Серафима Орлова
Голова-жестянка
Глава 3
День важных встреч
За что раньше любила мегамолл, за то и ненавижу теперь. Здесь зеркала, просто куча зеркал и всевозможных отражающих поверхностей. Я раньше проверяла, насколько хорошо я выгляжу, а теперь – насколько плохо. Насколько видно, что хромаю, мутный ли взгляд, стрёмный ли вид. Сравниваю, сравниваю, и, конечно, от этих мыслей в каждом следующем зеркале я выгляжу мрачнее.
Максу зато хорошо, он на тележках катается, дитя переспевшее. Родителям не нравится, но они сохраняют спокойствие. Уик-энд должен быть приятен всем.
– А если я залезу в тележку, а вы на меня покупки накидаете, то я смогу поспать ещё часок, – предлагает Макс.
– Да, давай, вперёд, папе будет совсем не в тягость везти на семьдесят килограммов больше, – соглашается мама. Макс морщится, но слезает с тележки. Мимо проезжает красный пожарный поезд, на котором детишек катают. Макс провожает поезд взглядом. Кажется, он бы и на этом аттракционе для пятилетних покатался.
У папы хорошее настроение, папа умиляется поезду.
– Какая прелесть! У него есть маленький брандспойтик! И маленький ледорубик! А внутри, наверное, лежит игрушечный трупик Троцкого!
Макс и папа хохочут, мы с мамой сердито смотрим на них, справедливо полагая, что не стоит растрачивать интеллект на шутки подобного рода.
– Хочешь покататься, Женя? – спрашивает Максим. Заискивает, точно. Я догадываюсь, что он хочет дать храпака в вагончике, раз уж ему не дали поспать в тележке. Дитё, какое дитё. У меня свой план, поэтому я киваю:
– Хочу покататься.
Мы с трудом втискиваемся в вагончик, пятилетние соседи смотрят на нас, огромных и великовозрастных, со страхом и едва ли не со слезами. Макс платит за десять кругов и откидывается на спинку скамейки. Глаза закрыты, голова безвольно покачивается на поворотах поезда.
Завидую брату за то, что он умеет уснуть где угодно, в любом положении. Мне вот даже в постели это далеко не всегда удаётся. Вместо того чтобы спать, я борюсь с собственным мозгом. Он, видите ли, думает, ещё не все мысли за день передумал, особенно неприятные, которые я в дальний угол закладывала.
Я мрачнею и чувствую, что если сейчас не выйду из поезда, то буду тоже пытаться заснуть. То есть сидеть и думать, думать, думать так, что голова готова лопнуть. Кстати, если бы голова действительно лопнула, это был бы неплохой выход из сложившейся ситуации.
Ситуация похожа на подготовку к контрольной по физике, когда ты всё учишь, учишь-учишь, от корки до корки учебник выучишь, а потом тебе дают задачу в том духе, что одна синяя белка летела направо, а другая в Одессу, вычислите объём шара. И ты сидишь: что? Какой шар? Где я? Какая это вселенная? Мы же всё изучали, где я упустила момент?
Вот именно, момент уже один раз упущен, так что нечего зевать теперь. На финале очередного круга я встаю и вылезаю из вагончика через окно, пока мамы высаживают тормознутых пятилеток.
Извини, Макс, воссоединение семьи и всё такое, но я очень хочу сейчас побыть одна, а то последние полгода совсем нет такой возможности. Вы меня постоянно пасёте.
Я сворачиваю в тот угол, где мегамолл перестраивается. Целая улица никем не занятых бутиков. Много стеклянных стен, пустоты и бетонной крошки. Кое-где сиротливо висят старые вывески тех, кто отсюда съехал. Как раз подходящее для меня место, где и недострой, и старьё, ничего настоящего, ничего про сейчас.
Надеюсь, тут есть туалет, а то мне плохеет. Я заворачиваю за угол, вижу знакомые кафельные стены. Двигаюсь к ним. Тут что-то несётся у меня под ногами, что-то жужжащее, ударяется об стену и забегает в туалет. Так быстро, что я даже не успела рассмотреть, что это такое. Я даже почти решила, что всё мне привиделось, испугалась и сделала шаг назад. Врезалась в кого-то.
Кто-то ругнулся за моей спиной высоким голосом. И говорит:
– Удрал, собака.
Значит, мне это бегущее не показалось.
– Пацан, это твоя игрушка? – я поворачиваюсь, ожидая увидеть одного из завсегдатаев мегамолла, которые целыми днями тюленят на диванах, опустив капюшоны худи до самых носов.
Но вижу я бородатого дядьку в рубашке с короткими рукавами. Гавайская, кажется, так она называется. Только у него не пальмы нарисованы, а что-то ещё такое разлапистое. Или это всё же пальмы? Больше напоминают шестерёнки на ножках. Очень абстрактная картинка, только закат похож на настоящий.
– Достань, пожалуйста, раз всё равно в туалет идёшь, – говорит дядька. Говорит вроде бы вежливыми словами, а тон почти приказной.
– А я подумаю, – говорю. Вот ещё, будет он мне указывать, что делать. Игрун великовозрастный.
– Он в женский укатился, – объясняет бородач, как будто я и без него не поняла.
– И что, там на двери печать, которая мешает войти демонам?
– Может, это для тебя единственный шанс принести кому-то пользу, – говорит бородач и скрещивает руки на груди.
Вот сейчас я вообще не поняла. Мой рот уже полон слюны, я фактически воды в рот набрала.
– Что толку от вас, лежащих целыми днями на диванах? Смотрите в свои смартфоны и ни малейшего желания заняться делом. Сколько я пробовал звать… Теперь думаю, не звать надо, надо выходить.
Про «выходить» я не поняла, а про «лежать на диванах целыми днями» он фактически мои мысли прочитал.
Вот так, он ещё и моими мыслями теперь будет говорить. А вообще лицо смутно знакомое. Я прекращаю размышлять над этим и отправляюсь в туалет. В конце концов, интересно посмотреть, что там за штука.
Оно убежало в угол крайней кабинки и скребётся. Хорошо, что в туалете никого, а то сейчас бы женщины побежали звать санэпидемстанцию. Очень на крысу похоже. Кстати, может, это крыса механическая? Стальная крыса. Я решаю сначала сделать свои дела и захожу в соседнюю кабинку. В крайнюю стесняюсь зайти почему-то. Пока я сижу и размышляю о смысле жизни, поскрёбывание превращается в скрежет, тоненький и жалобный. Потом замолкает совсем. Оно там сломалось, похоже.
Мне не по себе. Я собираюсь с духом и всё-таки захожу в кабинку, из которой скрежетало. Ёршик опрокинут, голубая лужа чистящего средства разлилась по кафелю. Из-за унитаза, из-под трубы, торчат тонкие металлические ноги. Согнутые спицы или что это? Скрепки? На концах ног странные чёрные подушечки.
Вынимаю из-за трубы. Хорошо, что оно больше не дёргается.
Оно не больше моей ладони и, фу, противное какое-то. Похоже на насекомое. Шесть ног. Нет корпуса, только металлическая рамка. Вместо башки батарейка. Батарейку залило чистящим средством. Так что оно теперь дохлое. Не могу заставить себя сказать – сломанное.
Больше всего оно похоже на таракана. Таракан, пусть будет таракан, назовёшь непонятное понятным, и оно уже кажется не таким опасным.
Самое непонятное – подушечки на лапах, это не просто пластмасски, а чёрные человеческие ручки, с пальцами и всё как полагается. Где-то я встречала такие ручки, даже трогала.
И как я теперь докажу, что это не я сломала?
Я кладу сломанное существо рядом с собой на раковину и тщательно мою руки. Потом тщательно сушу. Потом беру мокрое существо, и у меня опять мокрые руки.
Надо выходить. Чувака нет. Я оглядываюсь, пытаюсь сообразить, куда именно он мог пойти. Но везде пустота. Только бетонная крошка, треснувшая плитка и пустые стеклянные бутики. Меловые следы на прозрачных стёклах, будто здесь трепыхалась птица и мазала крыльями в окна.
Я кричу некоторое время, зову: «Бородач», «Эй», «Вылазь», «Можно мне на дом поиграть?» Никто не отвечает. Я бреду в сторону цивилизации. Одной рукой я держу таракана, другой пересчитываю мелочь, вынутую из кармана джинсов. Мне хватит на пиццу?
Почти возле самого фуд-корта я натыкаюсь на Макса, он разъярён.
– Где ты была?
– В туалет ходила, имею право. Хватит меня пасти.
– Что это за хрень? – кивает на таракана в моей руке.
– Дяденька подарил.
– Выбрось! Дай сюда!
– Да шучу, на самом деле я его украла. Не отдам, это моя добыча.
Плохая была идея так говорить. В детстве мы с Максом не раз играли в «а ну-ка отними» с неизменным перевесом на его стороне. У него координация получше моей, не говоря уж о том, что сейчас моя координация вообще никуда. Макс делает обманное движение и выхватывает таракана из моей руки. Разворачивается и идёт к фуд-корту. Я вижу, что там сидят родители с нетронутой пиццей и смотрят на нас.
– Я нашёл её, – Макс бросает таракана на стол рядом с пиццей. – Говорит, что вот это она украла.
– Не украла. Мне дядька какой-то отдал. Не знаю зачем. Я что, похожа на сумасшедшую? Это шутка была, – говорю я. Родители смотрят на меня… В общем, смотрят так, что у меня по загривку катится капля холодного пота. Кажется, они и впрямь верят, что я могу сойти с ума.
И тут меня пронзает догадка. Я поняла, почему бородач, повелитель тараканов, показался мне знакомым. Он же похож на человека с шестерёнками, ну да, рубашка… Но я не могу рассказать им об этом, понятно, это будет звучать как бред.
– Дяденька тебе это подарил? Как он выглядел? Какой он? – спрашивают родители. На вранье, что ли, пытаются меня поймать? Мама зачем-то держит меня за руки, вот я не люблю, когда она так делает, что за театр. Она так стискивает мои пальцы, что даже больновато.
– Как выглядел? Ну он такой… Круглый. Мягкий, – я морщусь, стараясь припомнить.
– Как колобок, что ли? – усмехается Макс.
– Когда колобок с бородой – это уже не колобок, а киви или кокос, – развиваю я тему.
– Всё! – будто выплёвывает папа. – Домой! А это оставь на столике!
Я не могу оставить таракана на столике. Я вцепляюсь в столик, и теперь, если они будут пытаться меня оттащить, столик будет волочиться за мной. Красный исцарапанный пластиковый столик. Это будет довольно глупо выглядеть, эпично и глупо, особенно если они дотащат меня до самого эскалатора, а я так со столиком и поеду.
– Пиццу заберите! – говорю самое логичное, что пришло в голову.
Пиццу кладут в пакет. Я под шумок забираю таракана и до половины запихиваю в карман джинсов. В таракане что-то хрустнуло. Наверное, я сломала его ещё больше.
Как-то не удался наш совместный уик-энд для примирения семьи. Зато у меня есть таракан. Он странный. Люблю странные штуки. Когда мы гуляли с Приходькой, мы много чего находили. Старинные монеты нам не попались, к сожалению, хотя и были очень нужны, зато встретились всякие реле и железные буквы «е», или буквы «ш», мы так и не пришли к общему мнению, что это за буквы. И бутылка, залитая сургучом, та самая. Мне до сих пор неизвестна её судьба, а Приходьку я спрашивать боялась. Может, как раз и пора спросить.
Дома пишу Приходьке:
«Помнишь странные штуки, которые мы с тобой находили?»
«Только пару раз находили, – после паузы отвечает Приходька. – Или один».
«Сегодня я нашла ещё одну», – думаю заинтриговать, но он молчит. Ах, так? Я набиваю сообщение:
«Кстати, где та бутылка?»
«Какая бутылка?»
«Которую ты тогда откопал».
«Ты разбила её».
«А куда делось то, что было в ней?»
«Не помню».
«А что помнишь?»
«Что-что. Сопли, слёзы, кровь. Зачем про это?»
Я отключаюсь от сети, потому что меня трясёт. Если срочно не порадовать себя чем-то, я не смогу сделать уроки. Я забиваюсь на свой диван под одеяло. Сейчас бы здорово помог ежевичный сок. И фисташки. Эти две вещи здорово улучшают мне настроение. А ещё помогает, когда я молчу и никто меня не трогает.
Я взяла таракана с собой под одеяло. Он уже почти высох. На батарею его класть я не решилась. Медленно ощупываю подушечки на металлических лапах. Чёрные ручки. Там, где должно начинаться запястье, есть сколы. Эти ручки отломаны или отпилены от чего-то. Тайна.
Глава 4
Сутки с тараканами
Мне приходит в голову идея порыться в ящике со старыми игрушками Макса. Помнится, я жаловалась, что этот ящик занимает место в моей комнате. Если игрушки Максовы, пусть тогда в свой угол забирает либо выбросит всё. Но сейчас не до этого. Я роюсь в коробке, вываливаю на свет божий всяких солдатиков, бэтменов и суперменов с отломанными ногами. Придирчиво сравниваю конечности бэтменов и конечности таракана. Вроде бы похоже. Такое впечатление, что у бэтменов отломали руки и приделали к механическому насекомому. Вопрос, зачем это делать, у создателя тараканов не возник.
Ночью таракан ожил. Вот этого никак нельзя было ожидать. Просох, наверное. Он лежал под стулом, на котором горой навалена моя одежда, и вдруг зажужжал. Мотор привёл в движение коленчатый вал, и таракан пополз. В три часа ночи в тёмной спящей квартире это было громко и непривычно.
– Что там у тебя? – спрашивает мама сонным голосом. Она стоит в дверях с чашкой чая. Иногда она ходит на кухню ночью за чаем, говорит, ей жидкости в организме не хватает, но не просыпается в этот момент до конца.
А я-то не то что она, я полностью сплю и даже не сразу расслышала, что она там спрашивает, а таракан жужжит. Я его вытащила из-под стула, спрятала под одеяло, зажала, как могла, чтобы не шевелился. Где у тебя кнопка, гад?
– Всё нормально, – говорю.
– Спи давай, – и ушла. Я, пока пыталась таракана утихомирить, чуть батарейку ему не вырвала с мясом. И только потом кнопку выключения нашла. Кнопка – это его хвост. Или попа. Как там у тараканов? Настоящие тараканы, они двухвостые такие бывают, это вроде бы самки, а у моего, металлического, хвост один.
Мне хочется поехать в супермаркет и найти того мужика с шестерёнками. Но как я его отыщу? Каждый день тысячи людей шатаются по мегамоллу, что-то покупают или лежат вверх пузом на диванах. Может, дать объявление? Найден таракан металлический, обращаться туда-то.
На следующий день я просыпаюсь с болью в ноге. То ли погода меняется, дело к весне идёт, то ли повернулась неудачно, в общем, я и так-то была не очень, а сейчас вообще как древняя старуха.
Это значит, что придётся достать из кладовки трость. С тростью будет ещё больнее. Не физически, а морально.
И во всём Макс виноват. Когда я лежала с гипсом дома, он один раз утащил трость на целый день. Хотел мне сделать сюрприз. Сюрприз получился что надо. Весь мой класс за вычетом двух-трёх человек вооружился выжигательным аппаратом Макса и написал на трости всякие хорошие слова. Скорейшего выздоровления, мы тебя ждём и любим, и вот это всё. Всякую сентиментальную муть.
И вот теперь мне эту поздравительную позитивную трость надо взять в школу, в зону тотального отчуждения. Одно приятно: врезать кому-то по спине тростью с надписью «скорейшего выздоровления».
Ух, бедная нога, даже до кухни не дойти толком. Макс замечает мою походку краба:
– Ясно, трость берём с собой.
– Ну нет.
– Ну да.
– Это позорище.
– Думаю, нам нечего терять.
Макс режет бутерброды. Он всегда режет ровненько, загляденье, а у меня криво и косо, даже самым лучшим и острым ножом. Особенно в последние полгода.
Зато в бутербродах я не жадничаю. Уж колбаса так колбаса, кусище потолще ломтя хлеба, на котором лежит.
Я добавляю по второму куску колбасы на свои бутерброды. Макс глядит на меня сердито.
– Куда в тебя лезет?
– Больному организму надо питаться, – говорю я сквозь бутерброд. – Максик?
– Ау?
– У меня есть три тысячи.
– И что?
– Давай как в прошлый раз.
– Ты мне напоминаешь тех придурочных, которые заглушку в ремень безопасности вставляют, чтобы не пристёгиваться, – выдаёт Макс. Я даже не сразу понимаю, что он говорит. А это он про машины. Он помешан на машинах. Ему ужасно стыдно за то, что у нас вечно ломающийся «рено логан», который стоит на приколе чаще, чем ездит. Макс бы с удовольствием заставил отца взять кредит и ездить на чём-то получше. Но отец ещё более прижимистый, чем Макс, и переплачивать не хочет. Так они и воюют. Макс часто торчит в гараже, когда папа разбирается с машиной после очередных неполадок, и вербально атакует папин мозг. Проще говоря, ноет, что стоило бы купить автомобиль подороже.
– Ничего не случится, – увещеваю я Макса, пальцем подбирая крошки с тарелки. – Никогда ничего не случалось, и теперь ничего не случится.
– Ты, когда лезла в заброшку, точно так же, видимо, рассуждала, – замечает Макс. Я начинаю злиться, а он хлопает меня по спине: – Собирайся быстрее, кулёма.
Кулёма. Это он у деда понахватался таких противных слов. Ходит к нему раз в неделю, проведать. Дед живёт один, поэтому разговорчивость у него повышенная, когда кто-то приходит. Скоро Макс сам будет как дед. Потому что человек – это его лексикон. Лексикон определяет мышление. В значительной степени.
Я одеваюсь, беру рюкзак и пытаюсь забыть трость дома, но Макс замечает:
– Трость где?
– У тебя на бороде, – говорю. Из квартиры на тот момент мы уже вышли и закрыли дверь на один из двух замков. Макс, ругаясь, опять открывает дверь, исчезает в глубине квартиры, чтобы мгновением позже вернуться с тростью.
Теперь я выгляжу окончательно и бесповоротно глупо. В розовом пуховике, в белой шапке с помпоном и с деревянной резной тростью. И ещё Макс меня сопровождает. Держит под ручку, помогает спуститься по лестнице с третьего этажа, миновать чужие велосипеды и детские коляски на площадках. Макс – просто рыцарь сейчас, рыцарь печального образа.
Если бывают, конечно, рыцари с такими щеками, что в шлем не пролазят.
– Тебе родители сколько обещали за то, что ты меня до школы провожаешь? – уточняю я, пока мы плетёмся по длинной косой дорожке через наш двор.
– Нисколько, – отвечает Макс.
– Врёшь ты всё.
– Смотри под ноги, чуть голубя не раздавила.
– Фу. – Голуби по двору ходят постоянно, пасутся целым стадом, а всё из-за того, что их популяцию поддерживает многочисленная популяция старушек. Подкармливают. Для голубей уже скоро придётся рисовать на тротуаре дорожную разметку и пешеходные переходы, чтобы к порядку призвать.
– Я тебе дам больше, чем родители, – гну я свою линию. – А если возьмёшь баблище и от меня, и от родителей, то тебе прямо сразу хватит на приставку.
Приставка для Макса аргумент. Игры – это хороший способ забыться и спрятаться от мира, в котором у тебя нет своей машины и самостоятельной взрослой жизни.
Но Макс перестаёт меня слушать, потому что в его орбите появляется Даша. Вот так просто вывернула из-за домов и идёт рядом с нами.
Какая милая романтическая прогулка на троих! Я на такое не подписывалась. Они идут, чуть ли не обнявшись. Я немножко отстаю и вынимаю из кармана телефон. Мне пришла в голову странная идея. Я вбиваю в поиске: «тараканы мегамолл». Первые десять ссылок – бешеные истории про санэпидемстанцию и паразитов в каком-то Кургане. Всё не то. Я добавляю фильтр по городу, чтоб искал только публикации в нашем городе. Потом вообще перехожу на поиск по блогам.
И вот оно действительно нашлось, хотя бред, казалось бы. Некто жалуется или, наоборот, восхищается: нашествие металлических тараканов в мегамолле! Вчера один, на прошлой неделе был ещё один. Фотки тараканов демонстрируются тут же. В комментариях народ говорит, что чувак гонит, что он спаял тараканов сам и просто гонит безбожно, чтобы рейтинги себе поднять, и ссылки кидают на руководство, как спаять таракана. Ссылки я сохраняю в закладки. Возвращаюсь к комментам.
«Да это просто пиар тамошнего кружка, – заявляет один комментатор. – Там кружок по робототехнике открылся недавно».
И тоже ссылку кидает. Иду по ссылке. Вижу сайт магазина. Аватарка с бородатым мужиком. Мужик с шестерёнками, конечно. Это он. Я его нашла.
Станислав Владимирович Карин, будем знакомы!
– Аккуратнее! – орёт Макс, потому что я, уткнувшись в телефон, уже почти дошла до школьных ворот, а тут перед воротами ледяные дорожки, за всю зиму накатанные. В другой момент я бы сообразила, но сейчас у меня голова забита тараканами и шестерёнками, поэтому я бодро наступаю на лёд, будто это ровная земля. И как поедет нога! Падаю.
Макс что-то шипит и ставит меня на ноги. Даша поднимает укатившуюся трость. Школа чуть ли не аплодирует разыгранному перед воротами шоу.
Шучу, никто не смотрит, никому моё падение не интересно. И это хорошо, и замечательно, и слава котикам. Даша суетится вокруг меня. Мне она нужна. Я подзываю её, шепчу:
– Есть дело. Можешь помочь?
Она кивает так быстро и часто, что завязки у шапки развязываются. Смешная Даша. Максу с ней уютно, наверное. Он такой злобный, а она его сглаживает.
Даша ведёт меня к школе, держа под локоток.
– Да оставь ты её, трость же есть, – догоняет нас Макс.
– Нам надо пошушукаться, подожди, – просит Даша. Бр-р-р, противное слово – пошушукаться. Старческое. Тоже как будто от дедушки. Может, Макс вместе с Дашей к нему наведывается? Ишь какой дедушка у нас, поддерживает трепетные чувства молодёжи. Надо ему позвонить, что ли.
Входим в школу, отмечаемся на турникете, идём в женский туалет.
– Значит, такое дело, – я проверяю сначала, не подслушивает ли кто-то, но нет, кабинки не заняты. – Уговори как-нибудь Макса нам всем втроём съездить в мегамолл.
– Я… Хорошо, да, уговорю, а зачем? – вот въедливая Даша, нет чтобы просто согласиться.
– Зачем люди в мегамолл ходят? Отдыхать, – пожимаю я плечами. – С родителями туда ходить неинтересно. Ничего и не посмотришь толком. А одна я не доберусь сейчас. Давай сходим, а? Будем в «Сеппале» мерить всякие вещи и фоткаться…
– Давай! Да мы и сами можем, без Макса, – добро в Даше победило подозрительность, она не может себе отказать в удовольствии побыть благородной. И провожает меня до класса. Хотя это уже лишнее. Макс, сверкнув глазами на прощание, чтоб я не зарывалась, уходит в соседний кабинет. У них алгебра. У нас русский.
Выдали тетрадки с проверенным изложением. Будем делать работу над ошибками. Моя тетрадка по русскому какая-то толстая. Я вытряхиваю из неё шоколадку. Что за новости? Это не русичка же сделала? Хотя она ко мне хорошо относится, но это чересчур.
Длинная узкая шоколадка, удобно прятать в пенале и отламывать по кусочку. Я подозрительно смотрю на Приходьку. Приходька опять жуёт бумагу с неясными целями. Я смотрю на него так долго, что цели жевания становятся ясны: Приходька скручивает изжёванный лист в продолговатую структуру, что-то ещё лепит, в конце концов получается небольшой бумажный прототип пулемёта. Ну то есть слепленная из мокрой бумаги штуковина не больше пальца, которую он ставит на парту и заставляет поворачиваться туда-сюда, а губами делает такие звуки, будто стреляет. Дурак. Надо ему подарить нормальный пулемёт, пусть расстреливает своих врагов не понарошку…
А какие у Приходьки враги? Разве что я. Только ко мне он так странно относится. Не считать же, в самом деле, врагами тех, кто колотит его на переменах, будто футбольный мяч. Колотить – это дело нормальное, обычные взаимоотношения людей мужского пола.
Я вспомнила КВН, который в прошлом году показывали наши парни на окончание учебного года. Они в одном из номеров взяли мячи, наклеили на них надписи «Приходько» и «Фатеев» и давай перебрасывать и бить об пол. Такая вот у них пожизненная физкультура с живыми снарядами. Сами пошутили, сами над собой посмеялись.
Пришёл Страшный. В самую последнюю минуту перед звонком. Хотя рюкзак его давно уже тут. Сел рядом и вроде бы не пялится на меня, но чувствую, что контролирует каждый взгляд. Ага.
– Это ты меня подкармливаешь? – говорю.
Изображает, что понятия не имеет, о чём речь.
Я отодвигаю шоколадку поближе к нему.
– Вот, ты потерял.
Он действительно теряется. Потом говорит:
– Спасибо. – И кладёт в карман. Ещё один дурак. Она же там растает в момент!
– Жрать хочется, – тоскливо говорю я. Страшный снова вынимает шоколадку из кармана. – Нет, не возьму. Сначала признайся честно, что ты мне её подсунул.
– Это я, – раскалывается Страшный.
– Ну и зря, – говорю я и начинаю шуршать фольгой. На что он надеется? Сначала шоколадка, потом цветы, потом предложит встречаться? Мы рядом смешно выглядим. Пара инвалидов. Люди, чего доброго, закидают нас камнями, чтобы не размножились случайно.
Страшный молчит и сердито рисует в тетрадке танки. Он этим занимается довольно часто, так что на задней странице уже целый парад Победы.
Я рисовать особо не умею, но сейчас думаю, что это может помочь. Помогает ведь это Страшному, а у него тоже нелёгкая ситуация. Я открываю тетрадь с конца и пытаюсь нарисовать шестерёнки на внутренней стороне обложки. Раз, другой, пятнадцатый. Чертёжник из меня никакой. Одна шестерёнка побольше, другая поменьше, с такой, как это назвать, крестовиной? И зубчики у неё мельче.
Кусочек я отломила, а оставшуюся шоколадку сохранила в пенале. Пока не буду наглеть, слишком уж громко шелестит фольга на таком беззвучном уроке. Все, как мышки, без единого звука правят ошибки в своих тетрадках, русичка ходит по рядам, смотрит, изредка комментирует. У кого-то внезапно бурчит в животе. Я прислушиваюсь, очень внимательно, обращаюсь в слух, как раньше говорили. Кажется, в животе бурчит у Приходьки.
– Волкова, правило перепишем в словарь или так и будем мечтать? – спрашивает русичка. Вот удивительно, как я так прислушивалась, бурчит или не бурчит в животе у Приходьки, а подход цокающих каблуков русички не расслышала.
Приходька точно хочет есть. Обед ещё не скоро. Да он и не всегда ест в столовой. Иногда там такие сосиски, что проще сжевать подошву собственного кроссовка, будет гораздо питательнее и вкуснее.
Я начинаю очень аккуратно, медленно, тщательно переписывать правило в словарик по русскому, чтобы занять этим побольше времени от урока. Пусть урок пройдёт быстрее. Каждая минута резиновая, тянется и тянется. Очень хочется залезть в телефон, про металлических тараканов почитать. Про Станислава Владимировича этого, который Карин, который кружок робототехники ведёт. Может быть, в мире что-то интересное происходит прямо сейчас. А я сижу, как дура, правила переписываю. Зачем вообще их переписывать, когда есть учебник? Русичка считает, что мы так лучше запомним. Поэтому «словариком» называется толстая тетрадь, что-то вроде конспекта изученных правил и словарных слов за несколько лет. Мы ещё даже в вуз не поступили, а уже конспектами замордованы.
– Волкова!
Бедная русичка, она никогда меня не видела такой рассеянной на её уроке, обычно-то я звёзды хватаю с неба и выпендриваюсь. Уж если есть где применить свои способности и нерастраченный потенциал мозга, так именно здесь. Я гуманитарий. Это диагноз. Единственный мой диагноз, который меня радует.
Звонок, наконец-то! Что будет делать Приходька? Следующим уроком литра. Можно остаться в классе, никуда не ходить. С другой стороны, он хочет есть. Может пойти прошвырнуться до автомата со снеками. С третьей стороны, не обязательно сегодня у него есть деньги.
Оказался четвёртый вариант. Приходька сегодня дежурный, он задержался в классе и стал стирать с доски. А все остальные выскочили с воплями. У автомата точно будет большая очередь. Какое-то голодное у всех настроение. Один Страшный выглядит сытым, засел за партой, литру читает. И русичка не ушла, вытащила из шкафа припасённое пирожное. Значит, в классе будет спокойно, можно не ждать всяких происшествий вроде драк и разбитых плафонов, а то у моих одноклассников бывают затмения разума.
