Саша Кругосветов
Драконово семя
Подошли рыбаки, и я спросил их, чье это море.
– Это море вашего королевства, – ответили они.
– А далеко ли оно простирается и есть ли ему конец?
– Мы не знаем, есть ли ему конец, никому из нас не удавалось добраться на лодке до противоположного берега или увидеть его.
– А встречали вы когда-нибудь рыбаков с другого берега?
– Нет, – ответили рыбаки, – никогда такого не было.
«Значит, это не граница государства, – подумал я. – А застава стоит здесь просто потому, что ее нельзя поставить на море».
– Приходили к вам еще какие-нибудь письма? – спросил я офицеров.
– Писем больше не было, – ответил один из них. – Но три луны назад пришла депеша с новостями из столицы.
Он назвал дату, когда ее отправили сюда, это произошло через восемнадцать лет и четыре луны после того, как я покинул свой дом. В депеше говорилось, что мой брат, коронованный после смерти нашего отца, скоропостижно скончался и ушел в мир иной, власть и корона перешли его сыну.
Я поблагодарил своих спутников, раздал им все, что у меня было, и распустил отряд. Мне самому придется остаться здесь, потому что, скорее всего, я уже не переживу эту ночь. Позвав офицеров заставы, я передал им тяжелую шкатулку и сказал:
– Сюда, к вашей заставе, приближается отважный рыцарь, прекрасный принц нашего королевства. Возможно, он направит вам гонцов, чтобы узнать, где застава, или сам прибудет в сопровождении свиты. Вручите ему или его гонцам шкатулку с письмами. Что передать на словах? Ничего не надо передавать, все уже здесь. Впрочем, я, пожалуй, напишу ему еще одно письмо.
Мне вспомнилось послание отца – я получил его на сорок четвертом году моих странствий, но только сейчас, по прошествии еще одиннадцати лет, осознал, что он хотел мне сказать. И вот что я написал тому, кто шел вслед за мной: «Мой сын, единственная услада моего сердца. Ты, наверное, задаешься вопросом, что заставило меня выбрать и пройти путь, в пять раз больше расстояния до Луны, и как этот путь разместился на нашем небольшом и уютном земном шарике. Хотелось бы мне самому ответить тебе, но нам, увы, не суждено встретиться. Сколько отпущено моему сыну – пятнадцать, двадцать, двадцать пять лет? Каждому отмерено свое, и ты придешь сюда в последний день своей жизни. А я не смогу ждать ни двадцать пять, ни двадцать, ни пятнадцать лет, ни даже один год – моих сил хватит только на одну эту ночь. Буду смотреть в звездное небо и думать о тебе. Может быть, мне удастся встретить еще один восход солнца. Если до тебя дойдет это письмо, значит, ты совсем близко, значит, ни за что уже не повернешь назад и обязательно достигнешь края нашей земли. И потому настала пора сказать тебе главное. Ты должен понять, что мой старший брат, твой уважаемый дядя, к сожалению, так и не смог стать настоящим королем, а его коронованный и, возможно, весьма достойный сын тоже, видимо, им не станет. Я ухожу, и из тех, кто по-настоящему принял это королевство и копытами своих коней измерил его, остаешься только ты. Ты один и есть настоящий хозяин этой земли».
«Поймет ли сей славный муж, что означает “стать хозяином земли”? – подумал я. – Почему нет? Его безрассудный предшественник разобрался, и он сможет – в особенности если проявит интерес к смыслу и скрытой поэзии уравнения Дирака».
Положив письмо в шкатулку и вручив ее офицерам заставы, я почувствовал, что сделал все необходимое. Мне теперь не о чем жалеть. Интересно, как получилось, что отец, достигнув в свое время края нашего государства, сумел вернуться домой, а потом еще успел вместе с матушкой родить кучу мальчишек и девчонок и меня в их числе? И еще вопрос: если его нет теперь в столице королевства, то где он? Не отец ли прислал Венеру и четыре ночных звезды, чтобы поддержать меня в трудную минуту?
На душе было легко и радостно: вспомнилась веселая концовка песни о Мальбруке:
Четыре офицера, миротон, миротон, миронтень,
Четыре офицера за гробом шли его.
Один его кольчугу, миротон, миротон, миронтень,
Один его кольчугу, другой кирасу нес.
А третий – меч булатный, четвертый – ничего!
Только сейчас я понял, какую счастливую жизнь прожил. Они были правы, мои домочадцы, это действительно песенка обо мне:
Теперь мы все пропели, миротон, миротон, миронтень,
Теперь мы все пропели и песне той конец!
Течение жизни
Константин, высокий, элегантный мужчина, авторитетный предприниматель, как говорили в те годы, легкой походкой зашел в ресторан «Тихая жизнь», что напротив круглой башни милицейского общежития. «Тихая жизнь» – странное название для ревущих девяностых… В этом ресторане часто назначались встречи с важными людьми, за «дружеским» обедом решались большие дела.
Костю ждали солидняки – замгубернатора областного центра N, бледный человечек с непроницаемым лицом, и шустрый, бурно жестикулирующий олигарх. Оба – крошечные, почти лысые, хоть и молодые, один – белесый, молчаливый, другой – черноволосый, не в меру говорлив. Власть и бизнес. Такие разные… С виду. На самом деле – всегда вместе, не разлей вода. На самом деле – одно и то же, две ипостаси одного. Раньше это называли «руководящая и направляющая»… А сейчас? Трудно подобрать слово – элита, верхушка, избранные, сливки общества, суперэлита, истеблишмент, соль земли – ничего не подходит в точности, но понять можно – накипь такая, всплыла самозванно, прибрала к рукам рычаги общества, закрыла поры, перекрыла всем кислород, важняки-солидняки, по-другому не скажешь. Разные, очень разные, могут и в конфликте быть, могут душить, убивать друг друга, если потребуется, если обстоятельства сложатся, если карта ляжет… Без злобы, без ненависти – просто бизнес, ничего личного, что тут объяснять? Потому что хорошо понимают друг друга, даже симпатизируют, потому что социально близкие… Одному делу служат… Какому делу-то? Кому служат? Народу, наверное, стране, так говорят, во всяком случае…
Тихий разговор в мрачном, затемненном интерьере.
Кроили, перекраивали собственность… Говорили о телевизионных компаниях. Без Кости в этом деле ну никак не обойтись. Костя «держал» все телевидение города. Не владел – именно «держал». Без него нельзя перекраивать, тем более деньги вытаскивать, это главное, реклама в девяностые держалась на наличке. Идеология и вещание – Константин в это не вмешивался, важнякам-солиднякам интересно – пусть занимаются. Власти, формальные и неформальные, «предержащие» и финансовые, уважали Константина. Помимо телевидения, он контролировал рынок ритуальных услуг, был «смотрящим» по городу N от московских «дедов», имел «своих» чиновников в городской администрации и законодательном собрании; говорят – об этом, правда, шепотом, – крышевал самого губернатора. Уважали. Не так чтобы очень… Но считаться приходилось. На данном историческом этапе.
С Костей приятно иметь дело. Вежливый, корректный, одет с иголочки, ногти всегда в порядке, черные волосы и небольшие усики аккуратно подстрижены. Этакий рыцарь удачи, элита джентльменов с большой дороги, мушкетер сходняков, стрелок, наездов, разборов по распоняткам, связующее звено между блатными королями и разночинными братками без понятий. Природное умение «залечить тему»[11], навыки и умение «держать базар», стремление снять проблемы без кровавых разборок. Для Константина важней всего принцип, важнее денег, влияния, власти – мушкетерская честь и красивый жест… Рассказывают, что однажды, после долгих и бесполезных «терок» с упрямым пацаном из конкурирующей группировки он сказал: «Ну что, мазы[12] не будет? Тогда так… Видишь лес? Берем стволы, идем туда, ты и я, кто вернется, тот и прав». Смелый ход и идея красивая. Понтить тоже надо уметь. Такой вот хитроумный идальго из города N, безупречный Дон-Кихот в море мутной братвы. Для замгубернатора и олигарха Константин все равно чужой человек; что им делать? Ребята они не брезгливые, надо же «экономику» двигать…
Важняки-солидняки задержались в ресторане после ухода Константина. Может, зря мы все это затеяли с ним? На днях губернатора сменят, решение-то уже подготовлено. Кто придет? Знаю его, мужик неплохой. Рекомендовали? Рекомендовали – те, что надо, те и рекомендовали. Новенькому сейчас правильного человека подберут. Не пойдет же тот под чужую крышу, зачем подставляться? Какого человека? Такого, чтобы наследил уже изрядно, чтобы зацепки были, чтоб убрать можно было на раз, если потребуется… Похоже, впустую потратили мы с тобой время с усатеньким. Да нет, может, и не зря, было бы неумно и легкомысленно… Недооценивать… Крыша все-таки… Крыша не крыша, не нашего ума дело… там все и определят. Может, уже и определили…
Звериным своим чутьем Константин уловил – что-то здесь не так, по спине пробежал предательский холодок. Обсуждать-то обсуждали, даже договорились о чем-то, да будто не всерьез. Так, чтобы галочку поставить. Навел справки у нужных людей и отправился к «своим». «Бригадиров» нашел в бане. Кого-то в купели с голыми телками, кого-то – у стола, тоже с телками, полуголыми. Стол ломился от водки и закуски. Все как в тумане, свет притушен. Бело-розовые качки уже лыка не вязали – неплохая, видно, гулянка получилась.
«Разве можно на таких положиться? – с тоской думал Константин. – Сколько знаю – все у них одно и то же. Водка, бабы, чтобы помясистей да потолще… бои без правил, зелени побольше, Тахо и дом понтовый, чтобы поближе к даче губера, – вот предел их мечтаний».
Тоска сменилась раздражением. «Как были фуфелами, кидалами на авторынке… “Выросли” аж до рэкетиров, ух ты, ах ты… И теперь – то же самое. Их потолок. С гопоты что возьмешь? Суета сует, а остальное? – все суета. Пора бы, наверное, тебе, Константин, душой к Богу повернуться».
– Пацаны, найдите Кувалду, надо перетереть кое-что без свидетелей.
Приволокли Савелия, кличку Кувалда он получил за могучее телосложение и несоразмерно большую голову. Глаза навыкате, сам – в полубезумном состоянии, с трудом удалось привести его в чувство.
– Очнись, Савелий. Ситуация непростая, новый гу-бер будет, чья креатура – не знаю. Да что я тебе говорю? Креатура… Чего глазами хлопаешь, пиндос, тебе бы только телок натягивать и водку жрать… Слушай сюда. В Москву еду – с Дедом советоваться. Будешь пока смотрящим… Оставляю пакет на хранение, лимон зеленых.
Прошло несколько дней. «Ниссан» цвета мокрого асфальта тихими московскими улочками пробирался в сторону аэропорта. В автомобиле, помимо водителя, – Константин с подругой и охранником. Непонятно, почему осторожный Константин в этот раз был не на бронированном автомобиле… Депрессняк, потеря бдительности? Возможно, не хотел привлекать внимания. Константин сам себя пытался уговорить, что все в порядке.
– Дед уверяет: у него все схвачено. Новенького знает, поговорил уже с ним, с людьми, которые его протолкнули, – тоже. Непростые, конечно, люди. Новенький, как заступит, будет работать со всеми, меня не тронет. Дает, блин, гарантии. А еще – останусь положением и смотрящим при «дедах». Думал, Дед – слабак, даром что коронованный. А он, смотри ты… Мои-то не кинут, Кувалда, хоть и бычара тупой, но не сдаст. Кишка у него тонка… Против меня идти. Хотя лимон зеленых не хухры-мухры.
Бабье лето, тепло и сыро. Неспокойно на душе у Константина, мерзко – кошки скребут, и тучи свинцовые собираются. Знобит. А на месте оранжево-красных кленовых листьев видятся движущиеся черные контуры – откуда днем взялись летучие мыши, да еще такие большие? «Надо бы жизнь круто менять, пора уходить от этого. Часовню построю где-нибудь. Сделаю объяву на сходняке. Легализуюсь… Вот вам лимон, берите. У Кости и без этого хватает. Шуруйте без меня, братаны. Не держите зла на “Костю-телевизионщика”».
Водителю пришлось притормозить в темном переулке возле здания представительства ООН, где дорога делает крутой поворот в сторону Воронцова Поля. Едва машина замедлила ход, по пандусу со двора брошенного Института питания скатился мотоцикл с двумя седоками в черных шлемах. Мотоцикл поравнялся с «Ниссаном», седоки неожиданно выхватили укороченные «калаши», открыли шквальный огонь. Константин сумел-таки боковым зрением заметить АК – испуганно взвизгнула мысль: «Кто-теперь-построит-мою-часовню?», – столкнул подругу в просвет между сиденьями и закрыл своим телом. Мотоциклисты буквально изрешетили автомобиль, бросили автоматы с пустыми рожками и с ревом умчались в сторону Подсосенского переулка. Прохожий, выгуливавший собаку на обочине дороги, едва успел отскочить от мчавшегося на него мотоцикла… Обычный человек с черным псом, привратник ада…
Когда появились милиция и скорая, все было кончено: из продырявленной машины извлекли трупы мужчин и истекавшую кровью женщину в шоковом состоянии. Красивая киношно-гангстерская сцена из американского боевика, профессиональные исполнители в черных шлемах, эффектный финал для благородного джентльмена удачи.
Введенный в Центральном округе Москвы план перехвата результатов не дал. Преступники бросили мотоцикл и скрылись. Криминалистам осталось лишь собрать гильзы и прихватить брошенные «калаши». Позже экспертиза установила, что автоматы раньше нигде не светились.
Прошло еще несколько дней. Замгубернатора и шустрый олигарх вновь встречались в «Тихой жизни», на этот раз – уже с другим авторитетным предпринимателем, которому на время была дана возможность легализоваться, город дал «добро». Проблем телевидения не обсуждали, с телевидением все теперь ясно. Решались вопросы морского порта и сети автозаправок. Дело – прежде всего, надо «экономику» двигать. Служить народу, стране…
Савелий по кличке Кувалда опять развлекался с друзьями в бане. «Меня нет и не будет», – громко сказал Савелий, когда зазвонил его мобильник. Кто-то из дружбанов все-таки взял трубку и ответил.
– Это из Москвы, Дед собственной персоной.
– Глазами хлопаешь… Что-то не понял, пиндос? Очнись, тебе только бы телок натягивать и водку жрать.
Кувалды нет и не будет! Ни для кого. Налей-ка моей пацанке…
– Но…
– Никаких «но»! Те не хватает чего-то? Водка, бабы, бабло, бои без правил, Тахо и дом понтовый рядом с губером… Все у тебя есть!
– Да ладно, Савва, я так… Дед просил передать: новенький тобой доволен.
Последняя схватка
Он понял, что жизнь клонится к закату. Старый лев решил покинуть прайд.
Казалось бы, у царя зверей не было причин сомневаться в своей силе и власти. Его бесчисленные потомки и сейчас еще держат в страхе обитателей степей севернее Сахары и лесов на подступах к Атласским горам. Пищи им хватает: на ступенчатых плато Северной Африки водится немало кабанов, оленей и степных антилоп-бубалов.
Кто может сравниться размерами и силой с великим львом – возможно, единственным берберийским львом, сохранившимся в Африке?
От его ночного рева в ужасе просыпались жители окрестных деревень. Огромная, черная, косматая грива, отрастающая у таких львов из-за избытка гормона ярости, вызывала страх у молодых самцов, блуждавших по пустыне в поисках добычи и самок, и в схватке была неодолимым препятствием для их клыков и когтей. Кто мог бы сравниться с самим царем? Разве что его собственные братья и сестры – какие они были красавцы! Живы ли они? Мы-то с вами знаем: многих из них отловили и содержат в зоопарках марокканского короля Хасана II и эфиопского императора Хайле Селасие I. Но есть ли еще на свободе дикие берберийские львы, кроме этого потрясающего самца, неизвестно.
Превратности судьбы не вызывали у немало повидавшего благородного животного ничего, кроме презрения. Чем можно удивить царя зверей, достигшего высшего уровня звериного величия, что нового, неизвестного для себя может он сотворить в этой жизни? Победить и прогнать еще одного молодого льва, сорок раз за день покрыть еще одну молодую львицу, сломать хребет еще одной самоуверенной и отвратительной гиене?
Семейные радости – рождение малышей, их писк и возня – не особенно радовали его и тогда, когда он был совсем молод, когда только сверг прежнего властелина и осваивал роль главного самца прайда.
Не особенно увлекала его и коллективная охота. Здесь все определяли ловкие добытчицы, быстрые и беспощадные львицы его семейства, а им помогали набирающие силу молодые львы. Не царское это дело – выслеживать, окружать, догонять и убивать жертву. Как только лев стал правителем, он только издалека следил за действиями семьи на охоте и в дальнейшем приближал к себе, отмечал своим особым благоволением наиболее отличившихся ее членов. Когда-то в этих краях близ Агадира и Марракеша во множестве встречались буйволы, жирафы и даже карфагенские слоны – их и сейчас можно еще встретить. Его львицы с помощью молодняка могли завалить даже таких гигантов звериного мира. Они брали на себя все труды и риски, проявляя чудеса отваги, – а ведь многие из них во время охоты получали увечья и даже гибли от ударов могучих животных. Сам же глава прайда приближался к добыче, лишь когда дело было сделано. Подходил не торопясь, члены семейства разбегались, и он получал свою львиную долю. Остальным разрешалось приступить к пиршеству лишь после того, как повелитель заканчивал трапезу и отходил в сторону.
Он владел здесь всем и вся, отгонял молодых львов, пришедших со стороны и посягающих на его место в прайде. Защищал самок и молодняк от нападения шакалов, гиен или леопардов и уступал дорогу только стаду слонов, если те пересекали место отдыха львиной семьи. И пока это у него прекрасно получалось.
Но прошло много ночей и лун, и царь почувствовал усталость. Самки, которые борются за место первой львицы. Постоянно путающиеся под ногами беспокойные детеныши. А надменные похотливые двухлетки, у которых уже прорастают гривы? Они уверены, что весь мир и все самки существуют только для них, – таких следует вовремя изгонять из семьи…
Уходите из прайда, ищите новые семьи и доказывайте там свое право стать вожаками. Сколько раз он все это уже проделывал!
Теперь бывший правитель уверен, что покинул прайд по собственному почину. Он достиг такого уровня царственности и достоинства, что может позволить себе жить один. Ему кажется, что теперь он будет по-настоящему счастлив и свободен. Но отчего так беспокойно рыщет он среди чахлого сухого кустарника, почему столь часто озирается по сторонам и принюхивается, что беспокоит его? Какие неясные звериные воспоминания теснятся в его огромной голове и мучают его? Почему он нарушает гармонию и симметрию природы и бродит теперь один по этой дикой саванне, где законом свыше предустановлено обязательное «каждой твари по паре»?
Нет, он ушел не из высших соображений – какие особые соображения доступны зверю, рожденному убивать? Всегда при нем все, что льву нужно для жизни: хитрость, ловкость, изворотливость, отточенные навыки охотника, грубая и несокрушимая сила, безжалостность, инстинкт властителя…
Но царю зверей не хочется признаться самому себе в том, что его просто выгнали из прайда. Он всем опостылел своим бездельем и претензиями на безоговорочное господство. Молодые львы сами уже в состоянии защитить молодняк от нападений леопарда или гиен. Зачем им нахлебник весом почти в двести пятьдесят килограммов?
Молодняк дружно отогнал старого льва от убитого бубала, а львицы не стали вмешиваться – возможно, они привыкли к нему, а привычка убивает страх. Это продолжалось уже несколько дней, его не раз оттесняли от добычи, допускали к пище чуть ли не в последнюю очередь. Вот и пришлось уйти, оставив свой прайд без доминантного самца.
Надо бы поесть, но вокруг не видно ни антилопы, ни даже мангусты – одни кусты и термитники. Он бродит в одиночестве три дня без еды и каждый день теряет в весе десять килограммов, становясь все слабее и слабее.
Солнце садится, и тень одиноко бредущего льва удлиняется. Зверь смотрит на свою тень, и ощущение собственной никчемности и неприкаянности на время оставляет его. Лев думает, какой он все еще огромный и мощный и что нет в природе другого такого величественного и могучего льва. Да нет, бывший повелитель саванны уже не столь велик и силен, как прежде, возраст, голод и одиночество делают свое дело. Тем не менее он еще производит впечатление монументального и царственного зверя и выглядит владыкой, в котором воплотился неукротимый дух дикой природы и таинственная магия доисторической тьмы, праматери нашего мира.
В этот вечер льву повезло – он встретил одинокого бородавочника, самца дикой африканской свиньи, одного из самых безобразных существ в мире. С возрастом у бородавочников вырастают огромные клыки, на морде вздуваются четыре бородавки, а за головой поднимается надменная холка, покрытая жесткой щетиной.
Почему бородавочник был один? Возможно, искал убежище на ночь, бежал, чтобы до темноты спрятаться в термитнике, в норе трубкозуба или дикобраза. На этот раз он не успел добраться до укрытия и стал добычей льва.
Но только бербериец приступил к трапезе, как невдалеке появилось незнакомое чудовище побольше буйвола. Негромко рыча, оно не бежало, но и не ползло, а двигалось как-то странно, направляясь как раз к месту львиной трапезы. Бывший владыка поднялся, явно не собираясь уступать добычу чужаку.
Мой спутник притормозил, развернул автомобиль так, чтобы нам хорошо были видны лев и его жертва.
– Не понял, зачем мы остановились? – спросил я. – Это ведь просто лев, решил поужинать бородавочником. Мы только что видели в ложбинке целый прайд таких львов, ты еще не насмотрелся?
– Нет, не просто лев, – ответил он. – Это берберийский лев, считается, что их еще римляне истребили, выпуская на арену для схваток с туранскими тиграми. Посмотри, какой громадный. Он старый и вскоре умрет. Давай подстрелим его, привезем домой красивую шкуру.
– Не надо, пусть живет.
Урчание прекратилось, чудовище не подавало признаков жизни.
Бербериец решил продолжить трапезу, но в это время откуда-то со стороны гор до него донесся рык льва – вначале одного, потом другого. По протяжности и силе рыка можно было определить, что пришельцы – молодые и сильные самцы.
В угасающем свете проступала темная широкая полоса – как раз в том месте, где небо смыкалось с землей. Там, во влажном оазисе, расположилось все его семейство – львицы с малышами и нагловатые недоростки с зачатками гривы. Лев все время наблюдал за ними, стараясь оставаться незамеченным. Это, наверное, недостойно бывшего повелителя великого прайда, но он испытывал явное удовольствие, обнюхивая следы и сломанные ветки, узнавая, кто здесь был, кто с кем подрался или что другое приключилось. Отверженный лев пока не научился жить в одиночку. Дурное предчувствие шевельнулось в душе изгоя. Рано они его изгнали. Идут голодные до наживы и самок молодые львы. Кто защитит семью от чужаков?
Лев знал: если придут новые хозяева прайда, львята и недоростки будут убиты и съедены захватчиками. Для них только он – единственная надежда на спасение.
Да, этот лев – выходец из доисторической тьмы нашего мира, воплощенный дух жестокой пустыни. И все же кто-то вдохнул в него маленький кусочек души и света, и теперь волею небес внутри страшной машины, идеально приспособленной для убийства, трепещет что-то, напоминающее любящее сердце, которое учащенно забилось, едва лев услышал рык пришельцев и понял, что его прайду грозит смертельная опасность.
Он вспомнил прежние битвы и победы, гормон ярости ударил ему в голову, решение принять бой пришло мгновенно. Над уступами степного плоскогорья пронесся могучий рев царя зверей.
– Смотри, разбойники приближаются, – сказал мой спутник. – Их двое, берберийцу не устоять, ему суждено погибнуть. Давай застрелим этих неофитов или попробуем отпугнуть выстрелами.
– Не вмешивайся, прошу тебя. Сражение и гибель – счастье и предназначение старого воина. Пусть произойдет то, что им всем на роду написано.
В борьбе за прайд львы часто ограничиваются конкурсом голосов и взаимным запугиванием. Они предпочитают не вступать в схватку, понимают, что от полученных ран обеим сторонам – победителям и побежденному – суждено умереть, кому-то раньше, кому-то позже.
Теперь он один, и это конец. Помощь не придет – ни от семейства, ни с пустого неба, ни из неприступных термитников. Но бербериец не уступит пришельцам, он примет бой.
Душераздирающий рев разносился на десять и более километров и продолжался несколько часов. Пустыня не могла уснуть. Ее обитатели – и прайд львов, и семья бородавочников, и вышедшие на промысел трубкозубы с дикобразами, и стада антилоп и оленей, и гиены с шакалами, и жители ближайших деревень, и мы, случайные свидетели этой битвы, – все ждали завершения сражения.
Львы бились не из-за бородавочника, они бились за продолжение своего рода, сражались, не обращая внимания на присутствие машины и людей. Мы видели и слышали, как сшибались друг с другом и ударялись о землю могучие тела повелителей африканских пустошей. Наконец челюсти одного из пришельцев сомкнулись на позвоночнике старого льва и оторвали позвонки друг от друга, раздался громкий щелчок, бербериец взорвался ревом ярости и отчаяния. Он не мог сойти с места, но когти передних лап и зубы продолжали по инерции рвать плоть противника. Движения его становились все медленнее, а рев – тише.
И пока из темных пещер Заката не пришли еще драконы ночи, мы разглядели в сумерках, как черногривый лев повернул окровавленную морду к узкой красной полоске солнца. Его противники, словно поняв важность момента, умолкли, и вокруг разлилось беспредельное спокойствие.
Вечерний ветерок донес до старого царя урчанье и рык его свободных и счастливых сородичей, нашедших приют во влажной ложбине. Ему туда уже не успеть – вот-вот опустится занавес. Лев взглянул в последний раз на солнце – нет, его не волновали эти багровые лучи. Он хотел лишь призвать солнце свидетелем того, что глава прайда сделал все, чтобы защитить своих самок и львят. Он уходит, но обескровленным и искалеченным пришельцам не стать уже властелинами его прайда – львицы не примут слабаков.
– Ну вот, – сказал я спутнику. – Теперь ты пополнишь свою коллекцию редкой шкурой, не убивая здорового зверя. А если немного подождем, то получим еще две шкуры этих неразумных пришельцев.
Мой товарищ не нашел слов для ответа. Смерть – не бизнес-проект.
Лев лежал на боку, закрыв глаза и вытянув ноги. Его противники с трудом поднимались.
Зажигались первые звезды. Мы услышали предсмертные звуки берберийского льва – невнятное бормотание и клокотание крови в горле. Больше ничего не увидели. Возможно, его звериная душа и отлетела к небесам, но мы, совсем не воцерковленные и абсолютно не просветленные, никак не могли этого заметить.
Существовала ли она? Святитель Лука, в миру Валентин Войно-Ясенецкий, должно быть, знавший в этом толк, утверждал, что не только человек наследует бессмертие, что «всякая тварь совокупно стенает и мучится доныне, с надеждою ожидая откровения сынов Божиих, и будет ей цельно и гармонично в будущем новом мироздании, ибо жизнь вечная для низкой твари станет лишь тихой радостью в наслаждении новой светозарной природой и в общении с человеком, который уже не будет мучить и истреблять ее». Ну а мудрейший Иероним, который допускал начатки души у слонов, у некоторых домашних животных и даже у отдельных видов птиц, о львах – и в особенности о берберийских – ничего такого не говорил, хотя в западноевропейской традиции его почему-то принято изображать странствующим по Халкидской пустыне именно в сопровождении льва.
Интересно, кто из них был ближе к истине?
А с другой стороны, так ли это важно и разве европейские праведники могли хоть что-то знать о великих берберийских львах, обитавших когда-то в Африке?
