Сборник
Нас тревожат другие дали. Выпуск 3
Глава 4
Время, возможно, существует, однако мы не знаем, где его следует искать. Если время существует в природе, то оно ещё не открыто.
К. Э. Циолковский
Когда-то Николай Иванович занимался природой времени вплотную. Необходимо было найти невероятные ответы на простые вопросы. Откуда приходит время, куда оно исчезает и вообще есть ли оно? Если есть, то оно ниоткуда не может браться, а если берётся, то должно оставлять после себя след. А если время представляет собой какую-то математическую величину – как расстояние от одного события до другого или как расстояние от одного пункта до другого? И, возможно, у времени нет будущего, только настоящее и прошлое.
Время движется по одной координате, в одну сторону, а может, нет? В пространстве вектор можно проложить в любом направлении, а вектор времени можно направить в любую сторону. Время движется только вперёд, а куда вперёд? Покажите мне направление – нет у него направления. Значит, оно не может двигаться, а это мы проходим сквозь время. Может, так? И чем быстрее мы движемся, тем оно плотнее и нам труднее идти через него.
Глава 5
А что, если мы одиноки во Вселенной? Одно осмысление того факта, что Вселенная не знает ни центра, ни вечных очертаний, что она безразлична к благополучию и счастью человека, порождает трагическое самоощущение.
Гуревич П. С. Куда идёшь, человек? // Подписная научно-популярная серия «Знак вопроса», № 7. Властелин природы. М., 1991
«В своё время мы задались вопросом, а есть ли жизнь во Вселенной? – продолжал Централис. – А вдруг мы одни? Если бы мы были одни, то никогда, вы понимаете, ни-ког-да мы этого не доказали бы, сколько бы ни существовали. Но, на наше счастье, это оказалось не так. Когда-то мы посещали вашу планету – было это почти девятьсот миллионов лет назад, – посчитали её пригодной для жизни и заселили. Тогда мы были на первом уровне изучения Вселенной. И вы с тех пор развились, как мы и предполагали, в подобных нам в далёком прошлом».
«А зачем вы искусственно заселяете планеты?»
«Мы делаем это, чтобы не прекратилась жизнь во Вселенной. В среднем три цивилизации погибают за тысячу лет по земному времени. Дня через два будем заселять планету, которая будет в нашем эксперименте две тысячи пятьсот шестьдесят седьмой. Она открыта вами недавно, назвали вы её Проксима, она чуть больше Земли, вращается вокруг звезды Проксима Центавра на расстоянии семь с половиной миллионов километров от неё. Это, конечно, в десять раз меньше, чем расстояние от Меркурия до Солнца, но надо иметь в виду, что звезда эта – красный карлик, поэтому на планете может быть вода в жидком виде. Мы хотели заселить Марс, но он пригодится вам, поэтому выбрали другую планету, чуть подальше от вас – четыре целых три десятых световых года. Заметьте, почти из двухсот триллионов планет, известных нам в вашей галактике, мы попытались заселить всего сто двадцать восемь миллиардных процента. Эксперимент удался только на восемнадцати планетах, где победила разумная жизнь, и то на четырёх из них она под вопросом».
«Зачем же динозаврами заселять планеты?»
«Закономерный вопрос. Заселяем мы почти всегда по одной схеме, подобно тому, как возникла жизнь на нашей планете, чтобы разум боролся ежедневно, приобретая бесценный опыт победы, был готов для борьбы с глобальными катаклизмами и чтобы жители научились находить выход из любых сложных ситуаций, особенно из тех, которые ведут к гибели цивилизации, то есть жизнь должна быть жизнеспособной».
Глава 6
Нет ничего, что не могло бы научить.
Татьяна Санкина. Роскошная стерва: стихотворения и проза. Пятигорск, 2007. С. 3
«А теперь о цели нашего визита на Землю. Что касается Временны́х дыр Дьявола, мы успели проверить только институт в США, а изучают эту проблему ещё в двух странах: России и Китае. Американские учёные впервые создали временной провал. В Корнеллском университете по заказу военных исследователи изучали так называемую временну́ю маскировку. Физики поставили эксперимент по разложению света. В результате не только от глаз человека, но и от высокоточных по вашим меркам приборов мы скрыли временной отрезок. Этим открыли новый вид камуфляжа – когда можно спрятать любой объект во времени. Раньше на Земле проводились опыты по «пространственной маскировке» путём так называемого «обмана света». Свет заставляли огибать предмет, который надо было спрятать, и предмет оставался невидимым. Попробуйте увидеть предмет в тёмной комнате. На предмет свет не падает, и предмета не видно. В комнате, где вы были, пока не зажгли спичку, ничего не видели. Верно же?»
«Это не одно и то же, – вставил Николай. – Там учёные использовали луч лазера зелёного цвета, пропуская его через две линзы, одна из которых этот луч разделяла на два потока – медленный и быстрый, а вторая приводила его в первоначальное состояние, но один из лучей запаздывал. Вот здесь-то лазер как бы мигал или моргал. Иными словами, время, когда лазер “мигает”, незаметно для любых приборов».
«Всё правильно, – продолжал Централис. – Вот я и мыслю: если этот миг расширить до практически большой величины, то в этой Временно́й дыре Дьявола можно спрятать всё что угодно, от любых предметов до информации, о которой никто никогда не узнает. Невозможно будет ничего перехватить в этой дыре».
У Николая промелькнула мысль, что всю жизнь он учился, а сейчас получил столько информации, что придётся её обрабатывать, скорее всего, всю оставшуюся жизнь. Центра-лис несколько секунд не посылал Николаю никакой информации, наверное, давая осмыслить предыдущую.
«Николай, в Томском политехническом университете уже получили источник антиматерии, а в СМИ нет сообщений об этом».
Для Николая это было как гром среди ясного неба. Он даже покрылся потом, так как эта информация была строго засекречена.
«А вы откуда… А, да! Статья уже готовится, скоро будет информация в открытой печати».
«Ну, в конце концов, это ваше дело».
Через несколько секунд, когда подумал: «Пора и честь знать», Николай «услышал»:
«Не беспокойтесь, сейчас вас доставят туда, куда вы скажете. Где бы вы хотели сейчас быть?»
Больше всего он хотел сейчас быть в своей лаборатории, но сначала ему надо в деревню, к Антону Фёдоровичу, ружьё с патронташем отдать, да и Альму передать. Он подумал: «Если можно, то поближе к деревне, вместе с Альмой. Заранее благодарю». Это были его последние чёткие мысли под землёй этого болота перед тем, как провалиться во времени.
Глава 7
Да, любое место на земле имеет свою историю, совсем непохожую на день сегодняшний и годы грядущего.
Новиков Э. А. Таинственннность очевидного. Л.: Недра, 1990. С. 64
Очнувшись на задах огорода, он торопливо прошёл его и, когда зашёл в дом, так торопился в Томск, что на немой вопрос Антона Фёдоровича ничего членораздельного не сказал. Ничего не объясняя, на все вопросы повторял: «Потом, потом, не сейчас…» Так и оставил хозяина в большом недоумении, теряться в самых невероятных догадках.
А гости, как бы ни торопились покинуть Землю, задержались из-за непредвиденного внезапного прорыва перекрытий и стен, хлынувшей внутрь жижи, которая быстро заполняла комнаты и залы, не было никакой возможности спасти выросшее поколение динозавриков для экзопланеты. Централис объявил аварийную эвакуацию и перебазирование на новое место. Они не знали, что за их эвакуацией наблюдал случайный свидетель.
Новосибирск, 15.01.2017
Внесены изменения 06.11.2023
Марина Ганфайтер
Марина Ганфайтер родилась 8 декабря 1962 года. Живёт в Донецкой области.
Пишет стихи, рассказы, повести, публицистические заметки, литературоведческие статьи. С начала 2014 года не имела возможности публиковаться на Украине, т. к. направленность её произведений шла вразрез с политикой украинской власти.
Общение с читателями проходило на сайтах «Стихи. ру», «Проза. ру», «Поэмбук». В 2023 году в № 2 журнала «Дальний Восток» опубликован рассказ «Расстрелянная Терема».
В феврале 2022 года её село было первым населённым пунктом Донбасса, освобождённым армией России. О событиях того времени Мария рассказала в повести «Мы ждали восемь долгих лет».
Мать
Глава из повести «Мы ждали восемь долгих лет»
Война пришла не только в людскую жизнь, изменив её, но и в саму природу. А уж о животных и говорить нечего, они страдают не меньше, чем люди.
Торчит на холме кособокий туалет из побелённых досок. Старый, никому не нужный, давно уже в него никто не заглядывает. Стоит он нетвёрдо, покачиваясь, грозя завалиться на одну сторону или рассыпаться. А под туалетом этим – яма, крутой спуск в которую зияет с тыльной стороны нужника бесконечной тёмной дырой. И в яме этой прячет от людских глаз своего единственного детёныша собака-мать.
В роду у этой собаки явно были овчарки: и мастью схожа она с ними, и размерами, и поражающей высотой в холке. Крупная собака, сильная, умная. Одно смущает в ней – улыбка. Кто-то так и прозвал её – собакой-улыбакой. Мария же называет её Альмой.
Альма раньше приходила к магазину вместе с солдатами с блокпоста, что вырос за околицей села осенью 2014-го. Потом командира батальона вызвали на ковёр (не выполнил приказ, отказался стрелять по указанным квадратам). Пропал командир, а вместе с ним – и солдаты с блокпостом. И собака, оставшаяся без хозяев, пришла к людям в село, облюбовала себе место неподалёку от магазина. Пришла не одна, а с пополнением: в заросли у туалета принесла щенков.
Кто-то сердобольный решил освободить собаку от нахлебников. Война идёт, самим есть нечего, а тут сразу четверо! Бросили новорождённых в ведро с водой, крышкой прижали, чтобы не видеть барахтанья. Но потом пожалели мать, выловили одного и вернули ей. Щенок оклемался, но запомнила собака, как обошёлся с её детьми человек, и единственного своего в зубах потащила в яму. Лаз туда узкий да крутой, никто уже под туалет не заберётся и не отнимет сынка.
Еду добывала мать упорно: бегала к магазину, тщательно обнюхивала и обыскивала выброшенные коробки, выпрашивала у продавцов и покупателей. Лаяла, если нужно – служила. Собаку жалели, кормили, глядя на сморщенные материнские соски, не скупились на хлебушек и косточки. И всё удивлялись, как это она так улыбается.
Лето пролетело быстро. Вот уже и листья с ореха слетели с первыми же морозами. Заросли травы поредели. Туманы пошли ночами и рассветами, а за туманами – дожди. Как-то выглянув из окна, Мария увидела собаку, сидящую у туалета, а рядом с нею – бежево-серый комочек. «Вывела-таки в люди, – подумала Мария. – Решила, что пришло время». Захотелось посмотреть на спасёныша. Но только она появилась на тропинке, как собака засуетилась, зарычала и стала гнать щенка к яме. Махала на него лапами, то правой, то левой, подталкивала к укрытию. Он сначала растерялся, не понимая, чего она от него хочет, а потом мячиком покатился и скрылся под дощатым уродом. Довольная псина тут же уселась перед женщиной и хитро так изучала её, словно спрашивала: «Чего пришла?»
– Что ж ты его там держишь, Альма? – укоризненно промолвила Мария. – Ему там сыро и холодно. Он простудится в этой яме!
Неизвестно, поняла ли собака человека, но встречать начала приветливее. Мария принесла свою старую, с мехом куртку, затолкала в дыру, набросала побольше сухого сена, потом отобрала у своих собак мисочку и принесла малышу. Мать наблюдала за всем этим с беспокойством, куртке почти не обрадовалась, но вот миска пришлась ей по душе, особенно когда Мария налила в неё тёплого молока. Собака ни разу – ни разу! – не тронула еду из миски, деликатно отодвигалась и позволяла щеночку выбираться из ямы и есть то, что ей приносили.
Щенок оказался крепеньким, с сильными, мощными лапками, со светлой бежевой мордочкой и выразительными ободками вокруг глаз. Ушки у него торчали, но не ровно, а смыкаясь вверху, одно ухо как бы наваливалось на другое. Он очень походил на маленького волчонка.
Так прошёл ноябрь, а в первые дни декабря посыпал снег. Первый снег обычно ранимый, лежит недолго, но сейчас что-то зачастил, кутая холм с его туалетом и ямой в белое облако.
Альма всё больше привыкала к Марии, и сынок её – тоже. Однажды она даже позволила взять его на руки, но всё равно с опаской следила, и как только та опустила его на снег, она тут же лапой начала отталкивать его от гостьи. Нехотя, оглядываясь, он пошёл. А Марии так стало больно видеть эту удаляющуюся собачью фигурку!
Она уже знала, что заберёт его к себе, хотя у неё четверо своих собак, подобранных на улице. С войной ведь сиротеют не только люди, но и животные. Но как разлучить малыша с матерью? Мария не сомневалась, что щенок быстро привыкнет к новому дому, но вот Альма… Она так его любит! Он – единственная её радость. И когда он мчится Марии навстречу, в её глазах столько обиды!
Надо было решаться. Рэм (так Мария называла щеночка) всё больше и больше привыкал к ней, ждал её, взбираясь на свой белый холмик и поглядывая в сторону дома. Несколько раз он пробовал увязаться за нею, одолевал тропинку и подбегал ко двору, но мать неумолимо бежала следом, и он возвращался. Встречались они обычно утром и вечером, когда Мария приносила еду. Стоило ей только выйти во двор, как он тут же начинал бегать кругами у туалета и радостно повизгивать. Особенно любил, когда она прижимала его к себе, к своему тёплому полушубку, шептала что-нибудь ласковое на ухо, обрывала застывшие на его шёрстке льдинки, иногда плакала не в силах сдержаться. А Альме это нравилось всё меньше и меньше. Однажды, когда Мария присела на корточки перед малышом, она сердито, но не больно ударила её лапой по руке, протянутой к её сыну, а ему что-то недовольно буркнула, и он, расстроенный, опять послушно ушёл к своей, видимо уже опостылевшей, яме.
Несколько раз Мария безуспешно пыталась унести щенка, украсть, пока Альмы не было поблизости, но она, словно что-то предчувствуя, всякий раз догоняла её, с разбегу хлопала лапами по спине, требуя вернуть щенка на место. И та сдавалась. Материнское сердце – оно такое… Даже если это сердце собаки.
Но последнее событие, как раз за пару дней до Рождества, не на шутку женщину встревожило. Война на какое-то время улеглась, затаилась, не давая о себе знать, даже автоматные очереди не будили по утрам. Зловещая, непривычная тишина ползла по занесённому снегом селу. Плохо спалось в тишине, надо признаться, что под свист мин и очереди градов она чувствовала себя увереннее. И вот утром, ближе к девяти, раздались залп, недолгий свист и громыхнуло так, что двери на балкон распахнулись сами собой, ударив по стоящему рядом столику. Зазвенела чашка, слетела на пол и разбилась. Рвануло где-то на окраине села. Одна-единственная мина пролетела, шальная, или слепая, как говорят наши люди, и даже непонятно, с какой стороны её принесло, такой неожиданной она была и страшной. Новости в селе обычно распространяются быстро, через полчаса Мария уже знала, что, пролетев пяток улиц, мина шлёпнулась во двор Вадима Криницкого. Вадим – ровесник Марии, живут они с женой Натальей вдвоём, нет у них ни внуков, ни детей, один только рыжий пёс неизвестной породы, любимец, на него изливались забота и нежность бездетной семьи. Обычно Вадим с началом ответки снимал с пса ошейник и прятал старичка в погреб. Там же пересиживали и они с Наташей артиллерийские дуэли. А тут вдруг мина – одиночная, внезапная, из злого умысла или по пьянке, никто так и не узнает.
Не успел Вадим отвязать пса, всего три секунды было у него, чтобы добежать до погреба. И это так, на всякий случай, потому как никогда не предугадаешь, где рванёт.
Чуда не случилось. Рвануло в его собственном дворе, взрыв оглушил мужика, бросил вниз по ступеням, к мешкам с картошкой и буряком (дверь-то он прикрыть за собой уже не успел). Хорошо хоть, жены дома не было, уехала к родным. Отлежался он немного на ледяных ступенях, надышался гнилью овощей, выбирался на свет божий на четвереньках, дрожащими пальцами ощупывая обледенелые камни…
Увидев то, что осталось от любимого пса, долго и безутешно плакал, винил себя в смерти, не мог простить, что не спас… А как спасёшь, когда у тебя есть всего три секунды?
После этого случая Мария и решила: как ни жаль ей Альму, но щенка она всё-таки заберёт!
В последние дни Альма всё чаще стала уходить в поисках еды, у неё появились ухажёры, личная жизнь. А малыш подолгу оставался один, и женщина тревожилась, что он может замёрзнуть.
Наступил вечер перед Рождеством. Чтобы пробраться к туалету, ей пришлось чуть ли не тоннель прорыть в снегу. Щенка нигде не было видно. Он не показался из ямы, не выполз из туалета.
– Рэм! – звала она, перекрикивая завывания ветра. – Рэм, где ты?
Обошла вокруг туалета, стала подниматься на холм. И вдруг услышала лёгкое, почти неслышное за метелью повизгивание. Бедный щеночек провалился в сугроб и не мог из него выбраться, сил не хватало. Снег набился ей в сапоги, в карманы полушубка, даже волосы, выбившиеся из-под шапки, были в снегу, но она пробиралась к нему, яростно вминая снег и прокладывая себе дорожку…
Когда они с Рэмом были уже у самых своих дверей, откудато появилась Альма, догнала их, встала передними лапами ей на грудь, обнюхала Рэма, убедившись, что он жив-здоров, а потом развернулась и стала уходить. Один раз обернулась, словно попрощалась с сыном…
Рэм живёт с Марией. Он подрос и ещё больше напоминает волчонка. А Альма по-прежнему одна, наверное, свобода для неё дороже всего. Пару раз она приходила к ним, спала с сыном в кресле, а потом ушла. Насовсем.
Много горя видеть довелось людям за последние годы. И переживать. Но когда Мария думает о войне, то почему-то сразу вспоминает растерзанное собачье тельце, на цепи, с неснятым ошейником, разбросанное по кровавому снегу. Да видит одинокого, неприкаянного щеночка на холме, выглядывающего человека… И этот проклятый деревянный туалет, кривой, шаткий, как вся наша прифронтовая жизнь, не нужный никому, кроме одинокой, брошенной людьми собаки…
Расстрелянная Терема
Рассказ
В среду на первом уроке школу облетела шокирующая новость: в шесть часов утра к дому учительницы химии подкатили «опель» и микроавтобус. Из автобуса выскочили несколько военных, в балаклавах, с автоматами, и побежали во двор, следом направились трое в штатском из автомобиля. Учительницу с какой-то тряпкой на голове вывели на улицу, затолкали в автомобиль и увезли. Ошеломлённый муж арестованной остался стоять у раскрытых настежь ворот.
«За что?» – этот вопрос витал в стенах школы целый день. Задавать его громко никто не решался, произносилось всё шёпотом и в небольших группках, где доверяли друг другу.
В девятый класс новость принёс Евсеев Никита.
– Слышал? – толкнул локтем Сергея и шлёпнулся на свободное рядом с ним место. – Химичку нашу замели. Сепаратистка.
Сергей, ещё не совсем проснувшийся, только хмыкнул: мол, шутку оценил. Учительница химии хоть и вредная, чересчур строгая, но ему ставила десять баллов и на то, что он учительский сын, плевать хотела. Учишь – получай!
– Так ей и надо, гадине, – продолжал гнуть своё Никита. – Всё ко мне цеплялась, двойки ставила, ещё и зудит: «Ты можешь учиться лучше, у тебя память прекрасная». Если она такая прекрасная, то какого ж ты хрена мне двойки ставишь?
Сообразив наконец, что Никита не шутит, Сергей спросил:
– А ты откуда это знаешь?
Никита неопределённо повёл плечами, ничего не ответив и не объяснив, всё продолжал смаковать новость:
– Говорят, она корректировщица, сведения передавала.
Тут уж Сергей откровенно заржал, чем разбудил сидевшего за столом историка.
– Что там у вас такое? – Очки Дмитрия Петровича грозно скользнули до самого кончика носа. – Евсеев, сядь на своё место!
Никита нехотя поднялся и пошагал к своему стулу, как раз за спиной Сергея, уже оттуда продолжал комментировать:
– Я знаю, раз говорю. Дочка у неё живёт в этой Дэнэре, через неё она и сообщала. И вообще, разве ты не помнишь, что она на русском уроки вела? А должна была – на украинском…
– Ты тоже по-русски говоришь, так что, и ты сепаратист?
Никита тут же ткнул товарища кулаком в спину. И, словно в подтверждение того, что это для него оскорбление, водрузил поверх рубашки вытянутый из-за пазухи кулончик в форме трезубца. «Ещё один ярый патриёт», – подумал Сергей.
К разговору мальчишек какое-то время прислушивалась Ирка Турянская, сидящая в соседнем ряду. Воспользовавшись тем, что историк повернулся спиной и искал на карте только ему интересную реку, Ирина подскочила к мальчишкам и добавила свою порцию слухов:
– Она пенсионерка, на её место давно уже молодые метят. Вот кто-то и постарался, написали или позвонили – и всё, место свободно.
* * *
Уже второй день об учительнице ничего не слышно, домой она не возвращалась, телефон её отключён. Всполошившиеся коллеги даже пытались связаться с её мужем, расспросить его, где же Ирина Романовна. Он-то должен знать! Но оказалось, что он тоже ничего не знает, увезли – и с концами. Пропал человек. Враги откровенно радовались, а считавшиеся друзьями старались остаться в стороне, словно ничего и не случилось.
Радовался почему-то и Никита, сказал Ирке со злостью:
– Пугала нас экзаменами, говорила: «Плохо будете учиться – не сдадите». А вот теперь тебе! – И, растянув в ухмылке тонкогубый рот, он победно, почти под нос девчонке выставил пятерню с поднятым средним пальцем.
Покрутив пальцем у виска, Ирка убралась восвояси, а мальчишки продолжили играть в карты.
Сергей, как обычно, слушал друга молча, хотя в нём уже начинал закипать протест. Мысли Сергея неожиданно выразил Данил Коваленко:
– А мне её жалко. Сколько ей лет? Шестьдесят?
– Больше, – ответил Радик. – Шестьдесят три, как моей бабушке.
– Какая же она преступница? И что такого могла сделать? Я понимаю ещё, если парень, если молодой, а то – шестьдесят три! Бандюков не ловят, у нас вон на плотине два дома отдыха раскурочили, всё выдрали да вывезли. Даже катамаран на прицеп погрузили и спёрли. И ничего! Потому что там Правый сектор орудовал, их они не тронут. А тут учительница, пенсионерка, взвод с автоматчиками прислали. Дурдом! Смешно просто…
Сергей возмутился:
– Ничего себе смешно! Человека забрали, и никто не знает, где она. Мама говорит…
– Хватит ныть! – перебил Никита. – Нашли кого жалеть. Пошли уже на урок, пока классная не припёрлась…
Карты спрятали под подоконником в подвале, где обычно играли на переменах, и поплелись на последний, седьмой, урок. Сергей ничего не сказал ребятам, но в голове его уже зрел план…
* * *
На следующий день директор школы, сидя в кабинете, занимался годовым отчётом, то и дело вызывая к себе то секретаря, то завуча, то учителей, когда дверь кабинета отворилась и без всякого стука вошёл девятиклассник Сергей Хоченков.
– Чего тебе? – не глядя, бросил в его сторону директор.
Парень достал из-за спины какую-то бумажку и положил перед директором на стол.
– Вот, возьмите, почитайте. Мы хотим передать это куда надо…
– Куда надо? – повторил машинально директор за ним, не отрываясь от своих документов.
– Я не знаю куда… В службу безопасности, наверное, или в эту… как её… администрацию военную…
– Ку-да? – Директор, забыв про отчёт, уставился на мальчишку, потом перевёл взгляд на листок и начал читать: «Мы, ученики… м-м-м… школы просим отпустить нашу учительницу Ирину Романовну Чалую, так как она ни в чём не виновата. Можем поручиться за неё». – Та-а-ак, – протянул директор, думая о чём-то, отложил листок, внимательно, пристально взглянул на Сергея поверх очков в дорогой оправе. – И кто всё это придумал?
– Я, – твёрдо ответил Сергей, глядя не на директора, а куда-то в сторону.
– А кто подсказал?
– Никто. Я сам. Ребята подписали. Там восемнадцать человек, можем ещё больше, надо только поговорить…
– А ты вообще соображаешь, куда сунулся? – Забыв о том, что кричать ни в коем случае нельзя, не дай бог кто подслушает под дверью, он всё же сорвался на крик. – И чем это всё может грозить тебе, мне? Ты… ты понимаешь, в какое время мы живём? Да если это всё пойдёт, – директор потряс в воздухе листком с подписями, – от тебя мокрого места не останется! У тебя мать – учительница! Ты о ней подумал? Хочешь и её работы лишить? Или чтобы и за ней вот так приехали?!
– Но ведь это же ошибка! – не сдавался Сергей. – Вы же не думаете, что там что-то серьёзное. Она ведь нас учила! И маму мою она тоже учила. Вы всегда хвалили её, говорили, что она хороший учитель. А теперь что? Вы учите нас одному, а сами поступаете наоборот?! Ведь так нельзя, кто-то же должен за неё заступиться!
Ничего не добившись от Сергея, директор вызвал в кабинет его мать, Наталью Николаевну, учительницу английского.
– Вы вообще в курсе, чем занимается ваш сын?
Наталья Николаевна оказалась не в курсе, сын с нею не советовался. И вообще последние два года его не узнать: стал вдруг слишком самостоятельным, несговорчивым, на всё у него своё мнение. Узнав от директора подробности, Наталья Николаевна и растерялась, и испугалась, чего-чего, но такого от сына она не ожидала. Директор, конечно, в её неведение не поверил и попробовал припугнуть:
– Вы же понимаете, что просто так у нас людей не арестовывают, значит, есть за что. А тут тебе письмо, да ещё от детей: мол, не доверяем власти. Чем всё это обернётся? Кто поверит, что мы тут ни при чём, что это не наша инициатива, подумают, что детьми только прикрываемся. Что будет с вашим сыном? Поговорите с ним, объясните, убедите, прикажите наконец, пусть оставит свои глупые затеи. Мне всего год остался до пенсии, я ещё доработать хочу и поработать потом, если получится, а не сесть в тюрьму по милости вашего сына. Да и вам там, – он показал пальцем вверх, – напомнят, какого сына вы воспитали. Милочка, дорогая Наташа, поговорите с Серёжей, он должен понять…
* * *
Разговор с сыном Наталья Николаевна долго оттягивала, не знала, как и подступиться, какой тон взять. Серёжа может просто встать и уйти, даже отвечать не станет. Изменился он очень, повзрослел. Всегда был маминым сыночком, она в школу – и он за нею хвостом, драться не умел, за себя постоять не мог, каждая девчонка в классе его обижала, помыкали им, а тут – на́ тебе! Такую кашу заварил! И когда же он успел так измениться?
Но начинать разговор всё равно надо. Она дождалась, пока он выучил уроки и уселся за компьютер, присела рядом в кресло, погладила сына по затылку, он слегка поёжился.
– Серёж, – начала издалека, – скоро лето, каникулы. Куда отдыхать поедем?
– Мне всё равно. Хорошо бы к морю. А можно и к бабушке, в Гадяч.
– Я с директором сегодня говорила…
Серёжа сразу всё понял:
– Мама, можешь не продолжать, я не изменю своего решения. И ребята – со мной.
– Сынок, неужели ты действительно веришь, что вашим письмом можно что-то изменить? Веришь, что её отпустят, если вы попросите? Это не поможет, Серёжа…
– Пусть! – Сергей начинал горячиться. Утром директор, теперь мама. – Пусть не поможет! Но я буду знать, что я не сволочь, не остался в стороне, а что-то делал, пытался делать…
– Серёжа…
– Не надо, мама, я знаю, что ты хочешь сказать. И знаю, что ты чувствуешь. Но это мой выбор, понимаешь? Ты пойми меня: я не смогу жить дальше, зная, что мог что-то сделать и не сделал. Второй раз я уже не смогу!
Мать вздохнула и отступила. Она поняла, что хотел сказать её сын. Вот она и всплыла, та, как ей казалось, уже забытая история с Вадимом. Сын ни разу с тех пор не вспоминал о ней, казалось, рана зажила, как заросла травой и Терема… Ан нет, не зажила рана, дала о себе знать…
* * *
Случилось это в мае две тысячи пятнадцатого. Летние каникулы были не за горами, дома усидеть трудно, почти невозможно. Малыши давно уже купались в ставке за селом, ребята постарше ловили рыбу, раков. Рыбы там сколько хочешь, сама на крючок просится. Сергей же собирался с Никитой в Терему, оставалось только забежать за Вадимом. Раньше они в Тереме в войнушку играли, среди удобно разбросанных плит, скифских курганов, подступающих к старой урановой шахте. Взрослые эти места обходили стороной: радиация, шахту ведь и не закрыли совсем, а просто залили водой. Ребятам же Терема как Counter-Strike: и живописна, и разгуляться есть где.
Мальчишки зашли за Вадимом, тот был дома, но мама ему строго-настрого приказала из дома ни ногой. А как тут усидишь, когда Сергей и Никита припёрлись с утра? У Никиты с собой самопал, хотели испробовать своё оружие, уж там-то выстрелов не будет слышно никому. Не выдержал Вадик, натянул свою любимую бейсболку, додумался в рюкзак холодного кваса сунуть, ещё прихватил кусок хлеба с салом.
Что же это такое – Терема? Это заброшенные базы, где раньше колхоз держал лошадей и коров, а вокруг – разнотравье, чего только нет: и зверобой, и душица, и синие головки шалфея, и ромашковые поляны, и алые островки мака. А какие там грибы! По весне – сморчки, а с летними дождями – синеножки, огромные. Несколько штук набрал – и пакетик полон. Речка бежит бесшумно, почти не видна за камышами, но рыбы в реке столько, что вода серебрится от её чешуи. Среди полян возвышаются небольшие скалы, скифские холмы, и ковыль волнуется на курганах, и чертополох пролетает мимо, так и хочется побежать за ним! А вечером, когда солнце утопает в реке, можно сесть на лугу, заслушаться птицами и забыть, куда и зачем ты шёл…
Увы, теперь же Терема другая, не столь приветлива. Она была нейтральной полосой, не принадлежала ни этим, ни тем, диверсионные группы её обходили, мин не ставили, там вся местность на километры просматривается.
Ползая вокруг плит, представляя себя то сепарами, то нациками (так обычно зовут бойцов Национальной гвардии), мальчишки наткнулись на груду осколков. Точнее, напоролись. Сергей, отползая к реке, почувствовал, как что-то больно обожгло бедро. Осколок оказался большим, довольно тяжёлым, с неровными, рваными краями, не дающими взять его в руки и хорошенько рассмотреть. Осколками снарядов мальчишек не удивишь, много их валяется на улицах села, но таких больших и необычных они ещё не видели. Один из них, поменьше, Вадим запихнул в рюкзак, «на память», как объяснил.
– Ничего себе осколочек! – восхищённо рассматривал Сергей находку. – Это ж какие должны быть снаряды? Такой бабахнет – так бабахнет.
– А кто ж тут стреляет? – Вадим начал озираться, но не увидел ни «саушек», ни другой арты поблизости. – А вдруг и в нас сейчас пальнут?
– Не гони! – Никита презрительно оглядел Вадика. – Кому ты нужен, чтобы в тебя стреляли?
– А вдруг, – упорствовал Вадик. – Вдруг за нами уже наблюдают?
Никто, конечно, за ними не наблюдал, и они опять увлеклись игрой.
На этот раз сепаром был Вадик. Ему дали три минуты, чтобы он спрятался, или «окопался», как выражался Никита. Торопясь и слегка прихрамывая (натёр-таки ногу в старом кеде), Вадим направился к двум плитам, что поодаль опирались друг на друга. Старые, облупленные, с кусками торчащих в разные стороны железных стержней, они были идеальным местом для «схованки»: неприступные, только щуплый Вадик мог протиснуться между ними. Что он и сделал, пробрался в самую середину и затаился в ожидании приближающегося врага. Врагом сейчас был Никита, он шёл в его сторону и громко предупреждал: