, что еще успею сделать здесь кое-какие дела.

– Вы и так много сделали и делаете. Оставаться дольше очень опасно! Они видят в вас угрозу для себя и наверняка захотят, чтоб вы замолчали. Вы и так прошли множество испытаний. В вашем почтенном возрасте надо поберечься…

– Так вы считаете, мне надо уезжать?.. Когда же? И потом, они забрали письмо… и думаю, будут искать меня.

– Вы должны уехать самое позднее послезавтра. А чтобы вас отыскать, им понадобится много времени: ведь только я и отец Алексий будем знать, где вы! Когда все немного успокоится, мы сообщим отцу Владимиру в Москву, чтоб он смог вас навестить. С вами поедут Вера и Севастиана из Воскресенского Феодоровского монастыря. Вы их хорошо знаете, эти келейницы помогали вам много лет!

– Как же, знаю, они мои верные помощницы… Вижу, что вы, мои хорошие, всё продумали. Спасибо вам за заботу и тревоги!.. В Москве мне есть где жить, там же мои дочери. Остановлюсь у них, дабы вас не обременять.

– Владыка Серафим, мы считаем, что надо остановиться не у родни, – осторожно возразил отец Сергий. – А то, не дай Господь, еще и их эта власть привлечет. Да и найти вас там будет легче. А когда все успокоится, то можно и к дочерям переехать.

– Да, пожалуй, вы правы! Эти же ни перед чем не остановятся… Правильнее будет снять жилье в Подмосковье. Однако я хотел бы вас попросить, чтобы вы забрали и сохранили вот эти три иконы, которые я написал здесь.

– Владыка, за это можете не тревожиться. Мы сохраним их в соборе. Прихожане должны лицезреть эту красоту, наполненную подлинной духовной силой…

– Очень лестно такое суждение о моих трудах, – улыбнулся митрополит. – Я и вправду писал их на особом душевном подъеме. Любуюсь на них и хочу, чтоб они людям служили да по душе пришлись!

– Что ж, владыка… припозднился я у вас. Почитай, третий час в гостях. Пойду до дому, а вы собирайтесь потихоньку, – серьезно произнес отец Сергий. – Завтра Вера придет и поможет, а Прасковья пусть позаботится, чтоб на первое время у вас лекарства были.

– Хорошо, завтра я ее отправлю, – согласился митрополит. – Спасибо вам, отец Сергий, за поддержку и участие! Да хранит вас Господь!

Он проводил гостя до дверей и, возвращаясь в комнату, сказал Прасковье, что завтра необходимо будет сходить к врачу и взять нужные снадобья в дорогу.

– Батюшка, а вы никак уезжаете? – встревожилась келейница.

– Да, мне придется на какое-то время уехать.

– А кто же будет вам помогать, батюшка?.. Мы с Дашей могли бы с вами поехать!

– Нет, милая, при мне Вера и Севастиана будут. Они уже ездили со мной, незачем вас обременять…

– Ну и ладно! – Было заметно, что сестра Прасковья обиделась.

Владыка Серафим прошел в свою комнату и, сев за стол, стал разбирать свои рукописи, пробегая их глазами и складывая в разные стопки.

* * *

Митрополит сидел у окна своей комнатки и смотрел на снежную метель на улице. Казалось, этот пронизывающий до костей ветер сейчас ворвется в жилище и все окажутся во власти февральской пурги.

– Батюшка, не холодно вам? – заглянула в дверь сестра Севастиана.

– Нет-нет, милая… тепло, хорошо! – спокойно ответил владыка Серафим.

– Но я все равно три полешка подкинула… Может, вам чайку согреть?

– Вот ты негодница какая. Дрова-то экономить надо! – он улыбнулся и продолжил: – Чаю немного погодя выпью!

– Хорошо, батюшка, позовете тогда, – кивнула Севастиана.

А владыка Серафим посмотрел в окно и опять окунулся в размышления: «Уже конец февраля. Скоро весна. А что такое весна?.. Весна дарована Господом как рождение. С ее приходом душа каждого человека радуется и поет. Вот и эта метель пройдет… через каких-то пять дней март, а это уже весна!»

Прошло уже три месяца после переезда владыки в поселок Малаховка, что под Москвой.

«Три месяца! – с печалью рассуждал про себя митрополит. – А я по-прежнему никак не могу закончить свою книгу, тяжкие думы мешают сосредоточиться. Да и здоровье шалит и все чаще подводит. Все труднее становится передвигаться, и эта проклятая одышка замучила совсем… Одно мне радостно: силы есть читать и писать. Надо обязательно собраться с мыслями и закончить рукопись… Дай, Господи, силы!»

Он перекрестился.

– Батюшка, к вам гости! – заглянула в комнату Севастиана.

В комнату вошли два священнослужителя, и владыка Серафим поднялся из кресла навстречу им.

– Дорогие мои! Рад, очень рад вас видеть! – воскликнул он и обнялся с каждым из гостей.

– Приехали, владыка, узнать: как вы тут живете?.. Как здоровье?.. – сев на стул, начал разговор отец Сергий. – Ну и о новостях поведать, что да как у нас в Ленинграде. От прихожан наших передаем низкий поклон! И сестре Севастиане отдали гостинцы, которые люди собрали для вас.

– Севастиана, надо бы накормить гостей! – сказал митрополит, указав рукой на стол. Потом, взяв табурет, поставил его у стола, уселся и продолжил: – Никак привыкнуть не могу, да и не хочу называть город Петра именем бесовским! Так что буду называть его по старинке – Петербургом.

Сестра Севастиана быстро накрывала на стол, пока три умудренных жизнью священника вели беседу. Она отметила для себя, как повеселел владыка, как он оживленно участвовал в разговоре, а потом еще что-то рассказывал гостям.

– Прошу к столу! – пригласила Севастиана.

– Вот умница, так быстро угощение нам приготовила! – с улыбкой сказал владыка Серафим.

За трапезой отец Михаил спросил:

– Владыка, а как вы отнеслись к предложению отца Владимира?

– Конечно же, согласился! Но мне надо быть уверенным, – заметил митрополит, – что если я раз или два в полгода буду помогать или участвовать в Божественных литургиях, то никто из духовенства не пострадает. А в остальном – я готов и хочу послужить Господу нашему и с прихожанами пообщаться.

– Отец Владимир сообщил нам, что хочет провести несколько служб и чтобы вы присутствовали… Он говорит – и мы с ним согласны, – что, увидев вас, прихожане обрадуются и воспрянут духом, – поддержал разговор отец Сергий. – Вот мы и приехали вам сказать, что обстановка разрядилась и интерес со стороны НКВД утих. Временный патриарший Синод принял решение: если здоровье вам позволяет, следует вам, владыка, участвовать в службах. Потому как одно ваше присутствие вселяет в людей надежду. А уж проповеди ваши…

– Спасибо вам за добрые вести! – радостно произнес митрополит. – Но вы же понимаете, дорогие мои… Молчать не смогу, глядя на произвол, и подстраиваться под них не буду!

– Владыка, все это прекрасно понимают… Однако просят хоть малую толику беречь себя. Правда – она часто нелицеприятна, а власть нынешняя не терпит неугодных. Все мы, всё духовенство молимся за вас!

– Да хранит вас Господь! Надеюсь и верю, что Отец наш Небесный не оставит Россию и поможет вернуть ее на путь веры православной… – И владыка Серафим осенил себя крестным знамением, глядя на большой образ Спасителя.

Священнослужители тоже встали и, трижды поклонившись иконе, перекрестились.

– А сейчас, мои дорогие, я покажу вам, что закончил месяц назад! – сказал владыка и вышел из комнаты.

Через минуту он вернулся с холстом, на котором был изображен библейский сюжет. Он аккуратно поставил картину на стул и обратился к гостям:

– Что скажете?

– Господи… Какая прелесть! – отец Сергий восторженно перекрестился.

– Это просто чудо! Какие краски… Какая душа в холсте… – сказал отец Михаил.

– Я рад, что вам пришлось по душе, – лицо владыки озарилось светом. – Значит, и людям понравится!

– Владыка, как же такое может не понравиться? Обязательно творение это должно быть в соборе или монастыре… А в каком уж, вы сами определите!

– Какое чудо! Владыка, вы свою душу в каждый мазок кисти вложили! – восхищался отец Михаил.

– С душой писал, – улыбнулся митрополит, – а иначе не получилось бы!

Через час гости ушли, взяв с него обещание: если Господь подарит вдохновение, то владыка напишет для их собора икону.

Митрополит сел на кровать и долго смотрел на картину… Она действительно удалась и нравилась ему самому.

Память вернула его на много лет назад…

Он вспомнил первые годы священства, после того как оставил армию. Как вместе с женой Натальей преодолевал разрыв с привычной жизнью военной «аристократии» и входил в незнакомый, непонятный мир духовенства. Как потом, после смерти жены, остался с четырьмя дочками, и только вера не дала ему упасть и погибнуть…

Вспоминая о прожитых годах, владыка Серафим вдруг пришел к тому, что надо завтра отправить Севастиану или Веру к отцу Владимиру, чтобы узнать, когда приходить на службу. Он встал с кровати, подошел к углу комнаты, где на полке стояла икона Спасителя, перекрестился и негромко проговорил:

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10 
Рейтинг@Mail.ru