Сергей Алексеев
Сокровища Валькирии. Земля сияющей власти
Батальон сутки простоял на ногах в оцеплении, пролежал в засадах и секретах, а результаты оказались плачевными. Пол Экстон не стрелял, не бегал по зоне и никак себя не обнаруживал до глубокой ночи, пребывая неизвестно где. Ночью наблюдательный пост на вершине горы Сатвы засек его сидящим на высоком дереве: беглец тоже оказался раздетым и безоружным. Высланная штурмовая группа тщательно обследовала территорию, где был замечен «Черный призрак» – как его сразу же окрестили пехотинцы, – и ничего не обнаружила.
К концу целых суток беспрерывного поиска пришло сообщение от французов, что в их зоне был замечен чернокожий голый человек, который на заре перешел минное поле и пропал, оставив лишь след на росной траве. При этом ограждение из колючей проволоки, уложенной спиралями в пирамиду, оказалось неповрежденным.
Генерал Хардман на сей раз сам приехал в расположение батальона Дениза.
– Я договорился в объединенном штабе, – невозмутимо сообщил он. – Мы сбагрим эту чертову зону французам.
Буквально через десять часов батальон Дениза погрузился и передислоцировался, обосновавшись в сорока километрах от злополучного места. А еще через пару недель, благополучно закончив вахту, Дениз со своим батальоном отбыл в Штаты на отдых, в полной уверенности, что никогда больше не попадет в Боснию.
Отпуск и так был кратким, всего пятнадцать дней, но шесть из них украл Хардман, внезапно вызвав его телеграммой на базу бригады в Форт-Лодердейл. Джейсон отдыхал у родителей в пригороде Сан-Франциско. Они перебрались сюда всего четыре года назад из Мемфиса, переехали по настоянию матери, пожелавшей остаток жизни провести в родных местах и в родном доме, когда-то давно полученном по наследству и долго простоявшем в запустении. Построил его в двадцатых годах прадед Джейсона: по его заказу дом срубили из толстых, до полуметра, стволов красного дерева – секвойи. Огромный, в три этажа и П-образной формы, по архитектуре он напоминал европейскую классику. Два года дом ремонтировали и приводили в порядок, а когда восстановили его первоначальный облик – так захотела мать, – оказалось, что он имеет совершенно другой вид. Это было типичное «дворянское гнездо» средней полосы России: красное крыльцо, портик с белыми колоннами и чистые бревенчатые стены без всякой обшивки.
Мать Джейсона была внучкой белоэмигранта – русского офицера Михаила Москвитина, дворянина из Костромы. Он осел в Сан-Франциско только потому, что здесь была православная община еще первых русских американцев. Отец же был истинным англоамериканцем, предки которого ковбойствовали в северных штатах. Всю жизнь он прослужил в береговой охране и вышел в отставку в звании полковника.
После европейского вояжа покой в обновленном доме напоминал загустевший мед – сладкий и тягучий. Поэтому телеграмма генерала прозвучала как хлесткий ночной выстрел. Джейсон вылетел во Флориду в тот же день, наскоро простившись с домашними и совершенно не подозревая, какая судьба его ждет. Как всегда он готовился к худшему: обстановка в мире в любой момент грозила новой «Бурей».
Хардман сидел в штабе, и по его виду невозможно было понять, какое важное событие произошло, если так экстренно отозвали на базу. Генерал посасывал трубку и блаженствовал под прохладой потолочного вентилятора.
– Ничего не спрашивай, Джейсон, – сразу предупредил он. – Сам в полном неведении. Получил приказ подготовить твой батальон к отправке. А куда?..
– Именно мой?
– Ты же в Боснии контролировал «зону 0019»? У тебя же появлялись там «цветочные» и «черные» призраки.
– Да, сэр, но с чем это связано?
Генерал развел руками.
– Так в приказе. Эти склеротики в штабе корпуса даже не удосужились выяснить твою фамилию. А куда – можно лишь догадываться. Посмотри, какие они карты прислали.
На длинном штабном столе, разложенные по порядку, лежали листы русских военных планшетов крымского побережья. Штабные картографы уже поработали: топонимика записана латинским шрифтом, каждый лист запаян в специальную пленку. В названиях городов слышалось что-то знакомое, как детские сказки, – Алушта, Гурзуф, Ялта…
– Это следует понимать как предложение провести остаток отпуска на берегах Черного моря, – усмехнулся Джейсон.
– Возможно и так, – согласился Хардман. – А возможно, придется помочь русским и украинцам разделить Черноморский флот.
– Силами моего батальона?
– Почему нет? – Он ткнул мундштуком в карты. – С моря подопрут турки, с юга зайдут суверенные кавказские государства, а с запада поможет Украина. И куда русским деваться из этой мышеловки?
– Это авантюра, сэр! Россия никого в Крым не пустит.
– Кто знает… А если есть договоренности? К тому же Крым – украинская территория. Не хотел бы ты послужить в вооруженных силах Украины?
– Мне это не нравится, сэр, – признался Джейсон. – Как только мы сунемся туда, начнется партизанская война, как в Боснии.
– Откровенно сказать, мне тоже, – вздохнул Хардман и ушел под спасительную струю воздуха с потолка. – Ты не знаешь, Джейсон, чем отличаются русские и украинцы?
– Мне трудно ответить, сэр.
– Но ты же по матери – славянин?
– Всего на четверть.
– Этого достаточно, чтобы разобраться в славянских проблемах, – заметил генерал. – Думаю, потому и выбор пал на тебя.
– Полагаете, сэр, в штабе помнят о моем происхождении? Если они не запомнили фамилии…
– Резонно.
– Должен признаться, сэр, мне хватило общения со славянами в Боснии, – проговорил Дениз. – Зря мы влезли на Балканы. А если еще встанем между русскими и украинцами, будет новый Вьетнам.
Генерал тихо рассмеялся и погрозил мундштуком трубки.
– Можно сказать, ты специалист по славянским проблемам! Ладно, подождем следующего приказа. Надеюсь, опять что-то напутали наши стратеги.
Он ошибался редко, поскольку отлично знал нравы штабистов. В последний раз Джейсон видел генерала разъяренным перед началом «Бури в пустыне», когда на исходные рубежи согнали такое количество разномастных подразделений и специальных бригад, что хватило бы сил прошагать весь Ирак. Бестолковщина творилась невообразимая: морская пехота просидела в песках на скудном пайке, нещадно мерзла по ночам и сгорала от жары, не имея ни цели, ни конкретной задачи. Сначала все валили на особую секретность операции, потом на опасность ракетных бомбардировок. Наконец, стали гонять бригаду с места на место, пока не объявили, что Хардман со своей командой и вовсе не нужен в Персидском заливе. На деле же получилось, что весь удар войск Хусейна, уходящих из Кувейта, пришелся по бригаде морской пехоты. Тех самых войск, которых, по расчетам штабистов, уже не существовало на свете после коврового бомбометания.
А жрецы с телеэкранов, успокаивая нацию, вещали о блестящей молниеносной операции возмездия, втрое уменьшив число убитых, раненых и вообще забыв о тринадцати солдатах, без вести пропавших в песках.
Не ошибся Хардман и в этот раз. Через час на базу прилетел вертолет с фельдъегерем из штаба. Тот схватил карты Крымского полуострова, как хватают печеный картофель из огня, а взамен оставил другой пакет, со знакомыми планшетами – Балканского полуострова. Подобная маленькая неточность была в пределах допустимого: на штабных столах проигрывалось столько операций, где фигурировали острова, полуострова, каналы и проливы, что спутать Крымский полуостров с Балканским было немудрено.
Вечером батальон Дениза загрузился в «боинг» и улетел в Боснию, единственный из всей бригады и без всякой поддержки в штабе миротворческих сил ООН, поскольку влиятельный Хардман оставался во Флориде.
Это был рок или чья-то злая воля: Джейсон обязан был заменить французов в печально знакомой разделительной «зоне 0019». Но прежде его взяли в оборот чины из ЦРУ, отличающиеся беспардонностью в общении со своими. Плели черт-те что, обвиняя Дениза в халатности, и не желали слушать никаких аргументов в оправдание. Должно быть, мастера тайных дел хотели списать исчезнувших пехотинцев на сербских снайперов, что было проще и легче, чем попытаться объяснить неожиданное сумасшествие. Уайн и Экстон, эти два призрака, перестали показываться хорватскому населению и, кажется, убрались из Боснии без всяких следов. Едва отвязались цэрэушники, как зачастили с визитами предупредительные офицеры из службы безопасности ООН. Оказалось, что французы за месяц работы в зоне потеряли четырех человек! По официальной версии все они были похищены сербским спецназом, каким-то невероятным образом проникающим в зону. Ооновцам тоже не хотелось разбираться в деталях событий, происходящих в районе горы Сатвы, хотя в их руках оказался один из потерпевших «лягушатников», захваченный сонным на альпийских лугах. Несчастный «миротворец», по осторожному мнению ооновцев, находился в глубокой депрессии.
Чтобы побеседовать с ним, Джейсону пришлось добраться до объединенного штаба: везде почему-то ставили рогатки, помогло лишь имя генерала Хардмана.
Француз был не в депрессии, а напрочь лишен рассудка. Это состояние можно было назвать крайней степенью восторга, когда жизнерадостность и веселость человека становятся маниакальными. Не было никаких признаков подавленности психики. Он улыбался, как ребенок, и умилялся всему, что видел.
– Что с тобой произошло? – мягко спросил Дениз. – Ты помнишь, что случилось?
– Ничего! – засмеялся солдат-«лягушатник», будто нашпигованный наркотиком. – Вечером воздух летит в гору, а утром – с горы! И это так прекрасно!
– Летящий воздух – это ветер?
– Нет, ветер бывает в долине и только в полдень, когда пролетают ласточки.
– Скажи мне, ты знаешь, кто ты? – поинтересовался Джейсон, ощутив, что от его веселости сам начинает беспричинно улыбаться.
– Не знаю! – восхищенно ответил француз.
Дениз принес зеркало и поставил перед ним на стол.
– Ты когда-нибудь видел этого человека?
«Лягушатник» пришел в восторг.
– Нет! Но он счастливый! Посмотрите, как смеется!
– А как можно стать счастливым?
– Это удача! Как игра в рулетку! И от тебя ничего не зависит.
– Значит, тебе повезло? – Джейсон уже сидел, оскалившись, и никак не мог сжать губы.
– Повезло! – Он озирался и зажимал себе рот. – Повезло!.. Ко мне явился ангел! Спустился с неба! И коснулся головы. Вот здесь! И сказал: брось оружие, сними одежду и иди за мной! И я пошел.
– И сейчас идешь за ним?
– Да! Вот он, передо мной! – «Лягушатник» показал куда-то в потолок над головой Дениза, помахал рукой. – Я сейчас! Сейчас, только поговорю с этим человеком!
Джейсон непроизвольно посмотрел в потолок – белая пластмасса отливала небесной синевой, на улице смеркалось.
– Я не счастливый, – признался он. – Не вижу ангела… Скажи, как он выглядит?
– Как? – благоговейно заулыбался солдат. – Не так, как рисуют в книжках. Он совсем не похож на розового мальчика, и нет крыльев. Он как воздух. Вечером летит в гору, а утром – с горы!
– Можешь показать место, где спустился ангел?
– Не помню! – изумился он, на мгновение будто бы задумавшись.
Встреча происходила в полевом госпитале, и блаженного уводили санитары, потому что опасались побега: по их свидетельству, он мог в любой момент встать и пойти, якобы потому, что его зовет ангел. Проводив француза, Джейсон некоторое время сидел в одиночестве, стараясь привести себя в порядок, но когда взглянул в зеркало, показалось, что все еще улыбается. Возможно, он и в самом деле пообщался со счастливым человеком.
Батальон занял все свои прежние помещения на разбитой фармацевтической фабрике. Все тут было знакомо, за исключением запаха: после французов остался стойкий дух туалетной воды, будто жили здесь не солдаты, воняющие потом и ружейным маслом, а женщины из дешевого публичного дома. Подобная ассоциация возникала еще и потому, что стены в казармах были сплошь оклеены обнаженными красотками и сценами из порнофильмов. То же самое оказалось и в комнате Дениза. Сказать, что «лягушатники» придерживались католического аскетизма, было невозможно. Да и очарованный ангелом француз, по свидетельству ооновцев, не был верующим…
В тот же день, утверждая наряды на ночное патрулирование зоны, Джейсон вычеркнул сержанта Макнила и вписал себя.
Во Флориде была жара, а на Балканах шли холодные осенние дожди, лес на склонах Сатвы оголился и теперь стоял прозрачный, видимый насквозь, так что тренированный глаз засекал самое легкое движение: земля, устланная золотистой листвой, светилась даже в темноте. Дениз на этот новый срок отменил строенный патруль и – благо, что сам хозяин, – сделал парный, чтобы каждый пехотинец мог постоянно наблюдать за своим товарищем, ни на секунду не теряя его из виду. Так что вышли в зону вдвоем с капралом Эрни Флейшером и через полчаса угодили под начавшийся дождь. Промокли сразу, хотя и оделись в плотный нейлоновый камуфляж осенней раскраски. Погода явно была нелетная ни для самолетов, ни для ангелов. Конечно, в такую сырость лучше передвигаться на бронетехнике, да из стальной тесноты ничего не увидишь, а требовалась настоящая охота со всеми правилами маскировки и выслеживания добычи.
Джейсон выбрал себе специальный маршрут, наискось перерезающий альпийские луга, где давно отцвели цветы, и гору Сатву – места, где происходили исчезновения «миротворцев». Миновав открытые участки, он пожалел, что замахнулся на большое расстояние: у подножья горы вдруг начался сильный ветер, и промокшая одежда выхолодилась до самого тела. Дениз забрался между высоких глыб на склоне, глотнул из фляжки рома и закурил. А капрал отчего-то стал проявлять беспокойство, словно собака, почувствовавшая близость зверя.
– Не нравится мне здесь, – озирая голый лес через ночную оптику, проговорил он. – Все время чудится, кто-то наблюдает за нами.
После того как в «зоне 0019» шестеро «миротворцев» вдруг скинули одежду, бросили оружие – которого, кстати, не нашли, – и отправились гулять очарованными призраками, состояние капрала было вполне объяснимо.
– Это ангелы, капрал, – пошутил Дениз. – У каждого морского пехотинца есть по одному небесному существу. Только у генерала Хардмана – два.
Эрни Флейшер не принял юмора, оторвал прибор от глаз и спрятал в футляр.
– И ветер здесь… странный.
Джейсон машинально замер, спросил осторожно:
– В чем странность, Эрни?
– Смотрите, сэр. Он дует снизу вверх. Чувствуете движение воздуха?
Дениз сотни раз бывал во всяких горах, но почему-то никогда не обращал внимания, как там дует ветер. По логике, вроде бы так и должно быть – вдоль поверхности земли… И все-таки в замечании капрала скрывалась какая-то несообразность. Почему он обратил внимание на ветер? Ведь не слышал же капрал рассказов очарованного француза?..
– Вперед! – скомандовал Джейсон и без всякой маскировки направился вдоль подножия, огибая гору и таким образом отклоняясь от маршрута. Через каждые десять минут он молча останавливался, определял направление ветра и шел дальше. Спустя полтора часа они оказались с восточной стороны Сатвы.
– Эрни, – тихо позвал он. – Скажи, а теперь куда дует ветер?
Капрал повертел головой, улавливая воздушные струи лицом, указал рукой.
– Ветер дует в гору, сэр.
– А теперь подумай: мы были на юге – ветер дул в гору. И на востоке тоже в гору. Разве бывает так?
Флейшер молчал, но не оттого, что был тугодумом. Снял каску, достал из-под амортизатора сигареты и закурил. Его волнение выдавалось частыми и глубокими затяжками.
– Может, крутит в горах? – наконец предположил он. – Такое бывает.
Джейсон позволил ему докурить сигарету и повел дальше. К северному склону, где проходила граница разделительной зоны, выстроенная из спиральной колючей проволоки и минного поля. Дальше была уже сербская территория…
Двигаться пришлось по лесу, заваленному скользкими камнями, присыпанными листвой, а когда приблизились к границе, стали карабкаться вверх по склону, чтобы в темноте не влететь на минное поле, отмеченное знаками, но тоже заметенное листьями. Северная сторона считалась самым опасным участком зоны, поскольку отлично просматривалась и часто простреливалась сербскими снайперами. Летом, в сухую погоду, сюда загоняли два бронетранспортера и держали круглосуточные посты наблюдения и подавления огневых точек. Сейчас сюда могла заползти только гусеничная техника, и потому пехотинцы сидели в укрытиях, сложенных из камней и земли. Капрал связался с постами по радио, назвал пароль и примерный маршрут движения, чтобы не смущать парней и не выдергивать их попусту с насиженных и относительно сухих мест.
С северной стороны Сатвы ветер тоже тянул строго к вершине горы.
Капрал опять помолчал, счищая липкую глину с ботинок, и предположил совсем уж неуверенно:
– А что, если ветер изменил направление? Пока мы шли…
Ему можно было не отвечать, поэтому Джейсон отхлебнул рома, сунул в рот жвачку и взял направление к вершине. Тем временем восток уже начинал светлеть, а ветер все еще подталкивал в спину, и чем выше поднимались, тем сильнее становился воздушный поток. Хорошо, что дождь кончился…
Вершина Сатвы была почти голая и сплошь изрыта полуосыпавшимися старыми и новыми земляными укреплениями и ходами сообщений. На господствующей высоте во всех происходивших здесь войнах стояла артиллерия. Во время недавнего конфликта сербы умудрились загнать сюда два тяжелых танка и врыли их ближе к южному склону, чтобы вести огонь по хорватским позициям и селениям. Выбить с горы их так и не удалось, поэтому позицию накрыли ракетным ударом с воздуха, подняв для этой цели четыре «Миража». Перевернутые танки сейчас ржавели под дождями и светились во тьме красноватым, червонным золотом.
Обезображенная каменистая земля на вершине была густо нашпигована противопехотными минами всевозможных типов, от прыгающих «лягушек» до шариковых, называемых в просторечии саперными пулеметами. После развода конфликтующих сторон сербы еще пару месяцев каким-то образом пробирались на вершину и вели снайперский огонь по хорватам, ибо сама гора и несколько поселений с южной ее стороны всегда принадлежали боснийским сербам. Они влезли сюда и после минирования, так что двое храбрецов остались лежать возле неглубоких черных воронок, и немцы, в то время охранявшие зону, не стали вытаскивать убитых, оставив в назидание всем, кто захочет сунуться на Сатву.
И пролежали они здесь меньше суток, до темноты следующей ночи, а потом исчезли. Тогда этому не придали особого значения, посчитав, что упрямые сербы пробрались на вершину и унесли трупы. Через посты, минные поля и спирали колючей проволоки, высотой до двух метров…
Джейсон выбрался на гору, когда половина неба, покрытая рваными тучами, налилась синеватым, свинцовым светом.
Ветер остался за спиной!
Он трижды спускался с вершины вниз метров на сто и трижды, снова поднимаясь, улавливал границу ветра: скользнув по крутому склону, он уносился ввысь, а изрытая голая площадка, величиной в четыре футбольных поля, оставалась в полном покое, и в неподвижном воздухе дым от сигареты тянулся вверх чуть извилистой и бесконечной струйкой…
Чувствуя озноб, теперь уже не от холодного ветра, Дениз приблизился к краю минного поля и сел на вывороченный камень, от которого бежала по земле едва заметная проволочная растяжка. И ощутил, что и сам внутренне как бы натянулся, напрягся и замер в таком состоянии, ожидая то ли счастья, то ли внезапного взрыва. В тот миг он еще не видел, что его напарник Эрни Флейшер, сбросив на землю амуницию, стаскивает с себя одежду…
4
Мамонт протянул руки к огню, от пахнувшего жара мгновенно оттаяли заиндевевшие ресницы, изморозь превратилась в слезы.
Он был в ловушке, прилетел, как мотылек на свет, и сопротивление сейчас было невозможно, хотя в кармане фуфайки лежал пистолет. Оценка ситуации длилась мгновение, ровно столько времени потребовалось и непрошеным гостям, принесшим огонь.
– Здравствуйте, Мамонт, – прервал паузу человек в горных защитных очках. – Кажется, вы оказались в трудном положении?
– Да, – просто и сразу ответил он. – С кем имею честь?..
– Мы ваши друзья. – Незнакомец вынул из кармана вещмешка термос, неторопливо налил в крышку бурого, парящего напитка, подал Мамонту. – Возьмите, это полезно и вкусно… Вам нечего опасаться, мы ваши друзья. Называйте меня Тойё.
Мамонт взял металлический стаканчик, поблагодарил и отхлебнул напиток – скорее всего отвар чаги с добавлением женьшеневой водки.
– Снимите очки, – попросил он.
Тойё сдвинул на лоб очки, обнажив по-восточному припухлые веки и седеющие брови. Этот человек назвался мансийским именем, хотя внешне был мало похож на местного жителя. В тех всегда ясно просматривались тюркские черты, этот определенно относился к желтой расе, и в речи его улавливался едва слышимый акцент – многоударность, характерная для японцев, говорящих на русском. А ханты и манси, живущие среди русских, говорили без акцента.
– Спасибо. – Мамонт вернул стаканчик. – Не подозревал, что у меня есть друзья в этом районе. Тем более вооруженные и экипированные, как спецназ.
– Это продиктовано необходимостью, – улыбнулся Тойё. – В горах остались люди генерала Тарасова, кстати сказать, вашего врага, Мамонт. Вы тоже не расстаетесь с оружием.
– В прошлом я человек военный, как вам известно. – Те трое не принимали участия в разговоре и стояли с отрешенным видом. – Привык.
– А мы охотники, – почти мгновенно парировал Тойё. – С детства приучены к оружию.
Этот «охотник» наверняка имел минимум два высших образования: Токийский университет, например, и какой-нибудь гуманитарный факультет МГУ.
– На какого зверя сейчас открыта охота? – будто между прочим спросил Мамонт, однако Тойё намек понял.
– На крупного, – сказал с холодной улыбкой. – Которого берут загоном.
– А калибр не маловат? Пистолет-пулемет годится для развлекательной охоты, где-нибудь в национальном парке…
– Нет, в самый раз. Об этом мы непременно побеседуем еще, Мамонт, за дружеским столом, в теплом доме, – пообещал «охотник». – У вас в берлоге девушка. Она зябнет без огня и пищи. Кстати сказать, вы тоже удачливый охотник, но сырое мясо даже мы давно перестали есть. Не пора ли нам всем отправиться в дорогу?
– Позвольте спросить, Тойё, а далека ли дорога?
– Совсем нет! – охотно и гостеприимно заверил он. – Три километра вниз пешком, а там к вашим услугам снегоход «Буран» с нартами и оленьей полостью. Через два часа мы сможем сесть за стол в жарко натопленном деревянном чуме. Если будет желание, можно принять ванну на горячем источнике. У вашей девушки сильно обморожены ноги.
– Желание будет, – согласился Мамонт.
– В таком случае нам нужно идти, пока не стемнело, – деловито сказал Тойё. – Зимний день короток…
Он что-то сказал своим товарищам, обронил одно слово на каком-то языке, и те с армейской готовностью направились к берлоге по набитой Мамонтом тропе. Сразу же закралось подозрение, что остальные «охотники» не говорят и не понимают по-русски.
Возле берлоги на валежине сидела Инга, обряженная в камуфлированный меховой бушлат, а еще один «охотник» в толстом свитере выносил из логова мясо и развешивал его на жердь, по-хозяйски закрепленную между двух елей.
– Мамонт! – обрадованно позвала Инга, вскочила и, морщась от боли, села. – Мамонт!.. Пришли какие-то люди, объяснили, что друзья…
– Да, это наши друзья, – поспешил заверить он. – Сейчас мы поедем в гости. Там тепло, есть пища и даже горячий источник.
Она облегченно вздохнула и неожиданно улыбнулась:
– Я так напугалась. Тебя нет…
– Теперь все будет хорошо!
Должно быть, эта команда и в самом деле занималась промыслом зверя: развешенное мясо накрыли шкурой, мездрой кверху, чтобы птицы склевали остатки жира и мясную обрезь, края стянули шпагатом от мелких зверей. Так делали промысловики, оставляя добычу на ночь в тайге, чтобы вывезти ее утром. Затем они расстелили брезент, еще один «охотник» снял с себя бушлат.
– Девушку придется нести на руках, – сказал Тойё. – Думаю, ей даже будет приятно.
– Да, разумеется, – согласился Мамонт, подхватил Ингу на руки и уложил на брезент. Вторым бушлатом обернул ноги. Четверо взяли брезент за углы и тренированно, словно всю жизнь таскали раненых, понесли вниз по склону. Тойё и Мамонт пошли сзади.
Странное дело, они не разоружали его, хотя точно знали, что пистолет в правом кармане фуфайки: Мамонт несколько раз перехватывал взгляды, сосредоточенные на отвисшем кармане. У тех, кто нес сейчас Ингу, руки были заняты, и «кедры» болтались за спинами. Тойё хоть и шел за Мамонтом, однако тоже без заметного проявления бдительности. В любой момент можно было замедлить шаг, сблизиться с ним, потом локтем в лицо, пистолет в руку… Мысль эта начала было уже вызревать и оформляться – только не нужно спешить, пройти с километр, дать им привыкнуть к движению, а самому разогреться, чтобы заработали скованные холодом мышцы и не дрогнула рука. Инга в брезентовом гамаке может стать заложницей, если он промахнется и не свалит всех за три секунды. Бить сначала тех, у кого короткие пистолеты-пулеметы; снайпер не успеет снять винтовку…
Замысел почти созрел, однако Мамонт неожиданно услышал за спиной негромкое бухтенье и краем глаза уловил, как Тойё говорит с кем-то по рации, прижав к горлу ободок авиационных ларингофонов.
Значит, там, впереди, у снегохода есть еще его люди. И вполне возможно, что их путь кто-нибудь прикрывает, двигаясь незаметно сбоку или сзади. Иначе бы не вели себя так раскованно…
«Бураны» не могли подняться в гору по рыхлому снегу и потому ждали внизу. Два так же экипированных «охотника» стояли в ожидании возле трех снегоходов, изрядно продрогшие, краснолицые и оттого напоминающие североамериканских индейцев. При появлении своих они стали выбрасывать на снег лыжи из дюралевых нарт, один что-то крикнул, возможно, на языке хантов, ибо послышался знакомый угро-финский корень слова «охота». Возможно, поздравил товарищей с удачной добычей, потому что остальные засмеялись.
– Я не знаю вашего языка, – сказал Мамонт, сблизившись с Тойё.
Он мгновенно понял намек и произнес короткую, выразительную фразу-запрет. Его люди тут же примолкли, засуетились возле машин. В нарте и на самом деле оказалась оленья полость в виде широкого полуоткрытого спального мешка. «Охотники» бережно уложили в нее Ингу, затем Тойё предложил Мамонту забраться в нарты рядом с ней – заметил по пути его хромоту. Остальные встали на лыжи и взялись за веревку, привязанную ко второму «Бурану». Запустили моторы только два снегохода; третий оставался на месте, поджидал еще кого-то, кто должен выйти из леса. Значит, страховка передвижения была…
Судя по основательности и организованности, это были профессионалы, привыкшие действовать группой в сложных горно-таежных условиях. И дисциплина была, надо сказать, железная, по-восточному беспрекословная.
Нарты летели по снегу, как лодка, изредка встряхиваясь на валежинах и кочках, словно на волнах. Мамонт обнял Ингу, приблизившись к уху: теперь есть возможность сказать ей все.
– Слушай меня и запоминай, – проговорил он вполголоса. – Эти люди – наши враги. Пока я не знаю, кто они и откуда, но враги. Сейчас мы у них в плену.
– В плену? – изумилась она. – Почему же мы сдались в плен? Ведь сдались!
– Тише!.. Считай, что не сдались, а пошли в разведку. Такой команды я еще не встречал на Урале. Что-то новенькое. Раньше тут бродила банда Тарасова. Эти покруче, хорошая организация… На нас охотились, наблюдали. Вырваться сейчас нет возможности.
– Что им нужно?
– Вот и узнаем – что? Я догадываюсь, чего они хотят. Ищут то, что и мы искали: вход в соляные копи.
– Зачем? Зачем… Я не верю в сказки. И ты не обманывай меня, Хозяйки Медной горы нет! И Данилы нет… Так что же они ищут?
– Сокровища Валькирии.
– Ты сумасшедший, Мамонт! Ты намного старше меня, а веришь… в какие-то сокровища.
Он погладил ее обмороженную и теперь шелушащуюся кожу на щеке.
– Я их видел, Инга. Держал в руках… Если я обманываю тебя, если рассказываю сказки – подумай, зачем еще могли прийти в горы эти люди? Хорошо, я сумасшедший. Но можно ли их назвать сумасшедшими?
Она минуту лежала с немигающим взором: в зеницах, как в зеркале, отражались вершины бегущих деревьев.
– Нет… они разумные люди. И очень практичные.
– Но пришли сюда, чтобы охотиться за нами.
Инга снова замолчала, наблюдая за пляшущими деревьями.
– Ты хотел сказать… как я должна вести себя с ними, да?
– Запомни: ты не знаешь ничего. Ты просто заблудилась в горах, а я тебя нашел. Ведь это так?
– Да… Ты меня нашел.
– Нашел, но ты испугалась меня. Потому что поняла – я сумасшедший. Мамонт – больной человек, у него помутился рассудок. Ведь ты так считаешь?
– Не знаю теперь…
– Знаешь! Мамонт – безумец, помешался на каких-то сокровищах, – он уже внушал ей это. – И ты не знала, как от меня отвязаться. И ты благодарна этим людям. Они тебя избавили от Мамонта и спасли жизнь.
– А это – зачем? – вдруг испугалась она.
– Затем, чтобы они не держали тебя как заложницу! – жестко произнес он. – Чтобы знали: ты меня ненавидишь и боишься, но вынуждена была держаться за меня, потому что заблудилась и пропала бы одна в зимних горах. И что я тебя тоже ненавижу, что ты для меня – обуза, помеха. Я тебя несколько раз бросал, пытался убежать, но ты находила по следам.
– Этого не было! – возмутилась Инга.
– Было! Я хотел бросить тебя… И сейчас хотел уйти и оставить в берлоге. Но пришли эти люди.
– Опять меня обманываешь?
– Нет, правда, хотел. Ты же мне как камень на шее! Черт тебя принес на мою голову.
Инга отодвинулась, взглянула с недоверием и надеждой – он лишь молча утвердительно покивал головой.
– Понимаю… А кто это – Валькирия?
– Моя возлюбленная. Дева, богиня подземного царства. К ней мы и искали дорогу.
– Она красивая?
– Прекрасная, – мечтательно проговорил Мамонт. – Она же – богиня! Белые одежды и волосы на ветру… Волосы Валькирии!
Инга замолчала, и взгляд ее стал льдистым, в синих глазах отражалась узорчатая изморозь, свисающая с берез. Снежная пыль из-под гусениц снегохода иногда порошила ей в лицо – она вдруг перестала замечать это. Мамонт протянул руку, чтобы смахнуть снежинки, Инга резко отвернулась, спрятав голову в край оленьей полости.
Сначала из-за леса показался столб дыма, белесыми клубами уходящий высоко в небо и образующий там плоское облако, затем все исчезло за холмом, и через несколько минут «Буран» выскочил на торный след, ведущий к незамерзающей речке. На берегу стояли два побуревших от времени рубленых дома, а чуть ниже, у воды, новый сруб с широкой деревянной трубой на крыше, откуда валил густой столб пара, принятый Мамонтом за дым. Снегоход остановился у дома, и со двора выскочили четыре лайки, тут же окружившие нарты. Собаки обнюхивали чужих и миролюбиво виляли тугими кольцами хвостов. Тойё гостеприимно пригласил в дом, и Мамонт, подхватив Ингу на руки, понес было ее к крыльцу, однако она выкрутилась, вырвалась и, сбросив с ног одеяло и шапку, пошла по снегу в носках. Шла как по стеклу, хватая руками воздух, возле крыльца качнулась – Мамонт успел подхватить и насильно уже втащил Ингу в дом. Сразу пахнуло жаром от русской печи, свежеиспеченным хлебом и тонким, но пронзительным запахом, никак не сообразуемым с русской избой – запахом благовоний. На столе, укрепленные в подсвечнике, курились три тонкие палочки.
