Палисандрия – Саша Соколов

«Утвердившись на цифре „VIII“, свободным концом набросил ремень на сошедшиеся в тот миг стрелки – часовую и минутную – и заученным жестом, каким прежде затягивал узел галстука, затянул. После чего, подумав о позабытом некстати где-то по дороге пенсне и удивившись, что втайне – исподтишка – исподволь – пеняет себе за эту досадную, приключившуюся на пороге небытия, оплошность, умогласно возгласив: „Палисандр, Палисандр, дерзай же!“ – шагнул в него, инстинктивно, по-детски всплеснув руками.»Прочитав только этот отрывок, становится понятно, что в руках держишь далеко не проходной роман. И с каждым последующим прочитанным словом только утверждаешься в этой мысли. У этой книги масса поклонников и критиков. Но все они могут сойтись в одном – книга, безусловно, уникальна.

«Палисандр, Палисандр, дерзай же!» – последний призыв Лаврентия Берии к своему внучатому племяннику. И Палисандр дерзнул. Может быть не так и не в том направлении, как думал его дядька, но уж точно спорить никто не будет, что акт дерзновения был свершен. С момента весьма торжественной гибели Лаврения, Палисандр еще ни раз и ни два удивит читателя. Каждому антироману по приличному антигерою. Главное, чтобы эти антигерои оставались на страницах книг и не выходили в реальную жизнь, но что-то я размечтался.Образ Палисандра –удавшийся скетч на людей, имеющих неограниченный доступ к благам верхушки власти. Ничего не умеющие и из себя ничего не представляющие, они пользуются всеми возможностями, получают удовольствия, которые, порой, находятся на грани добра и зла. У этих людей нет принципов, и они не принимают ни каких решений и ни на что не влияют. Такие своего рода ЛОРы, ЖОРы и ДОРы из известного анекдота (для тех, кто не в курсе – любовницы, жены и дочери ответственных работников). Возникает вполне законный вопрос – а для чего же их тогда держат? Должна же быть во всем этом какая-то прагматичность. Все верно – должна, и она есть.С одной стороны – это отличный рычаг давления на ответственных работников в случае, когда те по каким-то неведомым причинам (например, взыгравшая не к месту совесть или обострившееся чувство справедливости) начинают выходить из обоймы «всеобщего семейного блага». А с другой – это отличное одноразовое изделие № 1, которое после использования и выкинуть не жалко. Так что инвестиции в подобных людей вполне себе окупаются со временем и в масштабах целой страны. Впрочем, все это о книге, как вы понимаете. Но что именно случилось с Палисандром вам предстоит узнать самостоятельно.

Но не стоит ограничиваться человеческими прототипами для образа главного героя. А может ли быть таковым целая страна? Это сложная литературная задача, но, судя по этой книге, вполне себе реализуемая. Чтобы хоть как-то пояснить этот тезис, придется балансировать на грани спойлерства.Представьте себе страну, которая строит вполне себе гуманистический для народных масс строй, в котором во главе угла стоит обычный человек. В начале это строительство даже реальное. Но как водный поток размывает могучий берег реки, так и поток некомпетентных, алчных, меркантильных и беспринципных людей выхолащивает самую лучшую идею. Остается только декларация идеи, а за ней стоят плотские утехи власть имущих. Такая пародия.Редко встретишь пародию на пародию. Но вот она перед вами.

Соцреализм был провозглашен и закреплен на государственном уровне. Идейные люди ушли, остались пародисты. Какие принципы соцреализма – народность, идейность, конкретность? Нет, пародисты о них не слышали. Этот момент на широкую ногу раскрыт в книге.Герои изъясняются крайне сложно и витиевато. Ни о какой народности, не говоря о конкретности, не может идти и речи. Эти люди живут в другом мире, созданном по образу и подобию своему. Слишком «высоко» они забрались, чтобы изъясняться яснее, да и для кого. В этом мире небожителей своя идейность со своим мирным бытом «простых» людей, собирающих коллекции канделябров и штор. Найдется место и героическому подвигу во благо «высшего» общества.В сухом остатке, перед взором читателя встает образ такого двуликого существа. А может быть двуполого? В прочем, не буду лишать вас удовольствия выяснить это самостоятельно.P.S. И на последок хотелось бы предостеречь. В книге много моментов, которые могут вызвать оторопь, возмущение и даже желание бросить чтение. Будьте готовы к этому, эти моменты создают контекст происходящей в книге реальности. Не концентрируйтесь на них, это далеко не самое главное.Эпилог к книге

Стоял ноябрь, а может быть и март. Свидетель по делам Российского Хронархиата и Командор Ордена по праву наследия Палисандро в начале девятого вечера проделывал неспешный подъем по ступенькам винтовой внутрибашенной лестницы Спасской башни.

Закрутившись до конца, толкнул входную, броней одетую дверь, что вела в каземат с часовым механизмом. Все внутреннее пространство говорило о том, что сюда никто не заходил с того самого дня. Так выглядит безвременье.

Часы так и не запустили, после того как дядя перепоручил себя в ведение Хроноса. Но теперь уже настало время запустить Время.

Палисандро заботливо смазал часовой механизм все тем же вонючим поволжским маслом и ровно в двадцать сорок две запустил часы.

«Ну вот и все, дядя, безвременье кончилось» – теперь уже в последний раз он вспомнил своего дядю.

Я прочитал эту книгу, ничего не зная о её авторе и времени написания, как ни странно это может показаться. Так вот мне она показалась настолько современной, что я думал, что она написана совсем недавно. Хотя, конечно по историческим меткам, ничего из современности там нет, а вот какой-то такой бесшабашный задор по отрицанию всего и вся мне и дал неправильный ориентир. Для младого поколения: КНИГА 18+. Уж не знаю послужит ли это отпугивающим моментом или наоборот привлекательным. Но описания половых актов там наличествуют в количестве превосходящем даже самые смелые ожидания. В основном это геронтофилия со стороны молодого ГГ, хотя есть и такие моменты, которые описывают половые акты других героев книги.Я не склонен был видеть в половых актах половые акты и до того как почитал биографию автора и критику на книгу. Сейчас я вижу это со всей отчетливостью. В книге, которую сам автор называет пародией на мемуарно-авантюрно-эротико-политико… кококо…роман, больше описан аллегорический путь автора из России на Запад и мечта о возвращении. Половой акт со старухой у автора, мне кажется, символизирует чтение классической литературы. Старая няня, совратившая Палисандра в детстве, – соответственно некая абстрактная Арина Родионовна, и вся его эпопея с траханьем старушек, это дикая дионисийская любовь автора к чтению классической (несовременной ему) литературы. С другой стороны, можно перевести это в другую плоскость, и сказать, что автор всю эту литературу вертел на метровом вертеле.Дальнейшее изгнание автора и его путешествие по рукам и хюрем символизирует его скитания по Западу, продажу своего таланта за деньги, и всё в таком духе.Эпилог.

Автор поразил меня своим языком. Язык автора очень богат, он неописуем, непереводим. Временные и пространственные скачки напомнили мне «Улисса» Джойса. Автор делает невозможные для того времени вещи, описывает покушение на Брежнева и половой акт героя с его женой еще при жизни прототипов. Вся эта конъюнктурщина, сведение всех популярных жанров в единого Франкенштейна, хоть и умело по форме, но отвратительно по сути. Автор умудрился впихнуть в свое произведение даже Набокова, вдохновившего его, в виде пожилого Сибелия развратившего молодую Мажорет, альтер эго ГГ.За что же я поставил 4? За язык, за смелость, за талант. На 5 слишком пошло.

Подъезжая к сией станцыи и глядя на природу в окно, у меня слетела шляпа.В тишине зари, когда фонтаны, извергнувшись последним всплеском, сковываются ледяною прохладой, бережливо и безжалостно охватывающей каждую струю (помимо тех, что уже перестали быть струями, влившись в общую водяную массу, которая лишает каждую струю её индивидуальности, заложенной непреходящими бурлениями и пузырениями и даже, если позволите, завихрениями, извините уж за невольный каламбур, давая, впрочем, взамен нечто другое – общность и цвет, а также слив в канализацию), в преддверии зычного голоса Одеялова, что уже грозится вырваться из-под вислых усов облаком пара и сотрясением барабанных перепонок собравшихся, становится всё более очевидно и отчётливо щемяще звонко на душе, что вот уже и весна – эта бесконечная агония увядания – подходит к концу, к концу же подходит и вода в ванной, вытесняемая из оной моими объёмами, в полном соответствии с архимедовыми теориями – так, что хочется закричать «Эврика!», но боишься пропустить вечный зов к трапезе, поданной на том самом лобном месте, где раньше подавались совсем другие блюда, а сейчас эти самые, как, впрочем, и не только они (не будем голословны и придирчивы – это слишком недостойно для такого прекрасного вечера).Все эти литоты, впрочем, не должны вводить в заблуждение касаемо истинных размеров (или размеров истины, если вам так угодно, о недоверчиво листающий страницы моей жизни amigo) ни ванны, ни конца, ни струй, ни даже усов Одеялова. Лишь только созерцая эти размеры, вид их представляется тем больше, чем глубже смысл ты в них вкладываешь – а как трудящийся на поприще ключей и скважин, и замков, и дверей, и девок, и нижнего белья, я в этом кое-что смыслю, tios (тут следовало бы вставить непечатный символ озорной улыбки, кои уже должны будут стать печатными, следуя за прогрессом языка, к тому времени, когда вы, мой любезный Биограф, будете остервенело листать мои записи). А раз так, то и упоминать о них я боле не стану – не к лицу озорной юности быть столь мелочной и дотошной, а мудрой старости – въедливой и скрупулёзной.И в тот самый миг, что приближается, волнами накатывая из брюха Одеялова, я и пишу эти строки, боясь допустить какую-либо неточность, но и не желая перегружать свой text излишне, сверх того, что необходимо и достаточно для решения той головоломки, что не даёт покоя мне самому, решая её и ночами, и в походной ванне в шатре близ Аустрелица перед финальным сражением конногвардейцев кардинала Мендосы и бравых лесорубов генацвале Сталина.Сумятица! Сумятица и оголённый нерв! А уж учитывая мою нелюбовь ко всяческому оголению бөтенләй, можно понять, как сложно мне даётся это эквилибрирование. И – вотще! Вот что самое пренеприятное в этой истории. Как если вместо ванны в замшелом кабаке тебе предложат придорожную канаву, а согласившись, обнаруживается, что никакой канавы-то и нет – одни перекрёстки, как на кладбище для плебса. А время шло и шло, и возвращалось, и убегало, и дразнило, словно смоковница иссушённых годами грудей прекрасной незнакомки с Новодевичьего… Время шло.И вот сей миг! Одеялов изверг из себя мешанину слов, отдалённо напоминающую драматическое «Кушать подано!», а из меня отошли воды. И не было в них ни бурления, ни пузырения, ни даже самой завалящей завихренности. Были они горячи и обволакивающи, и полны немого покуда укора в неразгаданной загадке. И покамест укор не обзавёлся правом голоса, я выбираю выйти из границ сознания, а говоря проще – отключиться (что вообще-то непросто сделать бывалому ключнику, уж поверьте). Но вместо этого – умер.Надеюсь, хоть вы, мой Биограф, разгадаете эту загадку. Впрочем, не буду тешить себя тщетными надеждами – уж если мои усилья были втуне, то куда уж вам до тайн мироздания, крючкотвору и формалисту. Однако, мало ли…Эпилог:

Появился я на свет в походной ванне, росту во мне было без малого восемь футов, и был я гермафродитом. Взоржав, я поперхнул усатого Одеялова, застряв в его усах почти уж до конца вылетевшие слова. Мне было скучно, и всё это уже прожито. Назад вернуться, иль вперёд пойти? В объятья водной массы детства, в избу батоно дяди Иосифа, или в неведомые дали бурлящих струй Истории? Загадка. И чую, на разгадку мне понадобится много сил, а потому воткну пока я ключ свой в скважину, что так подходит ему ладно – а как иначе, коль родились они в одно мгновение, когда прохлада сковывала струи, а весна подходит уж к концу.