Сергей Донской
Дату смерти изменить нельзя
Глава 1
Заседание объявляется открытым
Улочка Первореченская ничем не отличается от множества подобных улочек Корейской слободки на окраине Владивостока. Не слишком чистая, но и не слишком грязная, косо протянувшаяся по южному склону Куперовой пади, она стихийно возникла в конце XIX века, когда был подписан договор об установлении дипломатических отношений между Российской империей и королевством Корея. И если в 1864 году в бухте около военного поста обосновалось всего четырнадцать корейских семей, то через четыре года в слободке насчитывалось уже около 2000 поселенцев.
Как и у себя на родине, корейцы поначалу тихо-мирно занимались земледелием, выращивая невиданные урожаи проса, ячменя, редьки, картофеля, огурцов и перца. Все было хорошо до того дня, когда обитатели слободки решили, что торговать мясом значительно выгоднее, чем овощами. Дисциплинированные, трудолюбивые корейцы взялись разводить свиней с таким рвением, что очень скоро легионы хрюшек наводнили не только окрестности сопки, но и оккупировали центральные улицы города, оскорбляя своим видом и поведением нежные чувства дам. Кавалеры воспылали праведным гневом. Однажды темной ночкой во Владивостоке произошла жесточайшая резня, в результате которой были перебиты почти все корейские свиньи.
Переусердствовавших хозяев хрюшек тогда пощадили, сделали скидку на их темное средневековое сознание. Не сильно задели корейцев и сталинские репрессии за пособничество японским милитаристам, так что столетие спустя диаспора насчитывала уже около 30 тысяч человек, а в слободку приезжали все новые и новые поселенцы. «Они держатся сплоченно и обособленно, как пионеры эпохи покорения Дикого Запада», – восторгался местный журналист, плохо разбиравшийся в особенностях азиатского характера.
Покорителям американского континента и не снилась сплоченность того рода, которую демонстрировали выходцы из Кореи. Это была «монолитность рисовых зерен, утрамбованных в одном мешке», как образно выражались у них на родине – в стране, населенной нищими крестьянами, которые никогда бы не выжили без постоянной поддержки друг друга.
В Европе или в Америке семья земледельцев могла прокормиться и собственными силами, но на Дальнем Востоке, где основной сельскохозяйственной культурой был рис, рис и снова рис, дела обстояли иначе. Один гектар рисовой плантации мог насытить гораздо больше людей, чем гектар пашни или пастбища. Однако, являясь идеальной пищей для густонаселенной страны, рис требовал громадных затрат коллективного труда. Его высевали не на ровные сухие поля, как пшеницу, а вручную, стоя по колено в воде, согнувшись под палящим солнцем. Это делали всей деревней, а кроме того, совместными усилиями возводили дамбы и каналы, строили дома, храмы, школы, даже создавали кассы взаимопомощи, за многие века предвосхищая идеи социализма. Корейские деревни представляли собой настоящие коммуны, существующие по принципу «один за всех, все за одного».
Корейцы веками впитывали дух общины, он проникал в их кровь с материнским молоком, с рисовым отваром, коллективизм был неотъемлемой составляющей их натуры. Дополнительно объединяла их великая общая идея – освоение новых жизненных пространств. К исходу XXI века сыны Страны утренней свежести намеревались заселить все пустующие просторы Дальнего Востока и Сибири, хотя откровенничать на эту тему было не принято. Наоборот, подчеркивая свое миролюбивое и добрососедское отношение к русским, члены владивостокской общины учреждали всевозможные союзы, объединения и организации корейско-российской дружбы.
Одна из подобных общественных организаций возникла в угловом доме на пересечении улиц Первореченская и Краснооктябрьская – возникла без лишней помпы, разрезаний ленточек и торжественных речей. Просто стоял себе обшарпанный двухэтажный дом, явно нуждавшийся в капитальном ремонте, а потом жильцы неожиданно съехали, получив предложения о выгодном обмене жилплощади. Уже через месяц обновленный фасад украсила неброская табличка, свидетельствующая о том, что внутри размещается Общество Российско-Корейской Интеграции, сокращенно ОРКИ. Поэтическое название «Утренняя заря», фигурировавшее на табличке, не стало приманкой для обитателей слободки. Более того, многие из них предпочитали обходить свежеоштукатуренный дом десятой дорогой или, по крайней мере, старались не появляться поблизости без особой необходимости. Что касается туристов, то они сюда вообще не заглядывали, любуясь куда более живописными достопримечательностями Владивостока. А если бы и завернул в ОРКИ случайный прохожий, то он не увидел бы тут ничего такого, что могло бы оправдать его любопытство.
Вот она – приемная Общества, – добро пожаловать. Чистота, порядок и вызывающее, бросающееся в глаза убожество: пара письменных столов по углам, рассохшиеся стулья, старенький компьютер с севшим монитором, обшарпанный линолеум, фикусы в допотопных горшках, дешевые обои, неумело сколоченные стенды на стенах – все это вызывает судорожную зевоту и желание бежать без оглядки, пока вы не превратились в одну из тех сдохших от тоски мух, что покоятся между закупоренными навеки рамами. Но не надейтесь так легко отделаться от приторно-вежливых корейцев, которые, радуясь появлению любого посетителя, кинутся рассказывать вам о деятельности ОРКИ, предусмотрительно придерживая вас за рукав. Вы узнаете, что стараниями Общества на улице Хабаровской появился памятник в память 60-летия депортации российских корейцев, что на радиоволне станции «Владивосток» регулярно звучит программа о Стране утренней свежести и ее жителях, что не без участия жителей слободки в городе Инчхоне, бывшем Чемульпо, воздвигнут мемориальный комплекс в честь подвига крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец».
А если взятый в оборот визитер и после этой ознакомительной лекции не изъявит желания немедленно ретироваться на свежий воздух, то ему поднесут чашку чая и предложат насладиться чудесной песней, записанной на лазерный диск специально для подобных случаев. И польется из стереодинамиков звонкая музыка, и трогательный девичий голосок затянет первый из сорока восьми куплетов про то, как давным-давно жители маленькой корейской деревушки Тизинхэ перебрались в поселок на берегу залива, носящий русское название Владивосток. Они остались там навсегда, но их дети, внуки и правнуки обязаны помнить, что за сопками несет свои воды в океан река Тюмень-ула. Она берет свое начало из озера, которое лежит высоко в горах Тян Пэ Сян. Камни на его берегах такие легкие, что не тонут в воде. За этой рекой лежит их родная земля – Страна утренней свежести, куда они когда-нибудь обязательно вернутся с победой.
С какой победой? Над кем? Об этом песня умалчивала.
И вообще в тот чудесный весенний день, о котором идет речь, в холле Общества царили тишина и скука, а главные события развивались на втором этаже, проникнуть куда без приглашения было очень и очень затруднительно. Там собрались только свои. Надежные, неоднократно проверенные в деле активисты ОРКИ. Что примечательно, внешность всех без исключения свидетельствовала об их корейском происхождении, хотя им вроде как следовало крепить и ширить связи с русским народом.
Съезжаться и сходиться в здание активисты начали за полтора часа до заседания, назначенного на 19.00. Неприметные с виду мужчины входили как через парадную дверь, так и со двора, кто по одному, кто по двое. На подобные встречи они прибывали со всех концов Дальнего Востока, но каждый знал, когда именно обязан прибыть и с какого хода войти.
На лестничной площадке гостей встречали вежливые корейские юноши в кроссовках, спортивных штанах и кожанках, достаточно просторных, чтобы под ними можно было спрятать хоть милицейские дубинки, хоть ножи, хоть оружие посерьезней. Никаких эксцессов не предвиделось, но на всякий случай были приняты и другие меры предосторожности: работали тайные системы оповещения, оба входа просматривались с телеэкранов, поблизости дежурили «Жигули» с невидимыми за тонированными стеклами седоками. Кроме того, на первом этаже хранились заранее заготовленные протоколы заседания, предназначавшиеся для предъявления непрошеным гостям. Расписанный по минутам регламент свидетельствовал о том, что у членов Общества «Утренняя заря» дел невпроворот, хлопот полон рот. Сначала они намеревались обсудить возможность организации рок-фестиваля, приуроченного к дню рождения Виктора Цоя, затем им предстояло выслушать отчет о ходе конкурса на лучший эскиз памятника первым корейским поселенцам в Хасанском районе, далее на повестке дня стояло еще шесть не менее важных вопросов.
Ознакомишься с таким регламентом, и невольно восхитишься самоотверженностью людей, отдающих столько времени и энергии укреплению российско-корейской дружбы.
Между тем деятельность активистов ОРКИ была еще более бурной, чем могло показаться непосвященному.
Гораздо более бурной.
Ровно в семь часов в зале заседаний расселись – кто уверенно, а кто робко – двадцать человек, цвет общества. Они заняли места в соответствии с порядковыми номерами. Цифры заменяли здесь имена, да и те, секретности ради, каждый месяц смещались на единицу по кругу. Никто не закурил – употребление никотина и алкоголя среди активистов не приветствовалось. Мужчины просто сидели за столом и подобострастно смотрели на дверь, в которую должен был войти Председатель. Он был двадцать первым по счету.
Председатель последним занял свое место во главе стола, по-корейски произнес:
– Здравствуйте, товарищи.
– Ан ньонг. Ха-шим-ни-ка.
Товарищи откликнулись немного вразнобой, но дружно. В переводе на русский некоторые ответные реплики звучали как вопросы: «Куда вы идете?» и «Ели ли вы?» Это были общепринятые формулы приветствия, которые не следовало воспринимать как проявление излишнего любопытства. Собравшиеся отлично знали, что в данный момент Председатель никуда не идет и вполне сыт. Вопросы не подразумевали ответов. Их задавали исключительно из вежливости – трудно было придумать более подходящую форму приветствия для жителей страны, где на протяжении многих веков мало кто мог насладиться уединением и полным желудком.
– Чо-сум-ни да, – кивнул Председатель. – Все в порядке.
Ему всегда было приятно сознавать, что родная корейская речь все чаще звучит в чужом городе Владивостоке. Он полагал, что соотечественники обязаны в совершенстве владеть языком предков, даже те, кто носит русские имена и женат на русских женщинах. Например, Председателя звали Константином, что не мешало ему оставаться корейцем до мозга костей. Ведь он был не просто Константином, а Константином Ли. Носителем и продолжателем пятитысячелетних традиций своей исторической родины.
– Сегодня мы должны обсудить много важных вопросов, товарищи, – значительно произнес Председатель, обводя взглядом подчиненных. – Очень важных, очень.
Ему нравилось находиться в центре внимания, нравилось ощущать безраздельную власть над людьми, нравилось обращение «товарищи». Никто не смел ни отводить взгляд, ни смотреть на Председателя чересчур долго. Постоянное балансирование на грани между позволительным и недопустимым держало подчиненных в нервном напряжении, а постоянное напряжение порождало страх, тем самым подавляя волю, как хорошо знали величайшие исторические личности: Чингисхан, Конфуций, Мао Цзэдун, Пол Пот, Ким Ир Сен. Простые смертные преклонялись перед ними не потому, что те были богами, а потому что умели таковыми представляться.
Председатель знал, каким образом держаться, чтобы внушать уважение окружающим. Его хилое телосложение с лихвой окупалось массивной головой, сидящей на плечах столь прочно, что обычно обладателю приходилось поворачиваться к собеседнику всем корпусом, почти не двигая шеей. Из-за этой особенности и малоподвижного бронзового лица он смахивал на свой собственный бюст, возвышающийся над поверхностью стола. Происходи дело не во Владивостоке, а в Пхеньяне, Председатель не расставался бы с френчем полувоенного образца, но и в штатском костюме он смотрелся так внушительно, что впору стоять на трибуне рядом с самим Ким Чен Иром. «Кто знает? – размышляли участники заседания. – Может, однажды так и случится».
Смерив присутствующих испытывающим взглядом, Председатель провозгласил:
– Вопрос первый касается не столько всех сидящих передо мной товарищей, сколько одного из вас. Правда, называть его товарищем язык не поворачивается. Он знает, почему.
Девятнадцать мужчин смотрели на Председателя, не мигая. Опустил взгляд только один, носящий порядковый номер двенадцать. Опустил и сразу вскинул, но этого было достаточно. Донесение о проступке активиста ОРКИ было дважды перепроверено, однако своим глазам и чутью Председатель доверял больше. Не торопясь, он сунул руку под стол, нажал вмонтированную в крышку кнопку и произнес:
– Ладно, о плохом позже. Сначала – приятный сюрприз.
Мелко семеня, в зал впорхнули три юные кореянки с расписными подносами в руках. Все они носили длинные узкие юбки, сковывающие шаг, но, с точки зрения европейца, их одеяние нельзя было назвать целомудренным. Кофты девушек с глубоким вырезом абсолютно не прикрывали грудь, как это было принято у них на родине вплоть до начала XX века. Обнаженная женская грудь была в порядке вещей, тогда как юбки до колен поначалу представлялись корейцам воплощением разврата. Правда, за последнее время многое изменилось. Собравшиеся за столом мужчины заерзали, выдавая охватившее их возбуждение. Именно такого эффекта добивался Председатель. Не усыпив бдительность врага, не проведешь внезапную атаку.
– Вот видите, – молвил Председатель, любуясь девушками, – противостоять тлетворному влиянию Запада легко и приятно. Достаточно следовать вековым традициям нашего великого народа.
Мужчины одобрительно загудели, принимая из рук девушек керамические чашки на блюдцах, салфетки и небольшие матерчатые мешочки, украшенные бисером. На каждом мешочке были вышиты цифры, соответствующие порядковым номерам участников заседания. Завязанные на манер кисетов, они таили в себе какой-то сыпучий, мелкий на ощупь порошок. Заглянуть внутрь никто без разрешения не решился. Прикоснуться к чашкам – тоже. Все ждали особого приглашения, а оно последовало не раньше, чем девушки в национальных одеждах покинули помещение.
– Смелее, товарищи, – улыбнулся Председатель. – Боящийся обжечь губы никогда не распробует восхитительного вкуса чха.
Имелся в виду чай, хотя корейцы давно уже отказались от потребления этого напитка в чистом виде. Чайные церемонии были слишком тесно связаны с буддистскими традициями враждебных государств: Китая и Японии. Еще Ким Ир Сен призвал соотечественников отказаться от «чуждого национальному самосознанию» чая, перейдя на нейтральный кофе или на отвары из ячменя, женьшеня, арахиса, корицы. Напиток, поданный участникам заседания, именовался «сэнъганчха», что означало «чай из имбиря». Пригубив его, все, как по команде, закатили глаза и защелкали языками, выражая тем самым свое восхищение. Это был подходящий момент для нанесения неожиданного удара.
– Не могу не отметить, – произнес Председатель, предостерегающе поднимая палец, – что по-настоящему наслаждаться вкусом чха способен лишь тот, у кого чиста совесть. Догадываетесь, почему? Испытывающий вину человек убивает себя до казни. – Председатель скользнул взглядом по обращенным к нему лицам. – Это мучительная смерть, товарищи. Вместо того, чтобы медленно отравлять себя ядовитой желчью страха, пусть тот, кто чувствует за собой вину, встанет и честно признается в своем проступке. Может быть, мы простим его. Может быть, покараем. Но виновный снимет с души камень, облегчив тем самым свою участь. Верно я говорю, товарищи?
– Да, да, – утвердительно закивали присутствующие, поглядывая друг на друга исподлобья. – Да, да.
В корейском произношении «да, да» звучало как многократное «нет». Председатель, долгие годы проживший в России, поймал себя на мысли, что в его мозгу происходит невольное искажение смысла родного слова. Это отозвалось болезненным уколом в сердце. Отодвинутая посуда звякнула, заставив активистов ОРКИ вздрогнуть. Председатель, как правило, не позволял себе столь порывистых жестов. Черты его непроницаемого лица казались более тяжелыми, чем обычно.
– Все мы понимаем, – молвил он, – какая огромная ответственность возложена на плечи нашего маленького коллектива. Родина ждет от нас доклада об успешном завершении операции. В такие моменты каждая мелочь имеет значение, каждый пустяк. Вернее, – поправился Председатель, – в такие моменты нет мелочей. – Он остановил взгляд на сидящем в дальнем углу стола. – Встаньте, товарищ Седьмой, прошу вас.
Пак Киль Хун, председатель Приморской Ассоциации Строителей КНДР, немедленно подчинился. Он стоял неподвижно, держа руки по швам, и смотрел прямо в глаза Председателю.
– Ответьте нам прямо, – предложил тот, – вправе ли мы привлекать к Обществу излишнее внимание, которое может помешать нам осуществить задуманное?
– Нет, – каркнул Седьмой по-русски.
– Вы забыли родной язык? – удивился Председатель.
– Никак нет! – спохватился Седьмой. – А-ним-ни-да!
– И это правильно. Каких плодов можно ожидать от растения, лишенного корней? – Сделав паузу, Председатель похлопал ладонью по столу, призывая присутствующих к вниманию, которое и без того было неослабным. – Растение, лишенное корней, засыхает. Его выкорчевывают и выбрасывают, освобождая место свежей поросли. Но в первую очередь избавляются от сорняков, способных погубить поле. Даже один-единственный сорняк вредит общему делу. Не так ли, товарищ Седьмой?
– Так, – просипел несчастный Пак Киль Хун, плохо соображая, о чем идет речь.
Он понимал лишь, что стоит не просто за столом – стоит на краю пропасти, разверзшейся у его ног. Хуже всего было то, что остальные сидели. Тем самым Председатель давал понять, кого здесь он считает сорняком, подлежащим выкорчевыванию. И голос его преисполнился негодования, когда он продолжил:
– До меня дошли слухи, товарищи. Нехорошие слухи, настораживающие. Тщательная проверка их подтвердила. Суть дела в следующем. Дальний родственник одного из присутствующих, семнадцатилетний оболтус, имя которого Пак Хак Ман, недавно совершил злодеяние. – Взор Председателя скользнул по окаменевшим лицам. – Кто знает, кого я имею в виду? Кто может поведать нам, в чем заключается преступление мальчишки?
Активисты ОРКИ как в рот воды набрали. Речь могла идти о родственнике кого угодно из присутствующих. Мало ли на свете мальчишек, носящих фамилию Пак, – одну из самых распространенных в Корее?
Корейские фамилии обычно односложные, причем они всегда пишутся и произносятся в первую очередь, а не так, как это принято в России. Таким образом, типичное корейское имя состоит из трех слогов. Первый является фамилией, а второй и третий – собственно именем: Пак Хак Ман, Пак Киль Хун, Пак Ун Кыг и так далее, и тому подобное. Примерно тридцать процентов членов ОРКИ являлись Паками, и у каждого имелось множество племянников, которые запросто могли носить такую фамилию. Оставалось лишь молчать и надеяться, что тучи сгущаются над чьими-то чужими головами.
Мужчины молчали и надеялись.
– Что ж, – продолжал Председатель, – я и не рассчитывал на чистосердечное признание. Совершающий подлые поступки человек, как правило, труслив, он не желает отвечать за содеянное. Но мы не позволим ему оставаться в тени, товарищи. Как говорит товарищ Ким Чен Ир, «всякое негативное действие должно встречать позитивное противодействие, в этом состоит гармония мира». Нужен ли нам мир, в котором отсутствует гармония?
– А-ним-ни-да, – пронеслось по залу. – Ни в коем случае.
– А-ни-йо, – присоединился к общему хору Пак Киль Хун, носящий порядковый номер Семь.
Его голос дрожал, как у приговоренного к смертной казни. Он чувствовал себя членом сложнейшего уравнения, подлежащим сокращению. Винтиком громадного механизма, уже почти списанным за ненадобностью.
Глава 2
Что значит задать перцу
Посвящая подчиненных в подробности проступка мальчишки Пак Хак Мана, Председатель видел, что стоящий перед ним Седьмой отчаянно трусит, и в душе понимал его состояние. Он видел также, что сидящий за столом Двенадцатый сильно вспотел, хотя пытается держаться уверенно и непринужденно. Напрасный труд. Председатель с самого начала взял его на заметку. Все, что делалось и говорилось с тех пор, было лишь данью традиции. Урок должен быть ярким и поучительным, иначе он плохо усваивается. А Председатель не принадлежал к числу людей, готовых повторять одно и то же дважды.
– Хочу обратить ваше внимание на следующее обстоятельство, товарищи, – произнес он, скрестив руки на груди. – То, что двоюродный племянник одного из присутствующих изнасиловал русскую девушку, само по себе не хорошо и не плохо. Это личное дело Пак Хак Мана, как вести себя с одноклассницами. Если он нарушил закон, то пусть его накажут. Если он нарушил закон и сумел проделать это таким образом, чтобы избежать наказания, то это тоже касается Пак Хак Мана, и только его одного. – Выброшенная вперед рука Председателя описала широкую дугу. – Вы мужчины, и вы вправе сами решать свою судьбу. Но если речь идет об общем деле… Да-да, если речь идет об общем деле, то это уже другой, совсем другой разговор. Когда дядя малолетнего паршивца обратился к родителям опозоренной девочки и настоятельно посоветовал им забрать заявление из милиции, он подвел всех нас. – Председатель сокрушенно покачал массивной головой. – Этот человек позволил себе намекнуть, что за ним стоит могучая организация, способная отомстить обидчикам. Не имея на то полномочий, он позволил себе говорить от имени нашего Общества.
– Да как он посмел? – возмущенно загомонили активисты. – Вступаться за насильника: слыханное ли дело? Ни стыда, ни совести у этого человека!
– Негодяй! – запоздало выкрикнул Седьмой, хриплый голос которого прозвучал уже в тишине, поскольку все умолкли, повинуясь властному жесту Председателя.
– Дело не в совести, товарищи, – наставительно произнес Председатель. – И уж тем более не в изнасиловании русской девушки. Мне не нужна ваша нравственность, мне нужна дисциплина. Коллектив боеспособен, пока надежен каждый, оступись один – провал ожидает всех. Человек, упомянувший наше Общество, нарушил главный принцип конспирации. А что, если милиции вздумается проверить, насколько обоснованна брошенная угроза? – Председатель вопросительно приподнял брови. – Что, если официальные власти заинтересуются нашей деятельностью?
Седьмой нервно дернул кадыком, физически ощущая угнетающую тяжесть устремленных на него взглядов. Он не был причастен к озвученному Председателем инциденту, однако не решался попросить слово для защиты. Его пока что не обвиняли напрямую, так что оправдания были вроде как неуместны. С другой стороны, Седьмой по-прежнему стоял, одинокий и уязвимый, как громоотвод посреди пустыни, тогда как остальные сидели, излучая волны подозрительности и негодования.
Что это значит? Чем это закончится?
Председатель умышленно затягивал паузу, давая возможность подчиненным как следует проникнуться важностью момента. Убедившись, что обстановка в зале накалена до нужной кондиции, он неожиданно улыбнулся и подмигнул Седьмому:
– Ох уж эта молодежь! Наши дети и племянники вечно заваривают кашу, а нам расхлебывай.
– Я не имею никакого отношения к Пак Хак Ману, – поспешил заявить Седьмой. – Он мне не родственник. – Голос предательски задрожал и сорвался. – И я ни… никогда не позволял себе нарушать конспирацию.
– Разве я о чем-то тебя спросил, дорогой товарищ? – удивился Председатель. – Разве усомнился в твоей дисциплинированности, в твоей преданности? Я просто сказал, что одни заваривают кашу, а другие ее расхлебывают. Но не беда. – Председатель уже не просто улыбался, а сиял всем своим крупным лицом, напоминающим хорошо промасленную рисовую лепешку, обжаренную до золотистой корочки. – Расхлебаем. А чтобы сделать этот процесс приятнее, мы как следует поперчим блюдо. Развяжите свои кисеты, товарищи. Посмотрите, какой сюрприз я вам приготовил. Седьмого это тоже касается. Смелее, смелее!
Активисты ОРКИ с замиранием сердца подчинились. Чувство юмора у Председателя было своеобразным, и никто не знал, чего от него ожидать. Однако, когда витые шелковые шнурки были развязаны, по залу пронесся общий вздох облегчения, напоминающий шелест тронутой ветром листвы. В мешочках находился молотый перец. Безобидный оранжевый порошок, источающий узнаваемый, терпкий, ни с чем не сравнимый аромат.
– Кам-са-хам-ни-да. Те-дан-хи кам-са-хам– ни-да, – забормотали участники совещания. – Спасибо, большое спасибо.
Корейская кухня всегда отличалась феноменальной остротой, оставляя далеко позади кухни грузинскую и даже мексиканскую. Красный перец, появившийся в стране сравнительно недавно, завоевал необычайную популярность, потребляясь в поистине фантастических количествах – ведь большинство местных блюд готовилось из вареного риса, столь же питательного, сколь пресного. Корейцы до того пристрастились к перцу, что слова «острый» и «вкусный» сделались для них синонимами. И двадцать уроженцев Страны Утренней Свежести, получившие в подарок любимое лакомство, с вожделением представляли себе, какой великолепный ужин ожидает их сегодня.
– Это настоящий чили, самый острый перец на свете, – пояснил Председатель, по-отечески наблюдая за подчиненными. – Понюхайте, прошу вас. Как следует втяните порошок ноздрями, сначала одной, потом другой. Я хочу, чтобы каждый из присутствующих насладился запахом чили в полной мере.
Оживление в комнате пошло на убыль. Одно дело – есть молотый красный перец; другое дело – нюхать его. Никто из активистов ОРКИ прежде не развлекался подобным образом. Затягивая время, они переглядывались и вертели мешочки в руках, словно впервые в жизни были готовы ослушаться своего Председателя.
Ему это не понравилось.
– Ну-ка, дружно! – прикрикнул он. – Стыдно, товарищи! Вам ведь не умереть во имя родины предлагают, а всего-навсего оценить запах перца.
– Но мы будем чихать, – робко возразил Седьмой.
– А у некоторых из нас насморк, – поддержали его обладатели некоторых других порядковых номеров.
Вид выделений из носоглотки внушает корейцам столь сильное отвращение, что если сопливый невежа попадается за обеденным столом, то соседи просто не в состоянии заставить себя продолжать трапезу. Те, у кого из-за острой пищи раздражается слизистая оболочка, могут слегка промокнуть нос, но никак не чихать и уж тем более не сморкаться в присутствии посторонних.
– Понимаю ваши опасения, товарищи, – произнес Председатель, – но не разделяю их. Мы ведь не нежные барышни, а закаленные испытаниями мужчины. И если кому-то перец ударит в нос, то ничего страшного. Для подобного случая я распорядился обеспечить всех салфетками.
И в самом деле, каждый участник совещания был снабжен набором одноразовых бумажных салфеток, ничем не отличающихся от тех, которыми пользуются в Корее. Носовые платки в этой стране считались табу. Для корейцев была невыносимой сама мысль о том, что лоскут материи, смоченный отвратительной на вид слизью, кто-то использует неоднократно и носит в кармане наряду с другими предметами обихода.
– Приступайте, – повысил голос Председатель.
Седьмой, как сомнамбула, поднес мешочек к лицу и втянул ноздрями едкую перечную пудру, от которой в носоглотке не просто запершило, а засвербило так, что хоть плачь. Выступившие слезы замутили общую картину. Ничего не видя и не слыша, Седьмой запрокинул голову, плаксиво сморщился и оглушительно чихнул, едва устояв на ногах. Тем, кто сидел, приходилось не слаще. Одни беспрестанно издавали отрывистые носовые звуки, другие попискивали, деликатно зажимая ноздри, третьи, выронив мешочки, терли слезящиеся глаза или слепо нащупывали салфетки. Все было как в тумане. Отчаянно чихающие, постанывающие, судорожно вздрагивающие мужчины не сразу заметили, что один из них ведет себя не так, как остальные.
Сделавший понюшку перца Двенадцатый не принял участия в общей вакханалии. Он не чихал, не прикрывал лицо, не порывался вытереть нос. Он просто замер с выпученными глазами и широко разинутым ртом, откуда внезапно повалила обильная слюна. Его физиономия сделалась лиловой, как у висельника.
Первым почуял неладное Седьмой, который не только рискнул воздержаться от второй понюшки, но и отважился подать робкий голос.
– Товарищ Председатель, – гнусаво произнес он, придерживая нос бумажной промокашкой, – Двенадцатому плохо!
– Надеюсь, что так, – невозмутимо кивнул Председатель. – Заботливый дядюшка малолетнего насильника этого вполне заслужил.
– Чхи! – неслось со всех сторон. – Чху! Чхе!
Слюна, стекающая на подбородок Двенадцатого, сменилась пеной, окрашенной в цвет желчи. Он силился приподняться со стула, но всякий раз падал обратно. Крышка стола, за которую он держался с отчаянием утопающего, хватающегося за соломинку, мелко дрожала. Вибрацию ощутил каждый, кто соприкасался со столом. Чихание пошло на убыль.
– Не беспокойтесь, товарищи, – сказал Председатель, видя, как подчиненные суетливо избавляются от мешочков с перцем. – Все в порядке. Негодяй получил по заслугам, но тем, у кого совесть чиста, бояться нечего.
«Конечно, – тоскливо подумал Седьмой, ноги которого едва выдерживали вес потяжелевшего тела. – Бояться абсолютно нечего. В прошлом месяце у нас на глазах удавили Четвертого, который, как было сказано, утаивал часть доходов от Общества. В позапрошлом месяце Пятнадцатого ударило током, когда он по просьбе Председателя включил в сеть компьютер. И вот теперь Двенадцатый: кто следующий? Когда состоится следующая показательная казнь? Во время следующего заседания актива? Или прямо сегодня, под занавес спектакля? Пресвятой Будда, это же просто невыносимо!»
– Смотрите, смотрите, – воскликнул Председатель, заметив, что кое-кто из присутствующих отводит взгляды, избегая следить за агонией Двенадцатого. – Очень поучительное зрелище, очень. Сок ка-шип-сио настолько ядовит, что если бросить в костер стебли этой травы, то можно насмерть отравиться дымом. – Председатель возбужденно хохотнул. – Пусть же участь одного нарушителя послужит уроком всем остальным. Не распускайте язык ни наяву, ни во сне, товарищи. Помните о последствиях.
Последствия и впрямь отбивали всякую охоту болтать даже на самые безобидные темы. Двенадцатый выгнулся в кресле, затем приложился лицом к столу. Снова выгнулся и снова приложился. Казалось, это будет продолжаться вечно, но, к всеобщему облегчению, пытка подошла к концу. Неистово дернувшись напоследок, Двенадцатый окаменел, откинувшись на спинку стула. Его черные жесткие волосы стояли дыбом, на лице застыла чудовищная гримаса, руки повисли плетьми.
