Сан Кипари
Музыкальная шкатулка
Если мама просто не умела выражать своих эмоций, то дед просто был холоден ко мне, молчаливо ненавидя меня за смерть его дочери. Бабушка ещё более-менее общалась со мной, но также не могла простить меня за произошедшее и постоянно припоминала мне, что я – убийца, у которого нет чувства стыда, а стыд у меня был.
О, как я ненавидел себя, как презирал! Каждый день перед сном я, захлёбываясь в слезах, молился, прося Господа о прощении, умоляя вернуть мне то, что он так жестоко отнял у меня, но молитвы ничего не могли повернуть время вспять. Я не понимал, за что мне такое тяжкое бремя, и до сих пор не могу понять, за что меня так жестоко наказали.
Что до музыкальных шкатулок, то мой телефон бабушка разбила в припадке истерии, а мадонну я надёжно и бережно прятал от них в коробке под кроватью. Так наступило время тишины, которую я долго не мог выносить. Вскоре я стал таскать коробку в школу и на переменах прятался в каком-нибудь углу, заводил и слушал мою шкатулку, наблюдал за танцем моей мадонны и тихо плакал. Никто, к счастью, не обращал на меня внимания.
И так каждый день: холод, ссора, школа, одиночество, возвращение в Ад и опять по кругу холод, ссора и одиночество. Я больше не ходил в музыкальную школу, не выходил гулять, не играл и ни с кем не общался, что постепенно сводило меня с ума. Мысли о смерти мамы никогда не покидали меня, бродя за мной следом, как чудовище преследует свою жертву.
Единственным моим утешением была мадонна, о которой я постоянно думал, заглушая «монстра», но я не мог заводить шкатулку и слушать её всякий раз, когда мне становилось плохо, потому приходилось перебарывать себя и представлять музыку в своей голове. В моём воображении, куда я постоянно погружался, как только начинал утопать в самоистязании, мама была жива и наблюдала за тем, как на сцене я играю на пианино, а моя мадонна танцует под светом прожекторов и поёт своим ласковым голосочком в дуэте с мамой:
Глаза закрой и думай о хорошем…
Я знаю как это непросто.
Знаешь, мы с тобой чем-то похожи…
Но простить себя – это возможно.
Ты одинок, и я одинока тоже…
О прошлом думай осторожно.
И каждый раз я просыпался от крика бабушки, которая ругала меня за то, что я сплю, а не помогаю ей с уборкой. И тогда, уставший, я начинал уборку, думая о моей мадонне, а затем ещё более измотанный ложился спать, но воспоминания о трагедии душили мой разум и не давали уснуть. Наконец погружаясь в сон, я молился, чтобы мне не приснился очередной кошмар, и был спокоен, когда меня навещал хороший сон, где я ем с мамой булочки и мы вместе слушаем пение моей мадонны.
«Я тебя люблю», – говорит она, целует меня в лоб и гладит по голове, а я бросаюсь ей в объятия и плачу от радости, что она, живая, здесь, рядом со мной, а не глубоко под землёй! Но это всё сон, обычный сон.
Просыпаясь, я долго плакал и не мог успокоиться. Молитвы не помогали, мысли о мадонне ослабевали, и я встречался лицом к лицу со своим главным страхом – виной. Боль давила на мою грудь, заменяя сердце на камень, от чего становилось тягостно и до безумия страшно. Около часа с утра я не мог двигаться и лежал, смотря в потолок и видя перед собой чёрную тень, принимавшее обличие зло ухмыляющейся мамы: она корила меня за свою смерть и напоминала, что именно я должен был умереть вместо неё.
Когда всё проходило, я просыпался и начинал собираться в школу, обязательно беря с собой мою мадонну. В школу я ходил с частичным удовольствием: от усталости и одиночества мне не хотелось туда идти, но мысль о том, что я смогу послушать мадонну, держали меня на плаву.
Глава 4
Слом
До восемнадцати лет моя жизнь была бесконечным кошмаром, чьего конца я не видел, пока зимой 1036 года не съехал от бабушки с дедушкой обратно в Даменсток и вернулся в мамину квартиру. С момента её смерти там ничего не изменилось, но было ужасно грязно: по сверкавшим серебром паутинам в углах расползлись паучки, пыль толстым слоем легла на все вещи и предметы в доме. Вооружившись тряпками, метлой и пылесосом, я за три дня привёл квартиру в порядок, ничего не сдвинув с места, чтобы не утратить памяти о времени, когда мама была ещё жива.
Самым радостным для меня было то, что теперь я беспрепятственно мог наслаждаться моей изрядно потёртой временем шкатулкой, и я наслаждался сполна.
Я поставил её на кухонный стол и под уже давно выученную наизусть музыку сел обедать. Наконец-то я не одинок, наконец-то со мной моя мадонна и её замечательная мелодия! Я был неимоверно счастлив тому, что моя жизнь вновь начала обретать хоть какие-то краски, потому после обеда завёл шкатулку, уткнулся лицом в руки и погрузился в мир своих фантазий, где на балу кружусь в танце со своей мадонной. Вокруг нас шуршат юбки, стучат каблуки и клокочут разговоры, но мне всё равно: я смотрю лишь на розовое личико с ласковой улыбкой на тонких сладких устах; ярко сверкали её янтарно-медовые глаза и смотрели на меня влюблённым, кротким взглядом. Словно сошедшая с небес мне в подарок за пройденные испытания, она прижималась ко мне, давая управлять ею, как марионеткой, и что-то шептала, однако, к сожалению, я не слышал её голоса – его заглушала музыка.
Я порывисто встал с места и – Господи!.. Раздался звонкий хруст, и моё сердце остановилось. Сломал… Сломал! Я распахнул глаза и бросился на пол, к своему ужасу увидев мою обезглавленную мадонну, чья головушка покрылась трещинами и закатилась под стол. Сердце бешеной птицей металось в грудной клети и желало вырваться наружу; в голове зароились различные мысли. Мне не хотелось верить в то, что я видел, не хотелось смотреть правде в глаза! Снова по своей вине я лишаюсь своего единственного счастья, снова жизнь лишает меня самого дорогого!
