Сергей Гарин
Её голгофа
IV
Месяц прошел быстро. Петру Ивановичу едва хватило времени найти подходящую квартиру, обзавестись канцелярией и войти с головой в новую службу. Квартиру он нашел именно такую, о какой и мечтал: в особняке на тихой улице, вблизи центра, с садиком, террасой и даже готовым огородом… Мебель можно было купить и в рассрочку, но у Орлицкого было около трех тысяч сбережений за пять лет петроградской службы, и он купил все скромно, на наличные, истратив на обстановку не более пятисот рублей.
За этот месяц весна уже выявилась; снегу и в помине не было, и Петр Иванович, в ясные и теплые полдни, одетый в белую вязаную шерстяную рубаху, в мягких кавказских сапогах, возился с лопатой на огороде. Работал таким образом до обеда, который подавался в три часа дня, и с аппетитом ел вкусные домашние блюда, приготовленные старухой-кухаркой…
И не было у Петра Ивановича желания выйти куда-нибудь на сторону, к чужим людям, так хорошо чувствовалось здесь, в своем гнездышке – как он мысленно называл свой домик, среди начинающей пробуждаться природы, или в маленькой квартирке, с уютной обстановкой, с канарейкой на окне кабинета. Завязались новые знакомства, но больше деловые, по податным сборам; звали Петра Ивановича в гости, но он уклонялся, отговариваясь делами…
Паршина он видел раза два, и то мельком, заходя, по службе, в казенную палату. Генерал был с ним по-прежнему очень любезен, приглашал опять к себе…
Один раз заезжал Петр Иванович к Штейну, на минуту, посоветоваться относительно мебели. Один раз и доктор был у него, на новой квартире. Но ничего еще не было устроено, и Штейн, просидев несколько минуть, уехал, обещая зайти через несколько дней…
Как-то, в воскресенье, день выдался особенно хороший. Петр Иванович с утра забрался в огород и углубился в работу, рассаживая цветную капусту. Было не только тепло, но даже жарко, и Орлицкий не побоялся выйти в сад не в шерстяной рубахе, а в суконной косоворотке и длинных кожаных сапогах, без калош. Изредка он оставлял работу, выпрямлялся, вдыхал полной грудью теплый весенний воздух и с блаженным лицом смотрел наверх в синюю даль, по которой бежали клочки разорванных облаков. Было так хорошо, так тихо на душе и такой шел пряный запах от распустившихся почек на деревьях, что Петр Иванович с досадой думал о том, что через несколько часов придется прервать работу, для обеда…
И вдруг услышал за спиной шаги. Оглянулся. С террасы спускался доктор Штейн.
– Ну, вот и я! – крикнул он издали. – Здравствуй, огородник лихой!
Крепко пожал руку приятеля и пытливо на него посмотрел:
– Ничего, ничего… выглядишь очень хорошо! Но только утомляйся не особенно, а то работа будет не в пользу… Начнешь терять в весе, а для тебя это не хорошо!
Петр Иванович улыбнулся.
– Да нет! я совершенно не утомляюсь! Работаю, пока работается, пока есть желание! А чуть замечу, что поднадоело, – бросаю!..
– То-то же! А хорошо у тебя здесь…, – оглядел Штейн садик. – Живешь совсем, как эсквайр! Недостает только панамы и револьвера за поясом!
– Да… здесь хорошо!
– А мы-то, несчастные, должны задыхаться в запахе карболки, в разных йодоформах и тому подобных пакостях! Что же ты не заходишь? – вдруг вспомнил доктор. – Живешь в одном городе и за целый месяц был один раз, да и то на пять минуть!
– Да все… как-то… знаешь… того… – Орлицкий замялся. – Не хочется выползать никуда…
Он виновато улыбнулся. Штейн покачал головой.
– Так… так… Да я сам, брат, почти никуда не выхожу! Целый день в больнице… по вечерам дома!
Орлицкому вспомнился ресторан, к которому Штейн подъехал с Лизой-колбасницей… Хотелось об этом спросить Штейна, но лицо доктора было так спокойно и светло, что Петр Иванович еще раз усомнился в том, что когда-то видел…
– А, ведь, меня послала к тебе Настасья Фёдоровна! – хлопнул Орлицкого по плечу доктор, и улыбнулся.
– Настасья Федоровна? Да неужели?
– Да! Говорит, чтобы я вытащил тебя сегодня в театр! Тут у меня, видишь ли, пациент-антрепренер… Ну, вот… прислал ложу… Так вот в нее-то Настасья Федоровна тебя и приглашает!..
Доктор видел по лицу Орлицкого, что тот сейчас откажется, и поспешил добавить:
– Нет, уж ты, пожалуйста, не отказывайся! Во-первых, обидишь этим и Настасью Федоровну, и меня, а во-вторых, необходимо, брат, тебе выползать! Ведь, этак ты совсем закиснешь!
Пришлось согласиться. Штейн пробыл еще полчаса, попил чаю и ушел, взяв слово с Петра Ивановича, что тот, к восьми часам, придёт непременно в ложу.
Зимний сезон еще не окончился, и драматическая труппа играла в каменном театре. Вечером Орлицкий пошел, предварительно зайдя в парикмахерскую. Здание театра находилось на площади и, когда Петр Иванович подходил, шумно подъезжали извозчики, шли группами люди. Был чей-то бенефис.
Орлицкий разыскал ложу Штейна и вошел. Доктор был уже там с Настасьей Федоровной и, кроме них, в ложе сидела их знакомая, в модных локонах, с лорнетом. Она оказалась подругой Настасьи Федоровны, тоже фельдшерицей.
Пьеса оказалась скучной, собеседники тоже, и податной инспектор в душе раскаивался, что согласился покинуть свою уютную квартиру. В первом же антракте он вышел покурить в коридор, и, между фойе и буфетом, увидел Лизу-колбасницу. Она стояла совершенно одна, в скромном шерстяном платье и задумчиво смотрела на толпу.
Петр Иванович хотел было пройти незамеченным, но Елизавета Афанасьевна узнала его и смотрела, ожидая поклона. Пришлось поклониться.
Лиза улыбнулась и протянула руку.
– А, ведь, я вас сразу узнала! Что это вас нигде не видно?
– Да вот… все устраивался!
– Ну, и что же: устроились?
– О, да… великолепно!
– Поздравляю! А вас как-то видел полковник… Помните, у нас в магазине вы познакомились?
– Как же, как же!
– Ну, так вот, он вас видел на прошлой неделе… Вы шли по улице – он ехал на извозчике… Говорит: кланяюсь ему, кланяюсь, а он и не видит!
– Я никогда почти никого не вижу на улице, особенно на ходу… И многие думают, что я нарочно не замечаю!
– Вы близоруки?
– Нет! А так как-то: идешь и всегда о чем-нибудь думаешь! Ну, а у вас как: по-прежнему заходят ваши поклонники?
Лиза слегка сдвинула брови. Будто напомнили ей о неприятном.
– И не говорите! Так надоели… так надоели, – представить себе не можете!
– Так зачем же вы с ними… кокетничаете? – не без укоризны спросил Орлицкий.
Девушка вздрогнула. Глаза с грустью посмотрели на Петра Ивановича.
– Вот вы говорите: зачем!.. А хозяин требует!.. Говорит: «надо покупателя привлекать»!.. А чем его привлечешь, как не улыбкой?!.. Вы думаете, мне это приятно?.. Да мне, иной раз, плакать хочется, сердце разрывается от какого-нибудь горя… А приходится улыбаться… выслушивать глупости, другой раз и двусмысленность! А не хочешь, – уходи… сотни на твое место найдутся!..
Она отвернулась, и Орлицкому показалось, что на глазах Лизы блеснули слезы, и податному инспектору до боли стало жаль девушку. Хотелось успокоить ее чем-нибудь, сказать ей искреннее, ласковое слово… Но как-то не приходили на ум иные фразы, кроме банальных, и Петр Иванович смущенно молчал, не зная, чем заполнить паузу.
Лиза повернула опять лицо к Орлицкому.
– Вы… одни здесь?
– Нет, я со знакомыми… А что?
– Нет, я так… Думала, что вы, как и я, одни здесь! Ну, идите к ним! – протянула она руку. – А то вас хватятся…
– Да ничего!
– Нет, все-таки неудобно! Заходите как-нибудь в магазин!
– Обязательно!
– Заходите! Вы как-то не похожи на тех… остальных!
Она кивнула податному инспектору головой, мило улыбнулась и слилась с толпой, входившей в зрительный зал.
Петр Иванович просидел в театре до конца, каждый антракт выходил «покурить», но Лизы уже не встречал. Уехала ли она из театра, или просто не выходила из зрительного зала – Орлицкий так и не узнал…
Дня через два, после обеда, Петр Иванович пошел прогуляться и решил непременно зайти к Лизе в магазин. Кстати, нужно было купить кое-что из закусок. В магазине опять было много народу. В числе посетителей – неизменный полковник, гимназист и еще несколько человек, незнакомых Орлицкому. Лиза весело смеялась, говоря с каким-то господином, стоявшим к Петру Ивановичу спиной. И вдруг, что-то оборвалось внутри Орлицкого: в господине этом он узнал генерала Паршина.
Решил уйти, но было поздно: Паршин обернулся и воскликнул:
– Ба! И вы… здесь?!.
А Лиза расцветилась улыбкой и протянула руку Петру Ивановичу:
– Здравствуйте! Ну, как поживаете?
Паршин удивился.
– Разве вы уже знакомы? А я и не знал!
– Я с Петром Ивановичем давно уж знакома! – кокетливо улыбнулась девушка. – С первого дня его приезда!
Орлицкий смущенно хлопал глазами, как маленький гимназист, которого поймали на шалости. Чувствовал опять, что выходит все ужасно глупо, что нужно что-нибудь говорить, но язык прилип к гортани и во рту было сухо.
Генерал погрозил шутливо пальцем…
– Ну, и хитрец же! Строит из себя сироту казанскую, а на самом деле… Так вы, значит, когда у меня обедали, были уже знакомы с Елизаветой Афанасьевной?
Орлицкого передернуло. На каком основании этот старый селадон допрашивает? И он пристально посмотрел на Паршина, улыбаясь краями губ…
– Да, ваше превосходительство… был знаком!
– И мне… ни слова?! – продолжал генерал, но уже тоном, в котором звучало недовольство. – А мы-то ему за обедом про вас рассказываем… – обратился он к Лизе, – а он-то… слушает и… ест!
Паршин засмеялся коротким, злым смехом. И сейчас же сделал лицо официальное, не допускающее никакой фамильярности.
– Однако… меня ждет жена с покупками! Всего хорошего!
Кивнул головой Лизе и, не смотря на Орлицкого и не подав руки, вышел из магазина.
Вскоре ушли и полковник, смеявшийся сегодня как-то принужденно, и незнакомые покупатели, и даже гимназист, бросивший на Орлицкого уничтожающий взгляд. Остался лишь податной инспектор и, пока Лиза отпускала ему покупки, говорил с нею о пьесе, которую оба, на этих днях, видели…
И ушел из магазина, дав слово заходить почаще…
