– Что ж… дело хорошее… На войну провожала?..
– На войну!
– К мужу поехала?
Девушка чуть не вскрикнула от ужаса. А Баранова с удивлением посмотрела на ворожею, стоявшую посреди комнаты.
– А ты почем знаешь?
– Все, матушка, знаю!.. Все!.. Так ты, значит, нащот заклятиев приехала?
– Да!
– Можно!.. Только надо непременно на улицу выйтить… к холмикам!
Пошли трое к сосновой роще, к холмикам…
Власьевна по дороге бормотала:
– Лежат тут у меня «тихие»… лежать «покойные»… никому неведомые деды! Великими ветвями оборонились сосны… Шумят только вершинами… Внизу тень… Седой можжевельник… Две-три сухие травинки… Черника, сухая хвоя. Камни огорожены рядом и кругом. Серые. На них белый лишай. Седой мох. В седине «тихие»… в белом «покойные»… Претерпели. Все видели. Знают мудро и без смятения. Как на небе, так и на земле! Как наверху, так и внизу! Что было, то будет опять! Ладно будет!..
Власьевна поставила Баранову с дочерью лицами к западу, сама стала сзади их и быстро, быстро заговорила:
– Кирик-камень из гнезда бободунова, лучше всего противу изменника. По нашему времени возьми три заклятия. Первое – от супостата. Второе, не забудь, – от оружия смертного… Третье, крепко помни, – от грома небесного и земного. Говорить, что ли?
– Говори! – тихо ответила Баранова.
Власьевна растопырила крючковатые пальцы, словно собиралась что-то схватить, и запела, раскачиваясь:
– На море на окиане, на острове на Буяне стоит железный сундук, а в железном сундуке лежат ножи булатные. Подите вы, ножи булатные, к нашему супостату, рубите его тело, колите его сердце… Будь ты, супостат, проклят моим сильным заговором в землю преисподнюю, за горы Араратские, в смолу кипучую, в золу горячую, в тину болотную, в бездомный дом! Будь прибит осиновым колом, иссушен суше травы, заморожен пуще льда, окривей, охромей, ошалей, одервеней, обезручей, оголей, отощай, с людьми не свыкайся и не своей смертию помри! … Все!