Сергей Балакин
Союз трёх императоров
От первого попадания в «Муравьёв-Амурский» над палубой взвились густые клубы угольной пыли. До Аренса не сразу дошло, что это последствия прерванной бункеровки: приборку делали наспех, и забившаяся в щели пыль от сотрясения взмыла вверх. Вспотевшая прислуга орудий, да и сам мичман, сразу стали похожими на негров.
По боевому расписанию место мичмана Аренса было у принимающих циферблатов системы Гейслера второго плутонга 130-мм орудий. На эти приборы от старшего артиллерийского офицера поступали данные прицела и целика, и в соответствии с ними плутонговый командир должен был обеспечивать стрельбу вверенных ему орудий. Если по какой-то причине данные центральной наводки переставали поступать, то Аренсу предстояло управлять огнём самому – по таблицам стрельбы или прямой наводкой.
На семнадцатой минуте боя японский восьмидюймовый снаряд попал в правый борт под самый планширь. Корабль сильно качнуло, Аренса обдало горячим воздухом, над головой засвистели осколки. Двое комендоров соседнего орудия рухнули на палубу. Под шестнадцативёсельным барказом, стоявшим на рострах, можно было принимать душ: во избежание пожара все деревянные шлюпки перед боем были заполнены забортной водой, которая теперь лилась на палубу через пробитые осколками дыры. Когда ручеёк обогнул лежавших на палубе матросов и потёк к ногам Аренса, он увидел, что вода в нём розового цвета.
Прислуга орудий второго плутонга действовала хладнокровно и чётко: каждые двенадцать секунд два орудия отправляли в неприятеля по 37-килограммовому снаряду. Как минимум один из русских подарков попал точно в цель: Аренс видел в бинокль, как выпущенный его комендорами снаряд пробил дыру в каземате вражеского крейсера, и из неё потом долго валил дым и вырывались языки пламени.
Однако силы были неравными, и в каждом бортовом залпе в ответ на четыре наших снаряда противник выпускал одиннадцать, причём гораздо более тяжёлых. «Муравьёв-Амурский» всё чаще вздрагивал от вражеских попаданий. Из развороченного кожуха третьей трубы валил дым, мешая наводчикам орудий. Прекратили работу электрические элеваторы подачи 130 мм снарядов – вероятно, перебило силовой кабель. Боезапас пришлось поднимать по бронированным шахтам наверх при помощи ручных лебёдок. Темп стрельбы сразу снизился, поскольку подача каждого снаряда и заряда вместо пяти секунд теперь занимала не менее пятнадцати.
Вскоре в «Мур-Мур» один за другим попали сразу три крупнокалиберных снаряда. Крейсер окутали облака ядовитого дыма, по надстройкам, дымовым трубам и шлюпкам барабанной дробью застучали осколки. Наводчик кормового 130-мм орудия схватился за голову и сел на палубу. Он тщетно пытался пальцами зажать рану за ухом, из которой фонтаном била кровь.
Аренса взрывной волной сбило с ног. На какое-то время он оглох. Машинально ощупал себя – вроде, цел. Только от ядовитых газов пресловутой «шимозы» глаза страшно слезились, во рту пересохло, а грудь сдавило будто бы тисками.
К нему подбежал гардемарин Лер, заведовавший переноской раненых в лазарет. Он был перепачкан копотью, угольной пылью и чужой кровью.
– Жив?
– Что? Я ничего не слышу! – прокричал Аренс. В ушах у него стоял звон.
Лер, убедившись, что мичман отделался лёгкой контузией, кивнул и вместе с двумя матросами-вестовыми поспешил к истекающим кровью раненым из прислуги орудия номер три. Он не стал говорить Аренсу о том, что минуту назад командира убило прямым попаданием снаряда в мостик…
Поскольку огонь русского крейсера ослабел, японцы сократили дистанцию до тридцати кабельтовых. Попаданий стало ещё больше. Осколками, влетевшими в боевую рубку, был тяжело ранен старший лейтенант Кузьмин-Караваев, и в командование кораблём вступил лейтенант Угодников. Впрочем, уже все понимали, что конец близок.
Орудия второго плутонга одно за другим замолкли: первое было уничтожено прямым попаданием, второе заклинило попавшим в шаровой погон осколком. Крен на правый борт стремительно увеличивался; волны уже метались по верхней палубе, слизывая с неё лужи русской крови. Через открытые предохранительные клапаны из котлов стравливался пар с надрывным вибрирующим звуком – казалось, смертельно раненный крейсер хрипел от боли. Стало ясно: справиться с потоками воды, врывавшимися внутрь через многочисленные пробоины в бортах, экипаж уже не в силах. Лейтенант Угодников выбрался из боевой рубки на палубу и, ухватившись за поручень, отдал команду покинуть корабль. Впрочем, исполнить её мало кто смог: через минуту палуба на мгновенье встала вертикально, а затем рухнула вниз, накрыв всех не успевших отплыть на безопасное расстояние. Обросшее водорослями и ракушками днище корабля несколько минут держалось на поверхности, а затем навсегда исчезло в пучине.
Официально сообщение гласило:
«2 декабря 1915 года в неравном бою с японской эскадрой погиб лёгкий крейсер «Муравьёв-Амурский». Три с половиной месяца крейсер под командованием капитана 2-го ранга А.Н.Щетинина в одиночку действовал на вражеских коммуникациях в Тихом океане – в отрыве от баз, без возможности пополнить запасы и осуществить какой-либо доковый ремонт. За это время крейсер потопил или захватил 14 неприятельских судов с военными грузами и уничтожил один вражеский боевой корабль – французскую канонерскую лодку «Зелэ». Подвиги славного крейсера отныне будут вписаны золотыми буквами в книгу славы Российского флота»…
Весть о героической гибели «Муравьёва-Амурского» подействовала на Казанцева как удар обухом по голове. По опубли-
кованным данным, японцы подняли из воды всего девятнадцать человек. Ни одного офицера среди них не оказалось. Хотя в русском морском министерстве не спешили признать остальных членов экипажа крейсера погибшими, но всем было ясно: шансов, что кто-то из них смог выжить, практически нет.
«Эх, Рома, Рома!.. Ты был из нас самым способным, самым благородным, самым честным. Но как бы ни было горько твоим родителям, они могут тобой гордиться. Короткая, но яркая жизнь и геройская смерть».
Думая так, Казанцев не кривил душой. К тому времени он тоже уже заглядывал в глаза смерти. И догадывался, что не в последний раз…
* * *
Из «Летописи Великой войны», декабрь 1915 года:
«Утром 8 ноября после 2,5-месячной блокады комендант германской крепости Циндао отдал приказ прекратить сопротивление. Последними спустили флаг отважные защитники форта «Ильтис».
Оборона Циндао навсегда останется в памяти как одна из героических страниц в истории военного искусства. Против блокированного гарнизона крепости, насчитывавшего всего 5,5 тысяч человек (включая сошедших на берег моряков), действовал японский экспедиционный корпус численностью более 35 тысяч человек, а также полторы тысячи их британских союзников – батальон уэльских пограничников и полбатальона сикхов. Потери германских войск за время осады составили около 800 человек, а их противников – почти две тысячи. Кроме того, японский флот потерял крейсер «Такатихо», торпедированный немецким миноносцем «S-90».
Планы германского штаба предусматривали переброску в Циндао 10-тысячного корпуса сухопутным путём через Пекин, однако из-за противодействия китайского правительства осуществить это не удалось. В итоге в течение всей осады гарнизон крепости не получил никакой помощи извне, что и предрешило его судьбу. 202 немецких офицера и 4470 нижних чинов попали в плен. Трофеями японского экспедиционного корпуса также стали 30 пулемётов и 40 автомобилей».
«Цыпа номер семь»
Ах, как замечательно в южной Баварии в сентябре! Начавшаяся война совершенно не повлияла на размеренный ритм тамошней сытой и уютной жизни. Мунивердич изучал теорию воздухоплавания, техническое устройство дирижаблей и одновременно наслаждался альпийскими красотами, катался по Боденскому озеру на яхте, пил прекрасное местное вино и не менее прекрасное пиво, вкушал изысканные тирольские десерты. Регулярно посещал киносеансы – наш крылатый мичман был страстным поклонником кинематографа. В отличие от своих товарищей по учёбе, на грудастых баварских фройляйн он не обращал ровным счётом никакого внимания, зато ежедневно писал своей Ласточке Настеньке многостраничные письма. «Листва на деревьях начала желтеть, и пёстрое отражение в озере в тихую погоду напоминает мне полотна Клода Моне…». Или Мане? – Гремислав задумался, зачеркнул последние слова и написал: «напоминает мне твои очаровательные веснушки». Месяц, проведённый в Фридрихсхафене, позже воспринимался им как чистой воды блаженство. Особенно по сравнению с суровым бытом военного времени на дальневосточных задворках империи…
Запомнились слова, которыми прибывших из России офицеров встретил командир учебного отряда старший лейтенант Дорожинский:
– Господа, поздравляю вас с добровольным вступлением в отряд отчаянных воинов, не дорожащих своей жизнью и презирающих смерть! Ни одна военная профессия по степени риска не может сравниться с выбранной вами. Поскольку вам предстоит лезть в самое пекло верхом на бочке с порохом! Точнее, на баллоне с водородом, что, в общем-то, одно и то же. Надеюсь, вы понимаете это. И если кто-то не готов ежеминутно рисковать жизнью, рекомендую немедленно подать рапорт с просьбой об отчислении из нашего отряда.
Такого рапорта никто не подал. Записавшиеся в воздушный флот добровольцы были не робкого десятка.
Правда, после начала войны в Европе Мунивердича начали терзать сомнения: а правильно ли он сделал, напросившись на Дальний Восток? Разумеется, не из-за опасения за свою жизнь; скорее наоборот. Из газетных новостей было видно, что боевые действия развиваются стремительно, в том числе и на черноморском театре. И вместо того, чтобы сидеть за партой, словно школьник, он мог бы сейчас участвовать в воздушных боях, бомбить турецкие корабли и позиции в Босфоре. Исполнение воинского долга и обретение ратной славы сейчас достаётся другим. В том числе Казанове, Аренсу, его коллегам-пилотам… Впрочем, кто знает, сколько продлится эта война, и какая судьба выпадет её участникам! К тому же попытка вернуться сейчас в авиаотряд Черноморского флота может быть воспринята его сослуживцами как малодушие, а такого он допустить не мог. Так что какой смысл жалеть о содеянном?
Теоретический курс предстояло пройти всего за две недели, поэтому слушателям приходилось проводить в учебных классах по семь-восемь часов ежедневно, без выходных. Лекции читали признанные авторитеты – основоположник российского воздухоплавания генерал Александр Матвеевич Кованько, командир Дивизиона воздушных кораблей кайзеровского флота корветтен-капитан Петер Штрассер и инженер Вильгельм Майбах – «король конструкторов» и правая рука самого графа Цеппелина. Затем начались практические занятия непосредственно на одном из воздушных кораблей.
Гремислав снимал комнату в уютном коттедже на пару с мичманом Захарием Закржевским. Маленький и шустрый Захарий, метко прозванный Мунивердичем «Мухой Зэ-зэ» (или, как вариант, «Мухой тридцать три»), окончил Морской корпус на год раньше. Правда, во время учёбы они между собой практически не общались. До командировки во Фридрихсхафен Закржевский служил в воздухоплавательном отряде Балтийского флота и имел некоторый опыт полётов на дирижаблях, только не на цеппелинах, а на более скромных по размерам отечественных аппаратах так называемой мягкой конструкции.
Здесь надо заметить, что заказ воздушных кораблей для Сибирской флотилии в Германии, как и появление на берегах Боденского озера русских экипажей, было отнюдь не случайным. В области дирижаблестроения немецкие инженеры были впереди планеты всей, опережая своих зарубежных коллег как минимум на десятилетие. И первую скрипку здесь играл выдающийся конструктор и предприниматель граф Фердинанд фон Цеппелин. Именно он по праву считается создателем летательных аппаратов нового поколения. Если прежде дирижабли по сути были всего лишь обычными аэростатами, оснащёнными двигателями, то детище Цеппелина представляло собой воздушное судно принципиально нового типа, многократно превосходившее всех его предшественников по размерам и боевым возможностям. Фамилия конструктора превратилось в имя нарицательное: дирижабли жёсткой конструкции во всём мире стали звать цеппелинами.
В 1915 году Фердинанду фон Цеппелину уже было под восемьдесят, он с трудом передвигался, но всё же пришёл на встречу с русскими воздухоплавателями и прочитал им краткую лекцию – точнее будет сказать, напутствие. Престарелый граф произнёс свою речь по-немецки, но время от времени он вставлял в неё русские поговорки и выражения, зачастую содержавшие ненормативную лексику… Оказывается, он в 1863 году добирался до Америки, где принимал участие в гражданской войне на стороне северян, через Владивосток. Для этого тогда ещё юному графу потребовалось пересечь всю Россию с запада на восток. Путь оказался долгим и полным приключений, за это время Цеппелин выучил несколько сотен русских слов и предложений. Кстати, именно за океаном Цеппелин впервые совершил разведывательный полёт на воздушном шаре, и этот полёт перевернул всю его жизнь. Он упрямо шёл к осуществлению своих идей, казавшимся многим безумными, трепел неудачи, подвергался ожесточённой критике, не обращал внимания на насмешки. Лишь под конец жизни граф получил заслуженное признание. Когда мэтр закончил своё выступление, слушатели аплодировали ему стоя.
Между прочим, отечественные историки в те, ныне уже далёкие, времена утверждали, что родиной воздухоплавания является Россия. Якобы первый в мире полёт на воздушном совершил в 1731 году некто Крякутной, уроженец города Нерехта. В подтверждение данной версии часто приводился фрагмент старинной летописи: «В Рязани при воеводе подьячий нерехтец Крякутной фурвин сделал, как мяч большой, надул дымом поганым и вонючим, от него сделал петлю, сел в неё, и нечистая сила подняла его выше березы, а после ударила о колокольню, но он уцепился за веревку, чем звонят, и остался тако жив. Его выгнали из города, и он ушёл в Москву, и хотели закопать живого в землю или сжечь». Позже было доказано, что цитируемая летопись – это грубая подделка: никакого воздухоплавателя Крякутного в природе не существовало, а что такое «фурвин», вообще никто не знал, однако легенда жила,
многократно повторялась и была искренне любима народом. Поэтому первый из построенных для России цеппелинов предлагалось назвать «Никита Крякутной», но начальство в Санкт-Петербурге идею не поддержало и повелело присваивать воздушным кораблям литерно-цифровые обозначения: «Ц-1», «Ц-2» и так далее. Мунивердича назначили в экипаж седьмого цеппелина серии, соответственно именовавшегося «Ц-7». А с подачи Гремислава воздухоплаватели стали фамильярно звать свои летательные аппараты «Цыпами». Например, «Ц-7» в обиходе получил прозвище «Цыпа номер семь».
Цеппелин «Ц-7» неспроста называли воздушным крейсером или воздушным дредноутом – по размерам он в самом деле был сравним с новейшим линейным кораблём. Длина его равнялась 164 метрам, диаметр – 19 метров. Под обшивкой в специальных газовых мешках находилось 32 тысячи кубометров водорода – такой объём лёгкого газа позволял поднять в воздух более шестнадцати тонн груза. Четыре бензиновых мотора «Майбах» мощностью по 210 лошадиных сил позволяли воздушному судну двигаться со скоростью около ста километров в час. В двух алюминиевых гондолах – носовой и кормовой – размещался экипаж численностью 19 человек, из которых десять были пулемётчиками.
Первый визит на цеппелин произвёл на Мунивердича неизгладимое впечатление. Казалось невероятным, что это фантастическое сооружение – творенье человеческих рук, а не сверхъестественных сил. Чудо техники, само совершенство! А ведь ещё каких-то десять-двенадцать лет назад никто не верил, что у дирижаблей жёсткой конструкции есть будущее. Современники называли Цеппелина сумасшедшим, а первый построенный им воздухоплавательный аппарат – «летающим чудовищем». Вот так, ни больше, ни меньше…
Поражал алюминиевый каркас – гигантская ажурная конструкция из шпангоутов и стрингеров, внутри которой без труда могла бы поместиться городская ратуша Фридрихсхафена вместе с двумя соседними зданиями! Для большей прочности внутри каркас раскрепляли многочисленные тросы – ванты. Снаружи каркас был обтянут плотной хлопчатобумажной тканью, пропитанной специальным лаком. Полученная таким образом лёгкая, но прочная оболочка покрывалась алюминиевой краской – в результате казалось, что воздушный гигант целиком сделан из металла.
Подъёмная сила создавалась водородом, который значительно легче воздуха. Но газом заполнялось не всё пространство внутри каркаса, а специальные герметичные мешки – баллонеты. На «Ц-7» их было 16 штук. Изготавливались баллонеты из трёх-четырёх слоёв так называемого бодрюша – оболочки слепой кишки коровы или быка. По словам представителей завода, только для одного цеппелина требовалось 80 тысяч голов крупного рогатого скота!
Каждый баллонет охвачен сетью, через которую, собственно, и передаётся на каркас подъёмная сила газа. Все баллонеты оснащены клапанами – предохранительными и маневровыми, позволяющими при необходимости сбрасывать часть газа в атмосферу.
Обе гондолы прикреплены к каркасу снизу на жёстких кронштейнах. Передняя (носовая) гондола была крупнее, в ней размещается большая часть экипажа, включая командира; кормовая считается вспомогательной. В задней части каждой гондолы парами установлены двигатели с толкающими воздушными винтами.
Внутри каркаса, в нижней его части, был устроен киль треугольного сечения, одновременно являвшийся коридором, по которому можно было перейти из одной гондолы в другую. В киле располагались цистерны водяного балласта, бензиновые баки, бомбодержатели, а также специальный балансировочный механизм, представляющий собой стокилограммовую свинцовую сигару – её можно было перемещать взад-вперёд в пределах двенадцати метров.
Горизонтальные и вертикальные стабилизаторы с рулями высоты и направления размещались в корме и крепились к алюминиевому каркасу. Правда, из-за невысокой скорости дирижабля и его огромной парусности, эффективность аэродинамических рулей была очень низкой. Поэтому управлять воздушным судном приходилось в основном изменением его балансировки, что было весьма непросто.
К днищам гондол крепились специальные лапы для возможной посадки цеппелина на грунт, однако такая посадка могла быть осуществлена только в самом крайнем случае. Как уже упоминалось, воздушный дредноут, лёгкий, но имеющий огромный объём оболочки, обладал чрезмерной парусностью. То есть даже слабый ветер мог навалить летательное судно на деревья или постройки и повредить его относительно хрупкий алюминиевый каркас. Поэтому обычно цеппелин швартовался к причальной мачте, вокруг которой он мог вращаться как флюгер, самопроизвольно занимая положение по ветру. Экипаж спускался по верёвочным лестницам. Посадка на землю осуществлялась обычно лишь при вводе цеппелина в ангар для его ремонта. Но такая непростая операция могла быть осуществлена только в штиль или при очень слабом ветре. Несколько проще происходила посадка на воду и последующий ввод воздушного судна в плавучий док-ангар. Однако в этом случае была необходима дорогостоящая инфраструктура: плавучие доки и камели, буксиры, просторная закрытая акватория и т. п.
Первым двенадцатого октября на Дальний Восток отправился «Ц-3» под командованием старшего лейтенанта Майера. За ним с интервалами в два-три дня последовали «Ц-1» (командир – старший лейтенант Яцук) и «Ц-4» (штабс-капитан флота Савельев). Четвёртым преодолеть маршрут должен был «Ц-7».
Перегонная команда состояла из девяти человек. Командиром «Ц-7» назначили старшего лейтенанта Эдуарда Рихтера, старшим помощником и вторым пилотом – Муху Зэ-зэ, младшим помощником – мичмана Мунивердича, штурманом – прапорщика Кондратова. В состав экипажа также вошли унтер-офицеры Дудников, Греков, Шкуратов, Иванов и Жмурок, а в качестве сопровождающего – немец Иоганн Бунге, инженер фирмы «Люфтшиффбау Цеппелин ГмбХ».
Воздушное путешествие с берегов Боденского озера до берегов Тихого океана продолжалось три с половиной недели. На маршруте были специально построены три промежуточные базы – под Москвой, в Омске и на берегу озера Байкал, в восьмидесяти верстах от Иркутска. В этих пунктах цеппелин швартовался к причальным мачтам, и пока шло пополнение запасов, экипажам предоставлялся непродолжительный отдых на земле – в гостинице или относительно комфортабельных казармах. На Байкале пришлось задержаться на три дня из-за непогоды. На последнем этапе перелёта экипажу довелось изрядно понервничать: воздушный корабль не мог справиться с сильным боковым ветром и вынужден был отклониться от маршрута на двести вёрст. Но всё завершилось благополучно, и шестнадцатого ноября «Ц-7» прибыл к месту своего постоянного базирования – в бухту Стрелок на берегу Японского моря. Кто бы мог подумать, что человеческий гений так скоро воплотит фантастические романы Жюля Верна в жизнь!
Последний из семи цеппелинов первого заказа тихоокеанцы торжественно встречали 30 ноября 1915 года. Его привёл старший лейтенант Дорожинский. Воздушная эскадра теперь была в полном составе. Правда, во Фридрихсхафене шла постройка ещё трёх летательных аппаратов («Ц-8», «Ц-9» и «Ц-10»), но их приёмка экипажами ожидалась не раньше марта-апреля следующего года.
Прибывшие на Дальний Восток дирижабли жёсткой конструкции свели в одно соединение, получившее официальное наименование 1-я Морская эскадра воздушных крейсеров. Командиром эскадры назначили полковника Нила Нилыча Никитина, а флаг-капитаном – старшего лейтенанта Станислава Фаддеевича Дорожинского, вскоре произведённого в капитаны 2-го ранга. Несколько непонятный статус эскадры – полуморской, полусухопутный – привёл к определённой мешанине армейских и флотских чинов. Впрочем, воздухоплавателей это не напрягало. Они были выше (и в прямом смысле, и в переносном!) ведомственного антагонизма, свойственного офицерам старшего поколения.
Место для базы цеппелинов 1-й эскадры воздушных крейсеров было выбрано вдали от населённых пунктов, примерно в пятидесяти вёрстах от Владивостока, на пустынном берегу залива Стрелок. Сама база цеппелинов была построена в рекордные сроки. Менее чем за год здесь был возведён огромный, высотой более 50 метров, ангар, вмещавший до трёх дирижаблей одновременно. Рядом выросли казармы, водородная станция, бензинохранилище, ремонтные мастерские, котельная и собственная электростанция. Для швартовки воздушных дредноутов установили 80-метровые причальные мачты, причём места стоянок были рассредоточены – так, чтобы в случае пожара или взрыва одного летательного аппарата другие не пострадали. На окрестных сопках соорудили современную метеостанцию и шесть зенитных батарей, оснащённых 76-мм орудиями системы Лендера. Хотя в области воздухоплавания и авиации Япония ещё делала первые шаги, и в настоящий момент опасаться воздушного нападения с её стороны не приходилось, систему противовоздушной обороны предусмотрели заранее – так сказать, «на вырост». В придачу в соседней бухте с лихим названием Разбойник оборудовали базу гидроавиации – весной в её ангарах появились хорошо знакомые Мунивердичу летающие лодки М-5 и большие немецкие гидропланы…
База воздушных крейсеров получила официальное название Стрелок, но служившие на ней авиаторы и воздухоплаватели сразу прозвали её Стрелкой. Условия жизни здесь были очень приличные, соответствующие немецким стандартам. У всех офицеров – отдельные комнаты с электрическим освещением, к услугам – прачечная, столовая, баня, медпункт. В центре военного городка выделялось своей вычурной архитектурой здание офицерского собрания, где можно было сыграть в бильярд, отметить праздник и даже посмотреть новый фильм. Предприимчивые китайцы сразу же открыли несколько магазинчиков, торговавшие товарами первой необходимости.
Сообщение Стрелки с Владивостоком поддерживалось ледокольным пароходом «Казак Хабаров», ежедневно совершавшим каботажные рейсы вдоль побережья – вплоть до залива Америка, где строилась новая база для подводных лодок, русских и немецких. В сентябре началась и постройка железной дороги, но она вряд ли могла завершиться раньше, чем через год.
Проект базы со всей инфраструктурой, как и технология обслуживания воздушных дредноутов, были разработаны немецкими инженерами. Однако не все иноземные стандарты оказались подходящими для России. Так, незамерзающая жидкость, использовавшаяся в системе противообледенения, содержала большой процент метилового спирта. Разумеется, на всех канистрах и баках внутри цеппелина стояли предупреждающие надписи: «Опасно! Яд!». В Германии этого было достаточно, но у нас – увы… В первый же месяц на базе Стрелок отравилось более тридцати нижних чинов и унтер-офицеров, четырнадцать из них скончались. Строго по поговорке, только наизнанку: что немцу хорошо, то русскому – смерть.
