Салли Пейдж
Хранительница историй
Глава 3. Разноэтажные истории
Уже почти четыре часа дня, и рабочий понедельник Дженис вот-вот завершится на печальной ноте. Смех в начале дня, грусть в конце. Красный кирпичный дом стоит в стороне от дороги. Здание широкое и приземистое. Кажется, будто дом присел на корточки да так здесь и обосновался. Скромный фасад создает обманчивое впечатление. Как и у всех остальных домов на этой улице, позади есть пристройка с просторной светлой кухней-столовой. Она выдается в сад – здесь участки расположены параллельно друг другу. На чердаках владельцы обустраивают домашние офисы, игровые комнаты или гостевые спальни. А в этом доме на чердаке находится любимая комната Дженис. Ей кажется, что центр истории именно там. Комната – важная часть истории Фионы.
Открыв дверь, Дженис сразу понимает, что ни Фионы, ни ее сына Адама нет. У пустого дома свои особые звуки. Кажется, будто его покинули не только хозяева. Такое чувство, будто душа дома или спряталась, или тоже куда-то ушла. Тишина настолько глубокая, что ее становится слышно. Дженис уже не в первый раз замечает, что дома ведут себя подобным образом. Рано утром в Рождество тоже бывает тихо – почти, да не совсем. В отличие от хозяев, дом не спит, и стены буквально умоляют: «Дайте еще пять минут покоя!» – прежде чем начнется праздничный тарарам. В утро перед похоронами у дома тоже особый звук, хотя, может быть, это скорее атмосфера: напряженная, застывшая, выжидающая. Два года назад Дженис испытала подобное чувство в этом самом доме. В тот день Фиона похоронила мужа, а Адам простился с папой.
На столике в коридоре лежит записка от хозяйки.
Повела Адама к ортодонту. Опять проблемы с брекетами! Деньги на кухонном столе.
Дженис вздыхает с облегчением, и ей тут же становится стыдно. Ей нравится Фиона, и она любит пить с хозяйкой кофе в ее кабинете, но, по правде говоря, Дженис иногда надеется, что Фионы не окажется дома. Поразмыслив как следует, Дженис заключает, что на это у нее три причины. Во-первых, в отсутствие хозяйки работается быстрее. А во-вторых – и здесь берет корни ее чувство вины, – когда эта приятная женщина средних лет разливает по чашкам кофе из ярко-красного кофейника, а потом садится напротив, попивая напиток маленькими глотками, от нее исходит такая грусть, что тяжело находиться рядом. Дженис переживает за Фиону – вот и еще один пункт в ее списке тревог. Но у этой женщины своя жизнь, а у Дженис своя. Она просто уборщица, о чем муж не устает ей напоминать.
Сделав львиную долю работы, Дженис признается сама себе в третьей причине, заставляющей ее радоваться отсутствию хозяйки. Сегодня она может подольше задержаться в своей любимой комнате на чердаке – вытянутой, с низким потолком. Конечно, про свои обязанности Дженис забывать не станет – у нее на этот счет строгие правила, – но во время уборки она будет думать про историю Фионы.
На чердаке, на широком столе, на котором когда-то стояла детская железная дорога – на зеленом войлоке до сих пор видны следы от рельсов, – высится кукольный дом. У внушительного игрушечного здания в стиле эпохи регентства три этажа. А еще здесь, как и в доме Фионы, есть комнаты на чердаке. Но на первом этаже вместо обычных столовой, кухни и кладовки располагается учреждение. Жилое пространство наверху, рабочее внизу. Фиона сделала элегантную миниатюрную вывеску с позолоченной надписью: «Джебедайя Джури, гробовщик». Дженис не знает, откуда взялось это имя, однако она вынуждена признать, что звучит оно эффектно.
Дженис садится и открывает переднюю стену дома. Почти все помещения готовы: перед ней идеально уменьшенные копии разных комнат. Спальни, гостиная, детская и красиво обставленная кухня в деревенском стиле. Дженис она нравится больше всех. На столе – частично раскатанное тесто, а рядом миска со сливами размером с булавочные головки. За прошедшую неделю в домике произошли изменения: Фиона обустроила одну из ванных. Сине-кремовые обои, украшенные узором пейсли, идеально подходят к гарнитуру из красного дерева и к ванне на когтистых лапах. Дженис осторожно поправляет крошечный синий коврик, висящий на миниатюрной вешалке для полотенец. Заметила Дженис и другое новшество. Внизу, в мастерской, стоит очередной изготовленный Фионой гроб: из орехового дерева, с крошечными медными ручками. Вряд ли нечто подобное продают в магазине товаров для кукольных домиков. Да и зачем? Ведь большинство покупателей интересуют маленькие комоды, пианино или даже корзинки для собак. Нет, Дженис уверена: гроб Фиона смастерила своими руками. Нахмурив лоб, Дженис сидит и глядит на это изделие. Она не знает, что и думать.
Когда умер муж Фионы, она работала бухгалтером в юридической фирме. Но через два месяца после его смерти она уволилась и пошла учиться на специалиста в области ритуальных услуг. За кофе Фиона объяснила Дженис, что ее всегда привлекала эта сфера, но она никому об этом не рассказывала, потому что не хотела, чтобы ее считали странной.
Дженис ничего странного в этом призвании не видела. Когда люди женятся, руководство к действию им предлагают и в свадебных журналах, и в Интернете. Все знакомые забрасывают пару советами, даже когда их об этом не просят. Но если кто-то умирает, человек оказывается наедине с собой в мире, где все вокруг смущенно отмалчиваются. Дженис иногда помогает подруге, владелице кейтеринг-бизнеса, и за прошедшие годы заметила, что все чаще вызывается подработать на поминках и избегает свадеб. На похоронах люди чувствуют себя потерянными, и причиной тому не только горе, но и чисто английский парализующий страх сказать или сделать что-то не то. Многие рады тактичной подсказке, особенно когда она исходит от персонала, а не от других скорбящих. Поэтому Дженис понимала желание Фионы стать организатором похорон.
В процессе обучения Фиона сначала подрабатывала в похоронном бюро, потом устроилась туда на полный день. Не похоже было, чтобы она хоть раз пожалела о своем решении. Но еще один гроб? Их ведь и так уже складывать некуда. С тех пор Фиона успела поучиться на курсах. Из организатора похорон она переквалифицировалась в распорядителя гражданских церемоний. Специализация Фионы – нерелигиозные похороны. Это Дженис тоже понимает: тем, кто не следует религиозным традициям, тоже нужна упорядоченность и успокаивающие ритуалы. Дженис знала атеистов, которых хоронили по обряду какой-либо религии только потому, что семья, не зная о других вариантах, обратилась к установленным традициям.
Дженис достает из кармана передника длинную тонкую трубочку и вытаскивает из нее металлическую проволочку, к которой рядком прикреплены крошечные зеленые перышки. Фиона не единственная мастерица миниатюр. Дженис по очереди смахивает метелочкой пыль в каждой комнате, восхищаясь продуманностью деталей. Может быть, создание крошечного мира помогает Фионе разобраться в своем собственном? Дженис совсем не уверена, что это так.
Хотя, похоже, новое занятие пошло Фионе на пользу. Дженис уверена, что та с большой добротой и тактом помогает людям справиться с потрясением и горем, этими неизбежными спутниками потери. Дженис в первый раз после трагедии услышала, как Фиона смеется, когда они говорили о ее работе.
Они вместе пили кофе в кабинете Фионы. Хозяйка сидела в низком кожаном кресле, свернувшись калачиком и подобрав ноги под твидовую юбку. На ней был светло-зеленый свитер, и Дженис подумала: она точь-в-точь деревенский викарий, только стоячего воротничка не хватает. Может быть, поэтому общение с Фионой действует на скорбящих успокаивающе? Вот хозяйка сдвинула очки на лоб, провела рукой по коротко подстриженным пепельным волосам и положила на колени стопку листов. Фиона объяснила, что извела столько бумаги, пытаясь написать речь о покойнике, к которому все знакомые дружно испытывали неприязнь.
– Вы удивитесь, сколько семей поручают написать и произнести речь мне, – проговорила Фиона, взглянув на Дженис.
– Может, они стесняются говорить на людях? – робко предположила та.
Дженис не только нервная – она еще и застенчивая.
– Зато орать и драться на людях они совсем не стесняются, – с улыбкой заметила Фиона.
Дженис кивнула. Она и сама наблюдала на поминках подобные сцены. Однако, несмотря на застенчивость, у Дженис удивительно хорошо получается гасить конфликты.
– Как вам такой вариант: «Он был человеком своего поколения»? – спросила Фиона, взяв в руки верхний лист из стопки.
– Хм… Не очень.
– «Он обладал яркой индивидуальностью»?.. – с сомнением предложила Фиона.
– А может быть, попробовать так? – Дженис на некоторое время задумалась, глядя в окно. – «Те, кто близко знал этого человека, никогда его не забудут».
Услышав смех Фионы, Дженис поспешно обернулась. Хозяйка не смеялась уже несколько месяцев. Дженис едва не заплакала.
– То, что надо, – широко улыбнулась Фиона.
Смахнув всю пыль в изящном кукольном домике, Дженис аккуратно закрывает дверцу. Ей хотелось бы, чтобы этот очаровательный предмет стал символом истории Фионы. Аллегорией нового, неожиданного поворота судьбы, приведшего к исцелению и возрождению. Такую историю Дженис с радостью добавила бы в свою коллекцию. Но она все больше сомневается, что у истории Фионы счастливый финал. Внутри скрывается тьма, а в этой тьме – что-то очень важное, о чем хозяйка умалчивает. Более того, старается не замечать. Дженис чует недоброе, и ей становится не по себе. Она невольно вспоминает собственное детство, а в те времена ей совсем не хочется возвращаться.
Глава 4. У каждого есть своя песня (и повод для танца)
Стоя на автобусной остановке, Дженис думает, приедет ли сейчас тот же водитель, что и утром. С тех пор как автобус вздохнул, задребезжал и закрыл двери, ее не покидает ощущение недосказанности. Ей кажется, будто водитель в тот момент тоже вздохнул. Что он хотел ей сказать?
Когда автобус подъехал и Дженис забралась внутрь, то чуть не рассмеялась. Водитель – полная противоположность того, с которым она ехала утром. Похоже, кто-то наверху, что бы ни означало это «наверху», над ней смеется. Водителю вечернего автобуса чуть за тридцать, и он настоящий великан, причем объем явно создан не жиром, а мышцами. Бритая голова, внушительная борода, татуировки на шее. Он смахивает на байкера из клуба «Ангелы ада». А утренний водитель больше напоминал учителя географии.
Стоит Дженис сесть, и на нее сразу накатывает усталость. Ей хочется сбросить туфли с опухших ног, но проблема в том, что потом придется их надевать, а это дело нелегкое. Вместо этого Дженис растекается по сиденью, полностью расслабив все мышцы. Ее покачивает в такт движению автобуса. Дженис отключает голову и лениво слушает разговоры других пассажиров. Нет, она не подслушивает: просто чужая речь течет мимо, как река, и время от времени Дженис вылавливает из потока нить. Бывает, что все эти разрозненные нити ни к чему не ведут, но иногда ей везет: нить оказывается путеводной и указывает дорогу к манящим проблескам чьей-то истории. Поездка от центра Кембриджа до деревни, где живет Дженис, занимает всего полчаса, поэтому она часто вынуждена призывать на помощь воображение, чтобы заполнить белые пятна. Дженис всегда рада возможности пофантазировать – так она сама не замечает, как доходит от остановки до дома. Однако эти истории Дженис помещает строго в отдельную категорию, посередине между правдой и вымыслом.
Сегодня вечером Дженис не надеется услышать что-то достойное внимания. Автобус заполнен лишь наполовину, почти все пассажиры едут молча. А впрочем, Дженис не возьмет на себя смелость утверждать, будто у нее на истории особый нюх. Для собирателя историй особенное удовольствие – наткнуться на что-то любопытное там, где меньше всего ожидаешь. Она вспоминает дряхлую старушку, с которой разговорилась, когда стирала в прачечной самообслуживания пуховое одеяло клиентов. Оказалось, эта женщина служила стюардессой и работала на самолете, совершившем первый коммерческий перелет из Лондона в Нью-Йорк. Аккуратно складывая одеяла с атласной каймой (муж старушки терпеть не мог пуховые), она рассказала Дженис о моменте приземления.
«Понимаете, компания „Пан-Ам“ объявила, что побьет рекорд первой. Они уже и рекламу разместили. Но примерно за неделю до того рейса мой начальник в „БОЭК“ отвел меня в сторонку, дал подписать договор о неразглашении, а потом заявил, что мы обгоним „Пан-Ам“, и спросил, не хочу ли я быть в команде. Сами понимаете, что я ответила».
Дженис вспоминает, как старушка выдержала паузу, поправляя свою затрапезную стеганую куртку. На секунду ее рука потянулась к голове, будто она заодно хотела проверить, не сбилась ли форменная шапочка стюардессы. Но потом старушка заправила седые волосы за ухо и продолжила: «Мы, девушки, выходили на работу при полном параде. Форма у нас была почти военная, не то что у нынешних стюардесс. Но в тот день мы превзошли сами себя. До сих пор помню, как назывался оттенок моей красной помады: „Дерзкий восторг“. Решила, что для такого дня самое то. И рейс состоялся! Когда самолет приземлился и мы вышли, все, кто работал в „Пан-Ам“ собрались, чтобы нас освистать, а нам хоть бы что! Я шла по полосе, и мне казалось, будто я высокая-высокая – метр восемьдесят, не меньше!» Старушка подняла голову и улыбнулась. Дженис попыталась представить юное лицо, сияющее такой же победной улыбкой. Потом она помогла старушке донести одеяла до машины. Больше Дженис ее не видела. Зато у нее осталась история бывшей стюардессы. Дженис вспоминает ее в те дни, когда ей совсем не до улыбок. Ведь улыбка старушки была такой сияющей, что осветила бы и гораздо большее пространство, чем прачечная на задворках Кембриджа. Например, самолет. Должно быть, так оно и было, думает Дженис. Она бросает взгляд на свое отражение в залитом дождем окне автобуса. Да, вот это хорошая история. А еще она лишний раз напоминает, что ни в коем случае нельзя недооценивать пожилых людей. Не то чтобы Дженис нуждалась в подобных напоминаниях, но лишний раз закрепить пройденный материал не мешает.
Вдруг ее внимание привлекает одна беседа. Впрочем, у молодого человека такой громкий голос, что его только глухой не услышал бы. Он обращается к девушке. На пару не похожи. Должно быть, просто друзья.
Он: Слышала, выпустили «Джек Дэниелс» с бананом?
Она: Фу, даже звучит противно!
Он: Да уж. Но я на эту штуку прямо подсел.
И все. Кажется, тема закрыта. Впрочем, Дженис не испытывает ни малейшего желания разматывать эту нить.
Сзади негромко болтают две женщины. Похоже, представительницы среднего класса. Наверняка вежливые и приятные. Явно подруги.
– Иду я по парковке возле театра, и тут смотрю – он!
– Кто?
– Актер. Ну, ты его знаешь. Он сейчас с экрана не сходит.
– Хью Бонневилль?
«При таком малом количестве зацепок догадка неплохая», – думает Дженис.
– Да нет! Он еще в «Наблюдателе» играл. Ты наверняка смотрела.
Откуда такая уверенность?
– Билл Найи?
– Нет! Он черный.
– Билл Найи не черный! А-а, ты про актера на парковке. Тогда… Идрис Эльба?
Дженис тоже первым делом предложила бы его.
– Нет, постарше, он еще снимался в фильме с…
Тут женщина упоминает Гордость нации, и на какую-то секунду Дженис кажется, будто ее поймали с поличным. Она неловко ерзает на сиденье.
– Да, люблю эту актрису…
И разговор переключается на Гордость нации. Дженис понимает двух подруг: актриса и впрямь очень талантливая. Но в эту тему она углубляться не хочет. Дженис снова разглядывает капли дождя на стекле. И вдруг замечает ее.
Сначала Дженис видит отражение. Она медленно поворачивает голову, наблюдая за женщиной краем глаза. Дженис заметила ее еще раньше: она едет стоя, хотя в автобусе полно свободных мест. Женщина молодая – лет двадцать с чем-то, ближе к тридцати. Высокая, стройная, одета в полосатое шерстяное платье и длинный кардиган тех же цветов – темно-зеленого и золотистого. Черные колготки на оттенок темнее, чем кожа рук, зато точно совпадают по цвету с волосами. Глаза полузакрыты. На первый взгляд кажется, будто она застыла неподвижно, но, если приглядеться, можно уловить едва заметные движения. Одна нога выставлена чуть вперед, и мышцы на ней чуть напрягаются. А еще она едва заметно покачивает головой из стороны в сторону. Тут Дженис находит взглядом наушники, почти полностью скрытые среди тугих спиралей кудрей. Вдруг рука девушки будто помимо воли хозяйки взлетает в плавном взмахе. Элегантное движение исполнено радости. Что, если перед Дженис танцовщица? Потом рука возвращается на свое место, а другие едва заметные движения продолжаются.
Дженис очень любопытно, что слушает девушка. Она многое бы отдала, чтобы услышать музыку, от которой рука выходит из повиновения хозяйке и танцует сама по себе. Раньше Дженис любила танцевать. Конечно, у нее никогда не было подходящей фигуры, как у этой девушки, и все же при звуках некоторых песен ее тело начинало им подпевать. Руки и ноги сами собой приходили в движение, и Дженис чувствовала: как бы она ни выглядела со стороны, в этот момент они с мелодией одно целое. В эти прекрасные драгоценные минуты, когда ее бедра покачивались в ритме танца, а руки взлетали над головой, Дженис не было ни малейшего дела, что о ней думают люди в комнате – да и в целом мире. Когда Дженис танцует, из серой мышки она превращается в львицу.
Вот автобус подъезжает к ее остановке. Дженис нехотя встает. Ей бы очень хотелось еще понаблюдать за девушкой, но в ипостаси серой мышки она постесняется беспокоить незнакомку, чтобы спросить, что та слушает. Дженис ступает на тротуар, автобус за спиной вздыхает, и сквозь шипение и дребезжание через щель между закрывающимися дверьми до нее долетает голос. Заинтригованная, Дженис оборачивается.
– Приятного вечера, красавица! – весело кричит ей молодой водитель.
Дженис шагает прочь с растущей уверенностью, что боги и в самом деле над ней потешаются.
Глава 5. История мужа
Бывают дни, когда Дженис подходит к их на самом деле маленькому домику и думает: чтобы переступить через порог, ей понадобятся не столько ноги, сколько руки. Она будет вынуждена вцепиться обеими руками в дверной проем, иначе себя внутрь не затащить. А если муж начнет свой монолог прежде, чем она успеет ступить в прихожую, придется втаскивать себя внутрь насильно. Возможно, недалек тот день, когда без хорошего пинка под зад Дженис порог не преодолеет. Она знает: на то, что муж протянет руку помощи, рассчитывать бесполезно. Дженис не позволяет себе слушать тихий голосок, который иногда шепчет ей на ухо: «Дженис, а Дженис? Может, развернемся и пойдем обратно?» Почему-то голос шепчет с ирландским акцентом. Наверное, причина в доброте сестры Бернадетты. У многих знакомых Дженис монахинь возникали трудности с заповедью «возлюби ближнего своего», но сестра Бернадетта не из их числа.
Дженис открывает дверь. Сегодня в доме тихо, и через порог переступить легче. Но это не абсолютная неподвижная тишина пустого дома. Комнаты будто притихли – так бывает, когда хозяин спит. Она находит Майка на диване. Он сидит, откинув голову на спинку. Ноги на журнальном столике, на животе балансирует полупустая миска с чипсами. Дженис возвращается в прихожую, сбрасывает туфли, разминает ноги и идет на кухню. Как только Майк проснется, первым делом спросит: «Что у нас на обед?» Голос у Майка веселый – ни нытья, ни повелительных ноток. Вопрос звучит почти по-дружески, но больше Дженис на эту удочку не попадется.
Моргая спросонья, Майк заглядывает на кухню и вдруг ошарашивает Дженис неожиданным вопросом: подумать только, он спрашивает, как прошел ее день! Дженис настолько изумлена, что все тревоги по поводу того, что он делал возле библиотеки в разгар рабочего дня, мигом вылетают у нее из головы. Она начинает рассказывать свои новости, гадая, с чего вдруг Майк выбрал именно этот вечер, чтобы спросить ее о работе. Но долго ломать голову не приходится. Майк перебивает ее, прежде чем она успевает закончить фразу. Выходит, он даже не слушал. Дженис удивляется, что после стольких лет наступает на те же грабли, ведь на секунду в ее сердце пробудилась надежда: Майк проявил к ней интерес!
– Хорошо, что ты любишь свое дело. – (Разве Дженис хоть слово об этом сказала?) – Все-таки замечательно, что у тебя есть работа. А что у нас на обед? – Майк улыбается жене.
– Пастуший пирог.
Дженис подумывала о том, чтобы испечь на десерт блинчики. Эта мысль пришла ей в голову в тот момент, в ту секунду, когда Майк спросил ее, как прошел день.
– Что, десерта сегодня не будет?
Майк – мужчина крупный, к тому же сластена. Мама всегда готовила для него фантастические десерты, о чем муж не устает напоминать Дженис.
– В холодильнике есть йогурты.
Дженис сама понимает, как жалко выглядит ее попытка бунтовать.
– Ты говорил: замечательно, что у меня есть работа… – напоминает она мужу.
Она сама не знает, зачем облегчает ему задачу. Наверное, просто хочет поскорее завершить этот разговор.
– Ну да. Понимаешь, Джен, тут такое дело… – Вот он и перешел к сути, да еще и начал с сокращенного имени, которое она не выносит. – Не знаю, долго ли еще удержусь на нынешней работе.
Вот она, история ее мужа во всей красе.
Дженис знает Майка тридцать лет, и за это время он сменил двадцать восемь рабочих мест. В защиту Майка можно сказать, что он не лентяй. Наверное, именно поэтому Дженис каждый день удается переступить через порог. Все двадцать восемь работ разительно отличались одна от другой. Майк работал продавцом, учился на специалиста по охране труда, пробовал себя в качестве водителя, фитнес-тренера, бармена, санитара, а теперь служит привратником в одном из крупнейших колледжей Кембриджа. Майк поработал и в малом бизнесе, и в крупных компаниях, и в свободном полете побывал. На разных этапах брака Майк и Дженис ездили на всех транспортных средствах, начиная от «БМВ» и заканчивая подержанным фургоном. А однажды летом у них во дворе и вовсе был припаркован фургончик мороженщика. Майк водил и тракторы, и вилочные погрузчики, но, к счастью, у дома их не ставил. В разных ипостасях он своей легкой танцующей походкой прошел через магазины, фабрики, склады, пекарни, колледжи и больницы и везде делился со всеми своей житейской мудростью. Майк даже некоторое время работал финансовым консультантом (иронию Дженис заметила и оценила).
Майк – человек приятный. У него неплохое чувство юмора, да и свои идеи он сразу не навязывает. Дженис подозревает, что именно благодаря его обаянию ему каждый раз удается устроиться на новое место. Майк умеет и расположить к себе, и убедительно объяснить, почему у него такая нестабильная карьера. Дженис уверена, что многие работодатели взяли его чисто из жалости. Она припоминает одну-двух начальниц, увидевших в Майке мужчину, которого не понимают. Несмотря на растущий живот и отвисшие брыли, он по-прежнему не лишен привлекательности.
Однако со временем все начальники Майка убеждаются, что он разбирается в их деле гораздо лучше, чем они. Первые две-три недели чаще всего проходят благополучно. Иногда затишье растягивается на несколько месяцев. Но вот Майк все чаще начинает поправлять своих руководителей. Сначала он дает советы лишь по мелким поводам, но вскоре выбирает себе жертву – сотрудника, который, по его мнению, работает из рук вон плохо. Нет, Майк этого так не оставит. Он берется за дело с искренним пылом и много рассуждает о благе компании. Майк зрит в корень проблемы. Бывает, что в результате «слабое звено» увольняют. Тогда Майк находит новый объект, а то и несколько.
Через некоторое, зачастую довольно длительное время начальство задается вопросом: как Майк успевает заметить столько соринок в чужих глазах? Он часто опаздывает, а когда нужно выполнить задание – к примеру, доставить партию товара в срок, – Майк загадочным образом исчезает. Тут Дженис снова вспомнила, как посреди дня увидела его возле библиотеки, а ведь ему в это время следовало быть в привратницкой. Тут руководство начинают одолевать сомнения. Дженис этот переходный период знаком, как никому другому. Когда они только поженились, она проживала каждый рабочий день вместе с Майком: сочувствовала, когда он сталкивался с трудностями, злилась на коллег, которые его подставляют, возмущалась тем, что начальники не ценят такого сотрудника. Только когда Майка уволили с четвертой работы, Дженис будто осенило, и она вынуждена была признать неприятную правду: похоже, проблема не в фирмах, а в Майке.
За годы ее муж научился чувствовать момент и выпрыгивать за борт, прежде чем его столкнут. Порой момент был подходящим для Майка, но не для Дженис: взять хотя бы тот раз, когда она ждала ребенка – их сына Саймона или когда они только что взяли ипотеку, а сейчас Дженис… Впрочем, она и сама не может объяснить, что такого особенного происходит в ее жизни сейчас. Но одно она знает наверняка: она совершенно не расположена слушать обличительные речи в адрес руководства колледжа, особенно после того, что ей шептала на ухо сестра Бернадетта.
Однако Дженис позволяет Майку с пеной у рта искать виноватых и доказывать, что ему просто необходимо сменить обстановку. Но она его больше не слушает. Интересно, в чем смысл истории ее мужа? Неужели он просто человек, испробовавший тысячу работ? Что, если он этакий Уолтер Митти?[2] Во всяком случае, мир, в котором живет Майк, совсем не похож на мир других людей. Или у этой истории есть зловещий подтекст? Что, если Майк – мастер иллюзий? Гипнотизер? Как бы Дженис ни старалась отгородиться от мира, который он для себя выстроил, какую-то ее часть Майк прочно удерживает там. Да, руку он ей не протягивает, зато крепко сжимает край ее пальто в своем пухлом кулаке и ни в какую не желает отпускать. Когда Дженис спрашивает себя, боится ли она этого кулака, ответ очевиден. В чисто физическом плане Майк угрозы не представляет. Он слишком грузный и медлительный. По-настоящему надо опасаться других мужчин – маленьких и жилистых.
После обеда Майк укладывается спать, предоставив жене убирать со стола («Джен, тебе ведь не трудно? Мне надо о многом подумать»). Дженис закрывает дверь кухни и некоторое время стоит, глядя в окно на полукруг из одинаковых домов и зеленый луг за ними. Она думает, где сейчас девушка из автобуса и под какую мелодию она танцует. Дженис с радостью включила бы на кухне музыку, под нее работается веселее, но еще не хватало, чтобы явился со своими жалобами Майк. Тут Дженис вспоминает про наушники: Саймон подарил их папе на Рождество. Их сыну двадцать восемь, и он работает в Сити. Чем он там занимается, Дженис толком не понимает. Саймон давно уже отдалился от родителей. Один из основополагающих законов в личном королевстве Майка – его единственный сын должен был получить образование в частной школе-пансионе, причем в такой, о которой все слышали.
Джен, мальчику нужно дать все самое лучшее.
Ты же не хочешь, чтобы он потом страдал оттого, что мы (Майк имел в виду – она) упустили такой шанс.
Это было в начале ее карьеры уборщицы. Больше ничего Дженис не умела, а о том, чтобы она пошла учиться и расширила свои возможности, и речи не шло.
Джен, интересы ребенка у тебя должны быть на первом месте. Вдобавок на новой работе дела у меня идут хуже, чем я рассчитывал. Не коллектив, а сборище неумех! Да и руководство не лучше, уж я бы открыл им глаза…
По горькой иронии теперь их блестяще образованный сын всячески избегает общения с ней и с отцом. С Майком – потому что видит его насквозь. А с Дженис… Она боится, что в своей школьной ссылке сын винит именно ее, ведь она позволила отослать его прочь. Саймон приезжает редко, а несколько лет назад он не стал возиться с подарками на Рождество и просто выписал родителям чек. Сумма была весьма щедрой, но Дженис порвала чек в мелкие клочья и засунула обрывки поглубже в пакет с мусором для переработки. Должно быть, Саймон заметил, что чек так никто и не обналичил. С тех пор он присылал родителям подарочные ваучеры магазина «Джон Льюис». Отправлять их проще простого, а воспользовались ими или нет, узнать невозможно. Свой рождественский ваучер Дженис до сих пор носит в кошельке, а Майк оплатил своим дорогие наушники.
«Глядите, мужики, – хвастался он приятелям в пабе. – Вот каким подарком меня сынок побаловал. Он всегда покупает только лучшее».
Дженис отправляется на поиски наушников Майка и гадает, почему до сих пор живет с мужчиной, к которому не испытывает не то что любви – даже симпатии: то ли причина в жалости, то ли она искупает свою вину за то, что позволила отправить Саймона в школу.
Мистер Мукерджи – когда-то он играл в крикет за индийскую юниорскую сборную – останавливается и ждет свою собаку. Из деликатности он отводит взгляд от присевшего на траве животного и замечает свою соседку Дженис, танцующую в освещенном кухонном окне. Она кружится на месте, одна ее рука описывает над головой дугу. Есть что-то притягательное в этих ритмичных движениях. От Дженис мистер Мукерджи такого не ожидал. Пожалуй, ему следовало бы отвернуться, но танцующая голова и плечи – в окно больше ничего не видно – словно заворожили его. Не чувствуя зимнего холода, мистер Мукерджи стоит на лугу и улыбается.
