Сергей Иванов
Скованный
Глава 1. Чердак, на котором я Вас любил
1
Человек – всего лишь пустота, ограниченная ничем. Ничто придумано человеком, пустота – его ограниченностью.
Жирный поток людей выбивается из чуть приоткрытых дверей.
Утро. Час-пик.
Тысячи кассиров, консультантов, бухгалтеров и разнорабочих тянутся к темным вагонам метро. Внутри – разъедающий ноздри смрад. Запах пота, дешевого порошка и отрыжек. Все превратилось в единую смесь. Перемешалось, скомкалось в воздухе и тонкими струйками тянется в легкие.
Томас Клаус, сонный и неотесанный, забился внутри толпы. Он ждал. Ждал, когда женский роботизированный голос объявит его остановку.
Под мышками – темные пятна. На сером лице – депрессия и усталость. Унылый дождливый день. Никчемный забытый город.
Роботизированный голос говорит: «Ссанный фастфуд, куда ты водишь свою подружку на свидание».
Разум Томаса поправляет: «Жену».
Люди выбиваются из вагона. Томас делает вдох. Люди забиваются обратно. Он терпит до следующей остановки. Тучные дамы лет сорока-пятидесяти окружают его худое тело. Их дряблые обвисшие прелести утыкаются ему в спину, живот и руки. Томас терпит. Старая закатанная рубашка срастается с его кожей. Отошедшие нити шевелятся, они проникают в поры, окутывают вены, они поглощают Томаса.
Роботизированный голос говорит: «Дешевый китайский магазин одежды, где ты купил лучшие из своих шмоток».
Его разум молчит.
Двери открываются. Поток выходит.
Метро – это кишки, люди – клубы глистов. Мерзкие и кишащие. Они вошкаются внутри вагонов и пихают друг друга задницами. Работа – инвазия. Средство самоизгнания. Иллюзия важности. Цитадель никчемности и обитель людских страданий.
Голос говорит.
Томас слушает.
Гребанный пивной бар, в котором ты пьешь до беспамятства.
Ошибки прошлого – всего лишь ошибки. Прошлого нет. Значит, ошибок тоже.
Томас Клаус пятится в сторону. Толстый амбал толкает его.
– Куда ты лезешь, придурок?
Томас молчит. Мужское достоинство бесится. Томас знает, что этой ночью не будет спать. Он будет думать о том, как наваляет этому придурку. Он будет подбирать слова, будет давать остроумные ответы.
– Извините, – отвечает Томас.
Голос говорит.
Никчемный ублюдок, не имеющий цели жизни и стимула что-то делать.
Локти. Со всех сторон локти пихаются ему в грудь. Томас терпит. Он ждет своей остановки.
Окна заклеены рекламными листовками. Реклама итальянского кухонного гарнитура, кожаной мебели, люксового авто, французской косметики. Реклама хорошей жизни.
Снова голос.
Роддом, откуда ты забрал свою дочурку, которая умерла по твоей вине.
Томас слушает. На глазах проступают слезы.
– Твою мать.
2
Когда ты тянешь свою семью на жалкую зарплату офисного рабочего, не стоит хамить начальству. Не стоит язвить, работать пьяным, халтурить, опаздывать, мастурбировать на рабочем месте и пытаться отпроситься посрать. Нужно лишь с виноватым видом поддакивать своему тирану, смирно стоять и слушать. Смотреть и сожалеть.
– Клаус! Вы снова опоздали! Сколько можно?! Я устал от вашей безответственности! Клаус! Клаус, вы здесь?
Томас смотрит на начальника. Дорогой пиджак, отличный парфюм, швейцарские часы. Вероятно, он приехал не на метро, а на собственном автомобиле, где жирные тетки не упираются своими грудями в бочину. Где приглушенно играет джаз или инди-рок. Где ты нежно покуриваешь ароматную сигаретку в форточку, запивая едкую копоть свежезаваренным латте.
– Безмозглый ублюдок! Я с тобой разговариваю или нет? Чтобы отчет был готов к понедельнику!
– Но… – Томас пришел в себя, – Сегодня ведь пятница…
– Извините… О, да, конечно. Вы должны были сделать отчет к предыдущему понедельнику, но раз ваше величество желает отдохнуть, то можете не утруждать себя…
– Спасибо за по…
– Ты совсем придурок или как? Понедельник или уволен.
Мистер Уолкер. Эталон мужества и презрения. Самый учтивый из всех добродетелей. Он уходит, раздвинув полы пиджака локтями, а Томас смотрит ему вслед и гордится. Гордится тем, что когда-нибудь будет похож на него… Тем, что знаком с таким человеком.
Монотонный печатный стук, телефонные звонки, шум принтера. Бланки, отчеты, учеты, справки, акты, заявления.
Мир протестует вырубке лесов, а для того, чтобы сходить посрать, нужно заполнить два экземпляра соглашения о неразглашении, поставить печать и подпись, завериться у юриста и провериться на наличие микробов. А если какой-то безмозглый увалень посчитает, что у тебя геморрой, придется встать раком и показать ему задницу.
Явно не в знак протеста.
Сленг, жаргон, диалекты, профессионализмы. Когда обезьяны научились понимать друг друга, одна из них сразу же заявила, что язык – это выдуманная система знаков и символов, изобретенная для передачи знаний, информации и миллиона бессвязных слов в отчетах о деятельности компании за последний час.
Томас стукает по клавишам. В глазах плывет. Буквы превращаются в геометрические фигуры, формулы, сочетания.
Треугольник сверху, снизу квадрат. Томас ясно видит свой будущий дом. Двухэтажный, отделанный композитными плитами. Внутри – кофейно-бежевые оттенки. Минимализм европейского стандарта.
Томас подъезжает к воротам на немецком автомобиле. У Томаса сдержанный вид, слаженная фигура.
Диана, жена Томаса, статно шагая навстречу мужу, виляет упругой попой. Одетая в лучшие шелка, с лучшим маникюром и дорогими кольцами на тонких пальцах.
Он видит свою дочь – Элли, уже мертвую, но по-прежнему прекрасную. Она радостно кричит ему: «Папа! Папа! Наконец-то ты приехал, папа!» Томас обнимает ее, прижимает к своей груди…
– Что за хрень ты написал?
Томас проморгался и вернулся в офис. Справа навис мистер Уолкер.
– Извините, я… я все исправлю…
– Нет уж, дай почитать, – Уолкер прищурился. – Дом, машина, красавица-жена. Да вы сама амбиция, Клаус. Интересно, и как же вы собираетесь всего этого достичь, если абсолютно нихрена не делаете? Деньги не сыпятся с неба, Томас, работайте, или так и останетесь жалким подобием человека.
Томас молчит.
Жгучая язва вцепилась в его диафрагму. Она нагревает желчь, вызывает кашель, напрягает все мышцы тела. Он краснеет.
3
Вечер не приносит никаких известий. Все тот же дождь, тот же город, серость, слякоть, туман, фрустрация.
Томас пошел пешком.
Он смотрит на бесчувственные пейзажи. Смотрит и не испытывает ничего. Словно бесконечный дождь смыл с целого города все краски. Остались бесцветные дома-коробки. Остались поблекшие люди.
Если бы Элли была жива, было бы куда прекраснее. Томас называл ее принцессой, ведь он мечтал сделать ее принцессой. Тысячи пустых обещаний от самого сердца проникали в ее детский мозг. Он пропитывался надеждой и ярким желанием. Если бы она была жива, было бы куда прекраснее, но он бы не сделал ее принцессой. По-крайней мере, он дал себе обещание сделать королевой свою жену.
Диана. Когда-то юная и прелестная. Она улыбалась, сверкая глазками, и Томас тут же хотел ее трахнуть. Он помнил их первый раз, на том же чердаке, где они познакомились. Какая она была упругая и подтянутая. Как твердо вставал его дружок.
Сейчас же он напряженно пялит ее. Он не брызгает во все стороны. Она не трясется, закатывая глаза. Бесчувственный секс без страсти, эмоций и стонов. Томас кряхтит, ложится на обвисшую грудь жены и засыпает. Она сталкивает его, отворачивается и мастурбирует.
Она медленно водит пальцами между половых губ и вспоминает их лучший секс. Наручники, веревочки, кружевное белье. Она вспоминает чердак, вспоминает его язык.
Диана кончает, закрывает глаза и ложится спать. Она просыпается – Томаса нет, как будто его никогда и не было в ее жизни.
4
Когда твоя жизнь никчемна, мечтаешь проснуться в прошлом.
– Сука… – Томас проснулся в настоящем.
Поблекшая синева квартиры походит на отражение его души. Заляпанные окна – замасленные глаза. Ржавчина батарей – мокрота в легких.
Томас шаркает ногами по полу, заваривает кофе и садится за ноутбук.
Пожелтевшие кофейные трещины – раскол твоего сознания.
Томас кликает по клавишам и медленно засыпает. Он возвращается в прошлое. Глаза закатываются в череп, руки слабеют. Томас падает головой на стол.
Прокуренные шторы – рак легких твоей дочери.
Старый двухэтажный восьмиквартирный дом, расположенный на границе города, когда-то был кровом Томасу и Диане Клаус. В этом доме они познакомились. В этом доме они курили травку и целовались. В этом доме они влюбились. На чердаке которого оба лишились девственности.
Томас пришел сюда призраком. Он бродит по скрипучему полу, трогает истресканную штукатурку, глотает знакомый воздух.
Он всегда помнил тот день, когда Диана стала частью его жизни. Он выжжен клеймом на запястье Томаса.
Томас трогает перила, двери, касается старой родительской мебели.
В девять лет Томас впервые открыл чердак. Пахло сеном и древесиной, но он был пуст. В одиннадцать он познакомился с рок-н-роллом. В тринадцать – с травкой. Он приходил на чердак, когда родители сводили его с ума, когда было скучно, когда хотел спрятаться, покурить, послушать музыку или просто отдохнуть.
Томас касается книжных полок, давно уже поваленных на пол. Он смотрит в окна и видит себя. Он открывает дверь своей комнаты, в котором витает запах дешевого курева.
Томасу было четырнадцать, когда тринадцатилетняя Диана по какой-то нелепой случайности залезла на чердак.
– Привет, – говорила она. – Я твоя новая соседка.
В тот день Томас понял, что Диана – лучший способ уйти от реальности. Поэтому с тех пор они курили вместе. Чердак стал пристанищем их любви. Их отношения зрели под крышей ветхого дома.
Томас выходит в подъезд и ступает на шаткую лестницу. Она скрипит и крениться. Томас лезет наверх.
– Тихо, – говорила Диана в шестнадцать. – Пока еще рано.
– Я больше не могу, – шептал Томас.
Затем шел дождь.
– Давай, – шептала она.
Томас задирал ей юбку и отодвигал трусики. Когда дождь барабанит по крыше дома, ничего не слышно. Ни стонов, ни шорканий, ни шлепков.
Томас чувствует запах Дианы. Даже сейчас, спустя почти двадцать лет, он не изменился.
Все те же балки, к которым он прижимал ее. Трещины разрушали их. Музыка до сих пор отдавалась эхом. Струйки дыма еще не растворились в воздухе.
Чердак. Они приходили с утра и не уходили до самого вечера. Совсем еще юные и беззаботные. Молодые и прекрасные.
Томас прекрасно помнит этот дом. Но помнит его другим. Ярким, живым. Сейчас окна и двери выбиты, местами он проседал, словно ломаясь на двое. Руины детства. Остатки памяти.
Томас – призрак. Где-то здесь, в этом заброшенном доме, витает призрак его матери. Он заглянул в ее комнату – пусто.
– Папа! Папочка!
Томас оглянулся.
– Зачем ты убил меня, папочка?!
Понедельник. Метро. Толкучка. Как пролетели выходные? Их не было.
5
Мистер Уолкер. Вершина человеческих надежд и внутренних самокопаний. Он принимает отчет о финансовой деятельности, параллельно стуча членом по совести Томаса.
Он говорит: «Если ты будешь умнее, сэкономишь мне нервных клеток». Томас слушает. Мистер Уолкер добавляет: «Будь проклят тот день, когда я взял тебя на работу. Остаешься без премии».
Сегодняшний день – день зарплаты.
Томас не помнит дату своего рождения, не помнит дату свадьбы и дату рождения дочери. Но то, что каждый второй понедельник месяца – день зарплаты, Томас помнил всегда.
– Эй, да расслабься ты, – говорит голос справа. – Этот козел успокоиться.
Голос принадлежит Итону Спарксу. Он говорит:
– Начальники… Они такие. Стоит что-то сделать не так, как им хочется, и на тебя тут же сыпятся груды оскорблений. Совсем как женщины…
Если поставить Итона и Томаса друг напротив друга, то они решат, что смотрят в зеркало. Он говорит:
– Знаю одно местечко неподалеку. Продают хорошее пиво. Давай расслабимся после работы?
– Нет, – отвечает Томас. – Хотя давай.
6
В воздухе медленно тает запах уксуса. Запах жирного уксуса. Словно кто-то поджарил себе стейк и залил им скворчащую сковородку.
– Два пива, – говорит Итон.
– Ага, – отвечает девушка-официант.
Она уходит, оставляя за собой тропу, состоящую из приторного парфюма, сигаретного дыма и какой-то кислятины. Мужик, сидящий за барной стойкой, шлепает ее по заднице.
– Трахнул бы ее? – спрашивает Итон.
– Да, – отвечает Томас.
– Хотел бы я себе столько денег, чтобы иметь сразу несколько женщин. Ха-ха. Понял?! Иметь!
Томас испытал отвращение, хотя втайне мечтал о том же.
– Эй, друг. Соболезную тебе…
– Ты уже соболезновал.
– Знаю, но в последнее время ты сам не свой. Смотрю в твои глаза и ничего в них не вижу. Понимаю, что такая утрата это… Это ужасное горе, но ведь стоит жить дальше. Жизнь не поставишь на паузу.
– Знаю, – говорит Томас.
– Попробуй расслабиться, выпей хорошего пива, покури травки… – голос Итона напоминает комаринный писк. – Вжик-вжик, – говорит Итон. – Вжик-вжик-вжик.
– Я завязал.
– Насовсем?
– Насовсем.
Девушка приносит пиво и с грохотом ставит на стол. Томас пробует. Дрянь.
– А с женой как? Вжик-вжикаетесь?
– С ней все паршиво.
– Психологи говорят, что обычно после такого пары либо разводятся и начинают новую жизнь, либо сближаются и начинают ее вместе. Понимаешь о чем я?
– Не совсем.
– Не становитесь вариантом номер один.
– Это сложно. Это не похоже на смерть родителей или друзей. Это как будто ты сам умираешь.
Итон похлопал его по плечу, опустив глаза.
– Надо быть сильным, друг.
Томас скривил фальшивую улыбку и покивал. Он снова сделал глоток. В этот раз пиво кажется лучше.
– Эй, друг! – говорит Итон. – Если бы у тебя были крылья, ты покорял бы небо?
– Не знаю. Наверное да.
– У тебя есть ноги, так почему ты не покоряешь землю?
7
Томас и Диана покупают настенные часы с люминесцентными стрелками. Часы в минималистичном стиле. Сверять по ним время никто не станет, но они послужат важным элементом декора.
Диана говорит:
– Меня снова не приняли на работу…
Томас спрашивает:
– Почему?
Они покупают керамическую точилку для ножей, комплект постельного белья из хлопка, бутылку брендового вина.
– Все то же самое, Томми, – нет стажа, – отвечает Диана.
Ты заканчиваешь учебу, рвешься найти себе место в жизни, – ссылки различных сайтов, вырезки из газет, телефонные номера, – чтобы пухлая тетя, обладательница самого жирного зада, сказала: «Мы не принимаем тех, кто не имеет опыта работы». Ты говоришь: «Дайте мне этот опыт». Тебе отвечают.
Нет.
Они покупают зерна элитного кофе, к нему – недешевую кофемолку. Они покупают светильник бра в английском стиле, плотную скатерть, новые чехлы для кресел.
– Пока мы неплохо тянем на мою зарплату, – говорит Томас. – Но лишние деньги нам не помешают.
Они покупают охапку устриц, покупают вырезку из мраморной говядины, голландский сыр и гелевый освежитель воздуха.
– Ты давно ходил в церковь? – спрашивает Диана.
– В прошлом месяце.
– Сходи сегодня, прочти молитву.
Томас не знает молитв, и каждый раз, вознося голову в небо, он набирается смелости и молчит.
– Хорошо.
Осознание того, что ты пробовал стейк прожарки медиум или вызывал себе такси бизнес-класса слегка подносит в воздух, пробуждает уверенность. Если бы не брендовый шампунь для глубокого очищения без химикатов, люди ходили бы лысыми. Обед в элитном ресторане во второй понедельник месяца, книга «Искусство ведения войны» в твердом переплете китайского стиля, мраморная мыльница, стальные многоразовые зубочистки.
Потому что люди живут именно так. Потому что не хочется быть ниже остальных.
– Как дела на работе, Томми?
– Все как обычно, ничего нового. У тебя?
– Наверное также.
Они покупают доверие, искренность, счастливую жизнь.
На счете недостаточно средств.
Они покупают все, что можно, но не то, что нужно.
8
Бесконечное цоканье клавиш сливается воедино, превращается в гул, медленно царапает извилины мозга и касается языка. Томас пишет: «ДЕРЬМО», и чувствует его вкус. Клавиши стукают между глаз, ускоряя удары пульса. На висках появляются капли пота. Складки морщинистого лба намокают. Итон говорит:
– Ты знал, что за женский оргазм отвечает клитор? То есть кончит она или нет зависит от того, как хорошо ты поработаешь языком.
Томас пишет: «Процесс цифровизации», и редактирует: «ДЕРЬМОвизации».
Стуканье клавиш – кардиомонитор. Если линия станет прямой, кто-то сдохнет. Скорее всего, сотрудники. От голода или суицида.
Томас пишет: «Оптимизация ресурсов». Кривые пальцы редактируют: «СЕКСурсов».
В офисе становится жарко. Невыносимо жарко. Под мышками выступают серые пятна. Можно наблюдать, как они растут. Капли пота сливаются воедино, они капают с носа, попадают в рот, ослепляют взгляд. Итон говорит:
– Помнишь ту официантку? Я ее отымел.
Зарплата – назогастральный зонд. Даже если ты уже умер, тело продолжает двигаться в такт офисным фрикам, потому что тебя кормят боссы. Одно из правил дрессировки – держи собаку в состоянии голода, так она лучше поддается.
Сквозь пластмассовый треск слышны голоса:
– Почему так жарко?!
– Кондиционер сломался!
– Так вызовете мастера…
Итон говорит:
– Ты слышал историю про парня, который умер, потому что всю ночь мастурбировал. Вроде сорок два раза кончил.
Томас пишет: «Сокращение штата сотрудников». Нет. СОВОКУПЛЕНИЕ штата сотрудников.
– Так вот, кажется, что вчера я находился на грани жизни. Ха-ха, сечешь? На грани жизни!
Страх увольнения – подключичный катетер. Ты выполняешь норму, потому что так надо. Потому что мистер Уолкер так говорит. Потому что, если будешь делать меньше – прощай зарплата, а делать больше – бессмысленно.
Томас пишет: «уГОВНение».
Итон говорит:
– Ты знал, что шанс разбогатеть играя в азартные игры, меньше, чем шанс разбиться на самолете?
Томас чувствует как струйки пота проскальзывают в задницу. Он чувствует неприятный зуд. Чувствует, как ноги жарятся на гриле, низвергая душистый смрад. Яйца преют. Он чувствует себя дрянью.
– Да включите вы уже этот долбанный кондиционер!
Этот голос не имел носителя. Он просто откуда-то вылез, куда-то спрятался и больше не появлялся.
Работники – мочевой катетер. Потому что боссы могут опорожняться на них. Золотой дождь в режиме реального времени. Моральный. Совсем не страстный.
– Тут неподалеку есть одно местечко. Можно расслабиться, протягивая бокальчик виски. Как-нибудь зайдем после работы?
– Зайдем, – отвечает Томас.
Перечень сотрудников на увольнение. Томас пишет: «СПЕРМечень сотрудников на уГОВНение». Только сейчас до него доходит смысл слов, изложенных в приказе.
Имена. Сплошные имена, неизвестные ему. Имена без лиц.
Перечень гласит: «Томас Клаус». Он редактирует: «Никчемный ублюдок».
– Клаус! – кричит мистер Уолкер. – Ко мне в кабинет живо!
Работа – кома. Ты не живешь, но еще и не мертвый.
– Клаус, – говорит мистер Уолкер, – Вы уже закончили работу над приказом?
– Да, – отвечает Томас.
Мистер Уолкер. Диалектическое единство мужества и силы духа. Если в древнем мире человека разумного прозвали Homo sapiens, то нового человека, более рассудительного и сильного, человека, способного разузнать тайны мироздания, вероятно, назвали бы Homo Walker.
– Отлично, – говорит мистер Уолкер. – Значит, вам уже известны новости о вашем увольнении.
Человек рождается холстом. Чистым, неисписанным. В ранние годы родители давят краски и вкладывают в нас все те качества, которые считали лучшими в себе. Ребенок, совсем еще мягкий, как пластилин, превращается в картину стиля авангард. Затем – этот самый холст становится вместилищем клейма. Любого. На какое способно современное общество. Затем – штампы, печати, подписи.
Однажды наступит день, когда человечество превратится в архив. Кладень рукописей и печатных станков. Напечатанные принтером. Контракты научатся ходить и беседовать. Акты станут самодовольными критиками.
– Дело в том, – продолжает Уолкер. – Что последние полгода вы регулярно прогуливаете и опаздываете на работу, ваши обязанности не выполняются в срок. Вы тормозите прогресс, если можно так сказать.
Томас смотрел на Уолкера. Томас гордился Уолкером. И ненавидел его.
– Мы даем вам месяц, – и этот месяц станет последним, – чтобы за это время вы подыскали новую работу. Я не бесчувственный эгоист, и понимаю, что у вас есть жена, которая находиться на вашем иждивении. Также я прекрасно понимаю ситуацию, в которой вы находитесь, но это не должно сказываться на предприятии, Томас.
Кем вообще работает Томас? Только сейчас он об этом задумался. Может быть, он вообще сантехник, или автомеханик. Томас принимался за любую работу, за какую не способно взяться ни одно из выше поставленных презрительных лиц.
Допустим, подтирать им зад.
Томас слушал его. Слушал смиренно. А в голове крутился один вопрос: «Что я скажу Диане?»
– Может быть, Вы дали бы мне еще один шанс?
– Никаких шансов.
– Но…
– Никаких НО.
Легкое осознание его положения холодным потоком укутывает тело Томаса. Словно какая-то слизь медленно скользит по телу. Плавно огибает плечи, соски, подмышки.
«Что мне сказать Диане?»
«Папочка, скажи правду».
Томас встает, сжимает губы и уходит.
– Что-то еще хотите сказать? – спрашивает Уолкер напоследок.
– Да. Почините кондиционер.
9
Звяканье чайной ложки о посуду. Знак эгоизма или способ привлечь внимание?
Томас сидит напротив своей жены и впервые за долгое время она вновь показалась ему красивой. Он не отрывает глаз от ее лица, шеи, груди и рук.
– Как дела на работе? – спрашивает Диана.
Томас молчит.
Его глаза скользят по ее ключицам, оценивают плечи и предплечья, крутятся вокруг запястий и тормозят на пальцах.
– Я и не заметил, как мы постарели с тобой.
Диана опускает взгляд. Она краснеет. Томас сверлит зрачками ее губы. Он замечает морщинки, что тянутся от ноздрей. Нос выглядит так, будто Диана съела лимон. Глаза. Они словно всегда слегка прищурены, но веки открыты полностью.
– Как быстро пролетело время, – говорит Томас. – Словно только вчера я впервые тебя увидел.
Диана облизывает губы, рисуя треугольник своими бровями.
Томас замечает в ее прическе несколько седых волос. Он помнит их совсем еще пышными и блестящими. Помнит, как запускал в них пальцы и прижимал ее лицо к своей груди. Он видит шею, бледную и грубоватую. Он помнит и ее. Помнит свои поцелуи и ее неуловимое дыхание.
Помнит, словно это было вчера, или даже сегодня утром.
– Я не знаю, как так случилось, Диана, что мы с тобой прожили целую жизнь. Ведь мы никогда друг друга не понимали, – он улыбнулся уголком рта. Диана улыбнулась обоими уголками. – Мы столько пережили вместе, столько радостного и счастливого, грустного и печального. Но мы все равно остаемся вместе.
Томас смотрит на декольте. То, что оно скрывает, грубеет и размокает. Диана медленно дышит. Ее дыхание вздымает грудь частыми рывками.
– Какой же я придурок, Диана. Какой же несносный ублюдок. Я натворил столько дерьма, а наговорил тебе еще больше. Прости меня, Диана. Прости…
Одно лишь мгновенье. Незаметное. Проскользнувшее между ними. Они обнимают друг друга так, как не обнимали много лет.
– Прости меня, Диана, – повторяет Томас. – Меня увольняют.
Он чувствует слезы, брызнувшие в шею стальным потоком.
10
Кофе с молоком – лучший способ избавиться от запора. Рабочее место. Экран монитора. Томас пялится в электрическое свечение и ему невыносимо хочется срать. Итон говорит:
– Ты знал, что где-то живет один парнишка, который в самом детстве посчитал себя шизофреником? Но он перепутал. Голоса в его голове оказались всего лишь мыслями.
В офисе по-прежнему жарко. Пот по-прежнему стекает в задницу и вызывает зуд и раздражение.
– Существует интересная практика в психологии. Или в психиатрии. Точно не знаю.
Томас удивился. Хоть чего-то Итон не знает.
– Какой-то чудак подсылал в психушки людей и они говорили, что они шизофреники. Он проверял, способны ли медицинские работники отличить настоящую шизофрению от симуляции.
Челюсть Томаса Дрожит. Что-то внутри бурлит, взрывая пузырьки газа. Томас смотрит на Итона. Нет никакого Итона. Рядом сидит он – Томас Клаус. Он осмотрелся по сторонам. Тысячи его копий разбросаны по офису, который, казалось, не имеет границ. Двойник открывает рот. Двойник говорит:
– Все медицинские учреждения, естественно, находили симулянтов и отсылали их обратно. Молодцы, правда? Во всех газетах печатали эту новость.
Томас Клаус. Тысячи Томасов Клаусов. Миллионы. Все они одеты как он. Выглядят как он. Разговаривают как он.
Томас напрягает задницу. Что-то вылезает из него. Может быть, еще один Томас Клаус?
Томас Клаус говорит:
– А потом тот самый чудак, который подсылал этих самых симулянтов заявил, что никого вовсе не подсылал, а те, кого они принимали за симулянтов, – настоящие больные.
Терпеть невыносимо. Томас встает. Он идет в туалет. Справа от него – Томас Клаус. Слева – Томас Клаус. Сзади и спереди – тоже он.
Томас садится на унитаз, спуская штаны. Воздух становится едким и душным, словно кто-то жарит яичницу. Его задницу обрызгивают капли из унитаза. Мерзко.
Голос с соседней кабинки говорит:
– Общество было потрясено. Оказалось, что не существует никаких достоверных методов распознать – шизофреник человек или симулянт. Значит можно просто прийти в психушку и сказать, что ты слышишь голоса, и тебе поверят. Представляешь?
Если ученые не способны отличить шизофреника от симулянта, способен ли сам человек понять, что он не шизофреник? Может быть, мышления не существует. Может быть, мы принимаем решения не по собственной воле? Ведь голоса в голове что-то тебе трезвонят .
Они говорят:
«Если ты не способен сделать что-то опасное, значит, наступит конец света».
Ты делаешь то, что говорят голоса.
Они говорят:
«Что мешает тебе прямо сейчас забраться на стенку, разделяющую кабинки, и посрать на Итона Спаркса. Что мешает посрать себе на лицо?»
– Мы живем в странном мире, Томми. Ужасно странном. Все эти галлюцинации, голоса. Может быть, всего вокруг вообще не существует?
Голоса говорят:
«Папочка, не стоило меня рожать. Это было бессмысленно».
11
Ветхий дом. Его стены покрыты мхом и плесенью. Местами торчат прогнившие доски. Когда-то он был другим.
Томас стоял напротив Дианы, тогда еще Дианы Кларк. Ему Восемнадцать. Она – само превосходство. Томас, сопротивляясь дрожи, протягивал ей свою ладонь. На том же чердаке. Пол которого завален хрустящим сеном.
– Томас, – говорит Диана, уже Клаус. – Нужно искать тебе работу, Томас. Мне будет трудно найти работу, ты ведь знаешь мое шаткое психическое состояние.
– Знаю, – отвечает он. – Я уже занимаюсь этим вопросом.
С тех пор, как не стало Элли, милой и обаятельной Элли, в этой квартире больше не было души. Она превратилась в бесчувственную коробку из бетона, животрепещущую своим монотонным раскаянием. Так выглядят дома, которые вот-вот покинут хозяева. Так выглядит серость. Скука и сожаление.
Когда тебе восемнадцать жизнь кажется бесконечной. Да и не было никакой жизни. Она только началась. Член стоит как надо. Похмелья нет.
Томас Клаус и Диана Кларк. Они искренне любили друг друга. Они предвкушали будущую жизнь, жаждали ее и ценили свое настоящее.
Когда тебе восемнадцать, ты почему-то думаешь, что непременно станешь богатым.
Пересекая пальцы рук, они целовали губы, Томас заключал Диану в свои объятия. Она прижималась к его груди и закрывала свои глаза. Играл романтичный джаз.
– В последнее время так тяжело даются любые вещи, – говорит Диана. – Такое ощущение, что я скоро упаду, сложу руки и молча пролежу остаток своей жизни.
– Не говори так, Диана. Мы обязательно справимся. Я обещаю. Иди ко мне…
Музыка замораживала время. Ставила на паузу. Не было ничего, лишь теплый чердачный свет, хрустящее сено и двое влюбленных. Томас обнимал Диану за талию, она клала свои ладони ему на плечи. Они растворялись в воздухе. Умирали друг для друга, чтобы воскреснуть вновь.
– С моим стажем я с легкостью найду хорошую работу, – говорит Томас. –Так что мы протянем, не волнуйся.
– Надеюсь на это… Ты помнишь как мы танцевали с тобой?
– Помню, – он улыбнулся.
Они прижимались телами друг к другу. Сливались в единую смесь из ласки, любви и спокойствия. Переплетая ноги, они медленно кружились в придуманном ими танце. Скрипучий пол изрезался его траекториями.
– Давай станцуем?
– Давай.
Диана и Томас Клаус. Забытые целым миром. Они смотрят друг другу в глаза и вспоминают их юношеское сияние. Словно не было многих лет. Словно Элли еще не родилась. Словно сейчас они не в простуженной квартире, а на том же чердаке. Настоящее стало прошлым. И каждый оборот их танца удаляет несколько морщин с лица.
Соски Дианы становились тверже, что-то теплое упиралось в низ ее живота через ширинку Томаса. Они танцевали и ждали дождь.
– Я люблю тебя, Диана, – говорит Томас.
– А я люблю тебя, Томми.
– Не помню, когда мне было так хорошо в этой квартире в последний раз.
– Нам нужно менять все, Томми. Когда это случилось, мы совсем отстранились друг от друга. Подумать только, живем в одной квартире, но как будто совсем не замечаем друг друга.
– Знаю, придется нам заняться этим. Мы пытались справиться с этой болью по одиночке и совсем забыли, что вместе намного проще…
– Господи, какие же мы дураки…
Томас сжимает руки, укрепляя хомут своего объятия, Диана крепко прижимается к нему.
– Спасибо тебе за все, Томми.
– И тебе спасибо, Диана…
Они открывают глаза и видят безжизненную квартиру и те же стареющие лица.
Прошлого не существует.
Дорога в него забыта.
Где-то в этой квартире летает призрак Элли. Он остался здесь навсегда.
Что-то сверкает.
– Откуда у тебя золотые сережки? – спрашивает Томас.
– Я… их нашла.
12
Ты закрываешь глаза в постели. Открываешь – метро. Закрываешь снова.
– Ты знал, что машина времени давно уже изобретена? Правда. Ей даже можно пользоваться. Только ты не сможешь отправиться в будущее. Только в прошлое и не сможешь ничего изменить, а просто проживешь все то же самое.
Экран. Телефонные звонки. Мистер Уолкер. Моргаешь – дом. Снова смыкаешь веки.
– Существует интересная теория, что каждый раз, когда ты стоишь перед выбором, реальность разветвляется. В одной реальности ты выбрал что-то одно, в другой – совсем иное. Прикольно, правда?
Жизнь превращается в телепортацию. Бесконечные моргания становятся признаком однообразия. Каждый день – сегодня. Никакого прошлого. Никакого завтра.
Томас закрывает глаза. Он видит Элли. Ее светлые глазки бегают по квартире. «Папа, мама! Смотрите как я умею». Элли делает нелепый кувырок. «Какая ты у нас молодец!» Томас открывает глаза. Бесконечная боль пронизывает ребра.
– Так как насчет сходить в то местечко, про которое я говорил? Выпить виски?
Сегодня Диана встречается со своей подругой. Почему бы нет?
– Пошли, – отвечает Томас.
– Класс! – возглашает Итон.
13
– Это же просто кафе, – говорит Томас.
– Нет, – протягивает Итон. – Смотри.
Круглые столики расставлены с четким интервалом. На одном из них нацарапано: «Маргарет – шлюха». Томас читает.