Сергей Кулаков
Когда не поздно простить
«Бесстыдник! – кричала она. – Сидит он, не смотрит даже. Как будто я ему какая-то… Не пришел он. Ну, и не надо. Без тебя обойдусь. А попроси у меня что-нибудь. Попроси! Получишь. Привык, что я безотказная. Вот и дождалась за свою доброту. Все для него, а он… Такой же, как и другие. Только пользоваться умеет. А как что самому сделать, не допросишься. Все, теперь я не так буду себя вести. Раз ты морду воротишь, то и я в твою сторону не посмотрю. Пока на коленях не подползешь…»
Римма еще продолжала свою обвинительную речь – а сама уже невольно думала о другом.
Нет, что-то здесь не так. Какая-то другая, тайная причина сидела в этом. Валера, конечно, хам и грубиян еще тот. Но мотивы его грубости всегда понятны. В сущности, он как большой мальчик. Обидели – вот и обижается. И мстит, соответственно.
Тогда что же? Надо искать обиду?
Но где? В чем?
Римма быстро прокрутила в голове последние события. Что? Где она допустила прокол? Кажется, все нормально, все, как обычно. Встречались перед работой, вместе шли, вместе уходили. Пили чай в дежурке, решали кроссворды. Болтали, работали.
Ночью… Ну, ночью тоже все было нормально. Немножко был какой-то вареный, но крупные мужчины вообще не отличаются поворотливостью. Да нет, тут все в порядке. Она привыкла.
Что еще?
Она его постригла на днях – хорошо постригла, аккуратно. Дернула пару раз, но это всегда так бывает, машинка не новая, заедает. А волосы у него как щетка, кожи не видно. Но обычно он на это и внимания не обращает. Он вообще терпеливый. Хоть и псих. Нет, машинка – ерунда. Тут что-то другое? Что?
Вчера, на выходных, что-то произошло? Да ничего у него не происходило, она бы знала. Он бы с утра рассказал, пока на работу шли. Всегда все рассказывает, у него от нее тайн нет. А если он с кем-то и заелся из своих и ей не сказал, то она-то тут ни при чем. А он именно на нее зол был. Ох, и зол же. Но за что?
«А-а! – сообразила наконец Римма. – Это за то, что я ему приказала приходить, когда на соль собиралась. Да, резко сказала. А он не любит… Но я и раньше так говорила, и ничего. Не обижался. А тут как подменили. Обида обидой, все-таки, должно быть, обиделся, но работа главное. Он это лучше других знает. И все же не пошел. Неужели это? Да, зря я так. Слишком резко. Ему плохо, а я… Надо было сдержаться. Не командовать. Переборщила. Знаю же его…
Но от того так и сказала, что знаю! Ему не прикажи, он может так и просидеть за столом. Особенно такой теплый после вчерашнего. Вот и хотела оживить, подогнать маленько. Подогнала. Только рассвирепел. И свирепел все больше, сидя в дежурке. И ждал, когда придут. То-то Костика сходу послал. Ждал ее посчитаться».
Ну что ж, посчитался. Получилось. Так огорошил – чуть сознания не лишил. Римма и не знала, что он на такие фортели способен. Как артист прямо.
Или не артист? Или и правда, что-то с ним серьезное случилось. Вон какое лицо было – жуть. Смотреть страшно. Никогда такого не видела.
Нет, что-то случилось. Не за слова он ее обиделся. Не за одни только слова. Тут что-то еще было.
Что?
Приделали! Мгновенно пришел ответ. Это уже кто-то из своих постарался. Давно на них смотрят, завидуют. Так завидуют – воздух плавится. И кто-то все-таки приделал, не выдержал их дружбы.
«Кто?» – серьезно подумала Римма.
Да кто угодно! И Светка Трофимова, главная ее врагиня, и Жанка, подружка ее, и даже из мужиков кто-нибудь. Вон хоть бы и Павел. Натуральный ведьмак. Иной раз так посмотрит – жуть. Или хоть Зоя, пискуха эта. Без мужика давно живет, иззавидовалась вся. Ее-то болен весь, толку нету, да и старый уже. Или кто-то из соседок по дому, там на ее семью завидуют, на достаток, на детей толковых…
На любого можно думать. Кто хочешь сглазить мог. Все завидуют, все пережить не могут, все горя хотят. Не себе радости, а другому горя. Такие люди.
А если так, тогда понятно.
Римма вздохнула, расправила плечи.
Ладно, с этим разберемся. Сглазили или нет – пока неясно. Дело такое – недоказуемое. Пока за руку не словишь, не узнаешь. А кого ловить? А если все завидуют и злого желают? Ото всех не отобьешься.
Но одно она поняла: Валера на нее обиделся. За слова ли эти резкие, за что-либо другое, но обиделся.
Она подождала еще немного, выглядывая краем глаза из-за фильтра. Может, пойдет следом? Поймет, что свое она получила, и смилостивится?
Римме не хотелось ссоры. Ругались они часто, но это мгновенно уходило. Слово, два, короткая вспышка с ее стороны, как правило, – и прошло. Так даже интересней. Оживляло чувства.
Но тяжелые ссоры Римма не любила. Были у них и такие в их общей биографии. Неделю как-то не разговаривали – она еле выдержала. Валере-то что. Он в запой ушел и недели той не заметил. А она непросто ее пережила. До сих пор осадок не рассосался, висел возле сердца тянущим грузиком.
И вот что-то похожее назревало.
Римма еще немного подождала.
Не шел. И не пойдет, понятно. Забастовал.
Плохо. Со всех сторон плохо. И возвращаться без него, как побитой собаке. И работу делать – без него еще скрести и скрести. И домой потом одной тащиться.
Плохо.
Но снова просить не пойдешь. Да и надежда оставалась, что сейчас подтянется. Все-таки Римма в себя верила, в свою власть над ним и в его, как бы это сказать, рабочую совесть. Чтоб он взял и совсем не пришел? Даже после того, как она на него наорала?
Ну, нет. Такого не было и быть не может. Как бы там всякие завидущие не старались, до такого не дойдет.
Успокоившись – насколько могла, – Римма отправилась в сарай. Голову держала твердо. Но волнение, засевшее внутри, ее угнетало: трудно было себя обманывать.
Поплакать бы…
Нельзя. Только начни – не остановишься.
А тут еще этот мороз с ветром! Едва вышла из котельной – колючей плетью хлестнуло лицо, рвануло за плечи, завернуло вниз голову. В горло до самых легких проник ледяной холод, перебил дыхание, изумил.
Жуть!
Согнувшись, Римма побежала к сараю, подгоняемая ветром, как рассерженным отцом.
Забежала, спряталась за стену, выдохнула. Мороз в сарае был такой же, но хоть от ветра укрытие.
Все нутро этот ветер выдувает, хоть как одевайся!
Михалыч стоял на прежнем месте, сверху смотрел на нее вопросительно. У подножия соляной кучи – вал из наколотой им соли. Все-таки, работник он был отменный и на годы зря жаловался.
В дальнем углу мучился со своей киркой Костик. Он обернулся на Римму, но спрашивать, понятно, ничего не стал. Только лицо выдавало жадное: ну, ну?
Спросил Михалыч. Даже минуты не выждав.
– Так что, не придет Валера?
– Откуда я знаю, придет он или не придет! – закричала Римма, давая волю накопившемуся. – Сходи, сам у него спроси. Если у человека заскок, я не виновата.
Михалыч свел брови.
– Он вообще не пойдет?
– Не знаю, – огрызнулась Римма.
Она взяла лопату и принялась скрести соль. Весь вид ее показывал: катитесь вы все подальше. Мне надо работу делать, а не вашими глупостями заниматься.
– Так-то у меня свои дела есть, – сказал Михалыч, сбитый с толку ее поведением.
Римма молчала, ожесточенно скребя соль. Силы от злости накопилось – проскребла бы эти завалы насквозь.
Михалыч переглянулся с Костиком, взялся за лом.
– Еще полчаса – и все, – объявил он. – Если Валера не явится, я не виноват.
Римма снова не ответила. Противно было. Ставят ей тут ультиматумы. Как будто она крайняя. А если подумать, эта общее дело, потому что работу котлов они все должны обеспечивать. А выходит, что она одна бегает, упрашивает, старается. Козлы!
Тут Римма вспомнила, что не посмотрела уровень воды в деаэраторе. Привыкла, что Валера смотрит, пока она другим занимается, – или спит, если ночью.
Но решила, что за деаэратором он все равно следит – по привычке. Выйдет из дежурки, один глаз на котел, другой – на деаэратор. Это он не прозевает. Если что, сам воду на фильтре отрегулирует, операция нехитрая.
Михалыч, озадаченный ее молчанием, принялся дальше колоть соль. И ждал. По виду заметно было: ждал. Думал, она снова хитрить начнет. Раз Валера не пошел, будет его обхаживать, чтобы задержался подольше, наколол соли побольше.
А он уж тут покочевряжится, отведет душу.
«Фига! – яростно подумала Римма. – Без вас справлюсь. Идите все отсюда вон! Привыкли цену себе набивать. А всей цены – сила в руках дурная. А в голове – пусто, у любой бабы, самой завалящей, в сто раз больше. Одно только знают: выпендриваться и врать».
Она глянула на Михалыча. Вон стоит, повелитель тисков и гаек. Сердцеед великий. А бабы крутят им всю жизнь, как хотят. Старый уже, а бежит на работу, как молодой, потому что жена гонит. Он бы давно у телевизора пузо належивал, да кто ему даст? Он думает, он сам себе начальник, а на самом деле – бабы.
И всегда так было и будет. И что он ей грозит, что уйдет? Иди давай, кто тебя держит? Только потом не подлизывайся, и грабалки свои не тяни. Щупай своих старух, это тебе само по возрасту, сивоусому.
Римма в душе ярилась, но опытным глазом оценить успела, что соли уже ведер с пять будет. Плюс те два, что в котельной… Почти восемь, норма. Михалыч, конечно, постарался. Но и Костик чего-то там натюкал, и она натерла. В Валериной помощи уже и нужды не было, сами управились.
А потому – можно было не сдерживаться.
Михалыч остановился и закурил. Сверху смотрел на Римму, ждал чего-то.
Чего?
Римма молча терла соль, уже спокойней. Работа почти сделана. Надо беречь силы.
В проеме между стеной и ширмой стояла темная полоса – день был на исходе. Еще начало пятого, но из сарая, освещенного, как солнцем, мощной лампой, ночью казалось все наружное пространство. Ветер выл и грыз углы, влетая в щели и шевеля ширму.
Изредка задняя стенка сарая вздрагивала, словно сарай хотел подпрыгнуть и улететь. Что-то трещало в отдалении и беспомощно звякало, а иногда ударяло глухим колокольным боем – бум-м!
– Я пойду, – сказал Михалыч.
В голосе – твердость. Готов к спору, к сопротивлению. И опять хочет последнее слово оставить за собой.
Дурачок.
– Иди, – отозвалась равнодушно Римма.
Хотя все-таки волновалась: хватит ли соли? На глаз почти достаточно, а начнешь собирать – ведра, а то и полутора не хватит. Бейся потом одной.
Но так надоело заискивать перед мужиками, подстраиваться под их настроение, что не хотела ни словом возражать. Хочешь идти – иди. Кто тебя держит?
– Там кой-чего доделать надо, – пояснил Михалыч, не дождавшись сопротивления.
– Ага, – как бы согласилась с ним Римма.
Он еще немного постоял и задом полез вниз. Было скользко, и Михалыч оступился на спуске, рванулся ногой вниз, раскорячился, как в нелепом танце, едва не упал.
Римма прыснула – он быстро обернулся к ней.
– Скажи Валере, что больше я за него работать не буду! – с перекошенным лицом выкрикнул он.
– Сам скажи, – огрызнулась Римма.
– И вообще, что за привычка: как что, так припахивать! – еще громче закричал Михалыч. – Что у меня, своей работы нет – чужую делать? Не мальчик, у меня все переломано, чтоб вы знали.
– Знаем, – басом отозвалась Римма.
– Знают они! – осатанел Михалыч. – Хрена я больше сюда пойду. Нос не покажу! Они отсиживаться будут, а за них тут паши.
– Ой, да иди уже, – сказала Римма.
– Пойду! – крикнул, но уже тише, Михалыч.
– Иди.
– Пойду.
Он вогнал острый конец лома в пол, приставил его к стене и быстро вышел. Лицо было злое, но и озадаченное – Римма заметила.
Не ожидал, что она так себя поведет. Независимо. Даже с вызовом. А как он думал? Расстилаться будет перед ним, за руки хватать, упрашивать? Не дождешься.
С улицы донеслись матерные выкрики. Должно быть, Михалыч споткнулся в потемках, и теперь отводил душу хоть на чем-нибудь.
Римма взглянула на Костика. Тот слабо улыбнулся.
– Замерз? – спросила Римма.
– Немного, – ответил Костик.
Было видно, что замерз. Кирку он еле таскал, от работы не грелся. А мороз жуть. Замерз, конечно. Нос весь белый, как голая кость из лица торчит. И плечики ежатся, собирая в узкую грудку остатки тепла.
Римме стало жалко его. Мальчишка совсем. Ровесник ее Сашки. Но Сашка – крепыш, а этот – чистый доходяга. Ему ли такая работа? Он, правда, столько и наработал… Но уже почти два часа на морозе, и кирку все же таскал.
Помощник.
И вот же, не бросил ее, в отличие от Валеры!
Ох, Валера…
– Иди, Костик, грейся, – сказала Римма.
Он ждал этого – смотрел с надеждой. Но все же спросил – страхуясь от будущих упреков:
– А не мало будет?
– Хватит, – ответила Римма. – Все соберу – еще и останется. Там еще в котельной два ведра.
Изображая сомнение во взоре, Костик, тем не менее, положил кирку. И подвинулся к выходу.
Все ее покидают.
– Может, помочь собрать? – с той же надеждой отказа спросил он.
Римму затошнило от его замусоленной хитрости, но она сдержалась.
– Сама соберу, – сказала она. – Иди.
Этот тон – тон приказа – Костик знал хорошо. Уже не упираясь, он виновато отвернулся и вышмыгнул из сарая. Как тень. Бесшумно и бесследно.
Пусть идет. Толку с него. Только мешать будет.
И еще Римма рассчитывала: Валера увидит Костика, узнает, что Михалыч ушел и поймет, что она совсем одна тут осталась. И, возможно, все-таки придет. Она не могла поверить, чтобы он ее бросил. Не могла и все. Хоть какие объяснения находила, но в то, что он не придет, совсем не придет, не заглянет даже, не верила.
И потому отправила Костика. Как вроде послание Валере. Посмотри и подумай. И если ты еще что-нибудь соображаешь, срочно приходи!
Римма готова была простить. И даже настроиться так, чтобы в дальнейшем не поминать этого. Ну, с похмелья был, не в первый раз, голова тяжелая, сам тяжелый, не хотел никуда идти и не мог – ладно. Тем более ломом махать. Это, и правда, трудно.
Но Костик-то доложит, что соли нарубили в достатке. И нужно ее лишь собрать и перетаскать в котельную. Плевая работа, только проветриться. И Валера должен подойти. Хоть в этом помочь.
А главное, показать, что не бросает ее одну!
И ей показать, и другим.
Неужели он этого не понимает?
Римма отложила штыковую лопату, взяла совковую и принялась сгребать наколотую соль.
Соли было много – даже больше, чем нужно. Михалыч со злости наколотил порядочно. Да и Костик, худо-бедно, добыл ведра полтора. Тощий, а цепкий.
Римма наполняла ведра и слушала.
Не идет?
Снаружи буйствовал ветер, звенел ширмой, царапал исподтишка колючей лапкой лицо. На улице – темень. Сарай поминутно вздрагивал, как будто в него билась огромная хищная рыба.
Римме было не по себе. Не любила темноту и одиночество. Сколько работала в котельной, где этого добра навалом, а привыкнуть не могла. При каждом ударе ветра сердце замирало, ухо ловило дальние звуки.
Еще заскочит кто. Мало ли придурков шляется? Территория комбината обнесена бетонным забором, но кого этот забор сдержит?
Римма косилась на темный проем, сжимала черенок лопаты сильнее и старалась держаться так, чтобы все время видеть вход.
И прислушивалась: не лязгнет ли дверь котельной?
Насыпав три ведра, понесла одно в котельную. Решила носить по одному. Два – слишком тяжело. И хотя Римма была двужильной, надрываться в этот ветрище не хотелось. Еще летом можно было бы пробежаться по ровному. Но не сейчас, не по этим переметам.
И снова хитрила. Тянула время. Давала Валере шанс исправиться, успеть прийти до того, как она тут закончит.
Валера не шел.
«Интересно, Михалыч побежал к нему ругаться?» – пыталась отвлечься Римма.
Вряд ли. Валера не тот, с кем особо поругаешься. Да и что с него возьмешь: вывернет глаза – и все. Поругайся с таким. Нет, Михалыч на Валеру не попрет. Кишка тонка. Валера ему не по зубам.
Разве что на Римму нажалуется, грубила, мол. Это он может. Мужики вообще мастера жаловаться. Хоть по поводу, хоть без повода. Без повода – еще больше.
Валера правда – молчок. Как бы ни приходилось туго, никогда не ноет. От мужика у него много. Бабьего почти нет. Звероват, это да. Но это же и притягивает. И добрый. Хоть как про него думай, а добрый.
Но где же он?
Где?!
Римма занесла уже третье ведро, и принялась насыпать новые. Соль заканчивалась быстро, она сгребала со всех углов, но видела – хватит.
Собирала всю наколотую соль, пока лопата не заскрежетала по полу. За работой отвлекалась от мыслей, вспотела даже. Не шел.
Римма насыпала другие три ведра – и еще ладная кучка на полу осталась. Перетаскала все три, вернулась за остатком, еще почти два ведра насыпала. Любке на почин. Ох, еще и Любкиной смене тут убиваться.
Достало! Все достало.
Римма перенесла всю соль в котельную, вернулась, выключила свет в сарае, затянула до конца ширму, зацепила ее края за штыри в стене.
Все, здесь кончено.
И все вообще кончено.
Потому что Валера так и не пришел.
Глава четвертая
Римма засыпала соль в солеприемник – восемь ведер, как положено. Два оставила Любке. Лучший на сегодня подарок! Проверила деаэратор: уровень воды в норме. Проверила фильтр. Нормально. В сторону дежурки даже не смотрела. Теперь для нее вход туда закрыт. Навеки. Такого она Валере не простит.
Сейчас это была главная ее мысль. «Такого не прощу. Никогда не прощу. Никогда!»
И все. И нечего об этом говорить.
Сделав все дела, Римма направилась к начальнику. Его кабинет был внизу, возле раздевалки, под лаборантской. Маленький, уютный, теплый, под столом прятался обогреватель. И ноутбук перед носом – удовольствие.
Римма вошла спокойно – начальник все-таки. Но он по лицу ее понял: амба. И отшатнулся от ноутбука, как застуканный за нехорошим.
Бросил взгляд на часы, лицо выразило сожаление: не успел сбежать. Еще бы десять минут…
Римма все рассчитала. И этих десяти минут ему не дала. Она их целиком забрала себе. И все десять минут, без передышки: а-а-а, о-о-о, у-у-у!
И про отбойник этот, вечно невовремя ломающийся! И про то, что все отказываются помогать, хотя работа общая! И про то, что в лаборантской холодно, хотя обещали летом заменить батареи! Который год обещают! А обогревателями пользоваться нельзя, выискивают по всему комбинату нарушителей! А они женщины, мерзнут! А Жанка втихаря пользуется, знаем, где прячет! Ей-то можно, потому что у нее муж в конторе. И вообще, мыло не дают второй месяц уже. А руки вечно грязные. И больше она эту соль долбить не будет! Или чините отбойник, пусть им мужики колют, или она уволится! Ее давно в контору зовут, экономистом, а она тут сидит, табели составляет, и всю текущую документацию ведет. А пусть попробует Светка Трофимова вести – увидите, что будет. Потом никакая бухгалтерия не разберется…
Тут, в теплом кабинете, Римма дала волю и слезам – пришла пора. Плакала и говорила, плакала и говорила, и все с такой болью – начальник только в кресло вжимался и ничего не отвечал. И ждал только, когда этот потоп остановится, если остановится вообще.
Понимал он или нет истинную подоплеку происходящего – Римма не знала. Наверное, нет. Не вник еще. Не донесли. Завтра донесут – в подробностях. И, он, конечно, поймет, отчего Римма тут так разорялась.
Но это завтра. А пока он был целиком в ее власти. И она уж этой властью попользовалась от души. Все высказала, что накопилось, ничего не оставила. И по делу, и без дела валила в кучу, не разбирала. Наябедничала заодно на Жанку, но это ничего. Жанка не так ябедничает, они тут со Светкой Трофимовой прописались, каждый шаг про нее рассказывают, да и про всех остальных. А ябедничать – святое бабское дело, тем более, когда работы касается. Разве она только для себя одной бьется?
Так что пусть слушает.
А что он думал? Отсиживается тут, а бабы горбаться. Мог бы уже тысячу раз отбойник починить или хоть новый достать – начальник ты или нет? Балуешься все со своим компьютером. Балуйся, никто не против. Но надо же и дело делать!
И потом…
Валера не пришел. Но разве об этом скажешь?
И потому: а-а-а, о-о-о, у-у-у! Ровно десять минут.
И когда увидела краем глаза на часах без пяти пять, замолчала и поднялась.
– Я, наверное, вас задерживаю? – спросила она.
Начальник ошеломленно смотрел на нее. Ему еще не было сорока, мужчина взрослый, но иногда – пацан пацаном. Римме даже неловко стало, что она им так попользовалась. Втемную. Она видела – ему и сказать-то нечего. Уничтожен ее атакой.
А и ничего. Выживет. Пусть закаляется.
– Я пойду, – сказала Римма.
– Угу, – выдавил начальник.
– До свидания.
Римма вышла и задумалась: что бы еще сделать? Такого для себя полезного.
Не нашла ничего лучшего, чем заняться мытьем полов возле фильтров. Но это отняло у нее двадцать минут, а до конца смены – до прихода Любки – еще два часа.
И что делать – одной?
Пошла в лаборантскую. В дежурку же не пойдешь. Туда вообще теперь не пойдешь. Если конечно, Валера не прибежит, не извинится. Но и то надо потом выждать. Повоспитывать его. Он ведь тоже один быстро заскучает. С Костиком им говорить не о чем, Костик только и знает, что свой телефон терзать. А развлекает Валеру Римма.
Пускай теперь развлекает себя сам! Во всех отношениях.
В лаборантской было чисто, светло, зелено от обилия цветов и холодно до ужаса. Окна были большие – зачем они такие? Ветром выдувало все начисто, едва градусов десять держалось. Цветы, как только накатили морозы, сняли с подоконников, расставили на шкафах, на полу. Цветы все любили, и развели их – пропасть. Как оранжерея какая. Теперь боялись, как бы не пропали. Но те ничего, держались.
Римма не поленилась, да она вообще лениться не умела: сходила вниз, набрала теплой воды. Поднялась наверх, полила цветы, хоть чем их согреть.
Долго пила чай с конфетами. Вообще она худела в последнюю неделю. Заметила, что стала поправляться, урезала порции. Но сейчас как без конфет? И так тоска, а тут еще от вкусненького отказываться? Совсем тогда иди и утопись.
Хотелось и выпить, тоже чего-нибудь сладенького, вроде ликера или коньяка. В шкафу был спирт, им выдавали для работы. Валера иногда уламывал ее, и она отливала ему граммов тридцать – никогда больше. За спиртом следили строго все лаборантки, и Римма не хотела давать лишний повод для сплетен.
Заколебалась. Выпить? Начальник уже ушел, да и что ей начальник? Поди, так напуган, рад, что она оставила его в покое.
Пить одной не хотелось, вот что. Как алкашка какая. Да и тоска одной пить. Сиди молча, заливай горе. Этой участи для себя Римма признавать не хотела. Это для других, тех, которые жить не умеют. Она умела. Умела, и других поучить могла. И то, что пить ей сейчас не следовало, знала твердо.
Хотя и хотелось, что скрывать? Валера обидел ее сильно, так обидел – ныло все внутри.
За что он так с ней? Вот что вызывало недоумение. Это не просто так, это мстил за что-то, понятно. Ударил с расчетом, может, и давно задумывал. Значит, держал камень на душе. Но за что? Что она такого сделала? Кажется, только и старалась, чтобы ему угодить.
Мысли бегали по кругу, путались, не давали ответа. Римма сидела одна в большом, белом, холодном кабинете – и погибала.
Читать не хотелось. Холодно, да и какое чтение?
Могла бы посмотреть фильм на планшете, но все уже смотрела. Дважды. Надеялась, что с Валерой будут, как обычно, кроссворды решать.
О, как они любили это пустое дело – кроссворды. Приохотились к ним давно, руку набили – все повторялось бесконечно, – и потому решали быстро, как семечки щелкали. Римма всегда читала, вела игру и ждала, чтобы Валера первый сказал ответ. Уступала ему, так сказать. Она вспоминала быстрее его, знали примерно одинаково, но терпеливо ждала, чтобы он отличился. И только если вспомнить не мог, называла сама. Часами так баловались – получали удовольствие.
Кончилось удовольствие. Поганец этот Валера! И тут ей нагадил.
Больше заняться было нечем.
Да и не хотелось. В голове билось одно: как он смел да за что? А ухо ловило звуки снаружи: не идет? И дикие мысли лезли в голову, и мутно проглядывалось будущее: как теперь будет?
Когда в лаборантскую вошла Любка, Римма чуть не кинулась ей на шею. Хоть кто-то пришел, живой человек! А то она была в таком состоянии – Жанке бы обрадовалась.
– Пливет, – чуть картавя сказала, глянув на нее улыбчиво, Любка.
Что, знает уже? Не может быть.
Кто донес?
Но, присмотревшись к Любке, Римма поняла, что та улыбается по каким-то своим причинам.
– Ты чего радостная такая?
Любка была красива. Располнела с возрастом, но лицо ее было красиво – картинно красиво. И стать она сохранила царскую, дано же человеку. Хотя и болела тяжело, и операцию перенесла, и беды ее не обходили. Последняя хоть кого бы прибила. Муж Любкин, Вовчик, офицер в чине капитана, ревновал ее страшно. Сын уже служит, а он как в молодости. Даже еще больше. Пил крепко оттого. Но и не только. Ладно… Пошла она в середине осени с подругой прогуляться. А чего не прогуляться? Сын в армии, больше детей нет, мужу еды полный стол оставила. Имею право! Ну, и задержалась. Говорила, знакомых встретила, заболталась. Кто его там знает? Может, и заболталась. Но муж, озверев от ожидания, взял да и поджег дом. Они в частом секторе жили, дом был хороший, недавно ремонт сделали – денег вбухали. Он и раньше ей грозил, гонял не раз, драться лез. Трезвый – человек как человек. А как выпьет – сумасшедший. И вот до чего додумался.
Все сгорело. И ремонт, и мебель, и кухня – все. Пока пожарные приехали, от дома только задняя часть осталась. Какие-то вещи, одежда уцелели. А так – одни головешки. И две кошки сгорели – по ним Любка больше всего убивалась. И Вовчик как отрезвел тоже. Говорит, ревел как маленький. И по дому, и по котам, и вообще. Руки на себя наложить хотел. Его со службы чуть не поперли. Любка переехала жить к родителям. На развод подала. Вовчик умолял, на коленях стоял. Закодировался. Не простила. К сыну ездила, тот сказал: «Вернусь, убью». Парень здоровый, да еще в спецназе служит. И за мать обиделся, и за дом – где теперь жить? У родителей Любки две комнаты всего, она еще туда-сюда, а сын придет, его куда? И на папашу у него зуб, так что жди всякого.
Но Любка, поплакав первое время – вся зареванная ходила, – как-то и оправилась после. Опять похорошела, и глаза ее, серые, прозрачные, смотрели на мир с кошачьей прямотой и загадочностью. И улыбаться стала, молодо освещаясь, и засмеется – так вся целиком.
Отходчив человек. Тем и жив.
– Так… – махнула Любка рукой на вопрос Риммы. – У вас тут чего?
– А, – ответила Римма, – ничего хорошего.
Любка внимательней присмотрелась к Римме, к столу, увидела бумажные гробики от конфет, среди них траурную урну чашки – что-то поняла. Быстро скинула серую, козью шубу, присела к столу.
– С Валерой поссорилась?
Вот что значит подруга.
– Да ну его… – отвернулась было Римма.
– Рассказывай!
– Да что тут рассказывать?
– Римма! – шутливо стукнула пальцем по столу Любка.
И хоть в их дружбе ведущей была Римма, а Любка только ведомой – и по возрасту, на двенадцать лет младше, и по отношению к жизни, – Римма сейчас охотно подчинилась ее нажиму.
И рассказала все.
А что утаивать? Все равно все узнают. Тут тайны умирают быстро, сутки жизни максимум.
– Да… – протянула Любка по окончании рассказа. – Что это с ним?
Они переглянулись с Риммой особенными взглядами: что-то произошло странное. Любка тоже давно здесь работала, все механизмы отношений понимала до тонкости, ей ничего объяснять не нужно. И раз Валера не пришел – беда.
– Может, совсем ему плохо было? – предположила самое простое Любка.
– Ну… было плохо, – согласилась Римма. – Сидел никакой. Но понимал же все! Видел, что собираемся. Я позвала его отдельно…
– Может, слишком резко позвала? – улыбнулась Любка.
Она знала характер Риммы, и сходу угадала причину.
Одну из причин. Потому что Римма, хоть и брала ее в расчет, вовсе не полагала, что эта причина главная.
– Да нет, – ответила Римма. – Как обычно.
– Ясно! – воскликнула Любка. – А он мутный. Вот и обиделся.
– Но не до такой же степени! – возразила Римма.
– Ну да, – согласилась Любка. – Чтоб на соль не пошел? Наверное, очень сильно обиделся.
И она снова улыбнулась.
– Что это все улыбаешься? – подозрительно посмотрела на нее Римма.
Людка снова махнула рукой.
– Не обращай внимания. Тебе рада.
Она приобняла Римму за плечи.
– Да брось ты, подруга! Не бери в голову. Все они дураки одинаковые. Отойдет – первым прибежит.
Римма тоже так думала. Хотела думать. Так думать было правильно. Это лучше, чем накручивать себя.
– Ты же знаешь, они как нарежутся – все герои, а потом на коленях ползают.
Любка передернулась, вспомнив о своем.
– Звонил? – спросила Римма.
– Звонил, – вздохнула Любка.
– Что хочет?
– Чтоб заявление забрала.
– А ты?
– Не дождешься, говорю.
– Молодец! – кивнула Римма. – Не вздумай ему уступить. Сколько раз он обещал? А толку.
– Да, – затуманившись, ответила Любка.
Она немного помолчала, перебирая фантики на столе.
– Он хочет дом отстроить, – сказала она.
– Что? – изумилась Римма. – Дом?
– Ну да, – кивнула Любка. – там же фундамент весь целый. И задняя стенка осталась. И полный сарай всяких материалов – сарай же не сгорел.
Римма вытаращила глаза.
– Да он знает, сколько денег надо – дом отстроить?
– Он говорит, кредит возьмет. Узнавал в банке, ему дадут. Только небольшой, занимать по знакомым придется… Он все посчитал. Говорит, ради меня все сделает. Только чтоб я вернулась.
– И что? – от изумления Римма забыла про свое горе. – Ты веришь ему?
Любка замялась, опустила голову, замолчала.
– Не знаю… Он так просит.
– Люба! – воскликнула потрясенная Римма. – После того, что он сделал, я бы с ним вообще не разговаривала. Сколько ты от него вытерпела! И опять ему веришь?
– Да не верю я! – взмолилась Любка. – Но он так просит… И не пьет уже три месяца.
– И что? Три месяца – срок? Он и раньше бросал. На полгода хватало – максимум.
– Я тоже ему так говорю.
Любка посмотрела Римме в глаза. В глазах – детская растерянность и мольба.
– Люба! – сказала твердо Римма. – Не вздумай ему уступить. Это лишь бы тебя вернуть. Потом все по новой пойдет. Опять будешь голосить. Оно тебе надо?
– Не надо, – эхом отозвалась Любка. – Но если бы ты слышала, как он говорит… Говорит и плачет. Я никогда его таким не видела.
– Не видела? Ты что, встречалась с ним?
Любка спохватилась, но было поздно. Она покраснела.
– Да… Виделись… Недолго.
Римма так разозлилась – чуть кулаком не стукнула.
– Ты же мне клялась, что если когда и увидишь его, так только в суде!
– Да… – мялась Любка, мучаясь под свирепым взглядом Риммы. – Но он так просил…
– Да они все просят! – взорвалась Римма. – Когда им надо. А потом плюют в морду и делают, что хотят.
Любка со страхом покосилась на нее.
– Ты домой не пойдешь?
– Пойду! – выкрикнула Римма.
Она вдруг поняла, что Любка боится ее.
Ну и пусть боится. Дура. Поверила этому идиоту. Дом он построит. Как бы не так. Небось, уже задумал что-то пакостное. Как все они задумывают.
– Но ты зря так, Римма, – робко сказала Любка. – Он и вправду изменился. Если бы ты его послушала…
