Сергей Князьков
Допетровская Русь
Церковь учила новому пониманию взаимоотношений между властью и подвластными, провозглашая, что верховная власть, власть князя поставлена от Бога «на казнь злым и на милованье добрым». Князь-военачальник и князь-судья, берущий дань за свою службу земле, становится, по учению церкви, оберегателем веры христианской, источником нового закона, трудолюбцем во имя общего блага. Под влиянием церкви княжеская власть приобретает характер власти государственной по Божьему изволению, и когда князья в своих «которах» и «коромолах», в ярой борьбе за старшинство и выгоды, роняют сами свое высокое значение, церковь строгим и властным поучением побуждает ссорящихся князей чтить старейшего, соблюдать право и справедливость во взаимных отношениях, не преступать чужого предела, помнить, что им придется дать ответ Богу, от Которого они имеют свою власть. Народу внушается, что князя надо чтить, как Божьего ставленника, что нельзя идти с оружием на князя, как древляне пошли на Игоря, – то все зверинский обычай.
Церковь не имела рабов. Раб, подаренный церкви, становился на положение свободного, и церковь своими поучениями стремилась внушить тогдашнему обществу, что и рабы – люди, учила не томить их голодом и многотрудной работой, соблюдать меру и человеколюбие в наказаниях, осуждала за убийство раба, как за убийство человека. Умыканье и покупка жен, многоженство под влиянием церкви отходят постепенно в область преданий, становятся для людей-христиан «поганским» обычаем. Церковь ратовала против кровавой мести, которая и была при сыновьях Ярослава заменена денежным выкупом в пользу родственников убитого и штрафом в пользу князя.
Распространению христианства в стране восточных славян очень мешало то обстоятельство, что первыми учителями-проповедниками были греки, плохо знавшие язык и нравы тех, кому они несли Христово учение. Надо было создать своих проповедников, свое духовенство. Еще Владимир Святой почувствовал необходимость этого и основал в Киеве и других городах училища. О Ярославе летопись повествует, что он «книгам прилежа и почитая е часто в нощи и в дне; и собра писцы многы и прекладаше (переводили) от грек на словеньское письмо и списаша книгы многы, ими же поучашеся вернии людье наслаждаются ученья божественного».
Так новая вера не только создавала новое христианское просвещение, но и самые задачи бытия государственного и общественного осенялись христианским идеалом. Все это новое, вносимое в русскую жизнь христианством и церковью, сплетало основную связь единению Руси с христианскими цивилизованными народами Запада. Когда в 1054 году произошло разделение церквей восточной и западной, Русь, принявшая христианство от греков, осталась вместе с Византией, и русское христианское просвещение продолжало хранить в себе византийские начала. В 1453 году Византия пала под ударами турок, и тогда Русь сделалась единственным на свете независимым хранилищем православия, восточного исповедания христианства.
Главнейшие пособия: С.М. Соловьев «История России», т. I; Е.Е. Голубинский «История русской церкви», т. I; М.Д. Приселков «Очерки по церковно-политической истории киевской Руси X–XII вв.»; «Патерик киевского Печерского монастыря»; П. Знаменский «Руководство к русской церковной истории»; Н.Я. Аристов «Первые времена христианства в России по церковно-историческому содержанию русских летописей»; Преосв. Макарий «История русской церкви», тт. I–III; В.И. Иконников «Культурное значение Византии в русской истории».
Князь и вече
Вечем в Древней Руси называлась сходка взрослых домохозяев, жителей одного города, для решения сообща каких-либо дел, касающихся их городской жизни. Сходки эти существовали издавна, задолго до призвания князей, при первых князьях и до самых тех пор, как поднялась Москва, вобравшая в свои пределы отдельные земли, или волости, на которые распадалась в древнейшее время Русь.
Волостью, или землею, назывался в XI–XII веках целый округ, вмещавший в себе несколько городов. Один из этих городов считался старшим, или «великим», а другие города были только «пригородами» этого старшего города, по имени которого называлась обыкновенно и самая земля. Летописец, живший в конце XII века, отметил такое устройство Русской земли, как исконное. «Новгородци бо изначала, – писал он, – и смоляне (жители Смоленской области), и кыяне (киевляне), и полочане (жители Полоцка), и вся власти (волости), яко же на думу, на веча сходятся; на что же старейшии (города) сдумают, на том же и пригороди станут». Вече, следовательно, было формой, в которой выражалась тогдашняя государственная власть. Надо, впрочем, отметить, что вечем называли тогда и простое совещание старейшин, и такое народное собрание, которое не имело своей задачей вынести постановление, решающее то или иное государственное дело, а решало дела хозяйственного распорядка, не касавшиеся внешней безопасности, внутреннего благоустройства или суда. Но по преимуществу вече в киевское время было органом политической власти народа. Другой формой выражения государственной власти в Древней Руси был князь.
Варяжские князья утвердились в стране восточных славян тогда, когда славянские племена жили довольно сложной, разработанной жизнью как в государственном, так и в хозяйственном смысле. Варяжские князья пришли не на пустое место и не к бедным племенам дикарей. Славянские племена того времени жили объединенными в волости, сосредоточившиеся около больших торговых городов. Новгородские славяне призвали Рюрика с братией его только к себе. Отвага и военное счастье самого конунга и его ближайших преемников отдали им в руки княжение во всей стране восточных славян. Варяжские конунги стали князьями славянских городов, с которых собирали дань как в знак подчинения этих городов своей власти, так и в качестве вознаграждения за ту тяжелую службу, какую пришлось нести князьям по охране страны и ее торговли.
Дань князья собирали тем сырьем, которым торговала Древняя Русь. Это обстоятельство, превращая князя в первого и богатейшего торговца города, связывало его интересы с интересами всех горожан и заставляло его жить с ними в ладу, признавая в известной мере их самостоятельность. Вече горожан в Древней Руси является поэтому властью, стоящею рядом с княжеской властью. Это были две власти, равные между собой и действовавшие согласно ради взаимной выгоды. Когда же согласие нарушалось, то торжествовала та сторона, которая оказывалась сильнее: князь, обладавший сильной дружиной, мог заставить вече подчиниться своей воле; сильное своим единством, согласием, богатое людьми и деньгами вече могло не только заставить князя исполнять то, что ему, вечу, желательно, но бывало в состоянии выгнать из своего города князя, «показать ему путь», как тогда говорили, и на его место пригласить другого из того же княжеского рода. Жить и управляться без князя «не повелось», было не в обычае. Князь считался необходимым в правительстве, как главный судья и полководец. В тех случаях, когда он был плохим судьей или плохим вождем, путь ему и указывался. Киевляне изгнали от себя в 1068 году князя Изяслава Ярославича как плохого военачальника, который не только не сумел защитить землю от половцев, но еще, вопреки желанию горожан, отказался продолжать борьбу с ними. Причиной неудовольствия против Всеволода Ярославича было у киевлян то, что он не сам судил, а поручал суд пристрастным тиунам. Зато как дорожат киевляне князем, который умеет водить их ополчение к победе и справедливо держит суд: Владимира Мономаха они призвали к себе, нарушив правила княжеского старшинства, только за его справедливость и большие военные способности, и долго поминали добром этого князя, предпочитая иметь на столе своего города его потомков.
В лице Мономаха киевляне ценили князя, на которого во всем и всегда можно положиться, который сумеет словом или делом выпутаться сам и спасти город при тяжелых обстоятельствах; они ценили доступность и справедливость Мономаха, знали, что при нем люди всегда будут «доходити княжее правды», что он не даст «пакости деяти отроком ни своим, ни чюжим, ни в селех, ни в житех». Мономах был храбрый защитник земли и справедливый судья, ревностный хранитель мира внешнего и внутреннего; за это его и любили киевляне.
Вече правило волостью вместе и наравне с князем, и, конечно, строгого разделения власти веча и князя не могло существовать в то время. Люди тогда жили не по писаному закону, а по обычаю, одинаково обязательному и для князей и для народа, но не вносившему никакого строгого распорядка в течение дел. Можно говорить, что вече управляло волостью, но и князь тоже ею управлял; ход этих двух управлений и определялся обычаем, «стариной» и «пошлиной». При всегда возможных столкновениях немалое значение приобретало то, какие люди стояли во главе веча: очень ли рьяно стоявшие за самостоятельность веча или нет; пожалуй, еще большее значение имело то, каков был князь – легко или не легко поддающийся вечевому требованию, умеющий или не умеющий с ним ладить. Взаимные чувства народа и князя определяли все в их отношениях, как правителей. Любил народ князя, как, например, киевляне любили Мономаха или сына его Мстислава, и тогда никаких разногласий не возбуждалось; а был князь не по нраву народу в силу своего поведения или характера, и тогда столкновения его с вечем бывали часты и не всегда оканчивались благополучно для князя.
У князей был свой распорядок владения землей. Князья, потомки Рюрика, «володели» Русской землей всем родом, все сообща, и обыкновенно размещались в волостях по старшинству. Чем старше был князь, тем более выгодный и доходный город приходилось ему занимать. Умирал самый старший, занимавший киевский стол, на его место становился следующий за ним по старшинству, и за ним так, лествицей, передвигался по городам весь княжеский род. Но этот порядок скоро спутался. С ростом княжеского рода перестали ясно различать, кто из князей старше, кто моложе; поднялись нескончаемые споры из-за старшинства. Самые города с течением времени тоже нарушились в степени своей доходности: богатый прежде город становился беднее, и, по обычаю, старшему князю приходилось тогда покидать богатый младший город для бедного старшего. Все это и создало ту кровавую путаницу, которую принято называть временем княжеских усобиц.
В это-то смутное время веча городов и стали решительно высказываться в пользу тех князей, каких сами хотели иметь, мало считаясь с запутавшимся княжеским обычаем занимать города по старшинству. Когда умирал князь, горожане собирались на вече и сговаривались, кого из князей звать к себе, если ближайший по старшинству был не по нраву и если под силу было городу не допустить его к себе. Решив на вече, кого выбрать себе в князья, горожане посылали сказать пришедшемуся им по сердцу князю: «Поиде, княже, к нам! Нашего князя Бог поял, а мы хощем тебя и иного не хощем!» Когда князь приезжал в город, вече целовало ему крест на верность, а князь целовал крест перед вечем в том, чтобы ему «любити народ и никого же не обидети».
Так, например, рядились киевляне в 1146 году с князем Игорем, вместо которого на вече присутствовал, замещая Игоря, его брат Святослав.
– Ныне, княже Святославе, – говорили киевляне, – целуй нам хрест из братом своим (за брата своего): аще кому нас будет обида, то ты правя!
Святослав на это отвечал:
– Яз целую крест за братом своим, яко не будет насилья никоторого же.
Затем киевляне целовали крест Игорю.
В 1213 году сын умершего князя Всеволода Большое Гнездо, Ярослав, приехал в город Переяславль Залесский, созвал всех переяславцев и сказал им: «Братия переяславцы! се отец мой идя к Богови и вас отдал мне, а мене вдал вам на руце, да рците ми, братья, аще хощете мя имети себе, яко же иместе отца моего, и головы свои за мя сложити?» Переяславцы приняли князя Ярослава и целовали ему крест.
Заключая «ряд» с князем, горожане уговаривались, какой доход должен получать князь с города, как он должен судить, сам ли, или чрез тиунов своих, т. е. особых, князем назначенных судей; уговаривались далее о том, чтобы князь поручал управление отдельными частями страны мужам добрым и справедливым, и т. п.
По своей форме вече было непосредственным участием народа в управлении государством, а не чрез представителей. Участвовать на вече имел право каждый свободный взрослый и материально независимый горожанин. Но это право никого ни к чему не обязывало. «Людин» мог пойти на вече, а мог и не пойти, мог там стоять и молчать, мог и говорить, отстаивая полюбившееся ему мнение. Созывались веча, смотря по надобности: в одну неделю могло быть несколько вечевых собраний, а иной раз и в целый год не созывалось ни одного. Созывать вече имел право каждый «людин», но, конечно, пользоваться этим правом по капризу было опасно: можно было дорого поплатиться, и небольшие группы людей рисковали созванивать вече только тогда, когда были уверены, что вопрос, подлежащий вечевому обсуждению, важный вопрос, всем близок и всех интересует. Обыкновенно вече созывалось по почину городовой старшины или князя. Созывалось вече или по звону особого колокола, или чрез герольдов – бирючей. Сходилось на вече обыкновенно «многое множество народа», и, конечно, такие собрания могли помещаться только под открытым небом.
Во всех городах были постоянные места для вечевых собраний, но вече могло собираться и на других местах, если это почему-либо было удобнее. Так, в 1147 году киевляне собирались на вече раз под Угорским, другой – у Туровой божницы, несмотря на то что у собора Св. Софии было место, издавна предназначенное для вечевых собраний: там были даже поделаны скамьи, на которых вечники могли сидеть. Случалось и так, что горожане, резко разделившись в мнениях, собирали одновременно два веча в разных местах.
Особого порядка совещаний на вече не было. Как только соберется народ и наполнит площадь, так и начиналось обсуждение дела. Конечно, не все собравшиеся на вече в один голос говорили и решали все дела; из всего «многолюдства» выделялись наиболее решительные, смелые и лучше понимавшие дело, они-то и вели весь разговор.
Размещались на вече люди в некотором порядке. В середине, ближе к князю и епископу, к городской старшине, к посаднику и тысяцкому, собирались те, кто пользовался бо́льшим значением в городе или за свое богатство, или за услуги, или по преклонному возрасту. В этой сравнительно небольшой кучке и сосредоточивалось все обсуждение дела, а толпа присоединялась к какому-либо одному из мнений, и тогда оно торжествовало. Бывало, разумеется, и так, что толпа, возмущенная или раздраженная тем делом, которое обсуждалось, и пришедшая на вече с заранее решенным мнением, заставляла «лучших людей» принять то, что она принесла с собой, быть может, после долгих предварительных рассуждений по дворам и горницам. При таких условиях вече становилось иногда слишком шумным и беспорядочным сборищем, и тогда «людие, – по словам летописи, – (были) яко взбеснеша, или яко звери дикии, и речи слышати не хотяху, бияху в колоколы, кричаху и лаяху»…
При обсуждении дел никакого подсчета голосов не велось, и требовалось всегда или единогласное решение, или такое большинство, которое было бы ясно видно и без всякого подсчета голосов. Решение веча, таким образом, действительно исходило от всего города. Единогласие получалось мирным путем, если успевали сговориться и поставить на чем-нибудь одном; но если страсти разгорались, то дело решал не словесный бой, а кулаки и топоры. Никаких записей того, что происходило на вече, не велось; ни председателя, ни руководителя прений не было, по крайней мере летопись не указывает на существование их. Первый вопрос предлагался вечу обыкновенно тем, кто его созвал, т. е. князем, посадником или кем иным, а затем начиналось самое совещание. Есть указания в летописях, что люди богатые подкупали людей бедных для того, чтобы они своим говором и криком на вече заглушали речи противников и способствовали проведению мнений тех, кто подкупал их.
Так как на вечевых собраниях не требовалось присутствия определенных лиц в определенном числе, а нужно было только, чтобы присутствующие были горожане, то состав веча бывал очень непостоянен в своих решениях. Сегодня собрались в таком соотношении, что большинство высказывается за известную меру, а на завтра созвонили вече, собрались в большинстве противники принятого вчера решения, и вот принято вместо вчерашнего противоположное ему. Но даже и в тех случаях, когда вече собиралось однородное, оно настолько зависело от настроения духа подвижной массы своих членов, что очень легко меняло свои решения.
Кроме избрания князя, вече, как высшее правительственное учреждение, как правительство само, решало вопросы о войне и мире. Но вопрос о войне и мире решал также и князь. Как устраивались в этом вопросе обе власти? Дело в том, что князь и вече ведали войны, так сказать, различного характера. Если князь вел войну на свой страх и риск, то вече в нее не вступалось; если же князь требовал помощи горожан, то вершителем вопроса войны или мира становилось вече, и тогда оно имело решающий голос.
Летопись рисует нам не одну картину взаимоотношений князя и веча на почве вопросов войны и мира. В 1147 году шла борьба между старшим внуком Мономаха, Изяславом, и его дядей, младшим сыном Мономаха, Юрием. Старинные противники Мономаховичей, черниговские Ольговичи предложили союз Изяславу. Изяслав, рассказывает летопись, созвал бояр своих, всю дружину свою и всех киевлян, т. е. вече, и сказал им:
– Вот я с братией моей хотим пойти на дядю своего к Суздалю. Пойдут с нами и Ольговичи.
Киевляне на это ответили:
– Князь! Не ходи на дядю своего в союзе с Ольговичами, лучше уладь с ним дело миром. Ольговичам веры не давай и в одно дело с ними не вступайся.
– Они крест мне целовали, – ответил Изяслав, – и мы сообща порешили этот поход; не хочу менять моего решения, а вы помогите мне.
– Князь, – сказали тогда киевляне, – ты на нас не гневайся: не пойдем с тобой, мы не можем поднять руку на Владимирово племя. Вот если на Ольговичей, так с детьми пойдем.
Тогда Изяслав решил идти один с дружиной и охотниками, кликнув клич по них:
– А тот добр, кто по мне пойдет!
Воинов-охотников собралось много, и Изяслав двинулся в поход. Но киевляне оказались правы: Ольговичи нарушили крестное целование и изменили Изяславу. Положение, в котором очутился Изяслав, оказалось крайне опасным. Тогда он отправил в Киев двух посланцев, Добрынку и Радила. Посланцы явились к наместнику Изяслава, его брату Владимиру, и к киевскому тысяцкому Лазарю. С посланными Изяслав так говорил брату Владимиру:
– Брате! Еди к митрополиту и съзови кыяны вся, ать молвита си мужа лесть черниговскых князий!
Владимир поехал к митрополиту и созвонил, «повабил» киевское вече. И вот, повествует летопись, – «придоша кыян много множество народа и седоша у святое Софьи. И рече Володимер к митрополиту:
– Се прислал брат мой два мужа кыянины, ать (т. е. пусть) молвят братье своей.
И выступи Добрынка и Радило и рекоста:
– Целовал тя брат, а митрополиту ся поклонял, и Лазаря целовал, и кыяны вси.
Рекоша кыяне:
– Молвита, с чим вас князь прислал?»
Посланные изложили тогда то, что велел им сказать Изяслав, и от имени князя звали городское ополчение идти к Чернигову:
– А ныне, братья, поидета по мне к Чернигову; кто имеет конь, ли не имеет кто, ино в лодье: ти бо (т. е. черниговцы) не мене единого хотели убить, но и вас искоренити.
Таким образом, требуя помощи горожан, князь указывает, что теперь поход не его только личное дело, но и дело города.
Вече зашумело:
– Рады, что Бог избавил тебя и братий наших от великой напасти. Идем по тебе и с детьми, как ты того хочешь.
Но тут поднялся один человек и сказал:
– Хорошо. Пойдем за князем, но подумаем и вот о чем. У нас здесь сидит у св. Федора (т. е. в монастыре) враг нашего князя – Игорь. Помните, как восемьдесят лет тому назад отцы наши вывели не из монастыря, а из темницы князя Всеслава и посадили его на место Изяслава Ярославича, и что было, когда вернулся Изяслав. Как бы не случилось и теперь того же. Мы уйдем к Чернигову, а сторонники Игоря призовут его и сделают князем. Пойдем сначала убьем Игоря, а потом и двинемся к Чернигову.
Против этого предложения восстали митрополит и тысяцкий Лазарь; говорили против же старый тысяцкий Владимир и некто Рагуйло. Но толпа не слушала их и пошла убивать Игоря.
Война, начатая с согласия веча, прекращалась, если народ требовал заключения мира. В таких случаях вече властно говорило князю: «Мирися, княже, мы не идем!» – как сказало киевское вече князю Изяславу в 1179 году, перед приходом к Киеву князя Юрия Долгорукого.
Точно так же, если князь хотел мириться против воли веча, то слышал такой ответ: «Аще ты мир даси ему, но мы ему не дамы!» – говорили в 1177 году ростовцы своему князю Мстиславу Ростиславичу, требуя продолжения войны с князем Всеволодом Юрьевичем. Во время похода князю тоже приходилось считаться с желаниями городского полка. В 1178 году князь Всеволод не хотел брать приступом город Торжок. Это возбудило неудовольствие городского полка. «Мы не целоваться с ними приехали, – сказал полк, – они, князь, лгут Богу и тебе!» – и город был взят приступом.
Кроме вопросов избрания князя и заключения ряда с ним, а также вопросов войны и мира, вече принимало участие в законодательстве. Так, князь Ростислав учреждал епископию в Смоленске (1150), «сдумав с людьми своими», т. е. с согласия веча, и в уставной грамоте епископу на права и доходы было сказано: «да сего не посуживай никто же по моих днех, ни князь, ни людие», т. е. ни князь ни вече, которое признается здесь наравне с князем источником законодательного распоряжения. На вече решались вопросы международных сношений, особенно касавшиеся торговли, и в договорах наряду с властями, князем и епископом, прописывался весь город, все люди.
Так сосуществовали в правительстве киевских времен два начала – князь и вече. Сосуществование обеих властей покоилось на единении их, на их согласии, которое создавалось на почве нужды друг в друге и иногда оформливалось даже договором с крестным целованием. Права обеих частей правительства были в сущности одинаковы. Но князь, так сказать, существовал и проявлялся постоянно, вече же созывалось не всегда, действовало с перерывами. В силу одного этого такие постоянные дела, как суд, управление, конечно, должны были более сосредоточиваться в руках князя, и вече почти не вмешивалось в них. Оно требовало от князя правого суда, однако жаловаться вечу на суд князя было не в обычае. Но, оставаясь постоянно во главе текущих дел, князь не был избавлен от известного контроля своих деяний со стороны веча. Этот контроль устанавливался сам собой в силу гласности и несложности всех дел тогдашнего государственного строительства, а затем он обеспечивался участием лучших горожан, городской старейшины, в постоянном совете князя, в его думе с дружиной.
Торговый город на Руси X и XI веков был в то же время известной военной организацией; как купец тех времен был одновременно и воином и не мог быть купцом, не будучи воином, так и весь город был устроен на военную ногу. Для устройства торгово-военных экспедиций и артелей древнерусский город составлял полк, или тысячу. Эта тысяча делилась на сотни и десятки. Во главе всей тысячи стоял тысяцкий, во главе сотен и десятков – сотники и десятские; сообразно с этим делением и все управление и суд в волости распределялись по сотням и десяткам. Кроме тысяцкого, летописи упоминают еще одно высшее должностное лицо в городе – посадника. Можно думать, что посадником называли лицо, замещавшее князя в его отсутствие, как судью и управителя. Посадником, как и тысяцким, мог быть родственник князя, назначенный им на эту должность с согласия веча, или даже избранный прямо вечем человек из «людей», когда князя не было у города; летопись знает посадников и тысяцких, назначенных князем и без согласия веча. Тысяцкий, как можно думать по некоторым глухим указаниям летописи, был военным начальником, а посадник – гражданским управителем и судьей города и его волости. В смысле управления тысяча обнимала собою, очевидно, город и городскую околицу, которая к нему тянула; маетное ее население делилось на сотни и десятки. На обязанности тысяцкого, как кажется, лежала и охрана внутренней тишины и спокойствия города и его волости.
Посадники, тысяцкие, сотские были и из дружины князя и из наиболее уважаемых и влиятельных по своему богатству горожан. Богатые горожане в силу своего первенствующего положения руководили вечем, а вместе с тем и всею политической и хозяйственной жизнью города. Они были постоянными, оседлыми обитателями города, державшими в своих руках всю городскую силу, а князь со своей дружиной был обыкновенно временным явлением в городе; хозяйственное благополучие князя во многом должно было зависеть от первенствующих на вече и в городской жизни богатых горожан.
Князь в своих делах по суду и управлению, в силу уже одних личных удобств, должен был справляться с мнениями и желаниями этих «старцев градских». Об участии их в совете князя известно еще из времен Владимира Святого. Вместе с наемными слугами князя, с людьми, порядившимися ему на службу, с дружиной князя, старцы градские составляли княжескую думу. Летописец рассказывает, как Владимир Святой «по вся неделя (т. е. по воскресным дням) устави на дворе в гридьнице пир творити»; на эти пиры приглашались при князе и без князя бояре, младшие дружинники – «гридь», сотские и десятские и нарочитые мужи.
По летописи, вопрос о принятии христианства князь Владимир решил по совету с дружиной и старцами градскими. Участвуя в совете князя, городовая старшина тем и поддерживала единение князя с вечем; люди сильные и влиятельные, эти старцы градские, с одной стороны, могли властно заявлять князю желание и настроение веча, а с другой, подкрепляя своим авторитетом князя, в совете которого участвовали, они могли влиятельно ратовать за него на вече и поддерживать его перед народом.
Непосредственными помощниками князя в деле военном и в трудах мирного характера, по управлению и сбору дани и в суде, были его дружинники. Когда летописец рассказывает о русских князьях Х – ХII веков, ему всегда приходится вести речь и о дружине князей. И дома, в своей мирной деятельности, и на войне князь окружен дружиною; с дружиной, не со всей, конечно, а «в мале дружине», князь едет в гости к родичу или на богомолье в монастырь; с дружиной князь держит совет, «думает с ней», с ней пирует; идут на княжий двор возмутившиеся горожане «претися с князем», князь встречает их «седяще на сенях с дружиною своею». Дружинники – это близкие к князю люди, с ними он делит радость торжества и горе поражения; с ними он пирует свой свадебный пир, с ними же оплакивает умершего отца или жену. «Бе Володимер, – читаем в летописи, – любя дружину и с ними думая о строе земленем, и о ратех, и о уставе земленем».
Дружина делилась на старшую и младшую. Старшие дружинники именуются в летописи «княжи мужи» или «боляре»; младшие носят название «отроков», «детских» или зовутся словом варяжского происхождения «гридь». Княжим мужам и боярам князья поручали «посадничество» и «тиунство», т. е. наместничество в волостях и суд со сбором дани; старшие дружинники предводительствовали войском князя и были его ближайшими помощниками и советниками. Младшие дружинники составляли основу военной силы князя и по поручению князя могли занимать различные мелкие должности при его дворе и в управлении. И старшие и младшие дружинники были вольные слуги князя; они служили тому или иному князю, какому хотели, по уговору с ним, за определенное жалованье деньгами, землей или доходным местом. Вместе с князьями передвигались они из города в город, по мере того как передвигался по лествице старшинства сам князь. При этих переходах князей из волости в волость вольные люди могли и не переходить вместе с князем и, оставаясь на месте, вступали в дружину другого князя. Вступая на службу к князю, дружинник целовал крест на верность и добро своему князю.
Князь со своей стороны должен был держать в чести свою дружину, не жалеть для нее ничего и обо всем всегда думать и советоваться со своей дружиной. Считалось невозможным решать какое-либо дело соглашением одних князей без согласия их дружин. Если князь «не любил думы с мужами своими», то это ставили ему в упрек. «С мудрым думцею, – читаем в одном тогдашнем сказании, – князь высокого стола додумается, а с лихим думцею думает и малого стола лишен будет»; только тех князей «полки крепки и города тверды», у которых «дума добра». Добрый князь считал себя обязанным «любить и покоить» свою дружину, «являть» ей свою думу. Дружина Владимира Святого, как читаем в летописи, как-то выразила желание, чтобы князь приказал подавать на пирах золотую посуду, и Владимир исполнил это желание; заметив: «Сребром и златом не имам налести дружины (т. е. не добуду дружины), а дружиною налезу сребро и злато, якоже дед мой и отец мой доискался дружиною злата и сребра»… Из всего, что князь добывал войной и торговлей, значительную долю отдавал он своим дружинникам. Дружина в свою очередь дела князя считала своим делом и была готова сложить голову за доброго к ней князя. «Где твоя голова, князь, ляжет, там и мы свои сложим!» – отвечали Святославу его дружинники на призыв князя биться крепко с врагами и не посрамить земли Русской. Но, если князь замышлял какое-либо дело без ведома дружины, дружинники говорили своему князю: «О собе еси, княже, замыслил; а не едем по тобе; мы того не ведали».
«Князю принадлежал выбор советников: он мог изменять состав своего совета, но не считал возможным остаться совсем без советников»… Князь Мстислав отставил от службы двух своих дружинников за то, что их холопы украли коней из княжеского табуна. Отставленные дружинники, злобясь на Мстислава, наговорили другим князьям во время похода в степь, что Мстислав хочет схватить их. Те всполошились и потребовали от Мстислава, чтобы он поклялся крестом и Св. Евангелием, что не мыслит на них лиха. Мстислав спросил свою дружину, как ему быть? Дружинники посоветовали князю Мстиславу согласиться на крестоцелование и сказали при этом: «Ты, князь, прав перед Богом и людьми; тебе нельзя было того (т. е. измены братьям) без нас ни замыслить ни сделать, и мы все ведаем твою истинную любовь ко всей братии». Так дружина ручалась за правоту своего князя, потому что знала все его намерения; вот почему при решении споров князей, когда они целовали крест друг другу на мир и согласие, целовала крест и дружина мирившихся князей.