Сергей Лукьяненко
Семь дней до Мегиддо
– Думаешь, кольцо вместо Луны не заметит? – спросил отец устало.
Честно говоря, я думал, что не заметит. Или убедит себя, что не заметила. Но я не стал спорить.
– Ладно. Я еще подумаю. Вы это… держитесь.
Отец кивнул, и я вышел. Торопливо, как выходят из больницы, где очень долго умирает близкий человек.
Ну, оно ведь так и было.
Спустившись на пару этажей, я открыл дверь своей квартиры. Поставил пиво в холодильник.
Спать было рано.
Раньше, во времена интернета, можно было найти любое развлечение в сети. Потрепаться в чатах, поиграть в сетевуху, посмотреть кино. Сейчас с этим труднее.
Хотя компьютер у меня есть, куча старых игр и видео на дисках тоже. Если уж совсем по-олдовому – можно бумажную книгу почитать. Я себе натаскал из родительской квартиры, да и от прежних хозяев много чего осталось.
Еще можно выпить пива, помимо сегодняшней банки у меня была заначена еще одна.
В итоге я пошел в кабинет бывшего хозяина квартиры, где держал одежду, кое-какие припасы, а еще поставил турник, гири, параллетсы. Разделся до трусов и принялся качать пресс. Так, из упрямства, чтобы не заниматься фигней.
Тренироваться совсем не хотелось, и когда в дверь позвонили – я это занятие радостно прекратил. Набросил халат и пошел к дверям. В домофон не звонили, значит, это папа. Может, всё-таки решил выпить пива?
Я подумал, что с удовольствием выпью с ним по банке. Хотя, конечно, его сразу развезет, и он начнет вспоминать чудесные прежние годы…
Наверное, после визита к родителям у меня в голове что-то перемкнуло. Я даже в глазок не глянул. Сразу поднял засов и открыл.
Передо мной стояли жница Дарина и куколка Наська.
Я остолбенел.
Во-первых, от того, что консьерж меня не предупредил. Во-вторых, потому, что на дворе уже ночь, а ночью ни жницы, ни куколки не выходят. В-третьих, потому, что жители Гнезда вообще не ходят к людям в гости, ни днем, ни ночью.
Ну и, в довершение всего, они выглядели странно. У Дарины был порван рукав на левом плече – от локтя и до самой шеи. Кое-где чешуйки уже срослись, но в прорехе виднелась розовая незагорелая кожа, и это казалось очень неуместно. Контейнер с мутагенами Дарина поставила под дверь – наверное, даже жнице тяжело его таскать. Лицо было неподвижное, будто маска.
А Наська была перепачкана чем-то черным, особенно руки и лицо. Кровь или грязь? Или и то, и другое? Одного крокса не хватало, она стояла перекособоченная и тихо, беззвучно плакала.
– Ты сказал «заходи, если что», – произнесла Дарина. – Если что. Я зашла.
Она посмотрела на Наську и поправилась:
– Мы зашли.
Я отступил от двери, соображая, что же происходит. Спросил:
– А консьерж…
– Он уснул, – сказала жница. – Не волнуйся. С ним всё будет в порядке.
Дарина вошла, толкая куколку перед собой, потом втянула контейнер. Закрыла дверь, даже с засовом сама справилась. Снова посмотрела на меня.
– Мне надо идти. Можно, чтобы Наська побыла у тебя?
– Что случилось? – спросил я наконец.
Наська начала всхлипывать громче.
– Гнездо убито, – сказала Дарина. – Я пойду. Надо понять, что произошло. Можно оставить девочку у тебя, в безопасности?
Я ошарашенно потряс головой.
Что?
Гнездо убито?
В центре Москвы убили две сотни Измененных?
– Максим, можно…
– Да замолчи! – прикрикнул я, соображая, что делать. – Так… сейчас… стойте здесь!
Я метнулся в свой «спортивный кабинет». Торопливо натянул свежие джинсы, рубашку. Открыл сейф и достал макаров. Разрешения на ношение оружия у меня не было, но я не идиот – выходить ночью без ствола. Лучше пусть оштрафуют.
Застегивая кобуру под мышкой, я вернулся к двери. Набросил ветровку. Сказал:
– Наську мы оставим, но не у меня. Я пойду с тобой.
– Ты со мной не пойдешь, – покачала головой Дарина.
– А спорим, пойду? – спросил я. – Спорим, ты на это и надеялась, когда сюда шла? Иначе придумала бы, где куколку оставить.
Дарина сдалась сразу.
Конечно же, она на это надеялась.
Глава третья
Со жницей идти по ночной Москве было не страшно. Не подумайте, я и так бы не испугался, доводилось и в компаниях гулять, и в одиночку шастать. Но жница – это жница. Надо быть совсем отмороженным, чтобы на нее полезть.
Хотя жница без Гнезда – это что-то непонятное.
– Рассказывай, что случилось, – сказал я. Мы быстро шли по Тверскому бульвару, тут идти-то всего ничего. Я подумал на миг, не заглянуть ли в кафе, не позвать ли кого-нибудь из ребят. Но решил, что Дарина вряд ли одобрит.
– Мы пришли к Гнезду, – сказала Дарина. – Когда приближались, я почувствовала… – Она замялась. – Точнее, наоборот – не почувствовала. Мы ощущаем Гнездо. Это как… – Она взмахнула рукой, смешно подергала пальцами, будто человек, которого попросили объяснить слово «зыбь». – Как вибрация. Ее не было.
Я не стал уточнять. Про Измененных говорили всякое, ходили слухи даже про телепатию. Но они ничего не рассказывали. Люди тоже ощущали Гнездо, только нас оно отталкивало.
– Я напряглась, – продолжала Дарина. – Пошла вперед, велела Наське быть потише. Еще там не горели фонари, совсем, это странно. И метрах в пятидесяти от Гнезда, на задах театра, увидела лежащую стражу. В боевой трансформации… Ее звали Зи…
Она замолчала на миг.
– Ее перерубили почти напополам. Бил левша – левая рука отсечена выше локтя, тело перерублено в районе груди, и позвоночник тоже. Она еще была в сознании, но ничего сказать не смогла.
Я попытался представить себе стражу, которой разрубили позвоночник, легкие, сердце, но она «еще была в сознании». Бр-р…
– А почему «левша»? – спросил я.
– Чтобы разрубить костюм и саму стражу – нужен сильный замах, – ответила Дарина. – Значит, оружие было в левой руке.
– Или враг был спереди.
– Спереди никто не сумел бы ударить стражу, – убежденно сказала Дарина.
– А твоя… рана?
Дарина мельком глянула на руку. Костюм уже почти сросся.
– Это Зи, случайно. Она правой рукой пыталась меня к себе наклонить, хотела что-то сказать. Зацепила когтем.
Когда стражи не сражаются, у них никаких когтей нет. Но я слышал, что они могут их выпускать. Значит, и впрямь.
– Хорошо, что без яда, – небрежно добавила Дарина.
– С Наськой-то что? Где перепачкалась и обувь потеряла?
– Вырывалась, не хотела Зи бросать, – призналась Дарина. – Я ее еле утащила, под мышкой волокла. Едва убедила, что надо к Гнезду идти.
– И что в Гнезде?
– Я не входила. Посмотрела – у входов нет охраны, чуть-чуть пахнет… нехорошо. Никакого движения или звуков.
– И нет этой… вибрации?
– Нет. Значит, все мертвы.
Нам оставалось идти несколько минут. Мы миновали ресторан, где у входа ждали богатеньких гуляк машины с охраной. У одного дома, у подъезда, мужик выгуливал собаку – отважный чел. Впрочем, он от двери не отходил дальше пары метров и при нашем приближении сразу потащил пса в подъезд.
– И ты даже не заглянула внутрь?
– Максим, – Дарина покачала головой. – Со мной ведь была Наська!
Я ее прямо зауважал. Такая беда случилась, а она о девочке беспокоится!
– Возможно, она последняя куколка нашего Гнезда, – продолжала Дарина. – Последняя, кто сможет пройти изменение в мать, у нее есть потенциал. В такой ситуации задача любой жницы или стражи – обеспечить безопасность куколки, а уже потом выяснять ситуацию.
– А если в другое Гнездо пойти? – спросил я. Всё-таки в Москве было одиннадцать Гнезд Измененных…
– Куколку могли бы и взять, – задумчиво сказала Дарина. – А меня нет, я жница. Меня бы сожрали.
– Что, серьезно?
Она усмехнулась.
– Может, и несерьезно… давай тише, раз пошел. И держись за мной.
Я и не собирался геройствовать и бежать впереди жницы. Может, я и безбашенный, раз вообще с ней пошел, но не настолько.
Гнезда появились через месяц-другой после Перемены. Вначале Инсеки сообщили людям, как теперь жить. Ну, про то, что мы разбалансировали экологию, сами виноваты в пандемиях, к тому же ужасно воинственны, но они всё-таки хотят дать нам шанс. Всем желающим через местные правительства раздали универсальную вакцину. Хорошая штука оказалась, на самом деле. Кто не поверил и не стал прививаться – по-прежнему заражались и умирали. А остальные избавились от всех вирусных болезней. И от ковида, всех шести основных штаммов, и от флай-эболы, и от коронарной гнили. А заодно от гриппа, герпеса, бешенства, гепатита, СПИДа… Инсеки сказали, что это их подарок человечеству.
Но мы, люди, такие существа, нам палец в рот не клади. Только что пришельцев боялись и ненавидели, а теперь им стали поклоняться. И требовать даров, как от любого бога. Чтобы они всех накормили, чтобы вылечили рак, геморрой, облысение и прочие болячки. Инсеки терпеливо объяснили, что это уж слишком, даже для них. И вообще люди пока не заслуживают таких подарков. Но, исходя из соображений доброты и любви ко всему живому, Инсеки дали мутаген, который можно было вводить больным детям. Те от всего исцелялись, только дальше росли не совсем людьми. Куколки-то еще ничего, поначалу некоторые даже жили вместе с родителями, словно обычные дети. А вот на второй, на третьей фазе – уходили, собирались вместе, строили Гнездо. У них теперь была своя жизнь. Не такая, как у людей, не такая, как у Инсеков. Правительства делали вид, что Измененные – по-прежнему обычные граждане, но все понимали, что это не так.
Жуть, с одной стороны.
А с другой, будь я умирающим ребенком, а мне вдруг предложили измениться?
Да я бы ни секунды не сомневался!
Мы свернули с Тверского, немного не дойдя до ресторана «Пушкинъ». Это самый старый московский ресторан, он был и до Перемены, и вообще, наверное, всегда. Когда я был мелкий, то мы ходили туда семьей. Но сейчас он такой дорогой, что у меня и мысли не возникает туда пойти. Вот родителей бы сводил, там же ничегошеньки не изменилось…
Бульвар, пусть и малолюдный по ночному времени, жил своей жизнью. Но стоило сойти с него к Гнезду – всё сразу стало заброшенным и грязноватым. Измененным всё равно, что там, снаружи. А люди не очень-то любят бывать у Гнезда. Может, мы и не слышим эту «вибрацию», но какое-то неуютное ощущение возникает.
Сейчас, кстати, его не было.
Гнездо занимало здание министерства и еще несколько соседних, к которым перекинуло сплетенные из серых паутинных нитей туннели. Некоторые шли по земле, некоторые нависали на уровне второго-третьего этажа, с виду легкие и хрупкие, а на самом деле очень прочные. Паутинный шелк в ходу и у самих Инсеков, и в Гнездах его вырабатывают, даже продают людям. На первый взгляд, ничего необычного в паутине нет, полимерные нити бывают и покрепче. Но паутина восстанавливается – примерно как одежда у Измененных, только медленнее. Если клочок оторвался и куда-то прилип, то его очень трудно уничтожить. Вон, памятник рядом с Комком уже много лет стоит обросший. Вначале паутину пытались отскоблить, обливали памятник хлоркой и кипятком, потом бросили это занятие. Восточный человек постепенно обрастает, становится похожим на Деда Мороза, с бородой и в шубе. Потом приходит кто-нибудь умный с хорошими ножницами, стрижет паутину и продает мастерам, которые из нее шьют одежду. На вид она скучная, ее очень трудно покрасить, зато если порвешь – через несколько дней дырка зарастает. Рабочие это очень ценят. А на детях паутинная одежда постепенно растягивается. Маугли в таких трусах мог бы бегать по джунглям от младенчества и до совершеннолетия.
Само здание, забор и деревья вокруг тоже были покрыты паутиной, где-то реже, где-то плотнее. Может, это для чего-то и нужно Гнезду, но мне кажется, случайные обрывки прицепились и разрослись, а Измененным все равно.
Ничего ужасного снаружи не было. Никаких разрезанных тел, убитых стражей, следов боя. Разве что… Дарина не ошиблась, едва-едва пахло горелым.
Я вдруг подумал, что Дарина с Наськой вряд ли отсутствовали в Гнезде больше часа. Сколько времени-то ушло, чтобы дойти до Комка, получить заказанный товар, поболтать со мной и вернуться? Да нет, меньше. Полчаса! И вот за эти тридцать минут кто-то в центре Москвы уничтожил двести Измененных? Без тяжелой техники и вооружения (а иначе и разрушений было бы больше, и народ в сотне метрах не пьянствовал бы).
Пришла толпа бойцов с мечами и порубила всех? Никогда не поверю. Даже мелкая куколка сможет побить взрослого мужика, что уж про жниц и стражей говорить!
– Дарина, ты уверена, что все погибли? – спросил я.
– Я их не чувствую, – ответила жница.
И я наконец-то уловил в ее голосе эмоции. Да она на взводе была, едва не кричала! Просто у Измененных со второй фазы чувства не сильно-то проявляются.
– Давай посмотрим, – быстро сказал я. – Вдруг есть живые?
– Держись за мной, – повторила Дарина. И пошла к входу.
Здесь забора не было, зато паутина наросла огромными клоками, похоронив под собой бетонные стены. Сквозь нее едва-едва золотились буквы «МИНИ… КУЛЬТ… СИЙ… ОЙ…» и краешек герба. Стеклянная стена и двери оставались чистыми, к стеклу паутина липла плохо. Изнутри шел слабый свет.
– Мы войдем, – сказала Дарина. – Если я скажу «беги» – ты убегаешь, не задерживаясь. Позови помощь от людей.
– Ладно.
Я уже говорил, что не собираюсь быть героем?
Но пистолет я все же достал. Дарина искоса на него глянула, но ничего не сказала. Подошла к дверям, медленно приоткрыла. Вошла.
Я за ней.
Внутри паутины не было, но вряд ли фойе министерства выглядело так в старые времена, когда тут развивали культуру. Стены сплошь покрыты коврами, самыми разными, как лоскутное одеяло! От пола до потолка! Паркетный пол тоже закрывали ковры, от самых простеньких и до огромных, роскошных на вид. Откуда только натаскали? И зачем?
Мебели тут не осталось никакой. Здоровенный зал сложной формы превратился в мягкую затейливую шкатулку. Только потолок с хрустальными люстрами выглядел строго и официально, хотя все блескучки на люстрах давным-давно покрылись слоем пыли. Лампочки горели через одну… в общем, с улицы и то света было больше.
Пахло пряным и терпким, от Измененных порой чувствуешь такой запах. Наверное, так пахнет само Гнездо. Но было и еще что-то… неприятное…
Я вначале никого не заметил. Но Дарина быстро шагнула вперед, наклонилась – и я увидел распластавшуюся на ковре жницу. Ее черный костюм почти слился с темным ковром.
А может, ковер и не был раньше темным – до того, как впитал кровь. Жнице отрубили руки и голову. Судя по тому, как аккуратно лежали части тела, вначале заставили опуститься навзничь или прижали к полу, а потом заживо расчленили…
Я отвернулся, смотреть на это не хотелось.
И увидел еще одну Измененную – куколку, чуть старше Наськи. Тоже зарубленную, я не стал приглядываться к деталям.
Дарина вернулась ко мне. Лицо ее совершенно ничего не выражало, но голос дрожал.
– Четверо. Двое стражей, жница и куколка, – сказала она. – На входе дежурили трое стражей, третья была та, что я нашла в переулке.
Я двух убитых стражей не заметил, но любопытствовать не стал. Спросил:
– Неужели третья так испугалась, что бросила Гнездо и убежала?
Дарина покачала головой:
– Нет. Она знала, что я с Наськой ушла за мутагеном. Побежала в нашу сторону, чтобы предупредить. Это значит, она понимала, что Гнездо обречено.
Ладонь, в которой я сжимал пистолет, вспотела. Чем тут может помочь оружие? Разве что застрелиться – это, наверное, не так больно, как быть изрубленным на части.
– Пойдем дальше? – спросил я.
– Жди здесь, – сказала Дарина. – Если услышишь шум или кого-то заметишь – убегай к людям. Я сама пойду дальше. Умеешь отсчитывать время?
Я поднял руку, продемонстрировав часы. Старые, электронные. Без ушедших в прошлое мобильников они мало что могли, но циферблат светился, а это всегда удобно.
– Двенадцать минут, – кивнула Дарина. – Потом уходи. Найди полицию и позови.
– Может, лучше ваших? – спросил я.
Глаза у Дарины расширились.
– Каких… наших?
– Из другого Гнезда.
– Нет! – сказала, будто выплюнула, Дарина.
И быстрым шагом ушла к лестнице на второй этаж. Я постоял, глядя вслед.
Ну да. Похоже, я дурак.
Кто мог быстро и бесшумно перерезать толпу Измененных?
Только другая толпа Измененных.
Я никогда не слышал, чтобы Гнезда враждовали между собой. Чего им делить-то? Каждое Гнездо окучивает тот или иной район, но Москва большая, а больных детей, увы, хватает. Они и берут-то не всех, а только самых безнадежных. Лет до двенадцати обычно, до начала полового созревания. То ли потом мутагены не работают, то ли психика не выдерживает, деталей я не знаю, а может, и никто не знает. Говорят, только очень редко Гнездо принимает подростков лет пятнадцати-шестнадцати.
Так что самые старые Измененные младше меня. Хотя, глядя на монаха или старшую стражу, этого не скажешь.
Может, они доросли до междоусобных войн?
Или мозги у них стали совсем набекрень?
Я поежился.
А что, если Измененные примутся на людей бросаться? Нет, их задавят, конечно. Против автоматного огня в упор не выстоят.
Но крови будет много.
– Вот мало нам забот! – сказал я. В обтянутом коврами помещении голос был едва слышен.
Я всё-таки подошел к мертвой куколке. Судя по разрубленной спине – умерла сразу. В лицо я заглядывать не стал, но мне показалось, что когда-то это был мальчишка.
Потом я еще походил немного и нашел стражей. Тут понять было сложнее, но вроде как у одной стражи при жизни был кадык. Наверное, юноша, хотя значит ли это для Измененных хоть что-то?
Обе стражи погибли, сражаясь. Из пальцев на руках выдвинуты длинные кривые когти, да и позы были такие… словно они кого-то вместе атаковали.
Атаковали-атаковали, да не выатаковали.
Одной всю грудь истыкали, комбинезон почти зарос, но следы оставались. У второй шея была перерублена до позвоночника.
Я отошел, гордясь, что меня не стошнило. Теперь я чувствовал слабый сладковатый запах крови.
Ужас какой.
Всё-таки зря я сюда сунулся.
Если что-то со мной случится – что будет с родителями?
Потянуло на приключения дурака!
Я глянул на часы – прошло десять минут. Еще две, и можно уходить.
По-прежнему сжимая пистолет, я отошел поближе к двери. Сейчас мне даже хотелось, чтобы Дарина не вернулась. Нет, конечно, пусть с ней всё будет хорошо. Пусть она задержится оттого, что осматривает Гнездо. Или, лучше, спасает выживших. Каких-нибудь куколок, спрятавшихся под кровати… они ведь спят на кроватях? Черт возьми, они вообще спят? Короче, спасает. И ей не до меня. Я сейчас выйду, пистолет закину на крышу фойе, фиг там кто-то будет искать. Дойду до ресторана, там наверняка есть полицейский или частная охрана. Объясню, что услышал крики из Гнезда… нет, лучше, что в переулке увидел труп.
И пусть официальные лица приходят сюда, разбираются, что к чему.
Секундная стрелка томительно медленно завершала последний круг. Я честно дождался, когда истекли двенадцать минут. Была четверть двенадцатого ночи.
Всё, пора уходить.
– Максим!
Дарина спускалась по лестнице. Быстрым шагом, но не бежала.
– Ну что там? – спросил я. Приглушать голос, похоже, нужды не было.
– Мы с Наськой последние, – просто ответила Дарина.
Вся та нервозность, что в ней угадывалась, куда-то исчезла. Она была собранная, даже выглядеть стала старше. Я заметил, что в тусклом свете ее глаза поблескивают сиреневым. Это было завораживающе и красиво.
– И что теперь? – спросил я, не скрывая облегчения. Кто бы ни убил Гнездо, их тут уже нет. Я проявил героизм и благородство, но не поплатился за это. Будет о чем рассказать в компании!
– Теперь… – Дарина замолчала, прикрывая лицо рукой. С улицы ударили мощные пучки света. Я осторожно повернулся, у меня даже между лопаток зачесалось. И не зря! Перед входом толпились люди в форме, десятка два. За их спинами угадывался то ли автомобиль, то ли броневичок, с которого светили два ослепительно-ярких прожектора. Мы были как рыбки в аквариуме. Щурясь, я разглядел, что некоторые силовики присели на одно колено, выставив в нашу сторону оружие, явно готовые открыть стрельбу.
– Внимание! Это полицейская операция! Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками! – донеслось с улицы так громко, что стекла задребезжали.
Я послушно разжал пальцы, роняя пистолет. Угораздило же его взять!
– Молчи, я буду говорить, – сказала Дарина, обходя меня и открывая дверь.
Конечно же, я не спорил. Дарина вышла, замерла на площадке перед дверью. Руки она не подняла, кстати.
Шагнув за ней, я из какого-то упрямства хоть и поднял руки, но не полностью, как в кино, а лишь согнув в локтях. Будто собирался поприветствовать полицию.
Глава четвертая
Как же снаружи слепило глаза! Нас держали в круге света, а что куда хуже – еще и под прицелами.
– Лечь на землю! Руки на виду! – рявкнул мегафон, и звук заметался по переулку.
Дарина выждала несколько секунд, пока стихло эхо, потом неожиданно громко ответила:
– Я Дарина, хранитель Гнезда. Кто старший среди вас, люди?
Она как бы сразу провела грань, и полицейские смешались.
Потом к нам двинулась кряжистая широкоплечая фигура. В матовом непрозрачном шлеме, в пластиковой броне, не в обычной полицейской, а в какой-то хитрой, с утолщениями на суставах. Силовая, что ли? Как у сил специальных операций?
Визор шлема сдвинулся вверх, одновременно прожекторы чуть сместились, прекращая нас слепить. Часто моргая, я рассмотрел полицейского – немолодой мужчина с щетинистым подбородком, со шрамом на щеке. Морда каменная, словно у Измененных.
– Полковник Лихачев, отдел «Экс». Хранитель этого Гнезда – Анна Цой.
Он помолчал, вглядываясь в Дарину.
– А ты – жница Дарина Мельникова.
Точно! Фамилия у Ростика была Мельников. Ничего себе подготовка у полковника, он что же, всех в Гнезде знает по именам и фамилиям?
– Я хранитель Гнезда, – повторила Дарина. – Хранитель Анна мертва.
– И почему я должен поверить?
– Потому что ни одна жница не назовется хранителем, если им не является, – ответила Дарина.
Полковник Лихачев размышлял. Потом спросил:
– Что у вас случилось?
– Небольшое недоразумение, – ровным голосом ответила Дарина. – К сожалению, даже у нас случаются конфликты, приводящие к печальным последствиям. Несколько наших погибли. Это печально, но не должно вас волновать. Мы уладим свои проблемы.
– В переулке труп убитой стражи, – сказал полковник. – Зинаида Кириллова.
Как-то странно было слышать нормальные, человеческие имена и фамилии, когда речь шла об Измененных. На имена-то они поначалу откликались, хотя обычно сокращали или коверкали их, но фамилии игнорировали напрочь.
– Да, – согласилась Дарина. – Хорошо, что вы ее обнаружили.
Она на миг запнулась, потом продолжила:
– Вы можете забрать тело. Гнездо не будет настаивать на его возвращении.
По дрогнувшему лицу полковника я понял, что Дарина только что бросила ему очень и очень соблазнительную наживку.
– Что это значит? – осторожно спросил полковник.
– Она исторгнута, – сказала Дарина.
– Это она убила хранительницу? – предположил полковник.
– Гнездо не дает комментариев, – ответила Дарина холодно.
Полковник мялся. Ему явно хотелось свернуть операцию, забрать своих людей и мчаться за наградами и премиями. Вряд ли в распоряжении властей есть много тел Измененных, уж тем более – стражей в боевой трансформации. Сейчас по всей Москве начнут вытаскивать из постелей ученых и врачей, а к утру тело несчастной Кирилловой уже просветят всеми рентгенами, разрежут на кусочки и осмотрят под микроскопами.
Черт, гадость какая. Даже представлять не хочется.
– Как себя чувствует уважаемая мать Гнезда? – спросил полковник. На этот раз он обошелся без имени. Не знал, кто мать?
– Она очень расстроена и готовится отойти ко сну, – сказала Дарина.
Полковник чуть прищурился, а я понял, что Дарина говорит о Наське. И одновременно – что это еще одна ее подачка. И «расстроена», и «готовится отойти ко сну».
Выходит, отдел «Экс» тоже мало что знает?
– А это кто? – Лихачев кивнул на меня.
– Это Максим, – небрежно сказала Дарина. – Он пользуется полным доверием матери и призван мной для расследования инцидента.
Я прям чувствовал, как полицейский буравит меня взглядом.
– И как фамилия Максима? – спросил Лихачев.
– Воронцов. У вас еще остались вопросы?
Удивительно, она и впрямь помнила мою фамилию! С одной стороны, обидно, что назвала, а с другой… разве это помешало бы полиции узнать, кто я?
– У Максима Воронцова был в руках пистолет, – сказал Лихачев.
– У него был в руках предмет, похожий на пистолет, – поправила Дарина. – Но я бы попросила вас выдать ему разрешение на ношение оружия.
Полковник аж поперхнулся от такой наглости.
Но Дарина добавила, как припечатала:
– Это просьба Гнезда. Он пользуется доверием матери.
Полковник постоял, размышляя. Потом кивнул. Махнул рукой – и прожектора угасли.
– Могу ли я узнать, почему вы приехали? – спросила Дарина.
– Анонимный звонок, – коротко ответил Лихачев, спускаясь с лестницы.
Полицейские стали уходить куда-то в стороны. Броневик – это действительно был приземистый полицейский броневик, такие нечасто увидишь на улицах, – мягко заурчал мотором и уехал следом.
Прошла минута – и словно никого тут не было.
Я посмотрел на лунное кольцо. Среди полосы пыли плыла Диана, второй по величине осколок Луны. Становилось светлее.
– Идем, – Дарина пошла обратно. Я за ней. В фойе подобрал пистолет, спрятал в кобуру. Интересно: мне и впрямь выдадут разрешение на оружие?
– Спасибо, ты меня выручила, – сказал я. – Думал уже, что сейчас мордой в грязь уронят…
Я осекся.
Дарина рыдала. Тихо, беззвучно, застыв, как столб. Люди, когда плачут, стараются к чему-то прислониться. Наверное, потому, что плачущий – он беззащитен, он нуждается в опоре. А она стояла, будто столб, и тихо ревела.
– Дарина… – сказал я неловко.
– Зи… – прошептала Дарина. – Зи, прости меня… Я же ее оболгала, Максим! Я ее назвала исторгнутой! Словно она убила хранителя… ее будут препарировать… как… как животное… как… как диковинку…
– Вы были подругами? – спросил я и осторожно тронул Дарину за руку. Кожа жницы и впрямь оказалась слишком гладкой и скользкой, будто покрытая тефлоном. Но теплой. Живой.
Интересно, она меня не порвет на кусочки за прикосновение?
Она не порвала. Прижалась лицом к плечу и зарыдала громче. Сквозь слезы сказала:
– Мы все подруги… были…
Я неловко погладил ее по спине.
Глупо получается. Вроде девушку успокаиваешь, а на самом деле – Измененную. А еще ее груди упирались в меня, и казалось, что у нас обнимашки, а дальше всё будет по обычной программе…
От этой мысли мне стало стыдно и противно. Она же не человек! Вокруг полно мертвецов!
– Всё будет хорошо, – сказал я. – Ты жива, и Наська жива…
Дарина вздрогнула под моей рукой. Мрачно сказала:
– Это пока… И тебя я подставила. Ляпнула с перепугу. Лучше бы… мордой в грязь.
– Почему? – не понял я.
– Я же сказала полковнику, ты не услышал? Ты призван.
– И… что?
Дарина отстранилась и удивленно посмотрела на меня. Глаза ее мерцали глубоким сиреневым светом.
– Это не шутки, Максим. Это так просто не отозвать. Ты теперь почти в Гнезде. Пока не выполнишь миссию. Извини, пожалуйста. Я перепугалась…
Я стоял, хлопая глазами и пытаясь осмыслить, во что ввязался.
К полуночи на улице стало совсем безлюдно. Лишь от «Пушкина» доносились веселые голоса и с хлопаньем взлетали в воздух фейерверки. С ревом промчались два мотоцикла, на втором, за пилотом, сидела хохочущая девушка в длинном вечернем платье. Выглядело это безумно, но весело. Золотая молодежь отдыхала.
Я подумал, что, если бы не Перемена, и отец остался бы в своем министерстве, то и я бы здесь чилил, а не бродил вечерами по Москве в поисках кристаллов. Но что жалеть о несбывшемся? Я хороший серчер, а теперь еще, даже подумать смешно, призван Гнездом!
Дарина велела мне прийти днем, часа в три. Я подозревал, что всю ночь она будет собирать по Гнезду тела погибших подруг и друзей. Тяжелая работа, даже физически, но напрашиваться в помощники я не стал. Да и она не просила. Наверное, в Гнезде было много того, что мне видеть не полагалось.
Полицейский пост стоял на углу с Тверским. Два человека в броне, с короткими автоматами на груди. Меня проводили внимательными взглядами, но останавливать не стали. Значит, полковник, хоть и убрал свою маленькую армию от Гнезда, но наблюдение оставил.
– Доброй ночи, – сказал я, проходя мимо полицейских.
Мне, конечно, не ответили. Люди на службе.
Шел я не торопясь, если захотят догнать – все равно догонят. Вся моя защита была в словах Дарины: что я призван и что мне доверяет мать. И только у здания ТАСС навстречу мне вышел мужчина со шрамом на щеке. Без брони, в обычном костюме, полковник Лихачев выглядел совсем не впечатляюще. Не такой уж и высокий, грузный, хотя и чувствовалось: грузность от мышц, а не от жира.
– Добрый вечер, Максим, – сказал он. – Можем мы поговорить?
Спорить смысла не было. А то еще предложит разговор в другом месте.
– Только недолго, – попросил я. – Спать хочу.
Лихачев взял меня под руку, у него это вышло как-то естественно, словно он был добрым дядюшкой, взявшимся наставлять житейским мудростям непутевого племянника. Повел через дорогу. Там, посреди бульвара, у памятника Тимирязеву, стояли скамейки.
– Все спать хотят, – вздохнул он. – Я тоже уже лег, когда выдернули… Мы недолго посидим, поговорим.
– Угу, – смирился я.
– Ты хороший парень, из хорошей семьи, – продолжал Лихачев. – Папа твой – уважаемый человек… ну, воровал, конечно, тогда время такое было, но без наглости, иначе бы просто коллеги не поняли. Знаешь, он ведь до сих пор в министерском резерве числится! Замминистра, конечно, уже не станет, возраст. А вот отдел могут и дать.
– Это вы сильно зашли, – похвалил я, садясь на скамейку. – С козырей!
– Кто же на первом ходу кладет сильные карты? – удивился Лихачев. Сел рядом, потер переносицу. – Ты мне расскажешь, что на самом деле случилось в Гнезде?
– Жни… то есть хранитель все сказала.
– Ясно, ясно… Давно ты с ней контакт поддерживаешь?
– Она сестренка моего друга, – уклонился я от ответа, сказав то, что он и так наверняка уже знал.
– Очень человечная, правда?
– Ну… они же все изначально люди, – опять туманно высказался я.
Лихачев вздохнул.
– Давай откровенно, Максим? Я люблю по-хорошему. Ты – нормальный парень, даже удивительно. Закон почти не нарушаешь… ну, налоги чуть-чуть… ствол хранишь… это мелочь. Но мне нравится, что ты помогаешь родителям, волонтером работаешь, дрянью всякой не балуешься. Неужели хочешь до старости лет по улицам в зеркалках ходить? Учиться не думал?
– Кому сейчас нужны дипломаты?
– Во-первых, всё равно нужны, – сказал Лихачев наставительно. – Во-вторых, ну собирался ты, будучи дитем малым, поступать в МГИМО, ну и что? Есть другие профессии.
– Например, полицейский, – глядя на плывущую в лунном кольце Диану, сказал я.
– И это тоже, – кивнул Лихачев. – Ты меня не подначивай, я тебя не агитирую к нам идти. Но если надумаешь поступать… да хоть бы и на свои международные отношения… поможем. Да! – Он так оживился, будто эта мысль только что пришла ему в голову. – А как насчет особого факультета?
