Сергей Белкин
Игра как жизнь. Часть 2
Так что, смеяться-то я смеюсь, но грань, за которой это может обидеть, стараюсь не преступать. Кроме этой грани в русско-украинских отношениях есть и другие – трагические, жестокие. Они проявлялись и в прежние времена, проявляются и сейчас. Пока не видно перспектив нормализации этих отношений – ни на формальном, политическом уровне, ни на уровне сущностных отношений людей.
Вернусь, однако, в двадцатые. Начиная с 1923 года жизнь в Мариуполе постепенно налаживалась. Страшный голод отходил в прошлое, заработали промышленные предприятия и государственные учреждения. Приведу несколько сообщений о городских событиях двадцатых годов.
– 11 марта 1920 года: начало формирования в Мариуполе Красной Азовской флотилии.
– 1920: национализированы и объединены металлургические заводы Никополь-Мариупольский и «Русский Провиданс» в один завод: «Мариупольские металлургические и металлообрабатывающие заводы».
– Март 1920: принято решение об организации на заводе производства железных цистерн.
– В июне 1920: в Мариуполе начала действовать принимающая радиостанция.
– 1922: введены в строй станы для сварки труб большого диаметра.
– 1924: председатель ЦИК Украины Г. И. Петровский сообщил на общем собрании о присвоении заводу имени Ильича.
– 7 сентября 1925 года – открыты первые четыре автобусных маршрута: город – порт, город – железнодорожный вокзал, город – поселок завода им. Ильича, Мариуполь – Бердянск.
– 1928: в Мариуполе началась стройка крупнейшего в Европе трубопрокатного (маннесмановского) цеха.
– 1 мая 1929: вышел в свет первый номера многотиражной газеты завода им. Ильича «Ильичевец».
– 15 июня 1929: вышел в свет первый номер газеты «Полундра», предшественницы «Азовского моряка».
– 1930: состоялся пуск крупнейшего в Европе трубопрокатного (маннесмановского) цеха, который должен был давать стране около 50% труб.
Вот так «Русский провиданс» выглядел в начале века и в 1930-х гг.
Мариуполь. Завод «Русский провиданс». Начало ХХ века.
«Русский провиданс» в процессе индустриализации, 1930-е гг.
Вот так последовательная и неуклонная поступь индустриализации страны вовлекла в свое движение многих и многих, в том числе и часть семьи Христофоровых: Леонид, Валентин и Виталий стали инженерами. Могли бы стать и кем-то другим, но в Мариуполе еще до революции возник крупный промышленный центр и это не могло не повлиять на выбор профессии.
Развитие Мариуполя началось еще в XIX веке, после проведения в 1882 г. железной дороги, соединившей город с Донбассом. Донецкий уголь начал поступать в Мариупольский порт, находившийся в устье реки Кальмиус. Увеличение грузооборота вызвало строительство нового Мариупольского торгового порта, которое велось в 1886—1889 гг. Новый порт вызвал оживление торговли, приток населения в город, здесь открылись консульства и консульские агентства Греции, Италии, Австро-Венгрии, Турции, Бельгии, Германии, Великобритании.
В 1897 году выдал первую продукцию трубный цех Никополь-Мариупольского горно-металлургического общества, а в 1899 году был запущен «Русский Провиданс», который выпускал стальной лист, железнодорожные рельсы и другую продукцию. В конце XIX в. в Мариуполе кроме металлургических действовали заводы: сельскохозяйственного машиностроения, чугунолитейный, 6 кожевенных, 27 кирпично-черепичных, макаронная фабрика, две паровые мельницы. Так что советская власть создавала промышленность не на пустом месте, а возрождала и переоснащала ранее бывшее производство.
Семья же Христофоровых в ходе революции и установления советской власти сперва все утратила, пережила трагедию, потеряла старших мужчин, а потом та же советская власть «не дала пропасть» – выучила и дала путевку в жизнь тем, кто уцелел…
Диалектика, однако…
ЕЛЕНА, 1926
На старших сестер во многих семьях возлагалась особая ответственность. Они становились первыми помощницами матерей, помогали растить своих младших братьев и сестер. Такой была и Елена Христофорова. Обращаясь к семейному фотоархиву, хочется привести здесь фотографию, от которой исходит многое: и дух времени и магия расцветающей молодости. Это – Елена Христофорова в 1926 году, в возрасте 23 лет. На обороте фотографии имеется штемпель: «Фото-ателье художника-портретиста И. Кабо. г. Бердянск». И надпись «Людусе и мамусе. Вы так хотели этого, и я исполнила ваше желание. 24 февраля 1926 года».
Елена Христофорова, 24.02.1926.
Почему фото сделано в Бердянске, а не в Мариуполе? – Не знаю. От Мариуполя до Бердянска километров 70 – 80. Возможно, что этот фотограф работал «на выезде», но не исключено, что Елена специально ездила к нему Бердянск: может быть, по чьей-то рекомендации. Современные возможности интернета моментально выдали мне статью о фотографах Бердянска начала века. Из статьи следует, что в Бердянске конкурировало много фотоателье, среди которых был даже один, носивший звание придворного фотографа Великого князя Александра Михайловича – некто М. Мазур. Упомянут в статье и Исаак Кабо, приведено его объявление в местной газете:
Фото-ателье художественных портретов и изящных снимков художника-портретиста И. Кабо. Рядом с горстанцией.
Не удержусь от соблазна воспроизвести рекламный текст ещё одного фотографа, местной знаменитости М. Ямпольского:
Граждане родители! Показалось солнышко! Несите своих птенчиков в фотографию Ямпольского! Все есть для деток: лошадь-велосипед, лошадь-форд. Снимаю быстро и без долгой возни. Великолепно обставленная фотография!
И ещё одно:
Курортные и приезжие! Что вы увезете на память о Бердянске? Нужно зайти к Ямпольскому.
В двадцатые годы Елена Павловна, как я написал, пошла работать в детский дом (детприемник), куда взяла своих младших братьев Валентина и Виталия, чтоб спасти их от голодной смерти: у них уже появилась «улыбка до ушей» – зловещий признак приближающегося конца. О ее работе в детском доме у меня в памяти остались, пожалуй, лишь коллекционные экземпляры фамилий беспризорников: «Забейворота», «Нетудыхата», «Задерихлыст» и, наконец, жемчужина коллекции: «Поишьговна». Может, конечно, тетя Лена это «для смеху» придумала. Похоже, что нет… Недавно вот прозвучала фамилия командующего Военно-морскими силами современной Украины: Неижпапа. Так что – всякое бывает…
ПАПАЦЕНКО, МАЛИЧИ, КИРИЦЕВЫ, БУДЫКИ
У бабушки – Любови Ивановны – было много сестер. Две родные старшие сестры – Вера и Василиса, четыре сестры от второго брака овдовевшего отца (Ивана Юрьевича Папаценко): Раиса, Нина, Татьяна, Олимпиада и брат Христофор. О Христофоре рассказано в главе «Дядя Фора». О сестрах, их мужьях и детях приведены сведения в первой части книги. Здесь напомню, что Вера вышла замуж за Федра Малича, Василиса – за Григория Кирицева, Нина – за Николая Малича. О Николае Маличе я пишу в главе «Репрессии» (хотя он лично репрессирован не был, но других Маличей оказались десятки) и привожу там его фотографию в военной форме с орденом Красной Звезды на груди. Раиса вышла замуж за Антона Кирицева, Олимпиада – за Артура Сирика, Татьяна – за Дмитрия Будыку. От каждой из этих ветвей генеалогического дерева пошло много новых линий – Маличей, Кирицевых, Папаценко… В главе «Репрессии» эти фамилии приведены десятками…
Пока бабушка Люба была жива, она поддерживала отношения со своими сестрами, переписывалась и, по возможности, встречалась. Не удивительно, что шесть сестер и брат бабушки произвели на свет многочисленное потомство. Здесь я вспомню о тех, кто родился в описываемые годы – 20-е и 30-е. При этом я не уверен в полноте сведений, вернее – уверен в серьезной неполноте. Так что охватить эту часть генеалогического дерева я смогу лишь частично. Минимальные сведения приведены мною в первой части книги. Уже в «новейшее время» мои публикации о Христофоровых привели к знакомству с сыном Христофора – Александром Папаценко. Он написал очерк об отце, который я воспроизвожу в главе «Дядя Фора». Для этой книги он предоставил замечательное фото, на котором маленький Христофор с отцом – Иваном Юрьевичем Папаценко – и матерью.
И. Ю. Папаценко (справа) с женой и сыном Христофором. Мариуполь, 1910-е гг.
В этом же очерке А. Папаценко рассказал и о Раисе (1891—1976). Повторю здесь эти сведения. Раиса в браке с Антоном Ивановичем Кирицевым (1890—1943) родила в 1918 сына Вадима, женившегося на Анне Павловне Фроловой (1919—1988). У них родилась дочь Галина (1947), далее на свет появилась внучка Кира (1971) и правнучка Ксения (1997).
Упомяну об Агнессе – дочери Нины и Николая Маличей. Агнесса, которую все называли Ася, родилась, видимо, в конце 20-х. С этой семьей Маличей Белкины встречались, общались. Они даже приезжали к нам в гости уже в Ярославль. Павел вспоминал, что Ася сшила для него красную рубашку – в самом начале 1950-х г. Мы увидим фото Павла в этой рубашке в самом конце второго тома. В семейном архиве есть фотография Аси в детстве.
Ася Малич, 1934 г.
В семье Татьяны и Дмитрия Будыки 19 сентября 1927 в Ростове-на-Дону родился сын Александр. О нем я упоминаю не потому, что отношения с этой ветвью бабушкиных сестер были более близкими, чем с другими, а потому, что воспроизвожу те, сведения, которыми располагаю, для, так сказать, полноты. Об остальных детях и внуках у меня мало данных, а вот Александр Будыка стал видным советским государственным и партийным деятелем: кандидат в члены ЦК КПСС (1986—1990), министр хлебопродуктов СССР (1987—1989). Депутат Верховного Совета СССР (1988—1989). Умер в 2001 году. Сведения о нем доступны в энциклопедиях.
Следует вспомнить и о семье старшей бабушкиной сестры Веры и Федора Григорьевича Малича, упоминаемого в первой части книги как «дядя Федя». Воспроизведу здесь фрагменты текста, описывающего бедственной положение овдовевшей Любови Ивановны в начале 20-х годов, когда полыхала Гражданская война и наступил массовый голод.
«Учитывая бедственное положение, бабушкина сестра Вера упросила своего мужа – дядю Федю – пустить в подвал их флигеля сестру с детьми. Надо сказать, что дядя Федя был богат. У него было большое хозяйство, включавшее, в частности, знаменитые на весь край яблоневые сады. Был он при этом весьма трудолюбив, но скуп. Нашу бабушку с детьми терпел только ради горячо им любимой жены Веры. А тетя Вера требовала этого от него в ультимативной форме. Время от времени он заходил к сестре жены в подвал, осматривал пожитки и, найдя что-нибудь полезное – например, мясорубку – говорил: „Зачем тебе, Люба, мясорубка? Мяса у тебя все равно нет, и не будет. Заберу-ка я ее в счет квартплаты“. Зарабатывала бабушка на жизнь шитьем, стиркой и приготовлением пищи к праздникам в богатых домах. Мамой часто вспоминался случай, как бабушка, готовя еду у кого-то из богатых, решила украсть и принести детям подсолнечного масла. Чтоб не было заметно, она набрала масло в рот и пошла домой. Когда с ней здоровались знакомые, она отвечала мычанием и кивком головы. Люди думали, что Люба не выдержала-таки невзгод, выпавших на ее долю, и „тронулась умом“. Бабушка, будучи человеком остроумным, это понимала и с трудом сдерживала смех. Масло она все-таки донесла. Комизм ситуации понятен, а вот трагизм, возможно, не вполне. Дело в том, что голод был настоящий, от голода умирали многие. Так, например, у нашей мамы от голода начали гнить пальчики. Чтоб она не погибла, ее вместе с младшей сестрой Ксенией решили на время отправить к родственникам – тете Вере и дяде Феде».
Своих детей у тети Веры и дяди Феди не было, но была приемная дочь Варвара (1904 —1986), которая вышла замуж за бухгалтера Николая Ильича Осоко, и родила от него двоих сыновей: Олега (1927—1994), и Владимира (1939). С Владимиром мне довелось встретиться в 2009 году на похоронах дядя Вали в Москве. Он был инженером-физиком, жил и работал в Королеве.
У сестры Василисы (1884 г.р.) и Григория Кирицева было двое детей: Дмитрий и Елена. Сведениями об этой ветви не располагаю.
ЕЛЕНА И НИКОЛАЙ ЖАРОВ
В 1928 году Елена Христофорова вышла замуж за Николая Жарова. Произошло это в Мариуполе, куда был направлен по службе красноармеец Николай Жаров. В семейном архиве сохранилась фотография этого времени.
Елена Христофорова и Николай Жаров. Мариуполь, 1928 г.
Женившись на Елене Христофоровой дядя Коля стал опорой для младших сестер – Людмилы и Ксении, и для тещи – Любови Ивановны. Та сложная «траектория», по которой пошла их общая жизнь в тридцатые годы (переезд в Шепетовку, Севастополь, потом в Днепропетровск) есть следствие переводов к местам службы красноармейца Жарова. И во всей дальнейшей жизни дядя Коля и его семья были важной «точкой сборки» для всех родственников, так что роль дяди Коли в судьбе нашей семьи исключительно важна. После войны дядя Коля и тетя Лена поселились в Харькове – об этом в соответствующих главах.
АЛЛА НИКОЛАЕВНА ЖАРОВА
Алла Николаевна Жарова, старшая дочь Николая и Елены, родилась 22 февраля 1929 года в Мариуполе. Интересно, что ее роды принимала та же самая акушерка, которая принимала всех детей бабушки Любы! И крестил тот же священник, у которого крестились все Христофоровы! В семейном архиве имеется фотография, на которой Аллочке всего пол годика!
Жаровы, 1929 г.
На руках Елены Жаровой новорожденная дочь Алла. Слева стоит Николай Жаров. Остальные, видимо, сослуживцы, подруги и пр. 1929 г.
Есть и фотография 1930 года, на которой уже годовалая Алла с бабушкой Любой. Бабушке любе – Любови Ивановне Христофоровой – на этом фото 49 лет. Аллочка – ее первая внучка. Это фото сделано в Днепропетровске, который всего за три года до момента съемки обрел это имя взамен своего первоначального – Екатеринослав.
Аллочка и бабушка Люба. 1930
Николая Феоктистовича перевели туда весной 1930-го. Вот как об этом вспоминала сама Алла, прочитав в конце 1990-х мою первую рукопись «Русские, греки…»: «В 1929 г. (мне было два месяца) мама поехала к папе в Днепропетровск. Вскоре к ним переехала вся мамина семья: бабушка Люба, Людмилочка, Ксения, Валентин, Виталий, а дядя Леня уехал в Харьков, учиться на рабфаке. В Шепетовку папу перевели в 1932 или 1933 году. Мы уехали с ним, а все остались в Днепропетровске».
Добавлю, что Валентин, скорее всего, с ними в Днепропетровск не поехал, поскольку уже отправился в Ленинград – учиться. Возможно, Аллочка в своих воспоминаниях не все указала точно.
Но все это произойдет позднее, а пока я зафиксирую некоторые события, происходившие в Мариуполе ранее. Советская власть налаживала в городе новую жизнь. Кроме детприемников открылся детский сад для детей рабочих порта, а на Металлургическом заводе – фабрично-заводское училище. Появились две футбольные команды: Всеобуча и Комсомола и состоялся первый матч на циклодроме.
Людмила, ещё не окончив семилетку, переехала вместе со всеми в Днепропетровск. Это, повторю, оказалось судьбоносным решением: именно там, она встретит Николая, появится семья, в которой родятся мои братья, а затем и я.
И ещё надо отметить: этим переездом Христофоровы покинули свои «греческие земли» – Мариуполь и окрестности. Теперь их жизнь будет протекать в украинско-русском окружении. Поэтому, прежде чем я с вами, мои читатели-потомки, покину эти края, именно здесь и опишу те семейные предания о греческом быте, которые мне удалось собрать и описать.
СЕМЕЙНЫЕ БАЙКИ. ГРЕЧЕСКИЕ СЛОВА И КУХНЯ
Я давно стал собирать в эту маленькую копилку любые из оставшихся в моей памяти воспоминаний, не придавая им какого-либо значения, не подразделяя их на важные и неважные. Мне кажется ценным любой штришок, любая щепочка, ниточка или мелкий камушек. Как знать, может этот «камушек», упав в память того, кто прочтет сие сочинение, вызовет круги новых воспоминаний, уточнений. Этого-то я и добиваюсь: пространство коллективной памяти должно жить и развиваться!
Итак, несколько семейных баек, записанных мною давно: в конце 1990-х – начале 2000-х.
«Мана, кинстурашим…»
Как я уже описал, все мне известные предки по материнской линии происходили из греческой Ялты – села под Мариуполем. В этой греческой Ялте оставалось много родственников, которые приезжали к бабушке в Мариуполь. Среди них была семья – ни имен, ни фамилий, к сожалению, не помню – приезжавшая регулярно. В семье был сын, примечательный тем, что был несколько недоразвитым, но при этом тихим и незлобливым. Запомнился он тем, что каждый вечер, укладываясь спать, он певуче упрашивал свою матушку: «Мана, кинстурашим…» Сие – переданное мною, видимо, в вольной и неточной транскрипции – должно означать в переводе с греческого: «Мама, почеши спину…» (На современном греческом языке эта фраза звучала бы иначе, но чем-то отдаленно похоже: «Мама, ксисе тин плате су». ) У детей эта сцена, конечно, не могла не вызывать смеха. А выражение «мана́, кинстура́шим», благодаря рассказам нашей мамы, стало нашим семейным мемом.
«Бабушка Котляровша»
Где-то недалеко жила бабушка по фамилии Котлярова. Она, по-видимому, уже находилась в старческом маразме. Проявлялось это в том, что она бесцельно бродила вокруг дома и приговаривала: «…в Бердянск… я поеду в Бердянск…» Дети ее дразнили: «Бабушка, вы куда собрались? – В Бердянск, деточка, я в Бердянск еду…» У мамы было воспоминание еще об одной сумасшедшей, которая всем говорила: «Вы уходите, а я здесь буду».
Пасхальные куличи
Бабушка Люба очень хорошо готовила. О ее кулинарном мастерстве, рецептах и традициях знали в семьях всех ее детей. Когда-то я думал, что напишу об этом подробнее, надеялся, что многие добавят свои личные воспоминания – тех, кого бабушка Люба кормила в детстве, лет двадцать тому назад было еще немало. Но вовремя этого сделано не было, а теперь уже вспоминать бабушкины рецепты практически некому. Здесь же я перескажу эпизод из воспоминаний мамы.
Бабушку иногда приглашали в богатые дома готовить по особо торжественным случаям. Самый же торжественный из всех, конечно, Пасха. Хорошо помню то более чем ответственное отношение к процессу выпечки пасхальных куличей, которое отличало бабушку. Она всегда очень волновалась, что кулич не взойдет, осядет в процессе выпечки. Это означало бы для нее что-то очень неприятное – в религиозно-мистическом смысле. Поэтому она это дело никому не доверяла. Из кухни все изгонялись, точнее, она дожидалась вечера, когда все расходятся спать, и всю ночь, чтоб никто не мешал, раскалив в кухне воздух так, что туда не войдешь, до утра пекла куличи. У нас в семье не говорили «куличи» или «пасхальные куличи». Говорили просто – «пасхи», хотя «пасхой» принято называть другое пасхальное блюдо, их творога с изюмом и ванилью. Но в семье сложилась упрощенная традиция и куличи тоже называли «пасхами». «Пасхи» у бабушки получались превосходными.
Бывало, что бабушка пекла пасхальные куличи у себя дома на заказ. Так сказать, из материала заказчика. Мама вспоминала, что для приготовления заказных куличей замешивалось много теста. Процесс вымешивания теста для пасхального кулича очень труден физически. В тесто надо вмесить много сливочного масла, а это нелегко. Причем процесс остановить нельзя: тесто не должно остывать. Надо непрерывно работать руками в течение полутора – двух часов. В кухне жара, дровяная печь раскалена. Пот льется ручьями. Руки в тесте. Поэтому пот со лба кто-то должен непрерывно отирать. Это делали мама и Ксеничка. Пасхи выпекались в виде очень высоких цилиндров разных, в зависимости от формы, размеров, со шляпкообразной головой, посыпаемой сахарной пудрой. Кстати, не то что есть, но и пробовать ни саму пасху, ни ингредиенты нельзя – пост-то еще не закончился! Все надо сделать на глаз – это-то пол беды, – но и превозмогая постоянный голод.
Готовые и остывшие пасхи надо отнести заказчику домой. Это делали все вместе и, идя по улице, дружно повторяли: «Сами пекли, сами пекли, сами пекли…» Не из хвастовства, а потому, что стоит замолчать, как прохожие начинали спрашивать: «Где вы купили такие куличи?»
Мама всегда с особой любовью вспоминала, как, несмотря на голод, нищету и сиротство, жилось им очень тепло и дружно. Бабушка сумела воспитать в своих детях что-то такое, что скрепило их на всю жизнь, влекло их друг к другу во все времена, хотя уже и жили они потом в разных городах, и у них были свои семьи, мужья и жены, свои дети…
Спать всех своих младших детей бабушка Люба укладывала вместе с собой. Уже лежа в постели перед сном они пели песни. Бабушка знала много песен. И русских, и украинских, и греческих. Точно знаю, что пели «Слети к нам тихий вечер», «Думы мои, думы мои, лыхо мэни з вамы». Не знаю, молились ли они перед сном, но, думаю, что да. Бабушка была, естественно, верующей, все дети были, конечно, крещеными. Да и в церковь ходили, и основные обряды соблюдали. Такие праздники, как Пасха, праздновались всеми нами всю жизнь. Вот насчет соблюдения нами постов – тут уж увы, чего не было, того не было. А вот бабушка их придерживалась, но не строго. Нарушая по-забывчивости, она спохватывалась: «Ой, я же говею!».
Родным языком бабушки (и дедушки Павла Константиновича, разумеется) был греческий. По-русски бабушка всю жизнь говорила с акцентом. Например, она не выговаривала звук «ы». Говорила «ми», вместо «мы», «миши» вместо «мыши» и т. п.
Выпишу запомнившиеся мне греческие слова – так, как они воспринимались на слух. Конечно, «калиме́ра, калиспе́ра, калини́хта» – добрый день, добрый вечер, доброй ночи. «Неро́» – вода, «псоми́» – хлеб. «Го се́на агапу́» – я тебя люблю. «Вуй како́ хурлу́к!» или «Вуй како́ хурлу́к ту е́па та». Это восклицание, означавшее что-то вроде «Ой, ну что же это такое!» Помнится и выражение «со́па на ми́лались!» Из воспоминаний Павла: «По-моему, это означало «молчи, пожалуйста»; или просто «сопа», т.е. «молчи». Смысл слова «сопа» окончательно прояснился для меня примерно летом 1958 года. Мама читала вслух письмо от тети Зины, уже прочитанное бабушкой. То, что я его тоже прочитал, они, кажется, не знали. Непосредственно перед фразой «в декабре (месяц могу перепутать) Марианна и Роальд сделают нас дедом и бабой» бабушка скомандовала: «Сопа!» Мама споткнулась и стала выкручиваться.
Помнится детская игра-считалка: «Тутулея пами, тутулея пуми, тутулея солепсия, тутулея гофигуми, пай, пай, тутулея…» и т. д. Что это означает я уже не помню. По-гречески назывались также многие блюда из домашней кухни. Запомнились: «пи́то», «фулто́», «лухами́ча», «чир-чир», «нефи́дко папа́тя» и халва «митме́ль».
Вот кое-что о рецептуре запомнившихся блюд.
«Пи́то» – плоский рождественский пирог прямоугольной формы без начинки. В него закатывается монетка. По поверхности перед выпечкой бабушка – а потом мама – наносили вилкой полоски, разделяя пирог по числу участников розыгрыша. Это обычно вся семья в широком смысле, в том числе и отсутствующие. После выпечки пирог разрезается строго по нанесенным полоскам и при этом кто-то – обычно ребенок, стоя спиной, назначает получателя: «Этот – бабушке, этот – мне, этот – Сашеньке, и т.д.». Потом каждый ест свой кусок, обмакивая в растопленную смесь меда со сливочным маслом. Ест осторожно, чтоб не сломать зуб об монетку. Тот, кому она достанется – счастливчик и весь предстоящий год объявляется его годом. Однажды мы с Леной встречали Новый год в компании с болгарской семьей. Оказалось, что у болгар точно такая традиция, вплоть до названия – пито. Впрочем, у них пирог делается из совершенно другого теста. Наше пито – очень тугое, но вкусное тесто, быстро и сильно черствеющее. («Насчет быстрого черствения сильно сомневаюсь. Все девяностые и частично восьмидесятые годы Тамара делает пито по маминым рецептам, как она их запомнила, и ничего не черствеет. – Прим. Павла.)
«Фулто» – тоже выпечка из теста. Раскатывается в виде колбаски, а потом закручивается на плоскости «сама на себя», как бы виде плотной спирали Архимеда.
«Лухамича». Для этого бабушка брала теплый свежий хлеб, резала на маленькие кусочки и, добавив толченый чеснок с солью, поливала подсолнечным маслом с добавлением небольшого количества воды», и помещала в кастрюлю. Потом – как мне помнится – она интенсивно встряхивала содержимое, добиваясь тщательного перемешивания. Вполне вероятно, что мои впечатления весьма далеки от подлинной рецептуры и технологии.
«Нефидко папатя». Печенье ромбической формы, из слоеного теста, сладкое, напоминающее частично, ранее производимое изделие под названием «тещин язык», жарится на постном масле.
«Халва митмель». Здесь надо действовать, кажется, так. Берешь муку и обжариваешь ее на сливочном топленом масле. Затем добавляешь меду – но лучше, конечно, арбузной патоки – и формируешь на сковороде плоскую лепешечку. Слегка обжарил – и все. Резать на треугольные кусочки. Возможно, я упустил что-то… Халва митмель для меня и моих братьев не просто что-то вкусненькое. Это символ вкусного вообще и семейного счастья как такового.
Я пока не стану описывать кулинарные традиции, сложившихся в нашей семье, хотя они достойны этого. Возможно, сделаю это в будущем. Здесь я этого коснулся лишь в связи с запомнившимися греческими словами.
