С. Э. Зверев
Дискурсивно-профессиональная подготовка

Полная версия

Введение

Федеральные государственные образовательные стандарты высшего образования и квалификационные требования к подготовке специалистов как правило устанавливают, что обучающиеся должны уметь грамотно и аргументировано строить устную и письменную речь и быть способными использовать навыки публичной речи и ведения дискуссии при обсуждении учебного материала. В данных формулировках не находит отражения специфика речи в профессиональной деятельности: что речь специалиста должна прежде всего соответствовать критерию социальной и профессиональной значимости, понимаемой как способность оказывать влияние на сознание и поведение окружающих, связанных статусно-ролевыми отношениями в социуме.

Сложившаяся ситуация является следствием преобладания в отечественной лингвистике на протяжении почти всего ХХ в. направления, которое можно назвать культурноречевым, уделявшего внимание преимущественно нормативному аспекту – правильности речи, оставляя за кадром применение речи в различных видах деятельности. Литературоцентричность отечественного языкового образования, конечно, обеспечивает формирование речи на прекрасных образцах поэзии и прозы, но… образцах прошлого или даже позапрошлого века, что снижает мотивацию обучающихся, не ощущающих связи изучаемого материала с характерными для современности коммуникативными ситуациями. В результате складывается ситуация, что молодежь в лучшем случае знает, как надо говорить, но говорит так, что это вызывает законные нарекания окружающих и чуть ли не апокалиптические настроения у людей старшего поколения.

Со второй половины 80-х гг. ХХ в. пробудился интерес к преподаванию в вузе риторики, как классического учения о воздействующей, преимущественно убеждающей по характеру, речи. Несомненное достоинство современного риторического направления – внимание к образу ритора (или оратора) и его аудитории, т. е. попытка учета коммуникативной ситуации, и теории аргументации, лежащей в основе неориторики. Слабость – одноаспектное понимание условий воздействия речи, основывающихся на требованиях преимущественно к тексту-логосу.

В конце ХХ – начале XXI вв. в нашей стране наметился переход к преподаванию основ теории коммуникации. В рамках коммуникологического направления не предъявляется особых требований к нравственно-мировоззренческой позиции говорящего – изучаются различные модели, теории коммуникации и элементы коммуникационного процесса, в котором адресант и адресат занимают практически равноправные позиции наряду с техническими параметрами коммуникации. В результате, в преподавании дисциплин коммуникативного плана обычно не ориентируются на качественные изменения личности обучающихся, что обедняет процесс воспитания и снижает субъектность образования.

Таким образом, каждое из указанных направлений обладает собственными достоинствами и недостатками, что обуславливает необходимость разработки педагогической концепции, позволяющей сочетать сильные стороны указанных направлений в формировании речи и компенсировать их слабые стороны.

В последние десятилетия широкое применение находит термин «дискурс», трактуемый как текст, погруженный в коммуникативную ситуацию¹; особо В. И. Карасик выделяет институциональный дискурс, совершаемый в социальных институтах, где коммуникация представляет собой часть этого института. Дискурс рассматривается Н. Фэркло как часть социальной практики, характеризующую социальную активность субъекта (в том числе связанную с профессиональной деятельностью), подразумевающую отбор и использование соответствующих языковых средств, фигурирующей в формировании идентичности человека².

Основной характеристикой институционального дискурса является, отмечает Е. А. Кожемякин, создание социально значимых смыслов; дискурс является способом существования самого социального института³. Для каждого институционального дискурса, по мнению Т. П. Поповой, «существует определенная мера соотношения между социально значимым и личностным компонентами»⁴, определяемая через соответствие социальных значений, ценностей и личностных смыслов его участников, умению использовать терминологию, жанровый репертуар, массив прецедентных феноменов и коммуникативных (этикетных) формул, характерных для определенного вида деятельности. Главная характеристика институционального дискурса, по справедливому, на наш взгляд, мнению автора, – «конструирование социальных смыслов»⁵ его участников, созидающее социокультурную реальность, по М. Фуко⁶, обеспечивая само существование института.

Таким образом, термин «дискурс» обладает выраженным коммуникативным аспектом, подразумевающим учет правил и условий организации коммуникации, ценностно-смысловой позиции коммуникантов и собственно языковых средств, привлекаемых для осуществления речевой деятельности. Эффективная социализация и профессиональная самоактуализация неотделимы от концептуализации⁷ в сознании обучающихся понятий, обеспечивающих формирование профессионального мировоззрения. В условиях относительно ограниченной включенности обучающихся в практику профессиональной деятельности целесообразно компенсировать этот недостаток расширением практики социально и профессионально значимой речевой деятельности в образовательном процессе и воспитательной работе в вузе. Мы полагаем, что применительно к вузовскому языковому образованию в плане целеполагания сегодня предпочтительно говорить о формировании дискурса обучающихся, что позволяет совместить обучение речевой деятельности в основных жанрах, востребованных в профессиональной деятельности, с формированием направленности их личности, т. е. реализовывать, к сожалению, забытое ныне воспитывающее обучение.

Частным случаем институционального дискурса – политического, дипломатического, административного, юридического, военного, педагогического, религиозного, медицинского, делового, спортивного, научного и пр. (по В. И. Карасику) – является профессиональный дискурс, локализующийся в рамках профессиональной деятельности по определенной специальности (по Е. И. Головановой⁸). Под профессиональным дискурсом мы будем понимать нормативно организованную речь, обусловленную социально-культурными и профессиональными условиями конкретного вида деятельности. Ввиду этого применительно к задачам языкового образования в вузе целесообразно говорить о необходимости разработки и внедрения дискурсивно-профессиональной подготовки.

Дискурсивно-профессиональная подготовка – реализующееся в образовательном процессе вуза формирование дискурса обучающихся, основанное на развитии способности к пониманию и продуцированию в речевой деятельности социально и профессионально значимых смыслов.

Основываясь на наблюдении Л. С. Выготского, что «не только интеллектуальное развитие, но и формирование характера, эмоций и личности в целом находится в непосредственной зависимости от речи»⁹, дискурсивно-профессиональная подготовка способствует решению двуединой задачи: во-первых, достижения уровня коммуникативной компетенции в рамках обучения речевой деятельности и, во-вторых, воспитания обучающихся в единой ценностно-смысловой парадигме, отвечающей задаче формирования сознательного члена социума.

Лингводидактические принципы межпредметной координации и профессионально ориентированной коммуникативной направленности диктуют необходимость разделения ответственности за формирование профессионального дискурса обучающихся между различными дисциплинами учебного плана образовательного учреждения. Именно поэтому формирование профессионального дискурса не может быть «зоной ответственности» исключительно речеведческих дисциплин – необходима серьезная работа по включению в данный процесс комплекса дисциплин гуманитарного, общепрофессионального и специального циклов, реализующаяся на протяжении всего времени обучения в вузе.

Проблема разработки и реализации концепции дискурсивно-профессиональной подготовки лежит в русле исследований вопросов «профессионального обучения, подготовки и переподготовки и повышения квалификации во всех видах и уровнях образовательных учреждений» специальности 13.00.08 – «Теория и методика профессионального образования» и соответствует паспорту этой специальности по п. 4: «Подготовка специалистов в высших учебных заведениях», п. 10: «Подготовка специалистов в системе многоуровневого образования» и п. 35: «Интеграция общеобразовательной и профессиональной подготовки в учреждениях профессионального образования».

Материалы монографии основываются на более чем двадцатилетнем авторском опыте работы в области разработки теории общественной речи и преподавания различных речеведческих и гуманитарных дисциплин в шести военных академиях и институтах и двух вузах Минобрнауки, описанном в серии из пяти монографий «Военная риторика» (2011–2014), монографий «Речевое воспитание военнослужащих» (2013), «“Вселить в них дух воинственный”: дискурсивно-педагогический анализ воинских уставов» (2017), «Воинский дискурс¹⁰: три источника, три составные части» (2019), выходивших в издательстве «Алетейя».

Глава 1. Философско-педагогические подходы к разработке концепции дискурсивно-профессиональной подготовки

1.1. Философско-политическая концепция общественной речи

С позиции теории риторики акад. Ю. В. Рождественского совокупность родов речи, распространенных в обществе на определенном историческом этапе, образует и поддерживает государство. Вслед за Аристотелем Ю. В. Рождественский полагал, что «общественное государственное устройство есть прежде всего речевая организация общества»¹¹, а усложнение фактур, видов и форм речи, образующих «систему речи» общества, выступает основным фактором движения общественной жизни. Данное положение вытекает из развивавшихся на протяжении ХХ века философских взглядов, трактовавших роль языка как главного социально организующего средства (Л. Витгенштейн, Г.-Г. Гадамер, Ж. Деррида, П. Рикер, М. Фуко и др.).

В этой связи представители Московской школы риторики (Ю. В. Рождественский, В. И. Аннушкин) расширительно именовали ее «учением о правилах построения общественной речи»¹². В работах В. И. Аннушкина впервые прозвучало понятие «общественная речь», что может рассматриваться как веха на пути признания ценности речи как универсального инструмента социального взаимодействия. Общественная речь постулировалась как «форма выражения общественного сознания и настроения»¹³. Однако дальше установления однонаправленной связи общественной речи и общественного сознания дело не пошло: не был отмечен диалектический характер взаимовлияния этих основополагающих философских категорий как друг на друга, так и на общественное бытие; категориальный аппарат общественной речи разработан не был.

Не было дано и точного определения общественной речи. Можно заключить, что общественная речь понимается В. И. Аннушкиным как совокупность фактур речи, к которым относятся: «устная, письменная, печатная, новая словесность массовой коммуникации»¹⁴. Из такой классификации неясно, каким образом происходит постулированная выше способность общественной речи выражать состояние общественного сознания, ибо общественное сознание, как показал Э. Дюркгейм, не сводится к совокупности индивидуальных сознаний людей, составляющих общество¹⁵.

Известно, что речь может нести отпечаток идеологических, мировоззренческих, вкусовых установок, а также общепринятых ролевых и статусных норм речевого поведения. В этом случае индивидуальная речь очень часто обезличивается, приобретая черты, которые являются более или менее общими для некоторой социальной группы или класса, а то и для большинства речедеятелей определенной эпохи. Необходимо подчеркнуть, что эта «обезличенность» не является следствием принадлежности речи к одному из функциональных стилей, обслуживающих различные сферы человеческой деятельности.

Недостаточно указать, что в индивидуальной речи отражаются установки общественного сознания; в ней воспроизводятся формы, существующие в общественной речи в качестве эталонных образцов, которые постоянно на слуху и поэтому воспринимаются и воспроизводятся не только неосознанно, но и некритично в силу их ценности для большинства речедеятелей. Содержание общественной речи и направленность общественного сознания находятся в диалектическом единстве, взаимно обуславливая характер общественной жизни и направление приложения усилий по социальному обустройству и государственному строительству, воплощаемых в общественном бытии.

Неоспоримо, что в индивидуальной речи состояние общественного сознания может выражаться, но может и не иметь к нему никакого отношения, как, например, в случае фатического межличностного общения или при обсуждении интимных вопросов в частной переписке. Требуется конкретизация сущностных черт и категорий общественной речи, которая позволяла бы разграничить речевые феномены, ее слагающие, и установить отличия, свойственные речи как средству выражения общественного сознания и воздействия на него и на общественное бытие. К тому же, классическое, существовавшее со времен Аристотеля разделение речей на виды: совещательные, судебные и показательные (эпидейктические), даже и дополненное современными видами массовой коммуникации, не отвечает на вопрос о степени влияния речи на характер изменений, которые постоянно происходят в любом живом государственном и общественном организме.

Отмечая зависимость развития мышления от речи, причем речи социализированной, Л. С. Выготский указывал, что «мышление представляет собой не природную, натуральную форму поведения, а форму общественно-историческую»¹⁶. Данное наблюдение может служить теоретическим основанием положения о взаимообусловленности состояния общественного сознания и его отражения в общественной речи и, соответственно, в философско-педагогических системах.

Речь в разных сферах человеческой деятельности: политической, военной, научной, педагогической, религиозной, литературной, в сфере массовой коммуникации выступает средством изменения общественного сознания и влияет на характер общественной деятельности. Естественно, что для обеспечения такого сложного поливариантного взаимодействия общественная речь должна обладать принципиальным качеством: она должна быть социально значимой.

Социально значимая речь – это речь, способствующая возникновению изменений в общественном сознании или непосредственно влияющая на результаты общественной деятельности.

Несмотря на то, что социально значимая речь функционирует преимущественно в сфере социально-ориентированного общения, характеризующегося выраженными статусно-ролевыми позициями сторон, а также значимостью предмета речи, выходящего за пределы частных интересов, между этими понятиями нельзя ставить знак равенства. Действительно, речь носителя социальной роли или лица, обладающего определенным социальным статусом, далеко не всегда способна производить изменения в общественном сознании, и пробуждать к жизни силы, влекущие перемены в общественном бытии. Напротив, Нагорная проповедь, исходившая от лица, не занимавшего никакого общественного положения ни в римской, ни в иудейской иерархии своего времени, полностью переменила лики мира и заложила нравственные основы современной цивилизации. Точно так же движение Реформации, волновавшее все европейское общество на протяжении двух веков, было вызвано к жизни тезисами, прибитыми скромным монахом-августинцем, которого Л. фон Ранке называл «профессором при самом маленьком университете в мире, подданным одного из мельчайших князей Германии»¹⁷, к двери Замковой церкви г. Виттенберга.

Отрываясь от своего источника в процессе массового тиражирования, роды социально значимой речи приобретают черты, в определенной степени сходные. Эта с одной стороны общность черт, а с другой – новые качества речи, перерастающие индивидуальные черты и особенности, позволяет нам, по аналогии с термином «общественное сознание», предложенным Э. Дюркгеймом, скорректировать понятие общественной речи, предложенное В. И. Аннушкиным, и определить его место среди основных философских категорий.

Общественная речь – это совокупность родов социально значимой речи, распространенных на определенном этапе общественно-исторического развития.

Общественная речь выступает промежуточным звеном между общественным бытием и общественным сознанием, через которое опосредуется взаимовлияние процессов, проходящих в материальной и духовной жизни человечества. Известное высказывание К. Маркса «общественное бытие определяет… сознание»¹⁸ можно было бы дополнить: и общественное сознание определяет бытие через общественную речь.

Роды социально значимой речи функционируют преимущественно в сферах общественной деятельности, правила коммуникации в которых регулируются соответствующими частными риториками: политической, военной, церковно-богословской, судебной, деловой, педагогической, академической и пр. Изучение автором произведений военной риторики дало возможность выделить категорию, которую было предложено называть пафосом общественной речи.

Пафос общественной речи – это совокупность концептуальных воззрений речедеятелей («концептуальный каркас» их мировоззрения, по Л. Витгенштейну), опирающихся на ценности, устойчиво бытующие в общественном сознании в определенный исторический период.

Согласно основному закону риторики, чтобы намерение оратора (пафос) достигло адресата и произвело желаемое действие, оно должно учитывать имеющиеся у слушателей взгляды, предпочтения, интересы, склонности и привычки (этос). Как следствие – любой вид общественной речи должен строиться и до сих пор строится на топах – утверждениях, включающих элементы ценностно-смысловых ориентаций слушателей, разделяемых без возражений большинством аудитории. Набор топов определяет содержание пафосов, распространенных в общественной речи в данный исторический период. Верно и обратное: соответствующий набор топов постепенно формирует в общественном сознании ценности, разделяющиеся большинством речедеятелей. На эти сформированные ценности может опираться в своей речи любой государственный, общественный, военный деятель, когда потребуется воззвать к единству аудитории.

Топы являются продуктом ценностей общественного сознания, которое с позиций материалистической философии определяется общественным бытием. Наборы топов, бытующих в общественной речи, оказываются тесно связанными со способом организации общественного бытия, а значит и с определенной общественно-экономической формацией. Восприятие общественным сознанием топа зависит от содержательно-ценностного наполнения концептов, его образующих, которые также весьма часто имеют конкретно-историческую окраску.

Например, топ «мученическая смерть имеет награду в вечности», опирающийся на концепты мученичество и вечность имел абсолютную, непреходящую ценность и истинность для средневекового, «по преимуществу теологического» (по Ф. Энгельсу) мировоззрения. Наполнение указанных концептов положительным смыслом имело место только в Средневековье, что и повлекло широкое распространение религиозного пафоса как отражения общественного сознания в эту историческую эпоху. В дальнейшем, с утверждением государственных и национальных ценностей, связанных с образованием в Европе национальных государств, этот топ в значительной степени потускнел в восприятии его общественным сознанием, а с выходом на сцену социального пафоса, апеллирующего к классовым ценностям, и вовсе стал анахронизмом, особенно в России после Октябрьской революции.

Введение категории пафоса общественной речи дает инструмент для анализа общественно-политических процессов, о котором задумывался М. Фуко, задаваясь вопросом «не пронизано ли политическое поведение общества, группы или класса определенной и поддающейся описанию дискурсивной практикой»¹⁹. При этом, писал далее Фуко, «вопрос был бы не в том, чтобы определить, с какого момента возникает революционное сознание или какие соответствующие роли могли играть в генезисе этого сознания экономические условия и теоретические разъяснения; речь шла бы о том, чтобы показать, как сформировалась дискурсивная практика и революционное знание, которые воплощаются в формы поведения и стратегии, порождают теорию общества и осуществляют взаимодействие и взаимное преобразование тех и других»²⁰. Категорию пафоса общественной речи можно рассматривать в качестве своего рода дискурсивной формации или совокупности дискурсивных практик, в терминах Фуко, только пронизывающих не эпистемологическое поле различных наук, а определяющих своеобразие дискурсов, обеспечивающих общественно-политическую жизнь.

Как можно заметить, рассматривая историю развития общественной речи, ценности общественного сознания возникали не вдруг и не ниоткуда, исподволь формируясь в ходе развития цивилизации. В период доисторический и в эпоху архаической древности, о чем свидетельствуют, например, книги Ветхого Завета, человечество обходилось вообще без каких-либо ценностей, как, похоже, и без самого общественного сознания. Социальное поведение человека определялось и в законах Хамурапи, и в Моисеевых законоположениях страхом – смерть была обычным наказанием за отступления от правовых или религиозных норм. Собственно, религиозные установления, на наш взгляд, только абсолютизировали контроль за поведением в дополнение к строгому надзору светской власти; страх наказания от всевидящего и вездесущего, ревнивого и гневного Бога Ветхого Завета довлел над каждым, дерзнувшим преступить его установления, даже если преступление каким-либо образом удавалось скрыть от царя.

Развитию цивилизации мы обязаны, как известно, Античности, с ее многобожием и культом человеческой личности, вполне способной благодаря собственным подвигам и свершениям подниматься до небожителей Олимпа. Герои и полубоги Древней Греции отличались редкими личностными качествами – умом, храбростью, силой, – не уступая в этом даже богам. Безусловно, и в ветхозаветной истории есть эпизод борьбы Иакова с Богом, но там схватка заканчивается, конечно, победой Бога: «И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова» (Быт. 32:24). В гомеровском же эпосе даже не великий Ахиллес, а второстепенный персонаж Диомед ранит и Афродиту, и не дрогнув, вступает в схватку с богом войны Аресом, поражает того в пах, вынуждает спасаться бегством и горько жаловаться Зевсу на героя: «Прежде богине Киприде он руку поранил у кисти, После и против меня устремился, похожий на бога. Только проворные ноги спасли меня» (И. 5:881–883).

Библейские же герои, отличавшиеся военными подвигами – Гедеон, Самсон, Давид – обычно получали свою силу через благословение Божие, которое могло и отниматься от них за грехи, вместе с которым они, как правило, утрачивали и силу, и удачливость. Многочисленным героям Гомера боги, конечно, помогали в критические моменты, как, например, Афина Ахиллесу в его поединке с Гектором, но, во-первых, эта помощь была эпизодической, во-вторых, она никак не умаляла мощь и достоинство эпических героев.

Попутно заметим, что ветхозаветная военная риторика вообще не знает убеждающей и вдохновляющей речи, вся она построена на заклятии, т. е. на запрещении под страхом смерти оставлять в живых побежденных или прикасаться к трофеям, о чем свидетельствует история Иисуса Навина. Исключение составляет только риторическая практика Иуды Маккавея, но книга Маккавеев повествует о борьбе Израиля с духовной и политической экспансией эллинистических государств Селевкидов и Птолемеев во II в. до н. э., т. е. является по-настоящему историческим источником, явно испытавшим влияние Античности²¹.

Личностные качества, таким образом, стали обретать характер первых по-настоящему человеческих героических ценностей только в античном общественном сознании. Относительная слабость духовных и социальных институтов в период родоплеменного и рабовладельческого строя диктовала возникновение и широкое распространение в общественной речи героического пафоса, опирающегося на концепты «доблесть», «слава», «герой», «подвиг», «победа» и т. п. Героический и его разновидность патриотический пафосы служили воспитанию ополчений граждан на примерах ратных подвигов предков, а с переходом к профессиональному войску – на воинском воспитании корпоративной чести наемных солдат, основанной на доминанте традиционных «мужских» добродетелей: силы, мужества, верности долгу. Концептуальное поле героического пафоса в настоящее время можно трактовать и расширительно, рассматривая понятие «герой» так, как оно понимается в теории литературы. В этом смысле героический пафос сейчас ориентирован и на личностные ценности человека.

Вообще, можно заметить, что определенной общественно-экономической формации соответствует преобладающий на этом этапе один из основных пафосов общественной речи. Не менее важно и то, что ценности более прогрессивного пафоса общественной речи созревают в недрах предшествующего ему, на первых порах используя его ценности в новой исторической окраске до тех пор, пока не вполне сформируются и окрепнут ценности новой формации. В дальнейшем ценности старого и нового пафосов существуют параллельно, подчас переплетаясь, до тех пор, пока ценности нового пафоса не получат более широкое распространение и не займут господствующего положения.

Так, по мере нарастания кризиса гражданских добродетелей в период поздней Античности усиливались искания общественного сознания в поисках новых философско-религиозных ценностей, которые бы дали толчок развитию общественным отношениям и общественному бытию. Возникновение христианства в этих условиях явилось закономерным следствием соединения героического личностного начала Античности с ветхозаветным религиозным законничеством, воплощенного в идее троичности Божества. Не случайно христианство получило такое широкое распространение на территории Римской империи и впоследствии на территориях варварских племен, служивших объектом римской экспансии, так или иначе соприкасавшихся с Pax Romana. Жертвенный подвиг Христа, нравственная сердцевина его учения в сознании человека Античности, воспитанного на ценностях героического пафоса, обязательно должен был увенчаться победой, в данном случае над самым безжалостным противником человека – смертью. Подвиг поистине достойный Сына Божия, ибо ни один из великих героев Античности, как известно, не смог преодолеть непреложного закона естественной конечности человеческой жизни.

Темой победы над смертью проникнуто все христианство; в тропаре на Вербное Воскресенье это слово звучит дважды:

«Темже и мы, яко отроцы, победы знамения носяще, Тебе победителю смерти вопием: осанна в вышних, благословен грядый во имя Господне». Важность этого аспекта нового вероучения простиралась на первых порах настолько далеко, что порой затмевала собой и тему жертвенности, и тему мученичества, получившего впоследствии, в период Средневековья более широкую трактовку, по крайней мере, в католической церкви. Апостол Павел определенно свидетельствовал: «… если Христос не воскрес, то и проповедь наша тщетна, тщетна и вера ваша» (1Кор. 15:14), понимая, очевидно, что, если не было победы Христа над смертью, новая религиозность бессильна завоевать сердца античной ойкумены. Переосмысление мученичества как двери, открывающей путь в блаженную вечность, наступило несколько позднее, когда христиане столкнулись с гонениями от языческого государства. Строгость ветхозаветного религиозного Закона также не осталась невостребованной, реализовавшись после обретения христианством статуса государственной религии в разработке догматики и вопросов канонического права на Западе и Востоке.

«При своем возникновении, – указывал С. С. Аверинцев, – христианство было крайне далеко от того, чтобы быть феодальной идеологией; но религией личной верности и «дружинной», «воинской» службы Богу оно было всегда»²². «Яко да царя всех подъимем ангельскими невидимо дориносима чинми», – поется на литургии в православном богослужения. Подобно римскому военачальнику, провозглашаемому императором, которого воины поднимали на щите, поддерживая копьями, христиане провозглашают Христа небесным царем, поддерживаемого копьями ангельского воинства. Героический пафос до сих пор занимает сильные позиции в восточных православных церквях, периодически проявляясь в молитвах за победу своего государства, в отличие от молитв о всеобщем мире, которые звучат преимущественно из уст предстоятелей западного христианства.

Монотеистические религии заявили, что человеческое существование не ограничивается земной жизнью, которая является лишь ступенькой, ведущей человека в вечность и определяющей содержание этой вечности. Как следствие – остро встал до времени маловажный вопрос о правильности выбора пути, ведущего в блаженную вечность, т. е. истинной религии. В период Средневековья к общественной речи были допущены представители исключительно высших, привилегированных сословий феодального общества: военно-аристократического и духовного. Религиозный пафос в устах этих сословий, оперировавший концептами «Бог», «вечность», «вера», «религия», «спасение» и проч., служил прежде всего освящению легитимности принципа монархического правления как богоустановленного. Религиозный пафос в чистом виде провозглашал борьбу за признание истинности веры, ее защиту от посягательств иноверцев, которые с этого времени начинают рассматриваться уже как враги Божии, а также за распространение истинной веры и просвещение ею неверующих или язычников и за насильственное утверждение ее в среде инаковерующих.

Религиозный пафос определял величайшие движения народов в Средние века. Однако со временем происходило постепенное расширение сферы применения религиозного пафоса, и дух его все более «обмирщался». Под знаком распространения и утверждения веры решались земные военно-политические задачи. Девальвация религиозных ценностей в общественном сознании на рубеже позднего Средневековья – Возрождения обусловила необходимость поиска нового пафоса общественной речи.

Выход на историческую сцену третьего сословия и завоевание им политической власти преимущественно в европейских государствах XVIII–XIX вв. ознаменовался возникновением нового, национального пафоса, концептуальное поле которого составляли понятия «нация», «национальные ценности», «национальные интересы» и т. п.