Сергей Бортников
Тайна Несвижского замка
10
Народный комиссар внутренних дел пересел в свой шикарный служебный автомобиль, всё это время покорно дожидавшийся хозяина в сотне метров от ЗИСа начальника секретно-шифровального отдела, и тот, шурша колёсами, бодренько побежал в направлении Малой Никитской улицы, где жил товарищ Берия.
А друзья продолжили обсуждать планы предстоящей командировки на прежнем месте – практически прямо напротив входа в парк.
– Один поедешь или с семьёй? – хитро прищурив проницательные глазки, пошёл в атаку Лёша.
– А ты что посоветуешь? – вопросом на вопрос, как и полагает дипломированному философу, ответил Яра.
– Больно сложная обстановка в мире. Вот-вот может рвануть… Да так, что мало не покажется. Поэтому жену и детишек, на мой взгляд, тебе лучше оставить в Москве. Надёжнее. Спокойнее, – доходчиво объяснил Копытцев.
– Согласен, – по давней привычке немногословно отреагировал Плечов.
– Я о них позабочусь.
– Знаю.
– Если что – звони на тайный, одному тебе известный номер. Помнишь?
– Естественно! Чего ты так волнуешься? Две недели впереди. Успеем обо всём договориться… А сейчас… Лучше вот что скажи: у тебя есть фото Чепцова?
– Нет. Но могу достать.
– Договорились!
11
Следующий раз они встретились только накануне отъезда. Во всё той же профессорской высотке, где обосновалась чета Плечовых.
Лёша приехал вечером, в начале девятого. Привёз для детей сладости, для взрослых – «Шампанское», плюс отдельно для агента – проездные документы и конечно же обещанное фото Чепцова; Фигина же испекла на ужин пирог с творогом и изюмом…
– И что, товарищ майор, надолго меня без мужа оставляете? – принимая позднего гостя, первым делом шутливо поинтересовалась она.
– Это уже, как карты лягут, дражайшая Ольга Александровна. Думаю, пройдёт неделька-другая, и получите его назад целым и невредимым, – в том же духе парировал обычно серьёзный и очень сдержанный Копытцев.
– Хорошо бы, – тяжело вздохнула хозяйка квартиры. – Не то, как только он куда-то уезжает, так обязательно возвращается домой с переломанными костями. А мне потом выхаживай!
– Что поделаешь? Такова ваша, бабская, доля, – не принял её доводы Алексей Иванович.
– Счас… Когда-нибудь мне всё это надоест…
– И что?
– Как пойду налево, как разгуляюсь, мало не покажется, ясно? – пригрозила Фигина.
– С двумя детками?
– Они нам, как ты говоришь, бабам, не помеха. Главное захотеть. Загореться, так сказать, желанием!
– В любом случае предпринимать какие-то резкие шаги на личном фронте я вам, гражданка, не советую.
– Это почему же?
– Во-первых, потому что умнее, сильнее, красивее, чем мой лучший друг Ярослав Иванович, всё равно не найти ни во всём Советском Союзе, ни за его пределами.
– Согласна.
– А, во-вторых, потому что я буду ходить за вами по пятам. Шаг влево, шаг вправо приравнивается не то что к личной – к государственной измене. По семейно-уголовному кодексу – высшая мера наказания.
– В чём она заключается?
– Об этом я тебе позже расскажу. На ушко… Когда супруг уедет!
– Смотрите мне! – вклинился в их диалог Ярослав. – Будете шалить – поймаю обоих, посажу на вертел – и поджарю со всех сторон!
– Ладно, Отелло, пошли табачком побалуемся, – примирительно предложил начальник секретно-шифровального отдела. – Пока хозяйка ужин готовит.
– Но ведь никто из вас не курит, – отреагировала Ольга, набрасывая свежую скатерть на доставшийся в наследство от Фролушкина старинный, по всей видимости, дореволюционный стол.
– В этом-то и весь фокус!
* * *
– Прогуляемся? – неожиданно предложил майор Копытцев, когда они оказались на улице. – Или прямо здесь, на месте, перебазарим?
– На месте. Времени в обрез… Собраться надо, с детьми позаниматься: кто знает, когда их опять увижу? – аргументированно обосновал свой отказ Яра.
– Скоро.
– Моя знаменитая чуйка подсказывает, что на сей раз командировка может затянуться… Так что давай-ка лучше присядем у подъезда на лавочку, и я внимательно выслушаю всё то, о чём ты хочешь мне сказать.
– Ладно. Ну-с, начнём… Смотри, какая хрень получается… Коля пропал.
– Какой ещё Коля?
– Чепцов.
– А… Тот сержант, что встретился нам в парке…
– Ага.
– Выходит, именно он стучал наверх?
– Похоже на то. Однако доказательств тому у меня, как ты понимаешь, нет.
– Не самого ли Лаврентия это работа?
– Вряд ли… Против Сталина Берия не попрёт – точно. Копать под вождя, сам знаешь, чревато…
– Согласен. А, может, сержанту просто предложили новую должность и перевели в другой отдел.
– Я пробивал: в списках нашего ведомства такой кадр не значится.
– Что ж… Будем ждать, когда всплывёт. А что с трудягами с «Красного Октября»?
– Чистые парни, благонадёжные. По пять-десять лет работают в одной бригаде. Передовики производства. Комсомольцы. Не преследовались, не привлекались… Никаких претензий со стороны руководства предприятия ни к кому из них нет. Одни благодарности.
– Понял… – подытожил Плечов. – Буду звонить два раза в месяц. Если Чепцов вдруг объявится, скажешь без всякого предупреждения: «Жив курилка», – я всё пойму!
– Зачем такая секретность?
– Да так, на всякий случай. Ну, хватит болтать… Пошли домой – Ольга уже нервничает – я её эмоции на любом расстоянии ощущаю.
– Правду говорят, что муж и жена – одна сатана!
– Точно!
Глава 2. Предчувствие беды
1
На железнодорожной станции Минск царило всеобщее оживление: летние каникулы, лучшая пора для путешествий.
Плечов по забитому людьми переходному мосту с трудом выбрался на привокзальную площадь и, заметив издалека медленно приближающееся такси с зелёным огоньком в правом уголке лобового стекла, начал махать свободной от поклажи правой рукой.
Получилось удачно. Машина остановилась.
За её рулём сидел… Цанава.
Он был один. В гражданской одежде. И даже с ненавистным ему галстуком на грубой шее.
– Здравствуй, Ярослав Иванович.
– Здравия желаю, товарищ старший майор! – усаживаясь на переднее пассажирское сиденье, удивлённо произнёс в ответ агент, хотя сам, если признаться честно, предполагал схожий сценарий развития событий.
Работа у него такая: предвидеть, что может случиться через несколько часов, в течение сегодняшнего дня, завтра… Иначе на нелегальном положении не выжить!
– Мелко плаваешь. Комиссар госбезопасности третьего ранга, нарком госбезопасности Белорусской ССР, – сполна насладившись растерянной физиономией своего оппонента, горделиво сообщил главный чекист республики.
– А раньше? – вопросительно поднял брови Плечов.
– В прошлую нашу встречу я был наркомом внутренних дел.
– Это повышение или понижение?
– Ни то ни другое. Очередная реорганизация! – равнодушно объявил Лаврентий и начал плавно отпускать педаль сцепления.
Автомобиль неспешно покатил вперёд по первому ряду недавно отремонтированной многополосной магистрали – одной из самых главных в столичном городе.
– Всё равно поздравляю. – Яра собрался было ещё раз пожать наркому руку, но вовремя заметил, что тот всецело сосредоточился на, надо отметить, мастерском вождении служебного автомобиля, и передумал. А вот от продолжения диалога отказываться не стал. – Удачи вам в нелёгкой службе на благо нашей великой социалистической Родины.
– Спасибо. С этого мгновения я не только народный комиссар, но и твой личный опекун, можно сказать, ангел-хранитель, – перестраиваясь в левый ряд, сообщил сенсационную новость Цанава. – Так что можешь гордиться, философ.
– Уже…
– Что «уже»?
– Горжусь!
– Чего так печально? Разве не видишь, как я о тебе печусь, пекусь, тьфу ты, – короче, забочусь? Не каждого комиссар лично встречает!
– Не только вижу, Лаврентий Фомич, но и чувствую. До сих пор. Рёбрами. Почками. Ноют на бесконечно меняющуюся погоду так, что можно обгадиться от боли, – пожаловался агент, не скрывая сарказма.
– Обгадься, – спокойно посоветовал тот.
– Не в моих правилах.
– Ну, не сердись, – примирительно сказал нарком. – Я же не знал, что ты такая важная птица. Учёный с мировым именем! – Он зачем-то недолго поковырял свободной левой рукой в своём мясистом носу и, как заправский диктор, отчеканил: – К тому же иногда выполняющий особо важные секретные поручения высшего руководства Союза Советских Социалистических республик.
– Какие ещё поручения? – недоверчиво покосился на своего высокопоставленного «водилу» Плечов.
– А вот этого, дорогой, мне знать не полагается, – скромно «отмазался» Цанава. – Сказано – важные, значит, важные, секретные – значит, секретные. Моё дело – оберегать, лелеять, чтоб ни один волос не упал с твоей головы.
– Погодите, – никак не мог врубиться в курс дела великий, как его назвали, философ. – Выходит, сейчас вы служите в ведомстве, которым с недавних пор руководит товарищ Меркулов, и Лаврентий Павлович уже не прямой для вас начальник?
– Обижаешь, дорогой, – надул щёки комиссар и в очередной раз нарушил правила дорожного движения, повернув налево через сплошную линию. – Не меня – моего большого друга, земляка, тёзку… С начала года товарищ Берия – Генеральный комиссар госбезопасности. И, как заместитель председателя Совета народных комиссаров, курирует не только НКВД с НКГБ, но и речной флот, лесную и нефтяную промышленность, а также много чего другого!
– Окончательно вы меня запутали, уважаемый Лаврентий Фомич… Геть, на нет, совсем и полностью, как говорят на братской Украине.
– Твоё дело маленькое, – не отрываясь от руля, жёстко гнул свою линию товарищ Цанава, никак не реагируя на реплики высокообразованного собеседника. – Загадал желание, сообщил, чего изволишь, и сопи в две дырочки, жди, когда исполнится. Это даже не золотая рыбка, а целый старик Хоттабыч, поступивший в твоё круглосуточное распоряжение. Ты велел, я выдернул волосок…
– Простите, но у вас нет бороды! – отпустил очередную колкость Яра, но это никак не повлияло на поведение наркома.
– Тебе-то что? – хмыкнул он. – Пробормотал пару слов – и на тебе: готово… Вот только на результаты футбольных матчей я, к сожалению, влиять ещё не научился. Перекладины ворот подымать, штанги влево-вправо двигать – ну, никак не получается. А всё остальное – милости прошу!
– Вы что же, до сих пор читаете детские книжки? – недоумённо поинтересовался Плечов.
– Так… Просматриваю. Иногда. В силу служебной необходимости. Чтобы товарищи писатели разной антисоветской ерунды не наморозили!
– Понял.
– Тебя куда везти? – наконец сменил тон Лаврентий Второй. С презрительно-повелительного на простовато-добродушный.
– В какой-нибудь хороший отель. Надеюсь, теперь-то в столице советской Белоруссии таковых найдётся немало?
– Зачем тебе гостиница, дорогой? У тебя есть своя жилплощадь.
– Её никому не передали?
– Нет. Правда, одно время в квартире жил твой коллега – какой-то гуманитарий из БГУ, но… В общем, можешь не беспокоиться. Вот, держи ключи, там новый замок.
2
Ярослав Иванович вытащил из-под стола запылившуюся деревянную табуретку, протёр её влажной тряпкой и, присев за кухонным столом, уставился в наполовину открытое окно.
«Чёрт… Как быстро летит время! Шурику уже четвёртый годок пошёл. И Андрюшке – три месяца. Вот, кажется, только вчера мы все (я, Цанава и Фролушкин) наслаждались в этой комнате великолепным французским коньяком.
Но…
Не успел мизерный кусочек земной тверди с населяющими его букашками совершить с сумасшедшей скоростью несколько оборотов вокруг одного из небесных светил, являющегося, по сути, обычной электрической лампочкой не самых выдающихся размеров и не самой большой мощности в масштабах нашей Вселенной, а уже столько всего случилось, столько произошло!
Доброго, светлого.
Но чаще всё же ошибочного, лихого, неправедного.
Первый из двух тогдашних сотрапезников, малообразованный и наглый, с каждым днём всё выше и выше забирается по служебной лестнице, до сих пор жрёт, пьёт, гуляет, а второй – умный, искренний, честный, предельно чистый душой – лежит в шкатулке… Точнее не он, а то, что после него осталось.
Боже правый, если ты есть, конечно (а я в это верю!), обрати, наконец, внимание на вопиющую несправедливость, царящую в твоих владеньях!»
3
Прошло несколько дней, в течение которых Плечов практически не покидал свою уютную квартирку (если не считать утренние прогулки и нерегулярные походы в ближайший «Гастроном» – за хлебушком, колбаской и лучшей в мире белорусской молочкой).
Без дела он не сидел – писал статью для английского философского журнала, которую обещал сдать до 1 июля.
Цейтнот!
Но вот однажды…
Ровно в семь часов утра кто-то стал настойчиво барабанить в его дверь.
Яра лишь повернулся на другой бок и натянул на голову одеяло – просыпаться не хотелось категорически!
Но тут в ушную перепонку ударил громкий возглас:
– Хватит бездельничать! Вставай!
Личность владельца этого немного визгливого голоса он смог бы безошибочно установить с первой попытки и в любых других, намного более сложных, чем нынешние, условиях.
Цанава!
– Иду! – агент резво вскочил с кровати и, накинув на себя предусмотрительно привезённый из Москвы халат, поплёлся в коридор.
Провернул два раза в скважине ключ, толкнул вперёд дверь – и не заметил, как очутился в крепких объятиях Лаврентия Второго.
– Доброе утро, дорогой! – нежно похлопывая по широкой спине заспанного хозяина квартиры, пробасил непрошеный гость.
– Здравия желаю, товарищ комиссар…
– Как спалось?
– Вашими молитвами.
– Надеюсь, ты достойно оценишь внимание, которым я тебя окружил?
– В каком смысле?
– Лично встретил, лично разбудил, а мог бы просто послать посыльного. Например, адъютанта своего – Жигачёва. Или ещё кого.
– Спасибо. Признавайтесь, чем вызвана такая невероятная заботливость по отношению к моей малозначимой, абсолютно скромной персоне?
– А то ты не знаешь?
– Нет.
– Прямыми указаниями из Центра.
– А…
– Мой большой друг и тёзка…
– В Москве ходят слухи, что не только друг, но ещё и близкий родственник: то ли дядя, то ли брат, в честь которого вас в принципе и назвали.
– Врут, сволочи… Хотят очернить-опорочить мудрого руководителя, умного и высоконравственного, по-ря-доч-но-го (для усиления эффекта он произнёс последнее слово по слогам) человека.
– Чем, вернее, кем очернить? Братом? Племянником?
– Неважно… Слушай далее. Батоно Лаврентий сказал: «Не дай бог с ним что-то случится». Я просто принял к сведению его пожелания и уже начинаю действовать.
– Именно поэтому вы не дали мне досмотреть очередной чудесный утренний сон?
– Не только. Вчера к нашим пограничникам в районе города Брест явился очередной перебежчик с той стороны. Между прочим, как и ты, – философ. Возможно, даже всемирно известный… Говорит, что антифашист и предупреждает о грядущей войне…
– Я здесь при чём?
– Держишь меня за дурака, да? – Цанава значительно уменьшил «громкость звука» и заговорщически подмигнул: – Думаешь, мы не знаем, чем вы с Фролушкиным здесь занимались? За последний год мои люди опросили десятки священников, медиков, учёных-историков, простых жителей Несвижа, даже с Ядвигой Мечиславовной откровенно побеседовали, и единодушно пришли к выводу о том, что тебя интересуют золотые апостолы… А наш товарищ из Германии – Агидиус Танненбаум…
– Кто? – Глаза Яры округлились, а челюсть упала чуть ли не на грудь – слишком хорошо он знал это имя.
– Ну, этот… Перебежчик, которого я лично допрашивал всю ночь… Утверждает, что специалистам из его организации хорошо известно местонахождение пропавшей Несвижской реликвии.
– И как называется сей влиятельный орган?
– Ане… Анне… То ли эрдэ, то ли ербе… Мать его ети!
– «Наследие предков», – с улыбкой на устах подсказал учёный. – Аненербе.
– О! Точно! Ты, как всегда прав, профессор.
– Что ж ведите меня к этому молодому козлу, дорогой Лаврентий Фомич…
– Зачем ты так, Ярослав Иванович? Приличный товарищ… Солидный, образованный… Короче, не козёл и даже не очень молодой!
– Именно так переводится на русский язык его древнее немецкое имя.
– Странное сочетание…
– О чём вы, товарищ нарком?
– Молодой козёл и рождественская ёлка… Древнее, как ты говоришь, немецкое имя и откровенно еврейская фамилия.
– Нормально. В истории человечества и не такие казусы встречались!
– Например?
– Лицо человеческое, а туловище – коня. Кентавр называется.
– Ну, ты и сравнил, братец!
4
Агидиус отсыпался после бессонной ночи. «Спальней» для него служила одна из бытовых комнат главного офиса белорусских чекистов, который располагался в центре Минска на центральной столичной улице, названной незатейливо – Советской.
Серое, угловатое здание (типичный образчик опять же советского конструктивизма), пользовалось среди населения дурной славой, а его мрачный вид заставлял простого обывателя трепетать от страха. Не зря же жители республики в то время придумали новое проклятие: «Чтоб к тебе в дом Цанава пришёл…»
…Будить Таннебаума нарком не стал («Пускай отдыхает, успеем ещё наговориться»). Чтобы не терять зря время (и квалификацию!), вместо перебежчика он устроил беглый допрос попавшему под руку Плечову.
– Скажи, Ярослав Иванович, какое у тебя звание?
– Кандидат исторических наук, – спокойно парировал учёный, прекрасно осознавая всю провокационность и вопроса, и той ситуации, в которой он может очутиться после неискреннего ответа.
– Не прикидывайся кентавром! – (Как быстро он усвоил новое слово!) – Кто ты? Капитан, майор? НКВД, НКГБ или какой-нибудь иностранной службы?
– Спросите об этом своего, как вы утверждаете, большого друга, – набравшись наглости, осадил зарвавшегося любимца Берии Плечов.
– Спрошу… – грозно обстреливая собеседника тёмными, проницательными глазками, тихо пообещал тот.
– А пока… Вам велено обеспечивать мою безопасность? Вот и выполняйте! – требовательно заключил Ярослав, не оставляя собеседнику никакого пространства для ответного манёвра. – Тщательно, последовательно, не задавая глупых, необдуманных вопросов.
– Учту! – смиренно выдавил Лаврентий Второй.
Дитя своего времени, он прекрасно понимал, что с кем можно и когда.
Сейчас точно лучше «затихнуть». И спокойно ожидать, когда этот московский выскочка совершит ошибку. Чтобы в тот же миг прихлопнуть его, как зловонного клопа или таракана.
Если хватит силёнок, конечно.
* * *
Выспаться, как следует, Агидиусу, так и не дали. В полдень его поднял один из младших офицеров белорусской госбезопасности и по длинному тёмному коридору сопроводил в кабинет наркома, где уже согласно давней кавказской традиции был накрыт шикарный стол, во главе которого гордо восседал наш главный герой – Плечов.
Танненбаум бросил жадный взгляд сначала на дорогой коньяк, соседствовавший с «Советским Шампанским» и красным марочным вином, затем, уже исходя обильной слюной, – на всевозможные мясные деликатесы и только тогда обратил внимание на своего коллегу, с которым они не раз встречались на международных форумах, проходивших в СССР (за границу секретного агента конечно же не выпускали).
– Ярослав Иванович?
(Немец прекрасно владел русским языком, но это стало открытием разве что для Лаврентия Второго.)
– Я, – не стал опровергать очевидное агент.
– Какими судьбами?
– Случайно… Пути господни неисповедимы!
Агидиус сел напротив своего «русского друга» и протянул через стол руку.
– Сначала пообедаем, а потом подискутируем… Гут? – предложил задиристо.
– Согласен, – кивнул Яра.
5
– Итак, вы утверждаете, что работали в сверхсекретном отделе «Аненербе», осуществляющем поиск христианских святынь по всему миру? – решил ускорить ход событий товарищ Цанава после того, как заметил, что Танненбаум продолжает под вино набивать свою утробу дефицитными продуктами, тогда как прочие участники застолья (он сам и Плечов) давно уже по самое горло насытились ими.
Как будто нарочно тянет время, гад!
– Так точно, герр комиссар! – кивнул немец, ни на миг не отрываясь от разнообразной закуски. – Разрешите, однако, сначала покончить вон с той аппетитной колбаской в натуральной оболочке?
– Пожалуйста! – сердито процедил Лаврентий. (Его явно начинало раздражать такое поведение перебежчика. Забыл он, похоже, кто здесь хозяин…)
– Кстати, как она называется? – продолжал дразнить наркома Агидиус, ничего не подозревая о собственных «косяках».
– «Докторская», – широко улыбнулся Ярослав.
– Отродясь ничего вкусней не пробовал!
– Зря, что ли, над технологией её приготовления трудился целый НИИ мясной промышленности под неустанным наблюдением самого товарища Микояна? – с гордым видом продолжал просвещать сотрапезника Плечов. – Это вам не капиталистическая подделка. Самый что ни на есть натурпродукт, в ста граммах которого двадцать пять граммов говядины, причём высшего сорта, и семьдесят граммов не самой жирной свинины…
– А ещё пять? – запихивая в рот последние кусочки понравившейся «Докторской», спросил Танненбаум с плохо скрываемой грустинкой в обычно твёрдом и от природы звонком голосе.
Может, это было связано с тем, что вожделенный продукт закончился?
Пришлось Ярославу продолжить ликбез:
– Яйца, коровье молоко… Да вы кушайте… Не стесняйтесь и не отвлекайтесь, времени у нас вагон, – добавил он назло нетерпеливому наркому.
– Вкусно… Однако я не всё понял… НИИ… Микоян… Что… Кто это?
– НИИ – означает, научно-исследовательский институт, а Анастас Иванович Микоян – нарком нашей чудесной пищевой промышленности, – решил блеснуть эрудированностью и Цанава, после чего с ехидцей добавил: – Вы ещё вон ту, тоненькую, не пробовали. «Охотничья» называется. Рекомендую настойчиво. Особенно с горчичкой!
Агидиус тотчас жадно схватил со стола нечто напоминающее с виду родную баварскую сосиску, только копчёную, помазал её грубым слоем неизвестного пока вещества (немецкая горчичка, как известно, существенно отличается от нашей и по внешнему виду, и по крепости) и, предчувствуя райское наслаждение, молниеносно отправил себе в рот.
Да так и застыл… И без того бледное лицо немца вытянулось. В огромных, бесконечно синих арийских глазках появились влажные капельки. В расширенных зрачках – всепоглощающий труднопреодолимый ужас.
– А-а-а… Сила! – спустя полминуты, еле выдохнул перебежчик.
(По всей видимости, слово «сила» было в его репертуаре самым важным, самым любимым, как, например, «согласен» у Цанавы, а после первого приезда в Минск, и у Ярослава Плечова. Оказывается, немцы тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо!)
– Может, залить пожар красненьким? – в обычной сверхъехидной манере предложил, казалось бы, не самый оптимальный выход из положения бездушный нарком.
Бедняга Танненбаум не ответил ничего – лишь часто-часто закивал головой в ответ.
Причём, как ни удивительно, – утвердительно.
После этого Плечов чуть ли не насильно влил в его глотку полбутылки «Массандры», наверняка из коллекционного фонда вин, образованного согласно Приказу по Народному комиссариату пищевой промышленности СССР от 8 февраля 1936 года.
Несмотря на такую и в самом деле отлично встряхивающую реабилитационную процедуру, очухался Агидиус нескоро, где-то через четверть часа, после чего неспешно начал свой рассказ. Не сбивчивый, а явно хорошо продуманный.
– По официальным данным, «Немецкое общество по изучению древних сил и мистики» было основано в 1935 году по личному распоряжению рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, но его появлению предшествовала деятельность многих родственных организаций, таких, например, как «Туле»[5], у которой, между прочим, нацисты позаимствовали в качестве эмблемы свастику, «Вриль»[6], «Германенорден»[7], а также, некоторым образом, ордена Иллюминатов[8], ордена Восточного Храма[9] и частично «Вандерфогель»[10].
Президентом «Анненербе» стал, естественно, Генрих Гиммлер. Главным спонсором – его личный духовный наставник, а, по совместительству, ещё и главный идеолог НСДАП[11] Рихард Дарре[12].
Первым директором новообразованного сверхсекретного ведомства был назначен Герман Вирт[13], у которого я стажировался в Бёрнском университете.
Основной задачей организации с момента её создания являлось изучение истории германского народа, его обычаев, традиций, но уже на первом году деятельности рейхсляйтер Гиммлер слегка подкорректировал цели: «Искать локализацию, мысль, действия, наследие индогерманской расы и сообщать народу в интенсивной форме результаты поисков». Это цитата.
Я в то время служил в учебно-исследовательском отделе философии. Заместителем у Курта Шиллинга. Ярослав Иванович должен его знать, в последние годы профессор был частым гостем в вашей стране…
– Да-да, конечно, – подтвердил Плечов, так же, как и Цанава, внимательно слушавший рассказ перебежчика и ни разу его не перебивший, даже тогда, когда хотелось что-то уточнить, о чём-то спросить. – Он, кажется, из Мюнхенского университета?
– Так точно, мой дорогой коллега. Так точно! – расцвёл «рождественской» улыбкой Танненбаум. – У этого учебного заведения крепкие и давние связи с вашим родным МГУ.
– Согласен. Особенно с философским факультетом!
