Секвойя Нагамацу
Как высоко мы поднимемся в темноте

Полная версия

Памяти Крейга Нагамацу (1958–2021)

Sequoia Nagamatsu

HOW HIGH WE GO IN THE DARK

© 2022 by Sequoia Nagamatsu

© Кульницкая В., перевод на русский язык, 2025

© Издание на русском языке. ООО «Издательская Группа «Азбука-Аттикус», 2025

Азбука^®

Тридцать тысяч лет под надгробной речью

Подтаявший ледяной покров в Сибири на самом деле представлял собой готовую в любую секунду провалиться крышу, пропитанную талой водой и пронизанную доисторическими обломками. Чем выше поднималась температура, тем шире становился кратер Батагайка – словно сам Бог расстегивал на заснеженных болотах молнию, открывая глазу шерстистых носорогов и других вымерших животных. Максим, один из штатных биологов и пилот вертолета, указал на медную рану в земле, куда упала моя дочь вскоре после того, как обнаружила останки умершей тридцать тысяч лет назад девочки. Прежде чем приземлиться на поляне, мы облетели исследовательскую станцию – сеть выстроившихся на опушке леса красных геодезических куполов. Максим помог мне выбраться из вертолета, затем снял со спины сумки и мешок с почтой.

– Клару все любили, – сообщил он мне. – Но если люди не захотят о ней разговаривать, не удивляйтесь. Мы обычно такое держим в себе.

– Я приехал помочь, – ответил я.

– Да, конечно, – сказал Максим. – Разумеется, есть и другая причина…

Слушая его, я оглядывался по сторонам, вдыхал воздух, казалось, оставшийся здесь с доисторической эпохи, как и окаменелости у нас под ногами. Максим объяснил мне, что, пока мы сюда летели, объявили карантин. Никто не ожидал, что я захочу приехать и закончить Кларину работу, тем более так скоро.

Центральный купол станции изнутри смахивал на комнату в общаге: телевизор с большим экраном, потертые кресла и груда упаковок из-под макарон с сыром. На стенах – топографические карты вперемешку с киноафишами от «Звездных войн» и «Красотки» до «Беги, Лола, беги!». В стороны расходились коридоры, и видно было, как народ выходит из лабораторий и своих капсул. Прибежала женщина в фиолетовой ветровке и спортивных леггинсах.

– Я Юлия. Добро пожаловать на край мира, – поздоровалась она и устремилась в один из восьми коридоров, где, похожие на соты в улье, размещались индивидуальные капсулы.

Со своих рабочих мест постепенно подтягивались члены команды, вскоре вокруг меня собралось около десятка ученых, от которых исходил несвежий душок.

– Познакомьтесь, это наш почетный гость – доктор Клифф Мияширо из Калифорнийского университета, специалист в области археологии и эволюционной генетики, – представил меня Максим. – Он будет помогать нам работать над находкой Клары. Знаю, все мы тут лабораторные крысы и с тех пор, как нам запретили выходить, совсем одичали, но постарайтесь вести себя вежливо.

Максим заверил, что карантин – это просто перестраховка, так как команде удалось извлечь из вечной мерзлоты и возродить к жизни кое-какие вирусы и бактерии. Члены правительства фильмов насмотрелись, бросил он. Ничего особенного, стандартная процедура.

Затем мне в подробностях, знать которые я вовсе не хотел, рассказали, как Клара тут жила: где она пила кофе и любовалась северным сиянием; по какому маршруту они вместе с Юлией, ботаником, бегали трусцой; как по утрам под плеск настольного фонтанчика для ароматерапии в форме лотоса занималась йогой вместе с эпидемиологом Дейвом; в какой подсобке хранила зимнее снаряжение, которое теперь должно было достаться мне, ведь размер у нас с ней был одинаковый; и даже что в день рождения она вместе с коллегами ездила в ближайший город Якутск петь в караоке, чтобы забыться ненадолго и перестать замечать, как постепенно тонут в первобытной грязи окружающие здания.

– Кто-нибудь может проводить меня к девочке? – спросил я.

Все надолго замолчали. Один из ученых убрал пластиковые стаканчики и бутылку виски, которую наверняка принес, чтобы отметить мой приезд. Похоже, облаченные во флис и фланель работники станции решили повторить состоявшуюся около месяца назад поминальную церемонию по Кларе. В тот день в церкви собрались ее друзья и коллеги, с большей частью которых мы с женой не были знакомы. Я по очереди пожимал им руки, они же выражали мне и Мики, моей жене, свои соболезнования. Мужчина с торчащими дыбом синими волосами рассказал, что однажды сделал Кларе на спине татуировку под названием «Полный улет»; на ней была изображена звездная система – фиолетовая планета, вокруг которой кружили три красных карлика. Бывшие соседи вспоминали, как Клара нянчила их девочек-близняшек и натаскивала их по математике. Лысый джентльмен, куратор Клариного проекта в Международном фонде выживания планеты, дал мне свою визитку и предложил продолжить дело моей дочери в Сибири. Когда все разошлись, мы с Мики уселись, обнявшись, стали пересматривать подготовленное мною слайд-шоу и остановились на фотографии, где трехлетняя Клара была снята со своей временной приемной семьей. В руке она сжимала тот самый кулон с фиолетовым кристаллом, который носила на шее, когда мы ее удочерили. Мы оба были готовы поклясться, что, когда она смотрела на него, в глазах у нее вспыхивали крошечные звезды.

На улице было жарко, но Юми играла перед похоронным бюро со своей кузиной. С востока, от горящего мыса Марин, тянуло дымом.

– Дочь никогда особенно в нас не нуждалась, – едва слышно прошептала Мики. – А Юми мы нужны.

Я сжал в кармане визитку.

Максим отвел меня в сторону от ученых, что собрались под куполом и неловко таращились на мумифицированные останки, найденные Кларой незадолго до гибели.

– Энни в чистой лаборатории.

– Энни? – удивился я.

– Юлия любит «Юритмикс», ее родители в восьмидесятых застряли. Вот и мертвую девочку она назвала в честь Энни Леннокс.

От костной лаборатории чистую отделял приклеенный изолентой занавес из плотного пластика от пола до потолка. Максим вручил мне маску с респиратором и коробку медицинских перчаток.

– Финансирования не хватает, однако мы помним, что можем вынести на себе патогены. Впрочем, в девяноста девяти случаях волноваться все равно не о чем, – добавил он.

– Верно, – отозвался я, немного озадаченный такой ковбойской бравадой.

– Примерно в тысяче километров к востоку находится Парк Плейстоцен, нашим тамошним коллегам удалось успешно восстановить местную флору и заселить землю бизонами. Чем больше зелени растет на земле, чем больше бродит по степям крупных животных, тем плотнее становится верхний слой почвы, таким образом лед не может подобраться к поверхности и прошлое остается в прошлом.

Я натянул перчатки, надел маску и через прореху в занавесе шагнул в чистую лабораторию.

Энни, свернувшись в позе эмбриона, лежала на металлическом столе.

ПРОТОКОЛ ПРЕДВАРИТЕЛЬНОГО ВНЕШНЕГО ОСМОТРА: H.s. sapiens предподросткового возраста, выступающие надбровные дуги могут свидетельствовать о предках-неандертальцах. Возраст – предположительно семь или восемь лет. Рост 121 см, вес 6 кг (при жизни, вероятно, около 22 кг). На висках виднеются остатки рыжевато-каштановых волос. На левом предплечье татуировка – три черные точки внутри круга, на окружности которого стоит еще одна точка. Одежда, вероятно, сшита из лоскутков шкур животных. Отделка из не характерных для этого региона морских раковин – необходимо дальнейшее исследование.

В уголках глаз девочки залегли тоненькие морщинки, будто она часто смотрела на солнце. Вокруг рта кожа начала обвисать, и создавалось впечатление, что он распахнут в болезненном крике. Мне невольно представилось, как Клара (или Юми, она как раз сейчас была в том же возрасте) выслеживает на бесплодной равнине крупную дичь, а за ней крадутся степные львы или волки. Я провел руками по стиснутым кулачкам девочки.

– Загадочная фигня, – сказал Максим, остановившись позади меня. – Бо́льшую часть исследований мы проводим совместно с Международным фондом выживания планеты. Изучаем почву, фрагменты ледяной коры, временами находим кости древних животных, но я бы солгал, если бы стал утверждать, что Энни и другие найденные в пещере тела не отвлекли нас от основной задачи. Не говоря уж о том неопознанном вирусе, который Дейв вроде как обнаружил в останках.

– А еще какие-то анализы вы проводили, образцы тестировали? Раковины, например…

– Это раковины маленьких морских улиток, обитавших на Средиземноморье. Trivia monacha. Что очень удивительно: известно, что около шестидесяти тысяч лет назад в районе Алтайских гор обитали неандертальцы и древние люди, но здесь, на самом севере, их следов до сих пор не находили. А как необычно ракушки вплетены в ткань! Эта древняя рукодельница мою бабушку могла бы заткнуть за пояс.

– А еще удивительно, что так одета одна только Энни. На остальных остались лишь обрывки обычных меховых плащей. В отчете, который вы, ребята, мне прислали, вопросов больше, чем ответов, – заметил я.

– Мы все ждали, когда появится человек, который захочет взять это дело на себя и раскопать историю Энни. Клара твердила, что приехала сюда заниматься животными. Хотела разгадать биом ледникового периода, чтобы после мы могли его воссоздать. Однако нам всегда казалось, что на самом деле она ищет что-то другое. Она ведь и на раскопках торчала больше всех. И слишком подолгу смотрела в небо для человека, чья работа – искать то, что спрятано под землей. Спорить готов, она бы взялась за Энни. Клара всегда говорила, что наше спасение лежит в неизвестном прошлом. Надо же, ученый, а выражалась, как поэт или философ.

– Это в мать, она художница, – сказал я.

В детстве Клара целыми днями просиживала в своем домике на дереве; учителя говорили, что она гениальный ребенок, мы же по мере сил старались давать ей возможность развивать свои способности. Как-то раз она фломастерами написала работу о туманностях. Мы постоянно натыкались на списки замеченных ею созвездий, о некоторых Клара даже придумывала собственные мифы, например о кузинах Плеяд и о Ковше – не большом, не маленьком, а в самый раз.

– Теперь я начинаю понимать, – отозвался Максим. – Обычно люди тут легко сходятся, но Клара всегда держалась особняком. Нам пришлось порыться в ее вещах, чтобы найти ваши контакты.

– Она полностью отдавалась работе, – заметил я.

Мы оба взглянули на Энни; в тихой лаборатории, казалось, звенел ее безмолвный крик.

Максим кивнул, я же сказал, что мне нужно отдохнуть с дороги. Еще он сообщил, что вещи Клары ждут меня в коробке в ее капсуле.

Когда я отправлялся в Сибирь, моя десятилетняя внучка Юми рыдала в аэропорту, хоть и пыталась заверять, что с ней все в порядке. Мики в который раз спросила, уверен ли я в своем решении. Может, хоть пару месяцев подождешь, убеждала она, не в самый мороз поедешь. Но я знал, что если не уеду сейчас, то отъезд отложится на неопределенный срок и призрак моей дочери перестанет витать в той далекой стране.

Я никогда не мог представить себе место, где пропадала Клара в последние несколько лет своей жизни. Когда Юми спрашивала нас с Мики, где ее мать, мы показывали ей карту и найденные в Гугле фото кратера Батагайки и Северной Сибири. Жена вместе с Юми делала диорамы этого региона из папье-маше, вместе они населяли их игрушечными бизонами, динозаврами и сделанными на 3D-принтере фигурками членов нашей семьи в экспедиции, проходящей в некую неопределимую эпоху.

– Твоя мама любит тебя, – убеждал я Юми. – Просто у нее очень важная работа.

Отчасти я и сам в это верил, и все же, когда мы с Кларой в последний раз виделись, я в ультимативной форме заявил ей, что она должна вернуться домой, что несправедливо так поступать с Юми.

Мы к тому моменту не общались больше года, если не считать открыток и звонков по видеосвязи, на которые я отвечал вместе с Юми.

Тогда я не знал про созданную в рамках международного проекта исследовательскую станцию, представлял, что работает Клара в юрте и спит там, завернувшись в шкуры животных, убаюканная светом Млечного Пути. Теперь же я увидел, что ее спальная капсула представляла собой кокон три на десять метров, размещенный в стене одного из куполов. Изнутри капсула была обита термофлисом, освещалась светодиодами, были здесь также книжные полки, складной рабочий стол и сетка для хранения. В ней я нашел Кларину сумку с личными вещами и стал их перебирать – одежда, туалетные принадлежности, журнал катастроф, личный дневник, старый айпод и несколько памятных сувениров из путешествий. Но ожерелья с кристаллом, которое больше всего желал найти, не было. Я залез на Кларину койку, снял походные ботинки, заглянул под матрас и в вентиляционную решетку, сообразив, что дочь могла спрятать кулон там. Путешествие вышло долгим, ноги мои просто изжарились, и исходивший от них сырный душок смешался с запахами дыма и пота, которыми, казалось, была пропитана вся станция. Впервые после отъезда из Америки я улегся, стал листать Кларин айпод и остановился на сюите «Планеты» Густава Холста. Триумфальные фанфары «Юпитера» перенесли меня в те счастливые времена, когда любознательность Клары распространялась еще только на звезды, в те годы, когда третьеклассница Клара ругалась с учителем из-за несправедливой оценки по проекту Солнечной системы и попала в неприятности в научном лагере, сочинив историю о звезде – потерянной сестричке Плеяд, которую в древности можно было заметить в небе над Африкой. О чем думала Клара здесь, глядя, как танцует космос над серой тундрой? Ужасно хотелось снова услышать ее голос, и я стал листать Кларин дневник.

День третий. Удивительно, но внутри кратера уже появились пятна зелени. Из земли торчат бивни мамонта, а рядом пускают корни новые растения. Из-за частых оползней и ручьев, временами образующихся из талой воды, вся здешняя местность превратилась в гигантскую стиральную машину, где смешивается новое и древнее. Все здесь понимают, что поставлено на карту. Трудно не обращать внимания на то, как, пока ты спишь, Земля изменяется, открывая тайны, которые ты никогда даже не пытался узнать. В первую ночь здесь я вышла на улицу и прислушалась. Возможно, мне почудилось, но я готова поклясться, что слышала, как взбивалась почва, как танцевали в ней миллионы мертвых насекомых, древних людей и волков.

День двадцать седьмой. В дикой природе большинство родителей будут насмерть сражаться, чтобы защитить детенышей. Знаю, мои родители тоже отчасти такие. Я не отвечаю на их сообщения, потому что мне уже просто больше нечего сказать. Я верю, что Юми во сне слышит песнь Земли. Верю, что она понимает, почему я не могу быть с ней рядом, когда она играет, носится по футбольному полю и занимается всеми остальными детскими делами. С ней все будет в порядке. У моих здешних коллег тоже есть дети. Они говорят, те не понимают, говорят, они не настолько близки, как хотелось бы. Но мы здесь для того, чтобы наши дети, а за ними их дети и внуки могли дышать и мечтать – чтобы им не приходилось произносить надгробные речи по стольким природным видам. С днем рождения, Юми! Если когда-нибудь прочтешь это, знай: я никогда не переставала о тебе думать.

Я отложил ноутбук, убрал айпод в сумку и вдруг заметил в углу еще кое-что – старую фотографию и резную статуэтку, завернутые в пару флисовых носков. Снимок был сделан три года назад, когда мы встретились с Кларой на юге Аляски. Юми тогда только исполнилось семь, а я откапывал древнее поселение юпиков, которое постепенно смывало в море.

Я узнал приземистый коричневый трейлер с раскопок на заднем плане снимка. По утрам я любил сидеть там, пить кофе, разбираться с бумажками и посматривать, чем занимаются мои аспиранты. В день, когда была сделана эта фотография, мы с Мики наблюдали, как Клара пытается натянуть на Юми слишком большие для нее походные сапоги. Юми встречалась с матерью раз в три-четыре месяца не дольше чем на пару недель, и в такие моменты ругать Клару запрещалось.

– У нас всего неделя, – сказала мне утром Мики, догадавшись, что я собираюсь отчитать дочь. – Не надо ее портить.

Я вышел из конторы раскопок, добрался до места, которое мои коллеги называли мусорной ямой; дочь и внучка, сидя на берегу, просеивали ил. Попутно Клара рассказывала Юми об охоте на тюленей.

– Хочу нарисовать Клару и Юми вот так, вместе, по колено в грязи, – сказала, остановившись у меня за спиной, жена. – Для следующей выставки. Может, это напомнит Кларе, что они нужны друг другу.

– Просто идеально, даже слишком, – ответил я.

– Дедушка, смотри, я огромная какашка! – закричала Юми.

После Мики забрала Юми в мотель мыться, а я попросил Клару задержаться и поговорить со мной.

– Мать сказала, когда мы тут закончим, ты ненадолго приедешь домой.

– Максимум на неделю. Я же рассказывала тебе, что в Сибири кое-что намечается.

– Ты же видишь, как Юми по тебе скучает.

Клара стояла возле одного из складных столов, выстроившихся по краю мусорной ямы. На них лежали найденные артефакты. Она, не отрываясь, смотрела на деревянную куклу размером не больше банки газировки.

– Я делаю это для нее, – сказала она.

– Конечно, я понимаю, – ответил я.

Я всегда гордился тем, что мою дочь волновали судьбы мира. После уроков она всегда смотрела новости, искала в Интернете информацию о катастрофах, войнах, ненависти и несправедливости и все записывала в разноцветные тетрадки. Однажды я спросил, зачем она это делает, она же ответила, что хочет все задокументировать, ведь этим никто не занимается, и мы совершаем одни и те же ошибки по кругу: ненависть к соседям и жажда творить несправедливость струятся по нашим венам, пока не рухнет очередной шельфовый ледник или не вымрет еще одно животное. «Все связано», – сказала она. А я ответил: «Но ты одна, и жизнь у тебя тоже одна».

– Ты бы очень хотел, чтобы я вернулась домой, верно? Преподавала на твоем факультете? Каждый день забирала Юми из школы и притворялась, будто все будет хорошо? – она помахала в воздухе деревянной куклой, не отводя глаз от ее грубо вырезанной улыбки. – Знаешь, жизнь у ребенка, который с ней играл, была нелегкая. И скорее всего, очень короткая.

– Я просто хочу, чтобы Юми провела детство рядом с матерью, – сказал я.

– Не вам с мамой меня учить, как заботиться о ребенке.

– Это несправедливо.

Каждый раз, когда Клара принималась вот так меня обвинять, мне хотелось свернуться в шарик, как жук-таблетка. Как только у нее появились собственные деньги, она стала удирать в самые отдаленные уголки планеты, и мы только по открыткам и фотографиям узнавали, что она до сих пор жива. Клара развернулась, взяла сумку и, все еще сжимая в руке куклу, направилась к океану. Когда я догнал ее, она уже вытащила один из журналов катастроф.

– Ты видел новые прогнозы по повышению уровня моря? – спросила она, просматривая списки городов, которые могло затопить уже при жизни Юми: бо́льшую часть южной Флориды, почти все крупнейшие города Японии и Нью-Йорк, которому, вероятно, предстояло превратиться в Венецию. – Видел в новостях пожары в Аппалачах? А сюжет о популяции поедающих мозг амеб, которые активно плодятся в озерах летних лагерей?

– Каждому поколению несладко приходится, – я заглянул в ее журнал, на каждой странице которого красовалось описание какой-нибудь катастрофы. – И все же нужно жить свою жизнь.

– Если бы не изменение климата, ты бы тут исследование не проводил, – возразила она.

– Знаю.

– Скажи Юми, завтра мы с ней сходим куда-нибудь позавтракать. Если хочешь, позже поговорим.

Клара развернулась, направилась к исследовательской палатке и попросила одного из моих работников подбросить ее в город. А затем, ожидая, когда он позовет ее, вернулась к раскопкам – я в этот момент был уже в мусорной яме по пояс в земле.

– Не думай, кстати, что я не хочу жить с дочкой, – сказала она. – Ты чертовски ошибаешься, если так считаешь.

На следующий день, когда мы с Мики встретились с дочерью и внучкой за завтраком, Юми плакала. У Клары изменились планы, она сказала, что путь до сибирских раскопок слишком сложный, все пошло не по плану. Обняла Юми, всхлипывающую над банановым сплитом, а потом мать, которая попросила ее быть осторожной. Я же ничего не сказал. Допил кофе и заказал шоколадные оладьи.

– Клифф, – начала Мики.

Выглянув в занавешенное жалюзи окно закусочной, я увидел, как Клара забирается в арендованную машину. Однако мотор она не завела. И сидела в кабине, пока я не встал из-за стола, не вышел и не постучал ей в окно.

– Я люблю тебя, – сказал я, открыв дверь. – Будь осторожна.

– Мне очень жаль, что все так складывается, – отозвалась она.

Я убрал фотографию в кошелек и взял найденную в носке фигурку дюйма в два высотой. Это был приземистый каменный гуманоид с мощным торсом и круглыми выпуклыми глазами на полголовы. Я купил эту фигурку в музее истории Древней Японии, чтобы подарить Кларе на выпускной. Объяснил, что, вероятнее всего, в период Дзёмон статуэтка считалась волшебной, люди верили, что она впитывает негативную энергию, зло и болезни. Я наказал Кларе не расставаться с ней, пообещав, что она сбережет ее от несчастий. Сейчас я провел пальцами по контурам и изгибам фигурки, пытаясь ощутить последние эмоции дочери – трудности на работе, разлука с Юми, последний вздох.

По алюминиевому коридору простучали шаги – кто-то бежал сюда с другого края купола. Я сунул статуэтку в карман брюк, и тут в капсулу, поглядывая на фитнес-браслет, вошла Юлия.

– Фух. Жди меня, московский марафон. Вы как, хотите перекусить или просто отдохнуть? – отдуваясь, выговорила она. Юлия успела переодеться из рабочей одежды в неофициальную униформу станции: потертые джинсы и худи. – Мы как раз приготовили рыбные такос и собираемся смотреть «Принцессу-невесту».

– Значит, это вы дали имя Энни? Фанатка «Юритмикс»?

– Максим вообще хотел назвать ее в честь песни «Битлз», – отозвалась Юлия. – Как Люси, которую нашли в Эфиопии, – ее же назвали в честь «Lucy in the sky with Diamonds». В итоге нашу девочку звали бы либо Джуд, либо Пенни. Но я обыграла его в шашки и получила право дать ей имя.

Я прошел за Юлией в основной отсек, удобно устроился в кресле, кое-где заклеенном изолентой. Пахло жареной форелью, и я вдруг понял, что толком не ел вот уже десять часов – с первой остановки во Владивостоке. Четверо ученых уселись на диване. Еще один опустился на ящик с припасами. Все они вежливо представились мне, а Дейв, тот, что сидел на ящике, предложил выпить водки, объяснив, что это их обязательная инициация. Разговаривая, он растягивал окончания слов и был одет в футболку Западного колледжа; я спросил, не из Калифорнии ли он приехал.

– Санта-Круз, – ответил он.

Бутыль, которую он занес над моим стаканом, смахивала на бивень мамонта. Один из исследователей поведал, что эта водка – настоящая, сибирская, ее делают на одном из старейших заводов из местной воды, пшеницы и кедровых орешков.

– Скоро ты себе собственную бутыль заведешь, – продолжил Дейв. – Помогает согреться и сохранить интерес к жизни. А еще забыть, что на станции все на соплях держится.

От первой пары глотков кровь прилила к щекам.

Я по-гаргульи уселся на кожаном насесте и, сжимая в пальцах стакан, стал оглядываться по сторонам, словно застенчивый школьник, гадающий, как ему влиться в компанию. Ученые топтались и пританцовывали в коридорах, сидели на потрепанных стульях и креслах и смотрели фильм или осыпали меня вопросами – например, интересовались, что я думаю о ролевых играх. Я разрешил Максиму создать для меня персонажа в «Подземельях и драконах» – эльфа-плута по имени Каласк (ну и имечко, как название дивана из «Икеа»). Дейв выхватил у него листок с описанием персонажа.

– Из-за этого чудика мы играть начнем через год.

– Я разрабатываю идеальную кампанию, – возразил Максим.

– Да херня это все. Вот я знаю отличную игру для инициации, – вклинился механик по имени Алексей, много лет проработавший на станции Беллинсгаузена в Антарктике. – Новые сотрудники не должны замыкаться в себе, это очень важно.

– Его отец был в Беллинсгаузене в 2018-м во время первого покушения на убийство в Антарктике, – объяснила Юлия. – Вот почему он опасается, что у нас тут взаперти крыша поедет. Алексей наш неофициальный наставник. Увидит, что кто-то ведет себя странно – замыкается в себе, слишком много работает, – мигом пропишет лекарство.

– Лекарство?

– Медвежий коготь! – выкрикнул Алексей.

– Ты не обязан играть, – сказала Юлия, садясь рядом.

Потом объяснила правила игры в «Медвежий коготь»: стакан пива передают из рук в руки, каждый должен отпить из него, а на освободившееся место тут же вливают водку.

Вся комната теперь скандировала мое имя:

– Клифф, Клифф, Клифф, Клифф!

Каким-то чудом эти дети догадались, что мне хоть на минуту нужно забыть о еще ощущавшемся в воздухе присутствии Клары. Стакан ходил по кругу, и комната все сильнее кружилась перед глазами. Смех и болтовня теперь доносились будто бы не от телека, а откуда-то издалека. Юлия тронула меня за плечо, проверяя, все ли со мной в порядке, и я понял, что по экрану уже бегут титры, а Алексей спит, уронив голову возле полупустого стакана водки. В воцарившейся тишине было слышно, как по стенам станции стучит дождь и колотит град. Максим бросился наружу прикрыть солнечные панели. Другие разошлись по своим капсулам и лабораториям. Юлия задержалась. На вид она была примерно ровесницей Клары – слегка за тридцать, может, чуть меньше. Окончила МГУ, прошла стажировку в Кембридже и там продолжила работать с местной флорой, уделяя особое внимание низким кустарникам – важнейшим поглотителям углерода.

– Клара всегда носила ее с собой, – сказала она. – Она лежала в кармане пальто, когда мы ее нашли.

Опустив глаза, я обнаружил, что все это время так и вертел в руках статуэтку.

– Она была для нее счастливым талисманом, – добавила она.

– Я обещал, что она ее защитит, – признался я. – Не знал, что она до сих пор носит ее с собой. Есть поверье, что после того, как фигурка поглотит несчастье или зло, ее нужно разбить. Она еще всегда носила кулон на шее – кристалл размером с ноготь большого пальца, похожий на необработанный алмаз. Бледно-фиолетового цвета. На плетеной серебряной цепочке. В коробке я его не нашел.

– Когда мы обнаружили тело, никакого кристалла на ней не было, – сказала Юлия. – Наверно, потерялся или украл кто-то, когда ее везли в больницу. Я его помню, она очень им дорожила.

Слушая ее, я крепче сжимал в руке фигурку и смотрел на висевшую на дальней стене карту кратера. Юлия встала и помогла мне подняться на ноги. Пошатнувшись, я указал на булавку с оранжевой головкой – вскрытую пещеру, некогда хранившую древний воздух.

– Клара провалилась в пещеру неподалеку от этого места, – покачав головой, объяснила Юлия. – Я поначалу не понимала, о чем она говорит – она твердила лишь об Энни и остальных телах. Может, у нее от потери крови мысли путались. Или она головой ударилась. Но волновала ее только эта находка. «Как их много, – все повторяла она. – Я вижу ее лицо». Еще что-то про записку с напоминанием для самой себя, про то, что это она во всем виновата. Вы не в курсе, что она могла иметь в виду?

– Нет, – ответил я. Должно быть, Клара винила себя за то, что так и не спасла мир. – Я бы хотел увидеть место, где ее нашли.

– Если позволит погода, несколько наших сотрудников отправятся туда завтра днем. Хотим выполнить как можно больше полевых работ, прежде чем верхний слой почвы снова замерзнет. Всем хочется раздобыть себе образец, а зимой заняться обработкой данных. Хотя Максим считает, что случится еще одно большое сибирское потепление – нам-то это только на руку, а вот планете не очень.

* * *

Следующим утром, довольно долго просидев в туалете после вчерашней приветственной вечеринки, я надел Кларины сапоги и вышел в «прекрасный сибирский октябрьский день, температура была воздуха комфортная – плюс пять градусов по Цельсию». От станции до края кратера идти было полчаса, дорога вела через хвойный лес, состоявший в основном из лиственниц, чьи воздетые ветви будто бы дрожали. Я держался Юлии и Дейва – мы замыкали длинный строй ученых, шагавших следом за машинами.

– Знаете, корни лиственниц помогают сохранить лед в почве, – рассказал Дейв, на ходу похлопав рукой по стволу одной из них. – Эти деревья – потомки последнего ледникового периода.

– Правда? – отозвался я.

– Ему бы в викторинах участвовать, – заметила Юлия.

– Эй, не делай вид, будто бегаешь чисто для здоровья. Ты боготворишь это место не меньше любого из нас, – поддел Дейв.

– Это верно, – сказала Юлия. – Но я предпочитаю не болтать об этом.

– Кстати, о викторинах: вы знали, что Батагайку называют вратами в ад? Наверно, это пошло с тех пор, как местные вырубили большую часть деревьев. А именно растительность, друг мой, не дает здешней земле оттаять. Этот кусок подземного мира ширится с каждым годом.

Добравшись до края кратера, я представил, как земля осыпается под моими ногами. На самом же деле она медленно оседала, размываемая наводнениями и ручьями, образовавшимися от таяния вечной мерзлоты. Подойдя к краю, я увидел мрачный Большой Каньон, раскинувшийся под неизменно серым сибирским небом. Исследователи соорудили тут вход: зигзагообразный грунтовый пандус, открывавший красочную палитру времен – жженую сиену и необработанную умбру из коробки с карандашами. Дейв и его команда отделились от остальных и направились к той части кратера, которую они именовали «овраг», – в ней собирали извлеченные из ручья образцы. Внутри кратера находилась еще одна пещера, древняя, оттаявшая в прошлом году. Юлия отвела меня туда и указала на яму размером с Мини Купер.

– Мы и не знали, что она здесь, пока Клара в нее не провалилась. Должно быть, ее прикрывал тонкий слой почвы и льда. После мы расширили отверстие, чтобы легче было пробираться внутрь, установили леса и опоры, чтобы потолок не обрушился. Но, конечно, почва все равно постепенно оттаивает.

Юлия стала медленно спускаться по прислоненной к земляной стене пещеры металлической лестнице, свет от ее налобного фонаря покачивался в темноте. Я пошел за ней, с каждой ступенькой опускаясь все ниже во тьму, на лоб мне капал таявший снег. Чтобы не чувствовать вони тухлых яиц – оттаявшая земля высвободила газы, микробов и древний навоз, – я уткнулся носом в рукав пальто.

– Возьмите, – как только я ступил на каменный пол, Юлия протянула мне бандану – замотать нос и рот. – Пока мы не расширили отверстие, тут воняло еще хуже. Но вонь – это наука. Часть этих газов производят бактерии, приспособившиеся к вечной мерзлоте. Некоторые даже выделяют свой собственный антифриз.

Юлия включила гирлянду фонарей, подвешенную по периметру пещеры – убежища, дома, могилы. Если не считать сталактитов и сталагмитов, торчавших из пола и потолка подобно схеме звуковой волны, очертания провала были довольно гладкими. Когда-то над этими стенами простиралось небо. Я представил себе, как Энни сидит у входа в пещеру вместе с родней и жарит на костре свежую добычу. Интересно, они ели молча или рассказывали друг другу истории? Может быть, Энни пела? И другие тоже? А может, от стен пещеры эхом отражались звуки поминальной службы?