Саша Магнолева
Букет из двух нарциссов
Глава 8. Тайный сын
Наступил четверг, полный сюрпризов. Правда, под сюрпризами я имею в виду не то, что на меня внезапно пролился денежный дождь или что прекрасный незнакомец ждал меня с букетом на углу Хвойной, напротив старой каланчи. Ждала меня на этом месте всего лишь Христина, а внезапно пролиться на меня мог разве что дождь из лейки душа, если хозяева дома после омовения не повернули рычажок, чтоб направить воду обратно в кран. К слову, такое случалось часто, и мне постоянно приходилось делать уборку с мокрой головой и плечами.
Сюрпризы в моей жизни давно уже перестали быть приятными. И сегодняшний день не стал исключением.
Первым в моей программе на четверг был дом аргентинца, который попросил называть его Ермо. Был он совсем, совсем не мачо, а типичный разведенный мужчина, не умеющий толком приготовить себе еду и уж тем более не смыслящий в других отраслях домашнего хозяйства.
Я ходила сюда уже месяц и успела выгрести всю застаревшую грязь, накопленную предыдущей уборщицей, так что теперь прибираться тут было несложно. Но были в этом доме, полном любопытных вещичек из Латинской Америки, и свои подводные камни.
Самым неприятным и муторным тут было то, что кроме уборки требовалось постирать белье, посушить его в сушилке, а потом погладить и разложить не только по виду – отдельно деловые брюки, пижамные брюки, рубашки, футболки с длинным рукавом, футболки с коротким рукавом, спортивная одежда и так далее, но еще и по цветам! И так для каждого из членов семьи! Судя по одежде, в доме жил сам Ермо, маленький ребенок лет четырех и подросток. Белье всегда было пересушено, а набиралось его каждую неделю две-три корзины, так что на сортировку и глажку уходило больше времени, чем на саму уборку двух этажей и подвала. Я почти никогда не справлялась с этой работой вовремя, и Христина ругалась, что ей приходится меня полчаса ждать. Так было и сегодня.
– Я разложила вещи вашего младшего сына в его шкафу, ваши у вас в комнате, а вещи вашего старшего сына я разместила в комоде наверху, – сказала я аргентинцу перед уходом.
– У меня всего один сын. Пабло, маленький, – Ермо показал рукой, какого роста его ребенок.
И зачем ему врать, что у него один сын? Очевидно же, что в доме живет подросток. Или, по крайней мере, жил и успел поносить целую корзину джинсов, футболок, трусов, толстовок и носков. Я решила не настаивать. Мне ли не знать, что у людей бывают самые разные мотивы, чтобы скрывать наличие ребенка. Может, тут замешана какая-то личная драма.
Десять лет назад, сняв свое первое питерское жилье, я хотела забрать Сережку к себе, хоть и понимала, что комната в коммуналке – не лучшее место, чтобы растить сына. Но мама встала на дыбы, заявив, что нечего таскать ребенка по чужим углам. К тому же, без регистрации я не смогла бы пристроить его в садик.
Я стала экономить и копить на квартиру, но много с зарплаты редактора женского журнала откладывать не получалось – разве что на десять-двадцать квадратных сантиметров жилплощади в месяц. Да и эти деньги, как правило, приходилось отсылать родителям, когда Сереже пора было покупать новую одежду.
Наличие ребенка я не афишировала. Во-первых, неизвестно, как отнеслось бы начальство к тому, что у претендентки на должность с ненормированным рабочим днем есть ребенок, а во-вторых, редакционные кумушки наверняка бы постоянно действовали мне на нервы, сочувствуя, что я редко вижу сына. Так что мне было приятнее иметь имидж не обремененной семьей амбициозной девушки, а не увядающей в тоске по своему малышу мамашки, которую поматросил и бросил его отец.
Да и, что греха таить, клеймо матери-одиночки, скинувшей чадо на бабку с дедом, отпугивало бы от меня мужчин, а уж этого мне хотелось меньше всего. Романы у меня случались регулярно, но все они заканчивались с завершением букетно-конфетного периода – как только отношения переставали приносить мне радость и становились обузой.
Пару раз доходило до предложения руки и сердца. В этих случаях я участливо спрашивала потенциального супруга, что он хочет получить от этого брака и каковы будут мои и его обязанности. Все как один начинали рассказывать, что я должна их холить и лелеять, ублажать в спальне, вкусно кормить, поддерживать в доме чистоту и уют, а они меня за это будут любить. Сама я хотела ровно наоборот, поэтому ничье предложение не приняла, и предъявлять сына мне ни одному из поклонников так и не пришлось.
Глава 9. Именем Господа
После аргентинца мы поехали на разовый заказ – венгерская старушка лет девяноста пяти хотела, чтобы специально обученный человек осторожно помыл ее десять антикварных ваз из богемского стекла, три хрустальные люстры, сто двадцать старинных шкатулочек, серебряные подсвечники, да и всю квартиру заодно.
– Там у нее сиделка живет, так что квартиру часто убирают, особо возиться не придется, – убеждала меня Христина.
Однако я уже была научена горьким опытом и понимала, что наверняка по углам в квартире полно пыли и паутины, а сантехника вся в налете и мыльном камне. И знание жизни меня не подвело.
Когда Христина ушла, сиделка, африканка с дредами, то ли на сносях, то ли просто любительница фаст-фуда, лениво спросила меня:
– Ты откуда?
– Из России.
– А… не знаю, где это. Я из Либерии. Знаешь такую страну?
– Знаю. Я училась в школе, – съязвила я, но либерийка не восприняла эту издевку на свой счет и спокойно отправилась в спальню смотреть телевизор. Старушка, отдыхавшая в другой комнате, попросила ее убавить звук, но та лишь ругнулась в ответ.
Обрадовавшись, что никто не путается под ногами, я решила в первую очередь вымыть антиквариат. Но вот незадача – на кухне вся раковина и столешница были заставлены грязной посудой: ковш с пригоревшей кашей, кастрюля с отбитым дном, тарелки с трещинами и бесконечные чашки с серым налетом. Сиделка явно относилась к своим хозяйственным обязанностям спустя рукава.
Перемыв посуду, я принялась за живых свидетелей былых эпох. На некоторых вещи даже дышать было страшно, не то что мыть, настолько они были хрупкими. Высокие вазы из стекла толщиной, наверное, с десятую часть миллиметра, я мыла изнутри и снаружи, нервно сглатывая. Еще тревожнее мне было только нести их обратно на место на каминной полке: на ковровое покрытие был положен большой ковер, а на него – еще с десяток маленьких толстых половичков то там, то тут, так что пол был мягким, как матрас, и походка на нем становилась нетвердой.
Закончив с этими реликвиями, я приступила к обычной уборке – вымыла кухню, а в гостиной вытерла пыль и помыла люстру. Пока я там же пылесосила ковер, либерийка на кухне кормила старушку какими-то жутко вонючими коричневыми консервами, подозрительно похожими на собачьи.
Старой венгерке угощение явно не пришлось по вкусу, и она тихо бурчала на свою недобросовестную сиделку. Но та знала, как заткнуть этот фонтан стенаний.
– Это грех – так говорить о ближнем, как вы обо мне. Если вы меня уволите, то причините мне вред, и простит ли вас за это Господь? У вас скоро операция на сердце, вот умрете, и будете перед ним отвечать за то, что меня обижали! – увещевала африканка.
После этого старушка сидела несколько часов молча в своей комнате, глядя в стену грустными глазами.
Когда я добралась до ее спальни, где все было в пыли и кружевах, она стала расспрашивать меня, как я оказалась в Америке, а потом рассказала, как девяносто лет назад сама сошла в Нью-Йорке с парохода из Европы, держась за руку отца. Она все рассказывала и рассказывала, пока я стирала пыль с мебели и собирала по углам паутину, отбивала ножом толстенный слой засохших шампуней и гелей для душа со дна душевой кабинки, отмывала полочки ее косметического шкафа в ванной, чистила бесчисленные тюбики с кремами, тональниками, помадами…
Рассказав обо всех перипетиях своей долгой, захватывающей, но одинокой жизни, она попросила принести ей картину, висящую над унитазом. Я принесла, и она с минуту смотрела на рисунок, в котором смутно угадывались женские черты.
– Пикассо, – сказала она наконец, передавая картину мне в руки. – Настоящий. Сам подарил.
Я прониклась и особенно бережно стерла со стекла мелкие коричневатые брызги. Первый раз в жизни я держала в руках подлинник великого художника, и то затем, чтобы почистить его от следов воды из унитаза. Пикассо бы в гробу перевернулся, если б знал, что подарил собственноручный рисунок женщине, которая повесила его в отхожем месте.
Глава 10. Заклинатель зеленого змия
Я страшно устала и надеялась, что после дома несчастной старушки мы поедем домой, но вместо этого мы свернули на незнакомую дорогу и через полчаса оказались у длинного одноэтажного здания. Как выяснилось позже, это был офис виноторговой компании, в задних помещениях которого помещался огромный склад.
– Наташа, тебе – кабинеты справа от входа. Маша, Агнешка, вам кабинеты и большой зал слева, Ира убирает со стороны склада, – распорядилась Христина.
Кабинеты справа принадлежали правящей элите этой конторы. Я решила бросить максимум оставшихся сил на нору гендиректора и смело шагнула в кабинет. Стиль этой комнаты – большое кожаное кресло под старину, дорогой массивный стол, оригинальные картины и статуэтки – показался мне до боли знакомым, как и витавший в воздухе аромат мужского одеколона.
Вытирая стол, я заметила на нем подписанные контракты, и мне бросилась в глаза подпись: владелец и генеральный директор Гавел Салонский. Ничего себе совпадение! Хотя, может, это как раз не случайность, а закономерность: вполне логично поручить уборку и дома, и офиса одной клининговой компании. Так вот, значит, на чем пан Американ заработал свои миллионы.
Протирая пыль с картинных рам, я заметила, что на стене также висит какой-то патент. Прочитав текст, я поняла только, что патент был выдан Гавелу четыре года назад за какое-то изобретение. Мне почему-то было приятно узнать, что он умный.
Быстро прибрав его кабинет, я двинулась дальше, к заму по финансам. Сразу было ясно, что этот Джон добродушный человек, отличный друг и семьянин. На стеллаже стояло много открыток разных лет, в которых коллеги признавались ему в любви и желали всего-всего, на пробковой доске висели смешные мотивирующие картинки и записка от бухгалтера, на столе расположились рамочки с фотографиями: главный по деньгам с женой, их сыновья – копии отца, и вся семья вместе, с собакой на первом плане. Это разительно отличалось от кабинета Гавела, где не было ни фотографий, ни следов активных контактов с подчиненными. Да, он в своей компании явно не является духовным лидером.
Это предположение еще больше укрепилось, когда я дошла до рабочего места пиарщицы. У нее на доске висело множество снимков с деловых и командообразующих мероприятий, и Гавел, если и был на фотографиях, то почти всегда в стороне от основной массы народа.
Тут же я обнаружила вырезки из газет с заметками о том, что компания – или Гавел лично – спонсирует спортивные соревнования, программу по искусству в университете, строительство школ в Африке. Ага. Добрый, щедрый, скромный. Или наоборот, людей терпеть не может, но из тщеславия очень хочет им нравиться. Человек-загадка этот Гавел.
В размышлениях о том, какой же пан Американ на самом деле, я незаметно для себя закончила уборку всего правого крыла. У меня оставалось еще полчаса, идти помогать другим я, конечно, не хотела, поэтому решила еще раз заглянуть в кабинет Гавела, проверить, все ли там идеально. Когда все недочеты: пятно на настольной лампе, пыль на деревянных фигурках и отпечатки пальцев на выключателях, – были устранены, я услышала шаги и обернулась. На пороге стоял смущенный Гавел.
– Ты тут? – лаконично спросила я.
– Люблю приходить на работу, когда здесь никого нет, – ответил пан.
– Но почему бы тогда не работать дома?
– Потому что никого нет здесь, – сказал он, выделив последнее слово.
Развивать тему я не стала, и так было ясно, что он не в духе, а в семье у него что-то не ладится. Он прошел в центр кабинета и сел за стол.
– Можно вопрос? – осмелилась я.
– Да? – неуверенно ответил он.
– У тебя на стене висит патент. А что ты изобрел?
– Одну технологию. Она применяется при производстве металла на сталелитейных заводах.
– Металла? Но ты ведь продаешь вино, да?
– До вина я был инженером.
– А как так получилось, что ты стал заниматься вином?
– Патент принес мне большие деньги, я мог больше не работать на заводе. И тогда я решил открыть свою компанию.
– Но почему вино?
– Тогда я думал, что это романтично. Представлял себе виноградники, глянцевую листву, вбирающие солнечный свет ягоды…
– Ага, а оказался в душном офисе при пыльном складе.
Он помолчал секунд десять, а потом неожиданно констатировал:
– Ты хорошо говоришь по-английски.
– Для уборщицы? – усмехнулась я.
– А ты точно уборщица? – Гавел подозрительно прищурился.
– В данный момент да. Ты только посмотри, как я тебе лампу отмыла!
– Спасибо. Я ценю это. А вообще ты кто? – спросил он, постукивая по столу кончиками пальцев.
– Я писатель.
– А… – облегченно вздохнул Гавел, будто у него от сердца отлегло. – А зачем ты убираешься?
– Решила узнать, как простые люди живут, – озвучила я снобскую версию. Не говорить же ему, что мне тупо нужны деньги, а писательством я их не заработаю, потому что уже четырнадцать лет ничего не пишу.
– Да, это интересный опыт, попробовать себя в другой профессии. Я когда-то работал грузчиком, и это было весьма необычно – делать что-то своими руками, – сказал пан, для убедительности показывая мне свои холеные руки со свежим маникюром.
В этот момент он полностью преобразился – тусклые прежде глаза заблестели, вместо сжатых тонких губ появилась улыбка на пол-лица, плечи расправились, и он сразу стал мужественным и привлекательным. Я так удивилась, что просто молча на него смотрела, а он продолжал:
– Этот опыт физического труда изменил мое представление о простых людях, о работе, о жизненных ценностях. Наверное, работа уборщицы очень полезна для тебя как для писателя? – спросил он с воодушевлением.
– Еще бы! Ни одна другая работа не дает так много узнать о людях, как эта! – наконец отмерла я.
– Звучит пугающе, – и разговорчивый Гавел с сияющими глазами мгновенно превратился обратно в жухлого пана.
По дороге домой я неожиданно пришла к мысли, что если бы я и согласилась выйти за кого-нибудь замуж, то мой муж был бы похож на Гавела: богатый, щедрый, поддерживающий мое желание заниматься искусством, и при этом достаточно требовательный, чтобы заставить меня писать, а не только представляться писателем. Подумав об этом, я тут же себя одернула: и с каких это пор мне стали нравиться сорокалетние невротики?
Семь лет назад мне казалось, что мужчина в сорок – безнадежный старик. Впрочем, выбирать особо не приходилось. Мне было двадцать восемь, я снимала двушку на двоих и все еще была не замужем.
«А ведь были же неплохие варианты! Пробросалась девка, пробросалась… А ведь Жанна Самари за меня стареть не будет! Выйти бы замуж хоть за какого-нибудь мужичка, лишь бы с приличной квартирой!» – думала я однажды, сидя на работе в десять вечера.
Бойтесь своих желаний. Они сбываются. И в первую очередь – самые глупые.
Глава 11. Польская знать
Шляхтич прилепился ко мне, как моллюск-камнеточец к куску мрамора, на конференции для сотрудников издательского бизнеса. Этот морской финик, по его словам, заприметил меня еще утром, во время приветственного кофе в фойе отеля. Потом весь день держался рядом, особого раздражения не вызывая, но и желания познакомиться поближе – тоже.
А вот вечером, когда официальная часть мероприятия закончилась и начался банкет, клеиться он начал со всей очевидностью. Но он оказался Скорпионом, а их домогательства – это просто вершина иезуитской мысли. То есть ты вроде понимаешь, что он к тебе пристает нагло и пошло, но при этом он обставляет все так, что, если ты дашь ему в морду или по яйцам, он сможет возмутиться и заявить, мол, его слова имели самый невинный смысл, а ты их неверно поняла исключительно в силу собственной испорченности. И ты же еще виноватой останешься.
Меня посещала разумная мысль свалить от него подальше, но реализовать ее мне мешало то, что он уже представился редактором издательства, а мне в период надвигавшегося кризиса и потенциальных сокращений надо было иметь запасной вариант для трудоустройства. И я продолжала его терпеть, по возможности сводя его попытки флиртовать на обсуждение мероприятия, еды и прочие не бередящие его либидо темы.
Сама я не могла воспринимать этого маленького человечка с лысой головой и обильно заросшими рыжими кудряшками руками даже вообще как мужчину, не то что как мужчину, с которым могу заняться сексом. И ладно бы он просто был некрасивым и на голову ниже меня, Шляхтич еще и постоянно мерзко смеялся, отчего из его рта волнами исходило зловоние.
Мне удалось исчезнуть с банкета по-английски, но рано я поздравила себя со счастливым избавлением. В тот же вечер Шляхтич попросился ко мне в друзья во всех соцсетях. Я могла бы дать ему от ворот поворот хотя бы на этом этапе, но корысть сыграла со мной злую шутку. Конечно, я старалась говорить только о перспективах сотрудничества, не переходя на личные темы, но это не могло заставить его не комментировать мои фотографии, не писать мне письма типа «Почему вы не пускаете никого в свое личное пространство, избегая общения с людьми?» и не сыпать витиеватыми комплиментами.
Он недвусмысленно давал понять, что я ему нравлюсь, зазывал в гости – видовая квартира на Ваське, 150 «квадратов», потолки четыре метра – и прочими способами подбивал клинья. Он даже умудрился завести знакомство с моими коллегами и, когда мы с ними ходили куда-то вместе, всегда как бы случайно подсаживался за столик, а потом пытался за меня заплатить. Я не знала, что делать.
Позволить за себя заплатить? Так после этого он получит право считать, что я принимаю его ухаживания и чем-то ему обязана, а остальные решат, что мы с ним пара. Демонстративно самой протягивать официанту деньги и просить его вернуть Шляхтичу уже отданные им купюры, да еще и на глазах общих знакомых? Это выглядит так, будто мы уже любовники, а в данный момент поссорились. Куда ни кинь, всюду клин. Но первый вариант хотя бы со стороны смотрелся более достойно и экономил, к тому же, мои деньги.
В целом я его вполне успешно игнорировала, пока он не заявил, что мама его происходит из древнего польского рода. Может, я и не хотела рожать страшненьких рыжих детей, но определенно была не против стать столбовой шляхтянкой. Красота со временем сходит с лица, как сусальное золото, а титул остается. К тому же, хорошенький ребенок у меня уже был, а Шляхтич мог и не захотеть заводить потомство.
Мне кажется, слова «жена», «супруга», да даже «спутница жизни» – такие мерзкие, пошлые и избитые… Если бы мой муж сказал обо мне какое-то из них, мне стало бы противно. То ли дело говорить о жене в третьем лице «Её сиятельство». Это да. Это я понимаю.
В общем, Шляхтич смог своим генеалогическим древом пробить лед в наших отношениях, и я начала обсуждать с ним перспективы совместной жизни. Увы, после моих вопросов и его ответов она не представлялась мне в радужных красках. Я ожидала, что он захочет сделать меня главным редактором своего издательства, но Шляхтич, напротив, настаивал, чтобы я уволилась с работы и сидела дома.
К тому времени я уже успела понять, что он мелочен и прижимист, ревнив и склонен за глаза поливать грязью всех знакомых, и сильно пожалела о своем обещании за него выйти. Хорошо хоть за три месяца ухаживаний мне удалось ни разу с ним не переспать. А сам он чего только не изобретал, чтобы оказаться со мной в одной постели! Естественно, каждый день спрашивал, когда же я к нему перееду, но я все строила из себя девицу строгих правил. Тогда он предложил поехать вместе в Париж.
В Париж, конечно, мне очень хотелось. Но я понимала, что одно дело отбрыкиваться от него в людных местах, и совсем другое – в гостиничном номере. Он, конечно, «готов» был оплатить отдельные номера, но я-то понимала, что на месте окажется, что номер один, а кровать в нем двуспальная.
В последний момент я «вспомнила», что у меня истекает срок действия загранпаспорта, и Шляхтич укатил один. И слал мне ежедневно с чужбины письма, как он по мне скучает.
Я, оставшись одна, проанализировала ситуацию. Так, если я за него выйду, отнекиваться от выполнения супружеских обязанностей у меня не получится. А если я не буду работать, то еще и окажусь полностью зависимой от него материально, и он тут же примется меня тиранить. И зачем мне такая совместная жизнь? В общем, я решила порвать с ним, но не знала, как это сделать, чтобы не остаться врагами. И вдруг меня осенило.
Из Парижа Шляхтич написал мне:
– Страшно по тебе скучаю! С нетерпением жду, когда же начнется наша совместная жизнь!
– Мы тоже ждем, – загадочно ответила я.
– Кто «мы»? – явно напрягся Шляхтич.
– Я и мой сын Сережа. Ему шесть лет, я очень хочу вас познакомить. Кстати, а в какой комнате он будет жить?
Ответа я не получила. Шляхтич исчез к чертям собачим. Воссоединился, так сказать, с семьей.
