Сергей Абенов
Добудь Победу, солдат!
– Пусть все выйдут. Мне надо что-то сказать тебе, – сказала она, открывая дверь, ведущую в кулисы, там уже никого не было, и дверь в гримерку была не заперта. – Мне надо взять мои вещи. – Он обнял ее, и она прижалась к нему, но тут же отстранилась и снова повторила настойчиво:
– Мне надо сказать тебе что-то! – она надела свой серый плащ.
– Марита! Я начинаю верить твоей Деве Марии! Я не знал, как найти тебя, и вдруг ты появляешься на сцене! Разве это не чудо!?
– Подожди! – Камал почувствовал беспокойство в ее голосе, а она опять сказала, что должна сказать ему что-то.
– Что случилось? Что-то серьезное?
– Сейчас! Только обещай мне, что не оставишь меня, когда я скажу тебе это! Обещаешь?
– Говори, что случилось? – он стал серьезным и смотрел ей в глаза пристально.
– Обещай мне, что не уйдешь, что бы я ни сказала!
– Господи, Марита, говори же, наконец, или мы до утра тут будем стоять?
– Нет, ты пообещай сначала… так, ну, как будто ты стоишь перед Девой Марией! Ты ведь теперь веришь в нее!
– Хорошо! Я стою перед Девой Маритой и обещаю, что не покину ее ни при каких обстоятельствах! Теперь ты скажешь?
– Хорошо! Давай присядем. У тебя есть здесь человек, которому ты доверяешь?
– Марита, у меня здесь целая дивизия людей, которым я доверяю!
– Нет, это слишком много. Нужен всего один человек. Там на сцене… ты обещал! – напомнила она, и он слушал ее с напряжением, уже сердцем чувствуя опасность. – Там, на сцене стоит портфель. Его надо вынести и… выбросить куда-нибудь. Понимаешь?
– Понимаю… – он встал со стула, и она схватила его руку и держала крепко, боясь, что он оставит ее одну. – Пойдем, девочка, пойдем медленно, не спеша и будем думать.
Они вышли в опустевший коридор и Камал ускорил шаг, и Марита шла рядом, держа его под руку. На улице еще стояли военные, и Арбенов спросил кого-то, не видели ли они Студеникина и ему ответили – да вот же он, с кем-то разговаривает.
– Товарищ майор! – Арбенов попытался освободить руку, но Марита не отпускала ее, и он сказал ей, – девочка моя, я тебя не брошу, я же обещал, но мне нужно поговорить с человеком, которому я доверяю. Стой здесь, я буду недалеко, я только поговорю вон с тем офицером и сразу вернусь к тебе.
– Товарищ майор! – старшина говорил спокойно, но Студеникин сразу уловил тревожные нотки в его голосе. – Надо взять минеров, счет идет на секунды, там, на сцене портфель, нужно его вынести и обезвредить. Сами понимаете, все надо сделать тихо, без шума, но счет идет на секунды.
– Понял, – сказал Студеникин, – ты поставил охрану?
– Какая охрана, товарищ майор! Время идет, надо действовать немедленно.
– Ясно, понял тебя, старшина. Ладно, тебя ждут, и когда ты успел, такая красавица, а как пела, ладно, я сам все сделаю, иди к своей зазнобе.
В столовой были накрыты столы, гости и военные рассаживались по своим местам, и все обратили на них внимание, когда Камал с Маритой вошли в зал. Их звали со всех сторон, и какой-то офицер, крупного телосложения, подойдя, галантно склонил лысеющую голову перед девушкой и, представившись – подполковник Щетинин – пригласил ее за свой стол. Она отказалась, извинившись и не заметив короткого, злобного взгляда, брошенного офицером на ее спутника.
Вот же падла, этот старшина! – подумал Щетинин, какую бабу отхватил! Везет же некоторым. И что она в нем нашла? Одни неприятности от этого старшины, да, взять хотя бы вчерашний случай. Это ему еще аукнется!
Они присели за столик недалеко от входа и, когда командир дивизии на правах хозяина встал и, постучав вилкой по бокалу, требуя тишины, начал говорить тост, Марита прошептала Камалу на ухо:
– Здесь не очень-то весело. Я не люблю собрания. Это всегда очень скучно.
– Подожди, сейчас официальная часть закончится, все выпьют, и начнется веселье.
– Я не люблю, когда много людей, и здесь никак не поговорить.
– Что же делать, Марита, поговорим потом.
– Нет, давай убежим отсюда!
Он улыбнулся ей, и сказал:
– Это было бы здорово, Марита! Но я не могу. Я на службе и мне надо кое-что выяснить.
– Ты все думаешь об этом портфеле? – спросила Марита. – Я же вижу, ты неправильно улыбаешься, ты думаешь об этом! Я тебе обещаю, все будет хорошо!
Они вышли на улицу и Камал сказал:
– Мне надо убедиться, что он сделал все как надо!
– Тот человек, которому ты доверяешь?
– Да, я ему доверяю, но я должен убедиться.
– Он ходит вот так! – сказала девушка и показала походку Студеникина, и Камал засмеялся.
– Девочка, как это у тебя получается?
– Не знаю, я всегда в детстве всех передразнивала.
На проходной КПП лейтенант вышел из комнаты дежурного навстречу Арбенову и, поглядывая с интересом на Мариту, спросил:
– Провожаешь гостью, старшина? Или как?
– Да, провожаю. Слушай, лейтенант, ты Студеникина видел?
– Был недавно. Пошел в актовый зал, потом вышел с каким-то портфелем и нес его, знаешь, как будто только что младенца родил, бережно так. А что?
– Это хорошо, что бережно! Тут такое дело, лейтенант, мне надо отлучиться. Как бы это аккуратно провернуть?
Лейтенант заартачился сначала, потому что увольнения в тот день запретили, но ему очень хотелось помочь старшине. Он записал в журнале время выхода, взяв с Арбенова слово, что тот его не подведет и крикнул вслед:
– Чтоб в двадцать три ноль-ноль был здесь как штык!
Глава 10
Майор Студеникин Андрей Анатольевич был очень осторожным человеком и не любил поспешности в делах. Спешка важна при ловле блох, но даже в таком деле нужно быть осторожным. Вообще, если не торопиться, дела сами как-то разрешаются. А если вмешаться в какое-то дело, которое происходит само по себе, то можно все испортить. Этот принцип никогда его не подводил.
Он не сразу увидел портфель, и когда приблизился к нему, сразу услышал тиканье часов, потому что в зале была тишина. Просто мертвая тишина. Он присел возле портфеля и подумал, что надо бы все-таки выбросить свой старый портфель, уже расходится по швам, все когда-нибудь приходит в негодность, всему свой срок. Он взял портфель в руки и прислушался – действительно, тикает. Мать моя хохотунья, сейчас эта штука рванет, и хорошо, если от тебя останется хоть мокрое место, надо спешить, надо все сделать быстро. Мокрое место, повторил майор, чувствуя, как по лбу стекает пот.
Майор шел по коридору, прижав портфель к груди и не услышал, как дежурный окликнул его, он ничего не слышал, кроме тиканья часового механизма. Уже выйдя из здания на плац, он почувствовал, что руки затекли от напряжения, потому что портфель был тяжелый. Килограммов шесть, прикинул Студеникин, а то и восемь, мать моя хохотушка, это ж как рванет, вот будет знатный салют в честь Победы! Кишки твои разлетятся по всему плацу, он представил такую картину и, опустив ношу, понес в одной руке. Это не поможет, это ничего не меняет, подумал майор, чувствуя, как по спине стекает пот. Черт, откуда в человеке столько воды?
Студеникин завернул за угол казармы и ускорил шаг, вышел к хоз-постройкам и здесь уже побежал в угол двора, где размещались саперы. Какой-то солдат вышел из дверей, Студеникин крикнул ему:
– Где тут у вас минеры? – и тот остановился.
– Что случилось, товарищ майор?
– Бомба, – сказал майор шепотом, – здесь у меня бомба, надо обезвредить.
Солдат, крикнув в открытую дверь: – Товарищ сержант! – взял из рук Студеникина портфель и осторожно поставил на землю. Из помещения выбежал кто-то, и они склонились над опасной находкой. Майор отошел и сел на какой-то ящик. Если рванет, здесь не спасешься, думал майор, но встать я не могу, совсем не чувствую ног. Если рванет, как они будут жить без тебя? – вспомнил о семье. Прожили же как-то четыре года, пока ты болтался по фронтам.
Солдаты встали и тот, которого Студеникин окликнул минуту назад, подошел к нему и спросил участливо:
– Вам плохо, товарищ майор? Не бойтесь, она бы не рванула, ваша бомба. Там провода были перерезаны.
– Какие провода? А что ж она тикала?
– И сейчас тикает, а что толку, провода-то перерезаны.
– Да, уж! Это что, зря я чуть было… зря я старался?
– Нет, вы все правильно сделали, товарищ майор! Вы же не знали, что провода перекушены. Может быть, воды?
– А водка у вас есть?
– А как же, это у нас всегда имеется, такая у нас служба. Может, зайдете, у нас и закуска имеется? Выпьем за Победу!
– Нет! – сказал Студеникин – Ног не чувствую, неси сюда.
Он выпил полный стакан залпом, не почувствовав вкуса, подождал, пока в животе зажжется огонек, и попросил закурить. Первый раз в жизни ему захотелось затянуться табаком. Он прокашлялся после первой затяжки и затянулся еще раз. Теперь понятно, зачем они тянут эту гадость. Гадость, а помогает, надо же!
– Ну, как вы, товарищ майор? Еще?
– Ты вот что… оставь все тут и иди, и папиросы тоже, а я посижу еще, обсохну. И еще – пока никому ни слова! Понял?
Хорошо, что все обошлось, хорошо, что она не рванула, эта чертова бомба! Почему же она не рванула? Потому что кто-то перерезал провода. Портфель стоял на сцене, значит, тут замешан кто-то из артистов, это ясно, как божий день. Почему же этот кто-то перерезал провода? Или кто-то другой, тот, кто знал. Неужели, Арбенов? Нет, он бы доложил по-другому. Да, все не так просто! Похоже, тут как-то замешана эта девушка, а пела она все-таки здорово! Значит, она перерезала провода и сказала старшине. Или они вдвоем их перекусили. Я бы сейчас тоже чего-нибудь перекусил. Хорошая шутка. Если бы эта штуковина рванула во время концерта… лучше даже не думать, какая шутка тогда получилась бы. Концерт начался в четыре. На какое же время был заведен механизм бомбы?
Глава 11
– На какое время был заведен механизм бомбы? – вопрос показался Раупаху неуместным, но Хохенштауф ждал ответа, и он был зол. Он был вне себя от ярости.
– На восемнадцать ноль-ноль, как вы приказывали, герр зондер-фюрер!
– Я же просил не называть меня так, Ганс! – Хохенштауф показал помощнику часы. – А сейчас сколько? Прошло уже тридцать минут, а результата нет! Ты стал плохо работать последнее время, Раупах! Провал за провалом. Где агент «Шталь»?
– Не знаю, шеф. Когда время истекло, я вернулся к объекту, но она не вышла. Сейчас там дежурит мой человек.
– Наблюдение за домом поставил?
– Никак нет, шеф. Она должна была взлететь на воздух вместе с русскими. Если провал операции дело ее рук, то она ляжет на дно и вряд ли появится дома.
– Ты осел, Раупах! Ты тупой, безмозглый осел! Поставь возле ее дома самого надежного человека. Найди ее и приведи ко мне! Если ты не найдешь ее, ты знаешь, Ганс, что с тобой будет!
– Может быть, сразу убрать ее, без шума, как только мы ее обнаружим?
–Нет, Ганс, привести ее живой! Я сдеру с нее шкуру, я выколю ей глаза! Сорвать такую операцию, в такой день! Русские уже празднуют победу, они пляшут на костях немецких солдат, на руинах третьего рейха! Этой акцией мы должны были показать им, что мы живы и что война продолжается! Война продолжается, Раупах и она закончится только тогда, когда умрет последний русский! – Хохенштауф закашлялся. – Найди ее, Раупах! Я отдам ее сначала твоим людям! Сколько у тебя человек? Осталось двое, ты третий, и я вижу, как загорелись твои стеклянные глаза. Сначала вы вдоволь потешитесь ее девственно чистым телом. Да, Ганс, я знаю наверняка, что она девственница. Потом я буду медленно убивать ее, я буду так убивать ее, что мне позавидуют черти в аду! Иди, Раупах, и найди ее!
Глава 12
Скоро начнет темнеть, – сказала Марита, когда они вышли на площадь, – а я забыла свой берет. – Камал уже почти привык к ее манере говорить, но все-таки засмеялся.
– Ты забыла свой берет, и поэтому скоро начнет темнеть, и еще, поэтому нам надо найти укромное место и поговорить. Так, чтобы никто не мог нам помешать.
– Я знаю такое место, тут недалеко, есть парк, там такие деревянные скамейки, очень старые и рядом есть хорошее кафе. Мы погуляем там, а потом поедим, я ужасно проголодалась.
– Ну, хорошо, если там действительно такие деревянные, старые скамейки, почему бы нам не погулять там, тем более, если ты голодная, и я бы тоже чего-нибудь съел.
Густые кроны высоких деревьев совершенно закрывали небо, не пропуская лунный свет, и в парке было темно и сумрачно, как в лесу. Они прошлись немного по аллеям и присели на скамью, и им обоим показалось, что здесь не очень-то уютно, и самое время пойти перекусить где-нибудь, но, когда уже вышли из парка, Марита сказала, что лучше поужинать дома.
– Ты подождешь, а я приготовлю нам ужин, у меня целая гора продуктов.
– Мы не можем тратить время на приготовление ужина, – сказал Камал, – у нас его не так уж и много, мы можем купить что-нибудь, что можно есть так, я не привередлив в еде.
– Ладно, – ей было жалко, что пропадает такая замечательная идея. – Но я очень хотела накормить тебя вкусным ужином, но не сдержала обещания.
– Но ты не обещала мне ничего, поэтому не надо расстраиваться, просто давай зайдем в какой-нибудь магазин.
– Нет, – Марита вдруг изменила решение, – пойдем в тот ресторанчик, где мы были вчера. Только надо идти быстро.
– Хорошо, – сказал Камал, удивившись внезапной смене ее настроения.
В ресторане было малолюдно, за столиком у входа, освещенным неяркой лампой, пожилая пара играла в шахматы. Вторая лампа горела над барной стойкой. Когда Марита и Камал садились за столик, в помещение вошли два человека и прошли в угол у эстрады. Их лиц было не разглядеть в полумраке. Гитариста в тот вечер не было, и тихо играла пластинка. Камал налил вина в бокалы.
– То же самое?
– Да, милый, это Фетяска Альбе. Тебе ведь оно понравилось, вот я и заказала.
Бармен поменял пластинку в радиоле и Камал сказал, вслушиваясь:
– Не очень-то я разбираюсь в классической музыке…
– Это Моцарт, – сказала Марита.
– Красивая музыка, – сказал он, ощущая зарождающееся в душе чувство опасности, – но очень тревожная.
– Тебе не о чем тревожиться, милый, – девушка смотрела внимательно в его глаза. Она и сама почувствовала тревогу, но отогнала неясное предчувствие. Это во мне уже давно, подумала она, всю войну, но скоро все закончится и это ощущение исчезнет. – Ты мне скажи вот о чем… ты очень долго на этой войне. Тебе часто приходилось бывать в опасных… ситуациях?
– Не очень часто, – сказал он, – хотя бывало всякое. Это война и я солдат, а на войне так и бывает. А почему ты спрашиваешь? – Он улыбнулся, глядя на ее изогнувшуюся бровь и она провела по ней пальцами, как будто хотела расправить.
– И было так, что ты должен был погибнуть, а погиб кто-то другой? Тот, которому ты доверяешь, ведь было такое?
– Да, бывало и такое, но это война. Я тоже мог тысячу раз умереть, но… – ему не хотелось говорить об этом. Он оглянулся и посмотрел в угол у эстрады, но те двое были неразличимы в темноте, только угадывались их силуэты. Тебе мерещится бог знает что. Бог знает что. То, о чем говорит Марита, это другое. Главное, это то, что в подобных ситуациях я умею сохранить спокойствие. Хладнокровие, так будет точнее. Это я воспитал в себе с детства.
– Нет, – сказала Марита, и он уже не удивился ее умению угадывать его мысли, – это бог помогает тебе сохранить разум, твердость и спокойствие. Это все, чем он может помочь, но это очень много. Не удивляйся.
– Ты говоришь как Николай Парфеныч, – сказал он, и Марита уловила печаль в его интонации.
– Кто это, он был хороший человек?
– Да, очень хороший! Таких мало. Он тоже верил в бога, хотя был, как и я, коммунист. Он был смертельно ранен и последним патроном, который оставил для себя… Так делают солдаты, чтобы не отдаться врагу живым. Последним патроном он убил фашиста, с которым я схватился…
– Вот видишь, – сказала Марита и сжала его руку. – Вот видишь, я же знаю! Бог помогает и бережет тебя! Через других людей.
– Лучше бы он делал это как-то по-другому, – Камал покачал головой, – лучше бы они были живы, те, кого я не уберег. Тогда я поверил бы в него.
– Правда, я еще не знаю для чего он это делает. Но скоро я узнаю. И ты узнаешь.
Он смотрел на нее недоверчиво. Не может она этого знать или чувствовать. Но ты ей доверяешь и почему бы тебе не поверить в эти слова. Хотел бы, но не могу. Не хочешь быть должником, сказал ему кто-то. Никогда не был ни у кого в долгу. Но это другой долг.
– Ты не печалься, милый. Тут ты ничего не можешь поделать. Будет так, как он решил. – Она положила свою руку на его раскрытую ладонь. – Понимаешь, я ведь чувствую тебя. Вот сейчас я захотела, чтобы ты взял меня за руку, и ты раскрыл ладонь. Не смейся, пожалуйста. Но я не об этом хотела сказать. – Она выпила большой глоток вина. – Ты стал очень серьезным, слишком серьезным. Так давай поговорим о чем-нибудь другом. Я хочу сказать тебе о чем-то другом, но это связано.
– О чем же мы поговорим? О твоей Деве Марии?
– Нет. О тех людях, которым ты доверяешь, и которые доверяют тебе. Их не очень много, и я их вижу.
– Как ты можешь их видеть, ведь ты не знаешь их? Кроме того, который ходит вот так, – он показал руками, как Студеникин размахивает ими при ходьбе.
– Знаешь, как я их вижу? – она улыбнулась и заметила, – я показываю его лучше. Знаешь, это как будто покрывало, огромное покрывало, укрывшее всю землю. Вот, а люди как холмики под этим покрывалом.
– И как ты можешь разглядеть их, если они укрыты под покрывалом? Там, наверное, темно? – он старался скрыть насмешку, но это удалось ему плохо. Но он заинтересовался и больше не перебивал ее.
– Я чувствую, – Марита отпила из бокала, и во взгляде ее уже не было недоверия. – Все холмики темные, некоторые светлее, а твой холмик совсем светлый. Он светлый сам по себе и еще оттого, что он близко ко мне. А вокруг тебя тоже есть светлые холмики и вы все связаны невидимыми нитями. Но я их вижу. Это те, кому ты доверяешь. Некоторые очень далеко, но ты им веришь.
– Очень интересно, – сказал Камал и подумал – что-то подобное я чувствую в душе, или разумом, но не вижу. – Но там действительно темно, да?
– Нет, там светит солнце, но люди не видят друг друга, или не видят чего-то важного, того, что укрыто в тени.
– Они там, как тараканы, и не ведают, что творят, – он опять оглянулся, но тех двоих за столиком в углу скрывал полумрак. Эти двое как два черных холмика, подумал он и сказал, – У них тараканьи глазки.
– Разве у людей могут быть тараканьи глаза?
– Могут, – сказал старшина, и она поверила ему. – Могут. Я видел такие тараканьи глаза. Это очень интересно, то, о чем ты говоришь. И понятно мне. Что еще ты видишь, Марита?
– Я вижу свет, далекий… наверное, это какие-то две звезды, которые освещают эту пустыню. Я их не вижу, потому что они очень высоко. Но я вижу их свет. Они не знакомы, но они знают одна о другой, и они обе связаны с тобой. – Она смотрела на него внимательно потемневшими глазами, но он не смеялся над ее словами, и она успокоилась. Может быть, не нужно было говорить ему об этом? Он может подумать, что я немного не в себе. Нет, он так не думает. – Те две звезды… – сказала она тихо, – когда-нибудь ты свяжешь их прозрачными, бело-голубыми нитями. Но это будет не скоро, это будет очень давно.
– Ты чем-то обеспокоена? – спросил он, потому что всей кожей почувствовал живущую в ней и подавляемую ей тревогу. – Я это чувствую.
– Да, время пробежало и тебе нужно возвращаться, – сказала девушка, – вот я и беспокоюсь. Нам нельзя подвести того офицера, который отпустил тебя. Но ведь теперь все будет по-другому, и мы будем часто видеться. Ведь так, милый?
– Да, милая, – он провел рукой по ее лицу, по изогнутой, как удар молнии брови. – Теперь все будет по-другому.
Они пересекли площадь, и Марита остановилась, чтобы вытрясти из туфли попавший в нее камешек. Она огляделась. Площадь была пуста.
Когда старшина Арбенов вернулся в часть, на КПП его ждал подполковник Щетинин с двумя автоматчиками.
Глава 13
Как только поступило донесение о предотвращении диверсионного акта в районе Флоряска, капитан госбезопасности Энгельс Джанабаев выехал в 47-ю особую дивизию. Машина проехала через ворота и остановилась у парадного входа в штаб, где ее уже поджидал полноватый майор лет тридцати пяти. Он щурился, протягивая руку для рукопожатия, и представился – майор Студеникин. Они поднялись на второй этаж и прошли в кабинет, и майор пододвинул Джанабаеву папку с документами по делу о диверсии. Капитан просмотрел бумаги бегло, но некоторые донесения и протоколы он читал внимательно. Что он там такое выискивает, подумал Студеникин, там все изложено коротко и ясно.
– Где арестованная девушка, Мария Кроитору? Ее допрашивали?– спросил капитан.
– Ее сразу же увезли в комендатуру, – ответил майор, – наверное, ваши – госбезопасность. А здесь ее допросил наш подполковник Щетинин.
– А этот, старшина Арбенов, как его имя? Здесь только инициалы.
– Имя, – переспросил Студеникин, – какое это имеет значение? Зовут его Камал. Камал Арбенов.
– Давно его знаете?
– Давно, с первого дня войны. Знаю его только с хорошей стороны.
– Что же вы в своем рапорте характеризуете его… как-то… скупо? Ни слова о его заслугах?
– Ну, подполковник Щетинин дал указание написать только то, что касается дела. А так-то я его характеризую очень хорошо.
– Где он?
– Кто, подполковник Щетинин? – спросил майор, – А, старшина Арбенов! Под арестом, на гауптвахте. Хотите допросить? – он помолчал некоторое время и поинтересовался, – а вы, что, знакомы?
– Ладно, – сказал Джанабаев, вставая, – это потом. – Он взял со стола папку с документами. – Где ваш Щетинин, мне надо с ним поговорить.
– У себя, – и майор показал на дверь в стене, – вот его кабинет. В смежной комнате.
Капитан Джанабаев встал, рывком открыл дверь и вошел, не постучавшись. Да, подумал Студеникин, госбезопасность – они везде как у себя дома. Что-то здесь не так! Как-то призадумался этот капитан, когда я назвал имя Арбенова. Глазки кавказские у него затуманились, меня не проведешь. Лицом кавказец, а говорит без какого-либо акцента, да и по фамилии не определишь, какой национальности. Хотя, какое это имеет значение. И имя это – Энгельс. Наверное, назвали в честь Карла Маркса. Все-таки, есть тут какой-то подвох! Да, подумал майор, как бы не прогадать, тут не то, что звание подполковника, он потрогал звезду на погоне, тут можно и майорского лишиться. Как долго я ждал повышения в звании. Видать, он знает моего старшину, меня не проведешь. Я не первый год в разведке, и нюх у меня собачий. Почему так говорят – собачий нюх? Разве кошачий хуже? Может быть, и хуже, раз так говорят. Если ты в этом деле прогадаешь, сказал себе майор, то не видать тебе подполковничьих погон. Чует мой кошачий нюх – дело тут нечисто.
Подполковник Щетинин поднялся навстречу и Энгельс представился:
– Капитан Джанабаев. Оперуполномоченный Южного фронта.
– Здорóво, капитан! – подполковник панибратски похлопал его по плечу. Надо сразу ставить их на место. Звания в госбезопасности выше и должность у этого капитана весомая, но лучше сразу поставить на место. – Я вижу, вы ознакомились с делом! Забираете?
– Да, это по нашей линии. Что думаете по поводу всего этого? – спросил Джанабаев, присаживаясь к столу.
– Позор на всю нашу героическую дивизию! – воскликнул подполковник. – Пятно! Пригрели шпиона в своих рядах, пособника! А, капитан! Всю войну этот старшина с ними рядом, а они прошляпили. Мне он сразу не понравился, я-то врагов нутром чую!
– Так уж и пособник? – усмехнулся капитан. – Студеникин характеризует его как надежного боевого товарища. Воевал в Сталинграде.
– Мало ли где воевал? – вскинулся Щетинин, наливая водки в стаканы, – давай-ка выпьем лучше, капитан! За победу!
– Я на службе, – сказал Джанабаев, – у нас с этим строго. – Он подождал, пока Щетинин поднесет стакан к губам. – А вы где воевали, товарищ подполковник? На каком фронте?
– Я, – Щетинин поперхнулся. – Я был на ответственной работе в Москве. Победа ведь и в тылу куется!
– Ладно, – сказал Джанабаев, – забираю у вас дело. И старшину вашего… хотя нет, пусть пока у вас побудет.
– Что-то мне подсказывает, – сказал подполковник, провожая капитана к двери, – что вы его знаете? Встречались где-то, или проходил по вашему ведомству? Неужели раньше засветился?
– Да, нет, не засветился. – Джанабаев остановился у двери и пропустил входящего Студеникина. – Я знаю его как надежного человека.
– Что, вызвать старшину Арбенова на допрос? – спросил Студеникин. Он слышал последние слова Джанабаева.
– Нет, – ответил Джанабаев, – потом. Я поговорю с ним потом. Сначала мне надо допросить других… и эту девушку.
– Странный он, этот капитан. – Студеникин подошел к столу.
– Садись, майор, и давай выпьем за победу. – Щетинин налил в стаканы водку и один подвинул майору. – Странный, говоришь! А старшина этот твой не странный? Я его в порошок сотру! Я их обоих сотру! – он выпил залпом и захрустел огурцом. – Что не пьешь, майор?
– Да, у меня… это… селезенка. Маленько того.
– К такой-то матери твою селезенку! Или ты с ними заодно? Держись меня и будешь как кот в масле! Ничего, закончим с этим делом, будешь подполковником. Я тебе обещаю. У меня, знаешь, какие связи в Москве!? Я сейчас позвоню в Москву кому надо, тут такой шум поднимется! Я их обоих закатаю в лагеря, мать их так и перетак! Никакая госбезопасность им не поможет!
– Да вроде не за что, товарищ подполковник, – майор взял стакан и опустил глаза, наткнувшись на яростный взгляд Щетинина.
Глава 14
Марита убрала руки со стола и зажала их между колен. Табуретка была привинчена к полу слишком далеко от стола. Тусклая лампочка под потолком едва освещала комнату. Стены выкрашены грязно-серой, почти черной краской. Человек, сидевший напротив нее, задал несколько вопросов, просматривал бумаги и молчал. Свет падал сверху и тени на его впалых щеках создавали впечатление, что у него густая, черная борода.
– Меня будут судить? – спросила девушка и в голосе ее, как и в глазах не было страха.
– Нет, что вы, – сказал Джанабаев, – вы наш сотрудник, и у руководства очень хорошее мнение о вас. Вы хорошо работали. У меня только один вопрос. Ваше решение прервать сотрудничество с нами, там, в Риге. Чем оно было продиктовано? Это как-то связано с немцами?
– Нет, – сказала Марита, – они ничего не знали. Я никому не сказала. Просто я устала. Тот, с кем я работала в Берлине, а потом в Латвии… у нас с ним был договор, что как только закончится война и моего отца освободят, то моя работа тоже закончится.
– Нам стоило большого труда найти вас.
– Понимаете, русские, то есть вы, были уже у Берлина, и я подумала, что если папу освободят, то… мне очень хотелось встретить его, чтобы он не вернулся в пустой дом.
– Вы думали, что они оставят вас в покое?
– Да, надеялась. Ведь они проиграли войну. Я думала…
– Тот, что вышел на связь здесь, вы его хорошо разглядели? – прервал ее капитан.
– Да, это был другой, не тот, что в Риге. Но он назвал пароль. У него шрам вот здесь. Ганс, тот, второй, называл его Ганс. Меня уже спрашивали, и я все написала. О том, что не знала, как выйти на связь и о том, что тот офицер, мой знакомый, он ничего не знал. Я все написала.
Да, хорошо написала, подумал капитан, и это точно Ганс Раупах, оперативный псевдоним «Мясник». Значит, Хохенштауф где-то близко. Это неразлучная пара. Вот ты и проявился, «Коршун»! Кто бы мог предположить, что он проявится в Бухаресте.
– Какие у вас с ним отношения? – спросил Джанабаев и уточнил, – с русским офицером. – Марита, почувствовав, что вопрос задан неспроста, хотела придвинуться ближе, но табурет был привинчен к полу.
– Понимаете, офицер, – сказала Марита доверительно, – мы любим друг друга. Это очень серьезные отношения. А что с ним? Мне сказали, что он тоже арестован. Но он ни в чем не виноват!
– Он задержан, и его скоро отпустят. И еще, Марита… – Джанабаев назвал ее по имени, и девушка подалась вперед, – по поводу вашего отца. Вы должны знать. Они расстреляли его. Два месяца назад. Держали его в тюрьме… Они обманывали вас. – Марита опустила голову. – Это письмо, если оно вам нужно, возьмите его.
Он ожидал, что она заплачет, но она подняла на него совершенно сухие глаза и сказала:
– Спасибо, офицер, – она взяла письмо и встала. – Я могу идти?
– Да, – сказал Джанабаев и тоже встал. – Будьте осторожны, хотя, по нашим сведениям, они ушли из Бухареста. Но всякое может быть. Постарайтесь выходить из дому пореже. Я распоряжусь, чтобы вам подключили телефон. Вот номер, вы должны будете позвонить в случае чего. Запомните?
– Да, я запомню. – Она задержалась у двери. – Мой… знакомый, Камал, с ним ничего не будет?
– Нет, – Джанабаев подошел к ней, – с ним все будет хорошо. Понимаете, он мой друг. И я вам обещаю, с ним все будет хорошо.
– Я вам верю, – сказала девушка. – Я чувствовала, что вас что-то связывает. Не смейтесь. Я это сразу почувствовала, как только увидела вас. Я вам верю.
Я им не верила, подумала Марита. Она зашла в кафе и заказала кофе. Я сама себя убедила, что верю им. Потому что не было надежды. А так была надежда, что они не тронут его. Я чувствовала, что его уже нет. Еще там, в Риге. Да, и дата написана другими чернилами. Он знал, что это письмо последнее и что его убьют. Он боялся навредить мне, мой папа. Мой милый папа. Папа, папа, папочка. Мой милый, любимый папочка. Я не буду плакать. Твоя маленькая девочка теперь совсем одна, а ты боялся этого больше всего на свете. Папа, папочка. Мой самый веселый и добрый папочка. Сволочи, они убили тебя. Сволочи. Я не буду плакать, подумала она и заплакала. Если б я могла убить их. Наверное, я смогла бы. Если бы это помогло. Нет, спасибо, не надо больше кофе. Лучше принесите воды. Но я теперь не одна, папа. Он такой же добрый и заботливый, как ты. Мы будем вместе всегда. Русские победили их. Я помогала им, как ты велел. Пусть это будет моя месть. Твоя девочка и русские солдаты отомстили им за тебя. Дева Мария простит меня за такие мысли. Потому что я ненавижу их. И за это Пресвятая Дева простит меня. А если не простит, то пусть так и будет. Я люблю тебя, папочка, и ты всегда будешь со мной, как и обещал в письме.
Глава 15
Джанабаев открыл дверь рывком и вошел, не постучавшись. Он сел рядом со Студеникиным и посмотрел на Щетинина. Подполковник был пунцовый от злости, видимо, распекал майора.
– Ну? – спросил Щетинин. – Капитан! Ты входишь – не спрашиваешь, садишься, тоже не спрашиваешь. Много на себя берешь, капитан! Я все-таки начальник спецотдела дивизионной разведки!
– А я оперуполномоченный по Южному фронту. Вы знаете по какому министерству. – сказал Джанабаев.
– А врага народа выгор-а-а-живаешь! Этот ваш старшина снюхался с немецким агентом в юбке. Помогал организовать диверсию. Если бы не бдительность и героизм майора Студеникина, нас бы уже всех похоронили.