"Написанная на одном дыхании, эта повесть, как и другие прозаические произведения Соколова, претерпела не менее пяти авторских переработок; интуиция поверялась очень серьёзным отношением к слову. Композиция повести выявляется в соотношении отдельных частей и смене стилевых уровней. Отсутствует не только сюжет: меняются и персонажи, теряя идентичность. Механическое течение времени не признаётся, как и граница между жизнью и смертью. Языковое экспериментаторство наряду с многими конкретными намёками на советскую действительность и русскую историю, отражает и духовные поиски, внелогические открытия фундаментальных взаимосвязей."
Вольфганг Казак, немецкий славист, литературный критик.
"Герой инфантилен и неразумен – этим мотивируется право на композиционную игру, на отталкиванье от жёстких рёбер разумного мира, на стилистическую эквилибристику и безразличие ко времени, которое течёт то в одну сторону, то в другую, как дует ветер. Однако, жанр не детерминирует повествования и не покушается на творческую волю автора: законы жанра эластичны и подвижны, словно тонкая родовая оболочка. Из мира вынута косточка разума, но оставлена прозрачная воздушность души."
Михаиил Берг, русский писатель, критик, культуролог, публицист
Молния ослепила идущие поезда, посеребрила рельсы, выбелила шпалы. А потом – о, я знаю, – потом ты увидел дом, где жила т а женщина, и ты оставил велосипед у забора и постучал в ворота: тук-тук, милая, тук-тук, вот пришел я, твой робкий, твой нежный, открой и прими меня, открой и прими, мне ничего от тебя не нужно, я только взгляну на тебя и уеду, не прогоняй меня, только не прогоняй, милая, думаю о тебе, плачу и молюсь о тебе.Сложно описывать подобные книги, трудно, чертовски трудно всегда рассказывать о них – произведениях «не для всех», в которых, по моему скромному мнению, каждый обязательно найдёт что-то для себя – обрывок мысли, диалога, размышления, врезающиеся в память и долго затем не отпускающие, заставляющие думать, переживать и пережевывать… Невозможно обстоятельно поведать, о чём на самом деле она – эта красивая, такая воздушная и кружевная книга, от которой столько же впечатлений, сколько и читателей. Для каждого прикоснувшихся к ее немногочисленным страницам у нее свой подарок. Мне она подарила иной взгляд на действительность – полезно всё-таки иногда, время от времени, отрываться от устоявшихся норм, правил, взглядов, чтобы увидеть мир их глазами – Чарли, Тима, Гампа… Взглядом наивным и бесхитростным, но вместе с тем самым глубоким, пристальным, даже дотошным. Взглядом не допускающих лжетолкований – как на духу и только взаправду, искренним – до невозможности, до трепета и смущения, неловкости.Сердце вдруг щемит, когда читаешь о чужих мечтах, которым – увы и ах! – сбыться не суждено (только не в этом мире!).. Мечты простые, почти так же, как и они сами. Выучиться и стать однажды инженерами, чтобы родители гордились, приобрести автомобиль, а по возможности и дом, жить вместе с любимой женщиной, причем не только любить самому, но и быть любимым ею…Мечты останутся мечтами – далекими и такими прекрасными, улетающими в небо белыми чайками…Строки же, запечатлившие их, навсегда врежутся в память романтичных читателей и читательниц, подарив едва ли не самую нежную историю любви в русской литературе – трогательно-беззащитную (только такой и может быть любовь безответная), грустно-безнадежную, восхитительную и по-своему чудную.Обрывки писем летят к любимой сквозь года – который уж год. Поток сознания/бреда/глупые фантазии – неважно. Есть в этих незамысловатых откровениях что-то по-настоящему подлинное, до сути и глубины – бесконечное уважение к любимой, когда боишься прикоснуться, чтобы не обидеть, когда от красоты – слезы в глазах, когда просишь прощения за несовершенное…Эти крохотные и трогательные частички сердца летят в обезумевшем мире, там, где странные педагоги со своими странными методами воспитания и преподавания дают им – официальным дуракам – первые уроки жизни, там, где строгий родитель учит не доверять никому с детства и видеть в людях лишь худшее, в мире, где все запутанно-перепутано, а должно быть – просто, понятно и в радость. В мире, где условности, этикет, жажда выгоды подменяют собой искреннее и настоящее. В мире, где тебе редко скажут правду в лицо, боясь обидеть и обижая тем паче.Странная книга, окутывающая тебя вроде бы минорным настроением – вечная осень, вечная школа, вечные придирки… И восхитительная история, которая очаровывает с первых строк – непонятных, довольно сложных, но будто дурманящих сознание. И несет тебя неспешно этот бурный поток чужих мыслей, чтобы когда-нибудь принести к своим......скоро, скоро отойдут боли твои и сам ты станешь встречным металлическим ветром, горным одуванчиком, мячиком шестилетней девочки, педалью шоссейного велосипеда, обязательной воинской повинностью, алюминием аэродромов, пеплом лесных пожарищ, дымом станешь, дымом ритмичных пищевых и текстильных фабрик, скрипом виадуков, галькой морских побережий, светом дня и стручками колючих акаций. Или – дорогой станешь, частью дороги, камнем дороги, придорожным кустом, тенью на зимней дороге станешь, побегом бамбука станешь, вечным будешь. Ну ведь красиво же, правда?
Относительно «Школы для дураков» у меня были странные представления: почему-то, во-первых, казалось, это что-то из разряда российского депрессивного чтива (может, отчасти так оно и есть); во-вторых, что это будет, по крайней мере, увлекательно. Возможно, с долей отвращения, но увлекательно. Я оказалась как-то совсем не готова к тому, что этот роман окажется потоком сознания. Причём в некоторых местах – совсем бессмысленным и раздражающим, когда кажется, что мозг от этого просто разжижается. К счастью, такой момент «разжижения» был в книге всего один или два раза, видимо, Саша Соколов либо поиграл в поток сознания да и забыл, либо понял, что такие вставки окончательно уничтожат всякий интерес к его книге. Так что дальше повествование шло в более-менее разумном ключе, если, конечно, не считать того, что в нём отсутствует сюжет, логика повествования и, как кажется, какая-либо цель.
Дмитрий Быков как-то раз сказал о Саше Соколове, что тот – упивающийся своим слогом графоман, поэтому не стоит искать у него какой-либо интертекстуальности. Ну, она есть, конечно, но она является искусственно насаждённой самим автором. А это, по мнению Быкова, признак дурного произведения – когда автор не случайным образом создаёт, например, гениальные аллюзии, а заранее их придумывает и вписывает в нарратив. У Саши Соколова таких аллюзий много, все они очевидны и в то же время неуместны. Возникает мысль: Да, я понимаю, что ты в этом разбираешься и способен на это сослаться, и есть в этом даже какая-то закономерность и смысл, но текст от этого не выглядит более живым, а наоборот, скорее, задавлен всей этой тяжеловесностью.
Вообще, я очень удивлена, что якобы (ну, наверное, правда) Набоков хвалил это произведение. В нём нет ничего от стиля самого Набокова, книги которого буквально приковывают к себе и сюжетом, и манерой изложения. Саша Соколов чем-то похож, скорее, на Сэлинджера и на Грасса: на первого – занудными и болезненными внутренними монологами главного героя, подростка со странностями, как-то нелепо ощущающего себя взрослым. На второго – центральным образом дисгармоничного маленького уродца, который вопит, выдаёт потоки бреда и представляет собой всё самое отвратительное, что есть в окружающем его мире.
Впрочем, в «Школе для дураков», несмотря на всю его претенциозность и заигрывания со способностью читателя оценить запланированную автором аллюзивность, определённо имеется своеобразный шарм. Соколов не лишён таланта излагать свои мысли по-настоящему изящно, я бы даже сказала, хрупко. У него проскальзывают прямо-таки стилистические жемчужины и действительно глубокие размышления. Он хорош в описании пейзажа – как сельского, так и городского; умеет передать атмосферу казённых заведений – ценное наследие русской литературной традиции; примечательно обрисовывает человеческие характеры – несмотря на то, что они в целом не являются такими уж двигателями сюжета. Творчество Саши Соколова напоминает какие-то древние русские промыслы – может быть, невесомое кружево. Или фрески на стенах храма, которые еле заметны, ускользают от взгляда, но всё же запечатлеваются в сознании как образцы смутной красоты.
Да и могут ли вообще дни следовать друг за другом, это какая-то поэтическая ерунда – череда дней. Никакой череды нет, дни приходят когда какому вздумается, а бывает, что и несколько сразу. А бывает, что день долго не приходит. Тогда живешь в пустоте, ничего не понимаешь и сильно болеешь.Сборник цитат, вот как я называю книги такого рода. Написано прекрасно, даже в какой-то мере невероятно. Язык певуч, описания чрезвычайно ярки. Только смысл слегка ускользает. По изложению весьма похоже на смесь Александры Николаенко и Софьи Синицкой . Точнее, эти две похожи на Сашу Соколова, ну вы поняли. Такие же витиеватые, исполненные маг. реализма, но зато обременённые содержанием, а не одной формой.Сюжета в книге Школа для дураков по сути нет.
Фабула, где она вдруг проскальзывает, рассказывает о нелёгкой жизни тридцатилетнего аутиста, вынужденного жить на даче и посещать спецшколу. Ну в принципе и всё. Он катается на велосипеде, с мамой ездит к репетитору заниматься на аккордеоне, посещает занятия в спецшколе, мечтает жениться на своей учительнице, ходит в гости к недавно умершему географу и всё такое прочее. Весь роман – это поток сознания рассказчика, у которого, кажется, какое-то раздвоение личности и который потерялся во времени и пространстве. Это набор ситуаций или мыслей, образов и идей, но удовольствие от них остаётся сомнительным, ведь они совершенно ни к чему не приводят.
Да и сказать мне про эти «ситуации-мысли-образы» совершенно нечего. Похоже на стремительный поток: когда ты в нём, он тебя обволакивает и несёт вперёд, а стоит ступить на сушу – думаешь, с какой стати ты вообще полез в эту реку?Что важнее, форма или содержание? На этот вопрос каждый читатель пусть ответит себе сам. Для меня, в «Школе для дураков» форма не сыграла, как должно. Интересными показались первая и последняя главы. Всё, что посередине, в принципе можно смело выкинуть.Набоков оценил, а я не очень. Но написано шикарно.
Ты хочешь покинуть ров, вернуться назад, в комнату, ты уже поворачиваешься и пытаешься отыскать в отвесной стене рва дверь, обитую дерматином, но мастер успевает удержать тебя за руку и, глядя тебе в глаза, говорит: домашнее задание: опиши челюсть крокодила, язык колибри, колокольню Новодевичьего монастыря, опиши стебель черемухи, излучину Леты, хвост любой поселковой собаки, ночь любви, миражи над горячим асфальтом, ясный полдень в Березове, лицо вертопраха, адские кущи, сравни колонию термитов с лесным муравейником, грустную судьбу листьев – с серенадой венецианского гондольера, а цикаду обрати в бабочку; преврати дождь в град, день – в ночь, хлеб наш насущный дай нам днесь, гласный звук сделай шипящим, предотврати крушение поезда, машинист которого спит, повтори тринадцатый подвиг Геракла, дай закурить прохожему, объясни юность и старость, спой мне песню, как синица за водой поутру шла, обрати лицо свое на север, к новгородским высоким дворам, а потом расскажи, как узнает дворник, что на улице идет снег, если дворник целый день сидит в вестибюле, беседует с лифтером и не смотрит в окно, потому что окна нет, да, расскажи, как именно; а кроме того, посади у себя в саду белую розу ветров, покажи учителю Павлу, и если она понравится ему, – подари учителю Павлу белую розу, приколи цветок ему на ковбойку или на дачную шляпу, сделай приятное ушедшему в никуда человеку, порадуй своего старого педагога – весельчака, балагура и ветрогона.