Сергей Львович Фирсов
Время в судьбе: Святейший Сергий, патриарх Московский и всея Руси
По благословению
Архиепископа Брюссельского и Бельгийского
СИМОНА
11/24 декабря, 2002 г.
Д.и.н. С.Л. Фирсову г. С.-Петербург, Россия
Милостивый Государь Сергей Львович.
Один из участников проходившей в Москве, в ноябре 2002 г., конференции по истории Русской Православной Церкви в XX веке, передал мне экземпляр Вашей монографии «Церковь накануне перемен». После знакомства с Вашим трудом я пожелал написать Вам, чтобы выразить свою признательность и поддержку в Вашей научной работе. Искренне надеюсь, что ее результатом явятся новые исследования, точно показывающие причины возникновения исторических процессов в истории России и Церкви в XX столетии, а также их последствия. Также надеюсь, что Вам удастся осуществить второе издание «Время в судьбе: Святейший Патриарх Сергий…»
Приветствую Вас с Рождеством Христовым и новолетием.
Ваш искренний доброжелатель
Митрополит Лавр Восточно-Американский и Нью-Йоркский, Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей.
В декабре 2002 г. автор получил письмо Владыки Лавра, Первоиерарха Русской Православной Церкви Заграницей, в котором выражалась надежда на то, что удастся опубликовать второе издание книги «Время в судьбе…». Ныне это пожелание исполняется. Текст существенно дополнен и исправлен. Искренне уповаю на то, что настоящая книга будет служить делу нахождения исторической правды о событиях, интерпретация которых долгие годы в силу различных причин оказывалась идеологически ангажированной.
С. Фирсов апрель 2005 г.
Предисловие ко второму изданию
Второе издание представляемой на суд читателей книги выходит через шесть лет после появления первого. За это сравнительно короткое время с книгой сумели познакомиться специалисты, что для меня, безусловно, очень приятно и важно. Во-первых, как знак внимания к проделанной работе и, во-вторых, потому, что результаты «знакомства» регулярно доводились до моего сведения – как посредством писем и частных бесед, так и с помощью рецензий. Результатом этого обсуждения и стала подготовка мной второго издания (тем более, что первое вышло весьма незначительным тиражом – 100 экземпляров, и в продажу почти не поступало). Внимательные коллеги остановились не только на принципиальных вопросах, затронутых в работе, но также указали на опечатки и фактологические неточности. Всем им хотелось бы выразить искреннюю благодарность.
Объять необъятное, понятно, невозможно. Поэтому я не стал превращать обзор в нечто большее. Моя задача скромна – лишь означить вопрос о генезисе «сергианства», по возможности четко сформулировать его, не претендуя на окончательное решение. (К тому же мне кажется, что такое решение вряд ли когда-либо будет найдено). События, происходящие в Русской Православной Церкви сегодня, показывают, как трудно Церкви отказаться от государственной поддержки, тем более, если государство перестало быть атеистическим и всячески стремится наладить «конструктивные» отношения с теми, кого много десятилетий подряд пыталось поставить в положение социальных париев.
Впрочем, что было, то было. Обвинять государство в лицемерии у нас повода пока нет и, надеемся, не будет. Но, думается, дело заключается вовсе не в том, что результатом нового «сладкого плена» могут оказаться прежние «горькие плоды». Проблема в ином: психологическая зависимость иерархии и клира от «властей предержащих» год от года только усиливается, миф о воссоздании «идеальных» церковно-государственных отношений, подразумевающих рост опосредованного влияния Церкви на светскую власть, приобретает своих адептов не только в маргинальной среде, но и в среде вполне респектабельных «новых православных», уверенных в благотворности союза Церкви с нынешней «богоискательской» властью и нередко встречающих сочувствие у православных иерархов и иереев. Страшные примеры новейшей российской истории XX века порой просто игнорируются.
…В политической структуре государства Церковь может найти место, но стоит ли его искать? Ведь светские власти относятся к религии преимущественно прагматически, конъюнктурно, а конъюнктура, как известно, время от времени меняется… Все это стоит помнить, хотя бы иногда задумываясь о явлении, получившем название по имени Патриарха Сергия…
Апрель 2005 года.
ОТ автора
Что было, то и теперь есть, и что будет, то уже было, – и Бог воззовет прошедшее
Еккл. 3,15.
15 мая 2004 г. исполнилось 60 лет со дня смерти Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Сергия (И. Н. Страгородского), одного из самых пререкаемых иерархов Русской Православной Церкви. Его имя, без сомнения, – символ той непростой эпохи и (как любой символ) не только и не столько характеризует саму личность Патриарха, сколько мешает ее восприятию. Одни его считают «спасителем» институциональной Церкви, сумевшим отстоять ее существование в годину лихолетья, другие – раскольником, узурпатором церковной власти, основателем «ереси сергианства».
Как мне представляется, подобные характеристики, претендующие на окончательность выводов, изначально опрометчивы. И критики, и апологеты, порой сами того не замечая, смешивают результаты действий личности и саму эту личность. Ничего удивительного в этом нет: «познавшие истину», как правило, стараются доказать ее непререкаемость другим, не задаваясь целью спокойно разобраться в существе предмета.
Понимая это и не имея претензии расставить все точки над «i» в столь сложном и запутанном деле, несколько лет тому назад я решил составить антологию, в которой были бы собраны, помимо некоторых сочинений самого Патриарха Сергия, отзывы его современников и историков, оценивающих деятельность Патриарха с различных позиций – как pro, так и contra. Однако обстоятельства сложились так, что почти готовая работа не увидела свет. Оказались невостребованными соединенные под единой обложкой мнения друзей Патриарха и его непримиримых врагов, претендовавшие на ученую респектабельность статьи светских исследователей и страстные суждения публицистов[1].
Настоящая работа выросла из вступительной статьи, предварявшей подготовленную антологию. Это обстоятельство необходимо особо подчеркнуть: фактологические материалы должны были «дополнять» и иллюстрировать мою статью, в которой многие вопросы лишь ставились, а не разрешались. Впрочем, существенным образом переработав и дополнив прежний текст, я и сейчас остался при старом убеждении: правильная постановка вопроса значит гораздо больше, чем предложенный вариант ответа.
Именно поэтому, не теряя надежды на издание антологии в будущем, я решил ограничиться небольшой аналитической работой, в которой предпринял попытку рассмотреть вопрос о генезисе «сергианства» через призму личности его основателя. И хотя отсутствие «вспомогательных материалов» несколько осложняет задачу, нельзя не отметить и существенный положительный момент: возможность проведения самостоятельного, не привязанного к «обслуживанию» антологии, исследования.
Для меня совершенно ясно, что подобная работа не может претендовать на беспристрастность: вести разговор о выдающемся человеке (вне зависимости от твоей к нему симпатии или антипатии) – значит всегда занимать субъективную позицию. Правда, при этом я старался неукоснительно придерживаться жесткого правила: изучать проблему в ее развитии, не распространяя современные представления на прошлое и стремясь разобраться в мотивации предпринимавшихся Патриархом Сергием и его современниками действий, а не в их (действий) этической оценке.
Изучая новейшую отечественную историю, часто приходишь в недоумение, сталкивась с работами, где используемый материал лишь служит необходимым подспорьем для доказательства изначально установленной автором истины, а вывод понятен уже по прочтении первой страницы введения. Для советских исследователей подобная манера, по понятным идеологическим соображениям, стала буквально их alter ego. Старая выучка, к сожалению, порой дает себя знать и сегодня, – сменилась лишь знаковая система (хотя и не всегда). Сказанное особенно относится к русской церковной истории советского периода.
Старая схема была предельно проста и понятна: первоначально монархическая Церковь не признала новой народной власти и стала одним из центров контрреволюции. Затем, осознав всю бесперспективность совершаемого, некогда «реакционные» церковники заявили о своей лояльности к Советам. По словам рапсода этой лживой схемы – Н.С. Гордиенко, «митрополит Сергий, придя к руководству Церковью, намеревался довести до логического завершения ее социально-политическую переориентацию, начатую Патриархом Тихоном вслед за обновленцами и по их примеру (sic! – С.Ф.), – переориентацию, призванную предотвратить распад данной религиозно-церковной структуры»[2].
Не требуется особых знаний, чтобы понять всю натянутость приведенного заключения. Сложная проблема вульгаризирована и только. Разумеется, при появлении первой же возможности все серьезные исследователи отказались от такой схемы. Понятно, что за границей ученые никогда так и под таким углом и не рассматривали перипетии государственно-церковных отношений, но это за границей. В нашей стране интерес к историко-церковному прошлому первых лет Советской власти привел не только к появлению глубоких исследований, но и к повторению прежней, «советской» ошибки – изначальной предопределенности выводов. Вульгарный подход, к счастью, ушел в прошлое, но подход «схематический», к сожалению, остался. Причем в этом отношении более всего страдает именно эпоха митрополита (затем Патриарха) Сергия. Для одних он, как и раньше, – преемник линии Патриарха Тихона, мудрый кормчий церковного корабля, добровольно взваливший на себя крест компромисса с безбожниками. Для других – предатель церковного дела. Я не возьму на себя смелость сказать, что правда в этом споре лежит где-то «посередине». Нельзя также, вслед за восточным мудрецом, утверждать, что все понять – это все простить. Дело не в арбитраже, а в методе исторического исследования. Ведь не все, сказанное советскими атеистами, было изначально ложным. Например, заявление Н.С. Гордиенко о намерении Сергия довести до логического конца социально-политическую переориентацию Православной Церкви совершенно справедливо, хотя и передернуто: это намерение призвано было предотвратить вполне возможный организационный распад Церкви, но никак не ее самораспад. Кроме того, некорректна и оценка автором роли Патриарха Тихона.
Следовательно, проблема заключается в том, чтобы наши идеологические (или этические, если угодно) оценки не мешали нам разобраться в сложной исторической драме. Правильная постановка этой проблемы, конечно же, вовсе не гарантирует еще полного ее разрешения в конкретном исследовании. Однако, не желая отказаться от предварительных суждений и стремясь любыми способами решить поставленную задачу (не всегда слишком сложную), мы оказываемся в незавидном положении «идеологических работников», неважно – обвинителей или адвокатов.
I
Вспоминая на закате своих дней тех современников, с которыми свела его жизнь, граф С.Ю. Витте как-то обмолвился, что человек – крайне сложное существо, которое определить не только фразой, но и целыми страницами достаточно трудно. «Нет такого негодяя, – писал он, – который когда-нибудь не помыслил и даже не сделал чего-либо хорошего. Нет также такого честнейшего и благороднейшего человека (конечно, не святого), который когда-либо дурно не помыслил и даже при известном стечении обстоятельств не сделал гадости. Нет также и дурака, который когда-либо не сказал и даже не сделал чего-либо умного и нет такого умного, который когда-либо не сказал и не сделал чего-либо глупого. Чтобы определить человека, – выводил из всего сказанного Витте, – надо писать роман его жизни, а потому всякое определение человека – это только штрихи, в отдаленной степени определяющие его фигуру».
Суд современников обычно скоропалителен и несправедлив. Действительно, – «большое видится на расстоянии». Чем значительнее личность, тем сложнее о ней судить. И дело вовсе не в том, что современники излишне «субъективны» и «пристрастны» – гораздо хуже, когда в том же можно обвинить потомков. Они, имея в качестве союзника опыт прошедших лет, зачастую впадают в «соблазн» уверить прежде всего себя в собственной объективности и беспристрастности, наивно полагая, что право на оценку им дало время, что они, отделенные от предмета своих изысканий десятилетиями и столетиями, уже в силу этого бесстрастны. Впрочем, есть одно исключение: если исследователь заранее знает, что он должен доказать, каким своего «героя» он должен представить читающей публике; иначе говоря, когда выполняется «социальный заказ». К сожалению, каждое время требует исполнения своего «социального заказа», имеет претензии на своих героев. Стремление во что бы то ни стало доказать (т. е. нарисовать объективную картину), как правило, не дает возможности исследователю осознать, что подобное принципиально невозможно, что понять мотивацию поступков другого – тем более великого – человека возможно, лишь разобравшись в собственных субъективных переживаниях, связанных с изучаемой эпохой. Если ученый отдает себе в этом отчет, он, обычно, с успехом выполняет поставленную задачу «реконструкции» прошлого, умело помещая в нем исторические персонажи. Если же это не получается, вместо исследования выходит историческая справка с заранее предопределенными выводами и заключениями.
Но вернемся к современникам. Оценивать выдающуюся личность им в каком-то смысле проще, чем последующим поколениям. Современники видят мелочи (или то, что таковыми считается), обращают на них пристальное внимание и, зачастую, через призму этих мелочей смотрят на героев своего времени. А у каждого времени, как известно, они свои. Современника может в выдающемся человеке оскорблять то, что потомков будет в нем восхищать, и наоборот. Поэтому, думается, почувствовать — в истории значит не меньше, чем понять. Это тем более относится к религиозным деятелям, в жизни которых иррациональное начало всегда играло исключительную роль. Получается странное (на первый взгляд) сочетание: рациональное, закономерное, по возможности последовательное (без чего реальная политика не мыслима) сочетается у крупного религиозного деятеля с верой в Промысл Божий, в невозможность до конца постигнуть Божественные предначертания. Все это в полной мере мы можем наблюдать, изучая жизнь и деятельность одного из самых известных русских православных иерархов XX столетия Патриарха Сергия (И.Н. Страгородского; 1867–1944).
Характерным признаком метафизических истин, состоящих из тезы и антитезы, является противоречивость. Противоречивость свойственна также и религиозно-философским исканиям. Исследователь и биограф творчества В.В. Розанова Э. Голлербах, обративший на это внимание, характеризуя отношения своего героя к Льву Толстому, привел слова последнего, записанные М. Горьким: «Так называемые великие люди всегда страшно противоречивы. Это им прощается вместе со всякой другой глупостью. Хотя противоречие не глупость: дурак упрям, но противоречить не умеет»[3]. Я решил привести эти слова именно потому, что они, по моему убеждению, могут относиться и к Патриарху Сергию, вся жизнь которого являет собой пример непрерывной цепи противоречий и вопиющих поступков, вызывавших к названному иерарху достаточно противоречивые чувства. Антиномии Патриарха Сергия, наблюдаемые в течение всей его жизни, – и до революции 1917 г., и в чудовищные для Церкви и для него лично годы Советской власти, не должны рассматриваться только как иллюстрация личной слабости Патриарха, его исключительной «приземленное™». Вероятно, можно говорить о том, что его противоречивость в определенном смысле является отражением более глубоких противоречий, в тисках которых более двух с половиной столетий и находилась Православная Российская Церковь.
Человек – дитя своего времени, вне временного контекста мы ничего не поймем ни в нем самом, ни в побудительных причинах принятых им решений и сказанных им слов. Время – тот фон, на котором только и можно увидеть подлинное лицо человека, узнать, что вызывало его страхи, что питало его оптимизм…
II
Святейший Патриарх Московский и всея Руси Сергий (Страгородский) родился в священнической семье: и отец, и дед, и прадед у него были священнослужителями. Именно происхождение во многом определило (или даже предопределило) этапы первых его жизненных шагов: духовное училище, Семинария, а затем и Академия. Он мог выбирать только одно: в каком качестве он будет служить Богу: в качестве белого иерея или же монахом. Иван Страгородский выбрал последнее[4].
Душа человека – потемки, трудно сказать, что заставило 23-летнего юношу надеть черный клобук и навсегда отречься от «мира». Одно останется несомненным – с того времени и до своей смерти «ученый монах» Сергий целиком и полностью – на службе Церкви, его жизнь не отделима от официальных церковных институтов. Карьера развивалась стремительно. После недолгого служения в Японской Православной духовной миссии и судовым священником на корабле «Память Азова» он назначается исполняющим должность доцента по кафедре Священного Писания Ветхого Завета в столичную Духовную Академию, откуда вскоре переводится в Москву (тоже в Академию), но уже инспектором.
В 27 лет Сергий – архимандрит и настоятель русской посольской церкви в Афинах. Ничто не задерживает его стремительного подъема по ступениям служебной лестницы: в 1895 г. он – магистр богословия[5], через два года – помощник начальника Японской миссии, где в 1890 г. начинал свое служение рядовым иеромонахом. Наконец, с 1899 г. архимандрит Сергий окончательно утверждается в столице. Вначале ректором семинарии, затем (ненадолго) инспектором Академии, а с 25 января 1901 г. – уже и ректором. Через месяц Сергий стал епископом. Одиннадцать лет потребовалось ему, чтобы пройти все ступени церковной иерархической лестницы, получить ученую степень и должность ректора Академии, на которую как правило назначались перспективные «ученые монахи».
Разумеется, все это говорит о недюжинных способностях Сергия, о его энергии, воле и уме. В 34 года стать архиереем – такое в синодальный период русской церковной истории случалось нечасто. Помимо «дарований» он должен был понравиться начальству – от Петербургского митрополита Антония (Вадковского) до Обер-Прокурора Святейшего Синода К.П. Победоносцева включительно. Есть все основания предполагать, что молодой епископ прекрасно разбирался во всех тонкостях «церковной политики», понимал, где и что необходимо сказать, с кем и почему стоит иметь хорошие отношения, а с кем – не стоит. Все это сочеталось у архим. Сергия с искренней, почти детской верой, глубочайшей религиозностью и убеждением в необходимости проведения давно назревших церковных преобразований.
Неслучайно, что уже осенью 1901 г., когда начались заседания Религиозно-философских собраний, он стал их председателем, участвуя в дискуссиях с отечественными интеллигентами-богоискателями[6]. С другой стороны, он искренне верил в глубокую религиозность русского народа, в возможность появления в его среде «народных старцев». Неслучайно поэтому он поверил викарию Казанского архиерея Хрисанфу (Щетковскому), пославшего ему с рекомендательным письмом мало кому тогда (в 1903 г.) известного Григория Распутина. Именно епископ Сергий привел сибирского странника к архимандриту Феофану (Быстрову), который и познакомил со «старцем» высший свет.[7] О дальнейших связях будущего Патриарха с «собинным царским другом» нам почти ничего неизвестно. Можно только сказать, что знакомство их продолжалось достаточно долго: епископ Сергий, как, впрочем, и архимандрит Феофан, в течение ряда лет считал Гр. Распутина «старцем», оказывая ему всяческие знаки внимания. Если верить воспоминаниям иеромонаха Илиодора (Сергея Труфанова), Распутин еще в 1909 г. останавливался в покоях Владыки Сергия.
Рассказывая о том, как он улаживал свои дела, связанные с возвращением в Царицын (откуда за постоянные столкновения с властями был переведен в Минск), бывший иеромонах вспоминал, как, узнав о пребывании Распутина в покоях архиепископа Сергия, позвонил на квартиру последнего. «По телефону говорил сам Сергий, – сообщал читателям Илиодор. – На мой вопрос: “Можно ли видеть Григория Ефимовича?” он ответил: “Они почивают”. Эти слова меня немало озадачили. “Вот штука, так штука – Распутин; такие важные сановники, как Сергий, выражаются о нем с таким почтением: они почивают!” – думал я»[8].
Стоит напомнить, что к тому времени Владыка Сергий являлся архиепископом Финляндским и уже назначался к присутствию в Святейший Синод. Невозможно представить, чтобы Сергий в то время не понимал роли и значения «старца», слухи о похождениях которого еще не были оглашены прессой. Архиепископа Финляндского нельзя считать такой же «наивной душой», как Феофана (Быстрова) – Сергий всей своей карьерой доказал, что он весьма прагматичен и «политичен». Именно это обстоятельство, как мне представляется, и явилось залогом столь успешной его карьеры. Он прекрасно разбирался в направлении политических «ветров», что, собственно, и позволило ему с конца прошлого столетия подниматься по ступеням церковно-административной лестницы, не покидая столицы.
Доказательством сказанного выше может служить и его назначение в Финляндию с автоматическим возведением в сан архиепископа (6 октября 1905 г. – еще при Победоносцеве), тем более, что назначение на Финляндскую и Выборгскую кафедру тогда считалось доказательством исключительного расположения к архиерею светских властей.
К слову сказать, вспоминая в 1911 г. историю «финляндского назначения» 1905 г., архиепископ Волынский Антоний (Храповицкий) – бывший учитель и покровитель Сергия, заявил, что в марте того года «Св. Синод избрал на Финляндскую кафедру преосвященного Тихона [Беллавина – С.Ф.], епископа Американского, но в следующем заседании было заявлено предложение Обер-Прокурора о необходимости преосвященного Тихона для Америки, и назначение в Финляндию последовало иное»[9]. Владыка Антоний не стал уточнять, почему в марте 1905 г. Св. Синод не учитывал необходимости для Америки епископа Тихона, а в дальнейшем – «прозрел», согласившись с предложением Обер-Прокурора, но для знавших синодальную систему сказанного было вполне достаточно, чтобы понять: К.П. Победоносцев «имел виды» именно на епископа Сергия. Парадоксально, но именно старый Обер-Прокурор Св. Синода, идеолог и апологет петровской церковной реформы, помог будущему Патриарху, по многим внутрицерковным вопросам принципиально несогласным с мнениями своего покровителя, войти в «большую» церковную политику.
Победоносцев умел разбираться в людях: в епископе Сергии он увидел блестящего церковного администратора, человека целеустремленного и сильного. При этом Владыка Сергий умел не ссориться с властями, находить контакты с богоискательски настроенной интеллигенцией[10], избегать крайностей «правого» и «левого» толков в своих заявлениях и статьях. К тому же он был прекрасно образованным богословом, человеком эрудированным и начитанным.
Доказательством этого могут служить ответы на вопрос о насущных церковных преобразованиях, которые он дал Св. Синоду в самом начале 1906 г. История этого опроса была достаточно проста. Весной 1905 г. Победоносцев оказался в состоянии настоящей войны с первенствующим членом Св. Синода митрополитом Антонием. Архиерей откликнулся на приглашение председателя Комитета Министров С.Ю. Витте и принял участие в совещании, которое рассматривало вопрос о религиозных свободах. Митрополит Антоний вполне резонно указал, что в случае дарования религиозных прав инославным Православная Церковь окажется в сложном положении, связанная по рукам и ногам государственной опекой. Таким образом, совещание вышло и на вопрос о положении Церкви. Взбешенный, Обер-Прокурор приложил максимум усилий, чтобы изъять дело из Комитета Министров и передать в Св. Синод. Это ему удалось. Но и Синод «изменил» Победоносцеву, проявив удивительную инициативу и обратившись к Николаю II с всеподданнейшим докладом, в котором заявлялось о необходимости созыва Собора. Сумев «остановить поток» и на этот раз, Обер-Прокурор, влияние которого в первой половине 1905 г. катастрофически падало, решился на последнюю меру: противопоставить «взбунтовавшийся» в полном составе Св. Синод епископскому корпусу.
28 июня Св. Синод рассмотрел предложение Победоносцева «о необходимости подготовительных работ по вопросам, предложенным к рассмотрению на Поместном Соборе Всероссийской Церкви». Предполагалось обсудить вопросы о разделении России на церковные округа под управлением митрополитов, о преобразовании церковного управления и суда, о приходе, об усовершенствовании духовных школ, о порядке приобретения церковной собственности, о епархиальных съездах, об участии священнослужителей в общественных организациях и о предметах веры.
Перечислив вопросы, Св. Синод указал на необходимость ознакомления с ними епархиальных преосвященных, тем более что и Поместный Собор должен иметь перед собой необходимый «для суждения» материал – «разработанный и приведенный в систему». Епископы должны были, взяв себе компетентных помощников, не позднее 1 декабря 1905 г. представить Св. Синоду свои соображения. Епископы к указанному сроку не уложились (последний отзыв датирован 1 марта 1906 г.), но, тем не менее, ответы представили. Для Победоносцева, если бы он продолжал оставаться на своем посту, это была бы катастрофа: практически все архиереи высказывались за созыв Собора и избрание Патриарха.
Среди этих епископов был, разумеется, и архиепископ Сергий (Страгородский). Составляя свой отзыв, он шел много дальше своих собратьев-архиереев, часто предлагая нестандартные решения самых сложных церковных проблем. Сергий-теоретик интересен еще и потому, что известность он получил в основном как «практик», управлявший русским церковным кораблем в годы воинствующего безбожия, когда ни о каких реформах нельзя было даже мечтать. Впрочем, не стоит забывать также и о том, что на момент написания своего отзыва Владыка Сергий был сравнительно молодым человеком и совсем молодым архиереем (с 1901 г.). И все же…
По мнению архиепископа, Поместный Собор лучше всего было собрать в менее значительном, чем С.-Петербург или Москва, городе. Лучше всего – в Новгороде. Первым делом Собора должно было стать упразднение Св. Синода как высшего правительства Православной Церкви и провозглашение таковым Поместного Собора. Избрание Патриарха, писал он, должно стать завершением соборных заседаний. В дальнейшем предлагалось созывать Поместный Собор как можно чаще, ибо именно он постепенно давал бы силу закона изменениям «в церковном строе, по мере выяснения их необходимости и пригодности»[11].
Владыка Сергий был сторонником выборного духовенства, но полагал, что «сейчас» это – «праздное мечтание». Судя по отзывам, нельзя признать его и сторонником епископского абсолютизма: Владыка, писал он, должен разделить свою контролирующую и отчасти административную власть с епархиальным съездом, постановления которого своей властью утверждает. Архиерей при обновленном церковном строе утверждал бы и приговоры церковного суда с правом апелляции в вышестоящие инстанции, имел бы последний (решающий) голос при избрании кандидатов священства.
Сторонник децентрализации церковного управления, Архиепископ Сергий заявлял о необходимости разделения России на 12 митрополичьих округов (в Новгороде /если Патриарх будет в С.-Петербурге/, в Вильне, в Вологде, в Москве /если Патриарх будет в первопрестольной, то в Твери/, в Казани, во Владимире, в Новочеркасске, в Киеве, в Харькове, в Тобольске, в Иркутске и в Грузии). «Митрополит избирается собором епископов области, – писал он, – причем, по общему правилу, выслушивается и голос митрополитанской епархии; утверждается же избрание Патриархом и его Священным Синодом»[12]. Писал Владыка Сергий и об избрании епископа, который должен избираться собором архиереев в присутствии митрополита округа и при свидетельстве клира и народа.
Отдельно расписывал он и избрание Патриарха. Всероссийский Собор для этого должен был разделиться на две палаты: верхнюю (святительский Собор) и нижнюю (Собор представителей от епархий, а также клирики и миряне). Вторая палата составляет свой список кандидатов, который рассматривается святительским собором. Последний имеет право дополнять и урезать этот список. Последняя инстанция – Государь, который утверждает его. Затем порознь, закрытым голосованием, обе палаты избирают по одному кандидату, после чего представитель Государя, в храме, где все собрались, пишет на одинаковых билетах три имени: имена кандидатов от двух палат и личную кандидатуру Императора. Все три имени могут совпадать. Все решает жребий. Высшим законодателем и судьей Русской Церкви, по мнению Сергия, безусловно является Собор, собираемый не реже одного раза в пять лет, по мере надобности.
Отношения Церкви и Ее Верховного Ктитора, полагал архиепископ, «должны быть такими, каких требует самое существо дела, т. е. отношениями верного сына к своей духовной матери, должны характеризоваться подчинением Ее канонам и преданию, уважением к Ее голосу и Ее свободе и доброжелательным покровительством и защитой в Ее внешнем положении и деятельности»[13].
Как уже говорилось, Сергий был «ученым монахом» и в 1901 г. был назначен ректором столичной Духовной Академии. Поэтому вопрос о состоянии духовных школ был ему близок и понятен. В своем отзыве он специально рассмотрел его, присоединившись к мнению епископа Волынского Антония (Храповицкого), предлагавшего выделить для пастырской школы все четыре высших класса Семинарии и оставить для общеобразовательной (преимущественно сословной) училище и два низших класса Семинарии (так называемая шестиклассная прогимназия). Владыка Сергий полагал, что для подготовки пастырей необходимо открыть специальные богословские Семинарии, куда принимали бы всех желающих православных, окончивших средние учебные заведения, без различия сословий.
Относительно будущего духовных Академий архиепископ придерживался «либеральных» (по тем временам) воззрений, указывая, что и в ученой, и в учебной их деятельности должны господствовать принципы полной автономии. В административном отношении, в случае проведения общей реформы, Академии должны подчиняться непосредственно Патриарху со Священным Синодом. Но все это говорилось лишь под условием занятия ректорской должности епископом.
