Сельма Лагерлёф
Перстень Лёвеншёльдов
Сам Йёста стоит на краю плотины, обрызганный пеной, земля трясется у него под ногами, волны ревут и грохочут, но его отважное сердце наслаждается опасностью, тревогой, радостью битвы. Он хохочет, шутит с мальчишками, стоящими рядом с ним на дамбе. Эта ночь самая прекрасная в его жизни.
Спасательные работы идут полным ходом, горят костры, стучат топоры плотников, плотина держится.
Прочие кавалеры и сотни гостей тоже пришли к водопаду. Прибежал народ из ближних и дальних селений, все принялись за работу: одни не дают кострам погаснуть, другие сколачивают деревянный щит или носят мешки с песком к готовой обрушиться старой плотине.
Но вот плотники сколотили щит, сейчас они опустят его перед шатающимся молом. Держите наготове камни и мешки с песком, багры и веревки, чтобы его не сорвало, чтобы победили люди, чтобы волны покорно вернулись к рабскому труду!
И тут вдруг перед самым решительным моментом Йёста замечает женщину, сидящую на прибрежном камне. Она сидит, уставясь на волны, отсвет костра падает на нее. Он не может отчетливо разглядеть ее сквозь туман и пенные брызги, но она притягивает к себе его взгляд. Он неотрывно смотрит на нее. Йёста словно чувствует, что у нее важное дело именно к нему.
Из всех людей на берегу она одна сидит неподвижно, и к ней вновь и вновь обращается его взгляд, он не видит никого, кроме нее.
Она сидит так близко к воде, что волны достают до ее ног, и пенные брызги обдают ее. Должно быть, промокла она насквозь. На ней темная одежда, голова повязана черным платком, она сидит согнувшись, подперев голову руками, не сводя с него глаз. Ее глаза манят, притягивают его к себе, и хотя лица ее ему не различить, он не думает ни о ком другом, кроме этой женщины, сидящей на самом краешке земли у пенных волн.
«Это лёвенская русалка вышла из воды, чтобы погубить меня, – думает он. – Она сидит и манит меня, нужно прогнать ее прочь».
Ему кажется, будто волны с белыми гребнями – ее войско. Это она натравила их на людей, она повела их на штурм.
– Я в самом деле прогоню ее, – говорит Йёста.
Он хватает багор и бежит к ней.
Он покинул свое место на самом конце волнореза, чтобы прогнать русалку. Сгоряча он вообразил, будто вся нечистая сила речных глубин ополчилась против него. Он сам не знает, что делает, его обуревает лишь одно желание, одна мысль: прогнать эту черную женщину с камня на берегу.
Ах, Йёста, отчего в решающий миг место, где ты стоял, пустует? Вот люди принесли щит, длинный ряд людей выстраивается вдоль мола. Они принесли веревки, камни и мешки с песком – балласт, чтобы удержать щит. Они стоят и прислушиваются, ждут команды. Где же командир? Почему не слышно его приказаний?
Но Йёста Берлинг преследует русалку, голоса его не слышно, он никому не дает команды.
Приходится опускать щит без него. Волны отступают, щит падает в глубину, вслед за ним летят камни и мешки с песком. Но что можно сделать без командира? Ни слаженности в работе, ни порядка. Волны рвутся вперед с удвоенной яростью, бросаются на новую преграду, начинают откатывать мешки с песком, рвать веревки, расшатывать камни. Им это удается, удается! Злобно хохоча и ликуя, поднимают они все сооружение на свои сильные плечи, расшатывают, ломают и под конец поглощают его. Долой это жалкое укрепление, в Лёвен его, на дно! И волны снова бьются о беспомощную каменную дамбу.
А Йёста Берлинг преследует русалку. Вот он подбежал к ней, размахивая багром. Увидев его, она пугается. Неужто она хочет броситься в воду? Нет, она опомнилась и бежит прочь от берега.
– Стой, проклятая! – кричит Йёста, замахиваясь багром.
Она спешит укрыться в прибрежном ольшанике, густые ветви цепляются за ее одежду, она останавливается.
Йёста бросает багор, подходит к ней, кладет руку ей на плечо.
– Однако поздно вы гуляете по ночам, графиня Элисабет, – говорит он.
– Оставьте меня, господин Берлинг, позвольте мне пойти домой.
Он тут же повинуется и отворачивается от нее.
Но ведь она не просто знатная дама, а, в сущности, маленькая добрая женщина, которой невыносима мысль, что она довела кого-то до отчаяния, маленькая собирательница цветов. В корзине у нее всегда полно роз, чтобы осыпать ими самый тернистый путь. Она тут же раскаивается, подходит к Йёсте и берет его за руку.
– Я пришла, – говорит она, запинаясь, – я пришла, чтобы… О, господин Берлинг, ведь вы не сделали этого? Скажите, что вы не сделали этого!.. Я так испугалась, когда вы подбежали ко мне, но ведь именно вас я хотела встретить. Хотела попросить вас забыть то, что я сказала вам в последний раз, и бывать у нас по-прежнему.
– Как вы оказались здесь, графиня?
Она нервно смеется.
– Я знала, что иду слишком поздно, но не хотела никому говорить, что ухожу. И к тому же, вы понимаете, по озеру сейчас на лошадях не проехать.
– Так вы шли через озеро пешком?
– Да, конечно. Однако скажите же мне, господин Берлинг, вы обручены? Понимаете… я так хотела, чтобы вы этого не сделали. Ведь это было бы несправедливо, и мне казалось бы, что это я во всем виновата. Вам не следовало принимать мои слова так близко к сердцу. Я чужестранка и не знаю обычаев вашей страны. В Борге теперь так пусто, оттого что вы больше не навещаете нас.
Йёста Берлинг стоит среди мокрого ольшаника, и ему кажется, будто кто-то бросил на него целую охапку роз. Он бредет по колено в розах, они светятся в темноте, он жадно вдыхает их аромат.
– Так вы обручились?
Он должен ответить ей, успокоить ее, хотя его радует ее волнение. Он думает о пути, по которому она шла, о том, как она промокла и озябла, как страшно ей было, о том, что в голосе ее слышны слезы. И на душе у него становится так тепло и светло.
– Нет, – отвечает он, – я не обручен.
Она снова берет его руку и гладит ее.
– Я так рада, так рада, – шепчет она, и грудь ее, сдавленная страхом, содрогается от всхлипываний.
Вот они, цветы на пути поэта. Все темное, злое, исполненное ненависти в его сердце тает и исчезает.
– Как вы добры, как вы добры! – восклицает он.
А почти рядом с ними волны берут штурмом честь и славу Экебю. Теперь, когда люди лишились вожака, никто не вливает мужество и надежду в их сердца, волнорез рушится, волны перекатываются через него и бросаются, уверенные в победе, на мыс, где стоят мельница и кузница. Никто более не пытается помешать волнам, каждый думает лишь о том, как спасти свою жизнь и имущество.
Само собой разумеется, что Йёста должен проводить графиню домой. Не может же он оставить ее одну темной ночью, позволить ей снова идти по талому льду. Им даже не приходит в голову, что он нужен там, возле кузницы, они счастливы, что снова вместе.
Легко догадаться, что молодые люди горячо любят друг друга, однако кто может знать это наверное? Прекрасная сага их жизни дошла до меня лишь в виде разрозненных обрывков. Ведь я не знаю ничего, почти ничего о том, что скрывалось в сокровенных тайниках их сердец. Что я могу сказать наверняка о мотивах их поступков? Я знаю лишь, что в ту ночь молодая прекрасная женщина рисковала своей жизнью, честью и здоровьем, чтобы вернуть на путь истины жалкого грешника. Я знаю лишь, что в ту ночь Йёста Берлинг принес в жертву могущество и славу любимой усадьбы ради того, чтобы проводить ту, которая ради него преодолела страх смерти, стыд и боязнь наказания.
В мыслях я не раз шла с ними по льду в ту страшную, так счастливо для них завершившуюся ночь. Вряд ли в их чувствах было что-нибудь тайное и запретное, что следовало бы подавлять и скрывать, когда они шли по льду, оживленно беседуя о том, что случилось после их размолвки.
Он снова ее раб, ее коленопреклоненный паж, а она его госпожа.
Они просто рады и счастливы. Ни один из них не произнес слова «любовь».
Смеясь, бредут они по прибрежной воде. Смеясь, отыскивают дорогу, то и дело теряя ее, смеясь, скользят по льду, падают, поднимаются.
Жизнь, благословенная жизнь снова представляется им веселой забавой, им кажется, будто они маленькие дети, которые ни с того ни с сего поссорились. Ах, как отрадно помириться и снова начать игру!
Молва об этой истории пошла по всей округе. Достигла она и ушей Анны Шернхёк.
– Да, – сказала она, – видно, у Бога не одна тетива в луке. Теперь я могу успокоиться и остаться с теми, кому так нужна. Бог и без меня может сделать из Йёсты человека.
Глава шестнадцатая
Покаяние
Дорогие друзья, если вам случится встретить на дороге жизни жалкое и несчастное существо, человека, убитого горем, который шляпу сдвинул на затылок, подставляя лицо палящему солнцу, а башмаки держит в руках, чтобы ноги ступали по острым камням, беззащитное существо, призывающее все беды на свою голову, пройдите мимо него с безмолвным трепетом. Знайте, что кающийся грешник бредет по дороге к святым местам.
Кающийся грешник должен носить рубище, питаться лишь хлебом и водою, будь он даже сам король. Он должен ходить пешком, а не ездить. Быть нищим и просить милостыню, спать на терниях. Истереть могильные плиты коленями. Истязать себя колючей плетью. Ощущать сладость в одних лишь страданиях, блаженство испытывать в одной лишь печали.
Одной из тех, кто носит рубище и ступает по тернистому пути, пришлось однажды стать графине Элисабет. Ее собственное сердце обвиняло ее во грехе. Оно жаждало боли, как усталый путник жаждет омовения теплой водой. Большую беду навлекла она на себя, но с радостью погрузилась в пучину страданий.
Ее муж, молодой граф с лицом старца, вернулся домой утром после той ночи, когда весеннее половодье снесло мельницу и кузницу в Экебю. Едва он успел войти в дом, как графиня Мэрта приказала позвать его к себе и поведала ему нечто неслыханное.
– Твоя жена, Хенрик, уходила этой ночью из дома. Она пропадала несколько часов. Вернулась она в обществе мужчины. Я слышала, как он пожелал ей доброй ночи, и знаю, кто это был. Я ненароком слышала, когда она уходила и когда пришла. Она обманывает тебя, Хенрик. Она обманывает тебя, это лицемерное создание, повесившее на все окна гардины рельефной вязки лишь для того, чтобы досадить мне. Она никогда не любила тебя, бедный мой мальчик. Ее отец жаждал сбыть свою дочь с рук. Она вышла за тебя лишь из-за денег.
Графиня представила дело столь красноречиво, что Хенрик рассвирепел. Он пожелал без промедления расторгнуть брак и отослать жену к ее отцу.
– Нет, друг мой, – возразила графиня, – подобным образом ты лишь бросишь ее в объятия зла. Она избалована и дурно воспитана. Позволь мне заняться ею, позволь мне вернуть ее на путь добродетели.
Тут граф позвал жену и объявил, что отныне ей надлежит во всем подчиняться его матери.
О, какая сцена последовала за этим! Спектакля более жалкого еще не разыгрывали в этом доме, повенчанном с печалью.
Много обидных слов пришлось услыхать молодой женщине от своего мужа. Воздевая руки к небесам, он винил ее в том, что они позволили этой бесстыдной женщине втоптать в грязь его имя. Потрясая кулаками перед лицом жены, он спрашивал, какого наказания она заслужила за подобное преступление.
Графиня Элисабет вовсе не испугалась мужа. Она продолжала думать, что поступила правильно. Она ответила, что получила достаточно суровое наказание – ужасный насморк.
– Элисабет! – возмутилась графиня Мэрта. – С подобными вещами не шутят.
– Мы с вами, – возразила молодая женщина, – никогда не были единодушны во мнении, когда следует шутить и когда быть серьезной.
– Однако тебе следовало бы понять, что порядочной женщине не пристало уходить по ночам из дома и слоняться где-то с известным всей округе авантюристом.
Тут Элисабет Дона поняла, что свекровь решила ее погубить. Она поняла также, что должна бороться изо всех сил, если не хочет навлечь на себя страшную беду.
– Хенрик, – взмолилась она, – не позволяй своей матери становиться между нами! Позволь мне рассказать тебе всю правду! Ты справедлив и не станешь судить меня, не выслушав, что я скажу. Дай мне довериться тебе во всем, и ты поймешь, что я поступила так, как ты сам учил меня.
Граф молча кивнул ей, и графиня Элисабет рассказала, как она невольно толкнула Йёсту Берлинга на путь зла. Она поведала ему о том, что случилось в маленьком голубом кабинете и как совесть заставила ее идти спасать того, с кем она обошлась несправедливо.
– Я не имела никакого права судить его, – сказала она, – ведь вы, супруг мой, сами учили меня, что нужно принести любую жертву, если хочешь загладить свою вину. Не правда ли, Хенрик?
Граф повернулся к матери.
– Что вы скажете на это, матушка? – спросил он. Его тщедушное маленькое тело застыло от сознания собственного достоинства, а высокий, узкий лоб, изрезанный ранними морщинами, был величественно нахмурен.
– Я, – отвечала графиня, – я скажу, что Анна Шернхёк умная девушка, она хорошо понимала, что делает, рассказывая Элисабет эту историю.
– Вы, матушка, не изволили понять меня, – возразил граф. – Я спрашиваю, каково ваше мнение о том, что сказала Элисабет. Неужто графиня Мэрта Дона пыталась уговорить свою дочь, мою сестру, стать женой отрешенного от сана пастора?
Графиня на мгновение помедлила с ответом. «Ах, Хенрик, до чего же ты глуп, до чего же ты глуп! – подумала она. – Ты идешь по ложному следу. Охотничья собака гонится сейчас за самим охотником, чтобы дать зайцу уйти». Но графиня молчала лишь одно мгновение.
– Друг мой, – ответила она, пожимая плечами. – Есть причина предать забвению старые истории об этом несчастном, та же причина заставляет меня просить тебя не давать повода для публичного скандала. К тому же он, вероятнее всего, погиб этой ночью.
Она говорила кротким тоном, изображая участие, хотя на самом деле лгала и притворялась.
– Элисабет сегодня долго спала и не слыхала, что люди по всему берегу ищут господина Берлинга. Он не вернулся в Экебю, и боятся, что он утонул. Нынче утром озеро вскрылось. Поглядите, шторм разбил лед на мелкие куски.
Графиня Элисабет глянула в окно. Озеро почти очистилось ото льда.
Ее охватило горькое раскаяние. Она хотела избежать Божьего суда, лгала и притворялась. Набрасывала на себя белое покрывало невинности.
В отчаянье упала она на колени перед мужем, и с уст ее полились слова признания:
– Суди меня, презирай меня! Я любила его. Не сомневайся в том, я любила его! Я рву на себе волосы, разрываю одежду от горя. Теперь, когда он умер, мне все безразлично. Я не собираюсь больше защищаться! Знай же всю правду. Я отняла у мужа любовь своего сердца и отдала его чужому. О, горе мне, презренной! Я одна из тех, кто предался соблазну запретной любви!
О ты, юное создание, пади в отчаянье в ноги своим судьям и поведай им всю правду! Придите, добровольные мучения! Придите, унижения и позор! О, как ты жаждешь призвать громы небесные на свою бедную голову!
Что ж, расскажи своему мужу, как ты пришла в ужас, когда тебя обуяла страсть, огромная, неодолимая, как ты содрогалась, сознавая собственное ничтожество! Что демоны-искусители в твоей душе были страшнее для тебя кладбищенских призраков.
Поведай им, как ты отвратилась от лика Божьего, поняла, что не достойна ступать по земле! Как боролась сама с собой, молясь и обливаясь слезами.
– О Боже, спаси меня! О Сын Божий, изгони демонов искушения, спаси меня! – молила ты.
Скажи, как ты предпочла все скрывать, чтобы никто не узнал о твоем поведении. Ты думала, что делаешь то, что угодно Богу. Думала, что идешь по Божьему пути, спасая любимого. Он не знал ничего о твоей любви. Он не должен был погибнуть из-за тебя. Знала ли ты, что такое добро и что такое зло? Одному лишь Богу это ведомо, и Он вынес тебе свой приговор. Он поразил того, кого ты боготворила. Он привел тебя на исцеляющий путь покаяния.
Скажи им, что ты знаешь: во лжи нет спасения! Демоны искушения таятся во мраке. Пусть руки твои сожмут плеть. Наказание прольет целительный бальзам на раны твоего греха. Сердце твое жаждет страданий.
Скажи им все это, стоя на коленях, заламывая руки, вне себя от горя, голосом, срывающимся от дикого отчаяния, со злорадным смехом думая о наказании, покуда твой муж не схватит тебя за руки и не поднимет рывком с пола!
– Веди себя, как подобает графине Доне, иначе мне придется просить матушку наказать тебя, как малого ребенка!
– Делайте со мной что хотите!
И граф вынес ей свой приговор:
– Матушка просила за тебя. И потому ты останешься жить в моем доме. Но с этих пор она будет приказывать, а ты повиноваться.
Смотрите же, каков он, путь раскаяния. Молодая графиня стала ничтожнейшей из служанок. Долго ли будет это продолжаться, долго ли? Долго ли сможет покоряться это гордое сердце? Долго ли смогут молчать нетерпеливые уста? Долго ли сможет сдерживаться горячая рука?
Сладостна жалкая доля униженного. Спина ноет от тяжкой работы, но сердце молчит. К тому, кто спит час-другой, сон приходит незванно.
Старая женщина превратилась в злого духа и непрестанно мучает молодую, но что из того? Бедняжка благодарна своей благодетельнице. Ведь зло еще сидит в ней. Поднимай ее сонную с постели в четыре утра изо дня в день! Заставляй неумелые руки ткать тяжелую грубую ткань. Это ей лишь на пользу. Ведь у кающейся грешницы, поди, не хватит силы бичевать хорошенько саму себя.
Когда наступает время весенней стирки, графиня Мэрта велит ей стоять у корыта в прачечной! Хозяйка сама приходит поглядеть на ее работу.
– Вода у тебя в корыте что-то не горяча, – говорит она и льет крутой кипяток из котла на голые руки невестки.
Холодным ненастным днем приходится прачкам полоскать в озере белье. Порывы ветра обдают их дождем, смешанным со снегом. Насквозь промокшие юбки прачек тяжелы, как свинец. Нелегко колотить белье вальком. Из-под холеных ногтей выступает кровь.
Но графиня Элисабет не жалуется. Да будет благословенна милость Божия! Что может утешить грешника, кроме страданий? Мягко, словно лепестки роз, падают колючие узлы кнута на спину кающейся грешницы.
Молодая женщина скоро узнала, что Йеста Берлинг жив. Старуха обманула ее, чтобы вырвать признание. Но что с того? Вот он, путь покаяния! Вот она, кара Божья! Вот так привел Он грешницу на путь искупления. Об одном лишь она тревожится: что станет со свекровью, чье сердце Господь так ожесточил из-за нее? О, Он, верно, будет судить ее со всей своей кротостью. Ведь она должна быть злой, и ее жестокость поможет грешнице вновь обрести любовь Божию.
Не знала Элисабет, что душа человеческая, познавшая все наслаждения мира, бывает склонна насладиться жестокостью. Когда нетерпеливой, очерствевшей душе недостает лести и ласки, вихря танца и азарта игры, она окунается в свои мрачные глубины и выносит на поверхность жестокость. Ее притупившиеся чувства способны еще находить радость в том, чтобы мучить животных и людей.
Старая графиня вовсе не считает себя злодейкой. Она всего лишь наставляет на путь истинный легкомысленную жену. Бессонными ночами она придумывает для невестки все новые наказания. Обходя дворцовые покои однажды вечером, она велит Элисабет идти впереди со свечой. Невестка держит в руке свечу без подсвечника.
– Свеча догорает, – говорит молодая женщина.
– Раз свеча догорает, пусть горит подсвечник, – отвечает графиня Мэрта. И они идут дальше, покуда свеча не гаснет в обожженной руке.
Однако все это еще пустяки. Ведь есть душевные муки, перед которыми меркнут все страдания телесные.
Графиня Мэрта приглашает гостей и заставляет невестку прислуживать за столом в ее же собственном доме.
Вот он, день великого испытания для кающейся грешницы. Чужие люди будут свидетелями ее унижения! Они увидят, что она не достойна сидеть за столом рядом с мужем. О, с какой насмешкой будут скользить по ней их холодные взгляды!
Но на деле выходит хуже, во много раз хуже. Гости не смеют на нее смотреть. Все за столом, и мужчины и женщины, сидят молчаливые и придавленные.
Ей кажется, будто она сыплет себе на голову раскаленные угли. Неужто грех ее столь ужасен? Неужто для них позор находиться рядом с ней?
И вот приходит искушение. Вы только посмотрите, Анна Шернхёк, ее бывшая подруга, и сосед Анны за столом, судья из Мункеруда, останавливают ее, когда она подходит к ним, вырывают у нее из рук блюдо с жарким, усаживают на стул, не дают убежать прочь.
– Садись, дитя мое, садись, ты не сделала ничего плохого! – говорит судья. – Ты не сделала ничего дурного.
И тут все гости в один голос заявляют, что, если она не будет сидеть с ними за столом, они тотчас же уедут. Ведь они не палачи. Потакать графине Мэрте они не станут. Их не так легко провести, как некоторых безмозглых графов.
– О, добрые господа! О, милые мои друзья! Не будьте столь милосердны! Вы заставляете меня во всеуслышанье признаться в моем грехе. Ведь я слишком сильно любила одного человека.
– Дитя, да знаешь ли ты, что такое грех? Тебе даже не понять, как ты невинна. Йёста Берлинг и не догадывается о твоей любви к нему. Займи снова подобающее тебе место в своем доме! Ты не сделала ничего дурного.
Им удается ненадолго ободрить ее, и они сами радуются как дети. Смех и шутки звучат за столом.
Эти отзывчивые, чуткие к чужой боли люди очень добры, и все же они посланы искусителем. Они хотят внушить ей, что она жертва, и открыто насмехаются над графиней Мэртой, этой ведьмой. Им не понять, что душа грешника жаждет чистоты и по своей воле ступает босыми ногами на острые камни, подставляет лицо палящему солнцу.
Иногда графиня Мэрта заставляет ее выслушивать бесконечные истории о Йёсте Берлинге, пасторе-авантюристе. А исчерпав запас сплетен в своей памяти, начинает придумывать кое-что от себя, лишь бы это имя звучало неумолчно в ушах молодой графини. А этого она боится больше всего. В такие дни ей начинает казаться, что свой грех ей не искупить. Ее любовь не умирает. Ей кажется, что она сама умрет прежде, чем ее любовь. Силы начинают изменять ей, здоровье пошатнулось.
– Куда же подевался твой герой? – насмешливо спрашивает старая графиня. – Каждый день я жду, что он вот-вот появится, а за ним его кавалеры. Отчего же он не берет штурмом Борг, не сажает тебя на трон, не бросает меня и твоего мужа связанными в темницу? Неужто он уже забыл тебя?
Молодая женщина еле сдерживает желание защитить его, сказать, что она сама запретила ему приходить к ней на помощь. Но нет, лучше молчать, молчать и страдать.
День за днем пожирает ее пламя соблазна, разгораясь все ярче. Ее постоянно лихорадит, от изнеможения она еле держится на ногах. Она желает лишь одного – умереть. Жизненные силы в ней подавлены. Любовь и радость замерли в ее душе. Страдания ей больше не страшны.
А муж, по-видимому, вовсе забыл, что она есть на свете. Он запирается в своем кабинете и сидит там целыми днями, изучая неразборчивые рукописи и трактаты, напечатанные старинным шрифтом, буквы которого стерлись и расплылись.
Он достает из резной шкатулки дворянскую грамоту, писанную на пергаменте, на которой висит большая, массивная красного воска печать Шведского королевства. Он рассматривает старинные гербы с лилиями на белом фоне и с грифами на синем. В них он знает толк и с легкостью их объясняет. Он читает и перечитывает старинные некрологи и эпитафии, посвященные благородным графам Дона, в которых их дела уподобляются деяниям великих мужей Израиля и богов Эллады.
Видите ли, эти старинные документы всегда доставляли ему радость. А о своей молодой супруге он и думать перестал.
Одна лишь фраза графини Мэрты убила в нем всяческую любовь к жене: «Она вышла за тебя из-за денег». Такое ни один мужчина не станет терпеть. Это убивает всяческую любовь. Теперь ему безразлично, что станется с молодой женщиной. Если матушке удастся вернуть ее на путь добродетели, тем лучше. Граф Хенрик всегда восхищался своей матерью.
И такое творится в доме уже целый месяц. Однако это время не было все же таким бурным и беспокойным, как это может показаться читателю, ведь описание всех этих событий втиснуто всего в несколько страниц. Графиня Элисабет была внешне все время спокойна. Лишь один-единственный раз она потеряла самообладание, услышав о мнимой гибели Йёсты Берлинга. Но ее раскаяние в том, что она не сумела сохранить любовь к мужу, было так велико, что она, верно, позволила бы графине Мэрте замучить себя до смерти, если бы однажды вечером старая экономка не сказала ей:
– Вам бы, графиня, надобно поговорить с графом. Вам, верно, невдомек, чем все это может кончиться для вас, но я-то уж точно знаю.
Но об этом она и не могла говорить с мужем, раз он подозревал ее во всех смертных грехах.
В ту же ночь она потихоньку оделась и вышла из дома. На ней было простое крестьянское платье, в руках она держала узелок. Она решила покинуть свой дом, с тем чтобы никогда более сюда не возвращаться.
Молодая графиня ушла не для того, чтобы избежать мучений. Она считала знамением Божиим, что ей позволено уйти, чтобы сохранить здоровье и силы.
Она не пошла на запад, через озеро, ведь там жил тот, кто был мил ее сердцу. Не пошла она и на север, потому что там жили многие из ее друзей. Не пошла она также на юг, потому что там, в далекой Италии, был ее родной дом, а она не хотела приблизиться к нему ни на шаг. Она пошла на восток, где у нее не было ни дома, ни милого друга, никого, кто мог бы помочь и утешить ее.
Нелегки были ее шаги по этому пути, ведь она считала, что еще не заслужила у Бога прощения. И все же ей было радостно оттого, что отныне она будет нести бремя своего греха среди чужих людей. Их равнодушные взгляды будут скользить по ней, унимая боль ее сердца; так холодный металл унимает боль, если приложить его к ушибленному месту.
Она собиралась идти до тех пор, покуда не найдет бедный хутор на опушке леса, где никто ее не знает.
«Люди добрые, – скажу я им, – беда со мной стряслась, родители выгнали меня из дому. Прошу вас, дайте мне приют в вашем доме, покуда я сама не заработаю на хлеб. У меня есть немного денег».
Так шла она светлой июньской ночью; май, что был для нее месяцем тяжелых мук, миновал. Ах, май месяц, прекрасная пора, когда светлая зелень берез смешивается с темной хвоей ельника, когда напоенный теплом южный ветер прилетает из далеких краев.
Не покажусь ли я тебе неблагодарной, чудесный май? Ведь я, как и все, наслаждалась твоими дарами и не воспела ни единым словом твою красоту.
Ах, май месяц, светлая, милая сердцу пора, смотрел ли ты когда-нибудь на дитя, что сидит у матери на коленях и слушает сказки? Пока ему рассказывают о жестоких великанах, о страданиях прекрасных принцесс, он держит голову прямо и глядит широко раскрытыми глазами, но стоит матери заговорить о счастье, о сиянии солнца, как малютка тут же смыкает очи и засыпает, склонив голову ей на грудь.
И я, прекрасный май, подобна этому младенцу. Пусть другие слушают рассказы про цветы и солнце, мне милее темные ночи, полные чудес и опасных приключений, меня влекут страдания заблудших сердец.
