Сергей Малицкий
Тени Богов. Избавление
Вторая книга трилогии «Тени богов»
Первая часть трилогии является сюжетной основой игры Ash of Gods: Redemption. AurumDust LLC ©
Пролог. Искры
«Мгновения подобны каплям воды.
И те, и другие обращаются в реки»
Пророк Ананаэл. Каменный завет
– Чилдао! – неслось из бездны, и Чилдао сначала бежала, потом шла, потом продиралась, затем ползла, прогрызая себе путь через кромешную темноту, которую можно было осязать. Мгла свивалась в жгуты, и эти жгуты душили, захлестывали, впивались в плоть Чилдао, хотя разве была у нее настоящая плоть? Было нечто, что она сплетала и сохраняла, потому как она единственная никогда не захватывала человеческого тела, оставаясь наделенным плотью духом, и даже своего ребенка – Филию – она сплетала так же, как заклинание, пусть и приняла в себя семя, и чувствовала боль, и все, что должна была чувствовать мать, и упивалась счастьем материнства. Теперь же она боялась, что не будет ее, не будет и дочери, но не только из-за ощущения собственной зыбкости, но и потому что помнила, как Тибибр – медленный и неотвратимый – смотрел на нее семьсот лет назад перед битвой у тройного менгира. В том его взгляде было все – и ледяное спокойствие, и жгучая ненависть, и неизбывная зависть, и смертельная угроза, потому что Тибибр-то уж точно должен был догадаться, что священные менгиры стали посмертными обелисками, и лишь один голос раздавался из-за пелены мрака – голос той, чьим вестником была именно она – Чилдао. Иначе как бы она обходилась без тела? Из чего бы она сплетала собственную наведенную плоть? Чьей силой бы пользовалась?
И вот теперь эта плоть была брошена на съедение неведомому. Там, где Чилдао ожидала увидеть колыбель энсов, оплот спасенных, она увидела башню хаоса. Там, где ей почудились ворота, оказалась пропасть, которая заманила ее в себя и обратилась бесконечными коридорами. Но сначала ее обдало холодным пламенем и мгновенно лишило и оружия, и одежды. Магические браслеты, которые она сложила в суму, взорвались искрами, запылали сквозь нее раскаленным светом, и канули в бездне. И теперь в ту же бездну пыталась прорваться и сама Чилдао, или же ее туда тащила непонятная сила, словно где-то в грозовых тучах открылась воронка, прореха, хищная пасть, которая всасывала в себя все чтобы в тщетных попытках насытиться растворить в ненасытной утробе ценное, изрыгнуть все прочее и еще выше взметнуть это ужасное строение. И осознавая это, ощущая собственное ничтожество, проклиная собственную самонадеянность, презирая себя за глупость, Чилдао стала пятиться, вырываться, извиваться, уползать, отпихиваться, отталкиваться, хвататься за что-то, чтобы не попасть внутрь, не завязнуть, не обратиться в отвратительное нечто, потому что где-то впереди уже дрожало, кричало, скулило что-то знакомое, страшное и невыносимое…
* * *
– Это тот же голос, – шептала или думала Чилдао. – Тот же самый. Тот, что дарил силы и уверенность. Тот, что окутывал любовью и нежностью. Тот, в котором не осталось ни любви, ни нежности. И семьсот лет назад. И еще раньше. В нем не было того, что должно было быть.
И она, Чилдао, – умбра этого голоса.
Она, Чилдао, – жнец этого голоса.
Она, Чилдао, – рабыня этого голоса.
Она – его тень и эхо.
Она – его срезанный ноготь.
Она – его выпавший волос.
Она, Чилдао, – тлен, исторгаемый обладательницей этого голоса, пусть даже безумие обращает его в вой попавшего в тиски волка.
Или волчицы.
Ты попалась, госпожа.
Ты попалась в мою ловушку, госпожа.
Кто бы ни стал ею, Филия или другая девчонка, ты в ловушке.
И я больше не служу тебе.
Только теперь я могу сказать, что больше не служу тебе.
Тем более той твоей части, в которой нет ничего похожего на тебя.
В которой все сгинуло.
И осталась лишь ненасытная глотка.
Только ради этого я пришла сюда.
Сказать, что я свободна.
Ощутить, что я свободна.
Я свободна.
Я свободна.
Я…
* * *
Истошный вой едва не разорвал Чилдао на части. Едва не ослепил и не оглушил ее.
Или, может быть, и ослепил, потому что она ничего не видела, как будто все стены, все черные переходы вокруг исчезли, и она сама оказалась себе подвешенным в пустоте червяком.
И оглушил, потому что она не слышала ничего, она колыхалась в безмолвии, а то, что доносилось до нее, весь этот сип, крик и скрежет, доносилось лишь потому, что все ее тело, ее кости, ее кожа, ее волосы – все передавало ей и скрежет, и крик, и сип.
И разорвал, потому что она не видела ничего и видела все, но видела все из разных точек, и когда перед ней поднялась багровая пелена, проявилось перевитое черными венами тело, венами, которые уходили в черные стены, венами, которые были подобны путам, все это она увидела сразу с разных сторон.
– Иди ко мне… – произнесло тело.
– Тебе нет, – прошептала Чилдао тысячью глоток. – Ты в ловушке. Это не ты.
– Иди ко мне…
– Тебя нет, – заплакала Чилдао, – это не ты. Ты еще там, в другом мире перестала быть собой. Тогда все перестали быть собой, но ты – прежняя – вовсе исчезла!
– Иди ко мне…
– Не могу и не хочу, потому что это не ты, это твоя тень, твой мрак, твоя клоака, твоя вонь, но это не ты! Я свободна!
– Иди ко мне! – прогремело так, что Чилдао пришлось закрыть глаза, а когда она открыла их, то увидела, что она сама, Чилдао, движется. Она сама, Чилдао, идет по узкому коридору. Она сама, Чилдао, подходит к величайшей, обнимает ее, припадает к ее груди, одевается языками пламени и сливается с растянутой черными путами фигурой.
– Это не я, – прошептала Чилдао, изрекая слова словно искры, и темнота сомкнулась вокруг нее.
* * *
Ролиг едва успевал за Брик, и это как всегда вызывало у него досаду. Да, сестра была старше его на три года, ну так и ему было не двенадцать лет, а все пятнадцать, и пора было уже становиться главой семьи и кормильцем, тем более что вся семья состояла из двух человек – он и сестра, так нет же, снова впереди Брик и, как видно, снова ему придется хмуро говорить в деревне, что и этого варана тоже убил не он, а сестра. Впрочем, вряд ли они вернутся в деревню до конца этой недели. Надо дождаться, когда уйдет пиратский корабль.
Все юнцы уходили из деревни, когда в Кривой бухте бросал якорь пиратский корабль. Гнезда пиратов находились на другой стороне полуострова и на островах, но только в Крабовой деревушке можно было запастись свежей водой из впадающей в залив речки и, что самое главное, солью. Да не выпаренной из морской воды, а высшего качества, из местных соляных шахт. Именно за ней прибывали время от время корабли из Фризы или даже из далекой Берканы. Обычно их сопровождали корабли охранения, и пираты на это время убирались восвояси, хотя нет-нет, да и приглядывали за двумя входами в залив, потому как случались среди купцов и смельчаки-одиночки. Как раз наняться на корабль к таким смельчакам и мечтал каждый парень в деревне, тем более что больше деваться из нее было некуда. От Змеиного полуострова, который был северо-западной оконечностью Терминума, до его центра, где по преданиям тысячу лет назад упала горячая звезда, – лежали безжизненные пески. По берегу, что влево, что вправо, – лежали безжизненные пески. На ближних островах и то имелись почти только одни пески или камни. И больше – ничего. Лишь вокруг деревни на пяток лиг в стороны журчало несколько источников чистой воды, да вдоль речки Прозрачной зеленели можжевеловые леса. И хорошо, что можжевеловые – не срубишь на мачты, не распустишь на доски, не сожжешь в печах, плохо горело узловатое дерево. А то давно бы и эти места превратились в пустыню. А вот если бы не было пиратов, которые повадились бесчестить местных девчонок, да забирать в те же пираты молодых парней, жизнь была бы вполне сносной.
Больше всего удивляло Ролига, что попавшие в пираты неплохие вроде бы парни вскоре становились такими отпетыми мерзавцами, что не стеснялись гадить собственным землякам. Что там с ними делали на пиратских кораблях? Почему все человеческое гасло в их глазах? Можно ли было попасть на пиратский корабль и остаться человеком? Или же дело было в чем-то другом? Может быть, в поганых деньгах? Ведь ходили по деревне слухи, что те, кого не прибрала быстрая смерть, с пустыми карманами на берег никогда не сходят. Что в тех карманах? Или это не так уж и важно? И стоит ли менять полные карманы на пустоту в груди?
Нет, эта судьба не для Ролига. Он вырастет и станет охотником. Или рыбаком. Или пробьет собственную соляную штольню. Вот бы еще сил побольше, чтобы успевать за неугомонной Брик. Что это с ней?
Шедшая впереди сестра вдруг опустилась на одно колено, на другое, уронила дротик и повалилась ничком на песок.
– Брик! – заорал Ролиг, бросившись к сестре. – Брикер! Что с тобой?
Он подскочил к ней через секунду, упал на колени, потянул ее за плечо и с облегчением увидел, что она дышит. Правда, глаза ее были закрыты, и пот бисером высыпал на лоб и скулы, неужели пила воду, не лизнув соль? Не похоже это на Брик. Да и что с ней могло случиться? Перегрелась? Солнце палит, конечно, но разве это солнце? Все-таки лишь начало лета, да и платок на голове сестры, так же как и на макушке Ролига. Нельзя без платка. Что зимой, что летом, очень уж оно коварное – это солнце…
– Брикер!
– Брикер? – переспросила сестра.
Она открыла глаза, и Ролиг отпрянул. Чернотой все было залито у нее под веками. Не осталось ни зрачков, ни белков, ничего. Две пропасти, две бездны уставились на Ролига, окатили его холодом, да так, что он вдруг понял, что уже стоит в боевой стойке с выставленным вперед дротиком.
– Что с тобой? – сдавленно простонал он, потому что слышал древние сказки, что если вселится в человека демон, то перво-наперво чернеют у него глаза, потому как нутро у всякого демона чернее самой черной ночи.
– Что со мной? – снова переспросила сестра, зажмурилась, потрясла головой, проморгалась. Нет, вроде бы обычные глаза у нее. Только взгляд у этих глаз стал необычным. Обжег он Ролига. Никогда не упускала случая Брик посмеяться над младшим братом, подшучивала постоянно, но никогда и не смотрела на него как на пустое место.
– Так…
Брик ощупала собственные плечи, голову, не стесняясь Ролига, помяла грудь, бедра, коснулась лона сквозь потертые порты, удивленно подняла брови. Посмотрела на Ролига, проговорила то ли своим голосом, то ли не своим, как будто нездешний говор вплетался в ее слова:
– Вот как это значит в ощущениях… Сколько лет?
– Пятнадцать, – растерянно пробормотал Ролиг, отступая еще на шаг.
– Мне сколько лет? – уточнила Брик.
– Восемнадцать стукнуло на днях, – всхлипнул Ролиг.
– Надо же, – усмехнулась Брик. – Я, похоже, еще и девственница. И даже изъянов никаких не чувствую. Спасибо хоть на этом… На паллийском лопочешь, значит? Ты кто?
– Как кто? – вовсе пустил слезу Ролиг. – Брат твой младший! Единственная родная душа на побережье! Ты перегрелась, или что? Мы на охоте с тобой!
– Перегрелась, – кивнула Брик. – В крутую сварилась, похоже. Кожа так уж точно слезла в пламени, а потом уж и все остальное.
Поднялась на ноги, но не так, как поднималась Брик, а как-то по-другому. Словно горная кошка, видел их Ролиг издали. И дротик подхватила по-другому. Ловко крутанула его в руках, осмотрела лепесток наконечника, попробовала ногтем заточку, ощупала смоленую примотку, разочарованно покачала головой.
– А оружие-то дрянь.
– На варана годится, – надул губы Ролиг.
– Вы тут варанов добываете? – сдвинула брови Брик. – Только не говори мне, что я у Соленого залива.
– А где ж тебе еще быть? – бросил дротик и в отчаянии упал на колени Ролиг. – Тут, кроме Крабовой деревни на сотню лиг в любую сторону не души. А если на юго-восток, то и тысячи на две!
– Твою же мать… – скрипнула зубами Брик и даже как будто собралась переломить дротик об колено, но не сделала этого. Прищурилась, посмотрела на Ролига, спросила:
– Сколько отсюда до деревни?
– Лиг пять, – шмыгнул носом Ролиг.
– Как там… – она наморщила лоб, – как бухта-то называется… Лет двести здесь не была. Да. Кривая бухта. Прозрачная речка. Помню. Соляные купцы есть?
– Какие двести лет? – оторопел Ролиг. – Тебе же всего…
– Еще раз…
Она холодно посмотрела на Ролига, и заставила его похолодеть не только от взгляда, но и изнутри, потому что не Брик на него смотрела, а другая девушка. И хотя взгляд ее уже не казался черным, но как будто всесильная ворожея коснулась лица сестры. Выпрямился и сузился нос, потемнели брови, ресницы, выгоревшие на солнце, стали длиннее, исчез шрам на левой скуле, заострился отцовский, как говорила Брик, подбородок. Вроде бы, если не приглядываться, все та же Брик стояла перед Ролигом, разве только красивее стала, много красивее, а если всмотреться, то сердце начинает стыть, потому как мимолетность, что изменяла ее лицо, казалась предвестием какой-то ужасно неотвратимости.
– Еще раз, – она холодно смотрела на Ролига. – Соляные купцы в бухте есть?
– Так не сезон же, – прохрипел, сглотнув, Ролиг. – По весне купцы приезжают, да и то неизвестно, война, говорят, на том краю света намечается. Или уже идет. Пару месяцев назад фризские галеры проходили. Ты не помнишь, или что? Сейчас только небольшой пиратский двухмачтовик в бухте. Водой запасается, борта смолит. Оттого мы и из деревни ушли. Нам еще дня три здесь бродить, не меньше…
– Сколько пиратов на судне? – спросила Брик.
– Так человек сорок, не меньше, – заныл Ролиг. – С таким судном всё двадцатка нужна, мало ли. С парусами управиться не просто, когда и весла приходится на воду опускать, хотя толку от них мало. Только половина из той сороковки сейчас в деревне, думаю. Убивать – не убивают, но грабят все, что плохо лежит – тащат. В прошлом году бабку изнасиловали. А те, кто помоложе, на всю неделю в пески, как вот мы с тобой.
– Какое у них оружие? – сдвинула брови Брик.
– Известно какое, – вовсе заскулил Ролиг. – Мечи, топоры, копья. Багры еще. Ружей не видел, а старая пушка на палубе стоит, но, говорят, нет на нее зарядов. Самострел видел у одного. Чего ты спрашиваешь-то? Сама же все знаешь!
– А луки? – заинтересовалась Брик. – Луки есть?
– Зачем тебе? – замотал головой Ролиг. – У нас в хибаре отцовский лук лежит. На чердаке под тряпьем. Ты уже пробовала его тянуть, не поддается. Даже тетиву набросить не сумела.
– Как деревенский молодняк узнает, что пираты ушли? – стала перешнуровывать голенища сапог Брик.
– Да чего там… – скорчил гримасу Ролиг. – Чего узнавать-то… Со скал видно же. Вон. Видишь на горизонте? За ними и бухта. Речка же слева… А если что, в дудку надо дудеть. Ее далеко слышно. Ты что мне голову морочишь, Брик? Зачем пугаешь меня? Дудка же у тебя в суме.
– А ну-ка?
Брик подтянула к себе сумку, что болталась у нее через плечо, похлопала по ней, открыла клапан и выудила из-под него рожок из рога молодого горного козла. Не каждый рог на такую надобность годился, но рог, как и лук, оставшийся Ролигу и Брик от отца, был из лучших. И вроде негромко дудел, но такой гнусавый тон выводил, что на десяток лиг было слышно, а уж зверя из логова что метлой выметал. Хотя, какие тут звери, разве только вараны, которые глухи как плавник морской. Что же это с тобой, сестра? Ты и на рожок смотришь так, словно впервые его видишь. Хотя, нет. Пальцы на дырки точно ставишь. Когда успела научиться? Отец перед смертью жалел, что так и не сумел никому науку передать. Ни Ролигу, ни Брик, не дал им бог слуха. Только дуть в этот рог не вздумай. Нет. Положила пальцы, пошевелила ими как-то странно, пожалуй ловчее, чем у отца выходило. Приложила рожок к губам и вдруг заиграла, задудела, да не просто так, как делала прежняя Брик, чтобы подшутить над молодыми охотниками, вызвать их к скалам, а ловко! Пожалуй, что лучше всякого игреца!
– Что ты творишь? – только и вымолвил в ужасе Ролиг. – Что ты творишь, Брик?
Оглянулась, посмотрела уже не презрением, а как будто с жалостью. Взглянула чужими глазами. Обожгла нездешней красотой. Пригвоздила к горячему песку, словно гвоздями к палубным доскам. Секунду или две думала, что сказать онемевшему брату, потом произнесла:
– Не Брик я уже. Или не видишь? Чилой меня зовут. И ты можешь звать меня Чилой. А хочешь, зови Брик. Мне все равно. Только не спрашивай меня ничего про Брик. Держись рядом, может, и вернется она, когда я уйду, а может и не вернется, или же я никуда не денусь. Только зла на меня не держи. То, что стряслось здесь, не по моей воле случилось. Сколько у вас молодых ребят в деревне?
– Десятка полтора, – налил глаза слезами Ролиг.
– И сколько из них хотят вырваться из вашей глуши, но и в пучине не сгинуть, и о пиратскую долю не измараться?
– Десятка полтора, – зарыдал Ролиг.
– Тогда иди за мной, – сказала Брик-Чила. – Путь будет длинным, месяца на два может затянуться, если не больше, мне матросы будут нужны. Я в Райдону собираюсь. Это на другой стороне Терминума.
– Так у тебя корабль есть? – размазал по лицу сопли и слезы Ролиг.
– А в бухте что стоит? – не поняла Чила.
– Так он пиратский… – онемел Ролиг. – Их же там… человек сорок.
– Я их всех убью, – сказала Чила и взмахнула дротиком так, что Ролигу показалось, будто искры сыплются с его наконечника.
* * *
В паре лиг к западу от Опакума на пустой дороге стояли два всадника. Судя по богатой и теплой, под осень или под раннюю весну, одежде, они были важными персонами. Впрочем, всякий берканец, проживающий в одной из пяти ее столиц, узнал бы в одном из них кардинала Коронзона и немало удивился бы, потому как второй всадник, перед которым Коронзон, даже сидя на лошади, пытался склонять голову, нес на одежде, так же как и гарцующий в почтительном отдалении эскорт, цвета Фризы. Этот важный фриз – седой как снег и, несмотря на возраст, на удивление широкоплечий и статный – был мрачен, но спокоен.
– И все же я не могу определить в точности, ваше святейшество, – как будто продолжал начатый разговор Коронзон, – удался обряд или нет?
– Если бы он удался в той мере, в какой мы это себе представляли, сейчас бы мы наблюдали не эту погань в крепости и вокруг нее, а воссияние в славе и могуществе одного из величайших, – глухо произнес вельможа. – Однако ты, Коронзон, как почти никто должен понимать, что неудачей это тоже назвать нельзя, поскольку в случае неудачи ты бы лишился изрядной доли своей силы, а то и тела, которое пестуешь столько лет.
– Как и все мы, – захихикал Коронзон, передергивая плечами, – сколько бы нас ни осталось…
– Десять, – сказал вельможа, – хотя я и не чувствую уже давно эту поганку Чилдао, которая отсасывала все эти долгие годы силу у величайшего, но, кажется, та вспышка, что обожгла нас на днях со стороны Кары Богов, все еще не означает ее гибель.
– Предполагаю, что рано или поздно она допрыгается, – прошептал Коронзон.
– Надо не предполагать, а знать и действовать, – покачал головой вельможа. – Если она все еще остается в этой же маете, то добавь сюда меня, себя, Ананаэла, чтоб ему заплыть жиром в его убежищах, проныру Энея, дуру Адну, сбежавшую в свой вечный перелесок, поганца Дорпхала, который явно счел, что мы потерпели крах. Не забудь еще отшельника Зонга, который льстит себе, что правит бродячим менгиром. Сколько выходит?
– Восемь, – растопырил пальцы Коронзон. – Восемь! Двух не хватает.
– Бланс и Карбаф, – скрипнул зубами вельможа. – Двое самых мерзких из курро. Уж не знаю, в кого и когда они воплотятся, но если по поводу Карбафа я не удивлен, этот поганец, пожалуй, чаще прочих менял одну шкуру на другую, то насчет Бланса пока понять не могу. Он должен был рассеяться, но я не чувствую его гибели…
– Амма бы сказала точно, – позволил себе заметить Коронзон.
– Что сгинуло, то сгинуло, – бросил холодный взгляд на спутника вельможа. – Аммы – нет. Сейчас запомни главное, кардинал. Крепость нас больше не интересует. Пусть берканцы разгребают трупы и пытаются восстановить ее, скоро они ее бросят. Эта земля отправлена навсегда. Сейчас главное – сосуд, в котором заключен величайший. Его нужно оберегать. И это будет непросто, поскольку распознать его или, как мы поняли, ее, мы не можем доподлинно. Сила, которая заключила величайшего в смертную плоть, скрывает его.
– Не стоит ли нам учесть эту силу в своих расчетах? – склонил голову Коронзон. – Откуда она?
– Мы учитываем все, – процедил сквозь зубы вельможа. – И то, что лишь ядро, божественная искра величайшего заключена в сосуд, а вся его мощь осталась там, где и была – в Колыбели, и то, что в сосуде лишь ключ к ней. И то, что нам до конца не могут быть ведомы замыслы божества. И то, что даже слабое существо может вызвать лавину, которая сносит могучие крепости. Еще раз, главное – сосуд, в котором заключен величайший.
– Но что с ним или с ней может произойти? – не понял Коронзон. – Насколько мне известно, девчонка в свите принца… тьфу, молодого короля Ходы, и они уже двигаются в сторону столицы. Фризов там нет, жатва ведь завершилась?
– Эта жатва не завершится, – покачал головой вельможа. – Она последняя и окончательная. Не вот эти легионы, а настоящее войско Фризы готовится стереть с лица Терминума Беркану. Залить эту землю берканской кровью. Отряды энсов продолжают и будут продолжать вспахивать плоть местных крестьян. Да и собственные подданные Берканы лишились разума в значительной своей части. Земля будет гореть под ногами свиты молодого короля. Но сосуд должен остаться в целости и сохранности. Пока мы не решим, что с ним делать…
– Что же выходит? – прищурился Коронзон. – И мы, и они – те, кто не дал явиться величайшему в его величии, хотим одного и того же?
– Думаю, что нет… – впервые вельможа обернулся к кардиналу лицом к лицу. – Мы хотим дать возможность величайшему явить себя, для чего ему, как я думаю, нужно время. А они, скорее всего, захотят его вытравить, заключить во что-то неживое, или найти способ избыть его как-то еще.
– А есть такой способ? – замер Коронзон.
– Вселенная не имеет пределов, – прикрыл глаза вельможа, – и это значит, что копилка сущего бездонна и неисчерпаема. Меня больше всего пока беспокоит сама девчонка, потому как, наполнившись, ни один сосуд не остается прежним. Кто займется девчонкой?
– Эней, – склонил голову Коронзон. – Он пристанет к свите в Урсусе.
– Пожалуй, это верный ход, – задумался вельможа. – Да больше и некому, хотя я бы лучше поручил это Дорпхалу. Но выбирать не приходится. Запомни, сосуд должен быть сохранен. Конечно, я предпочел бы похищение сосуда, но дело слишком рискованно. Сосуд не должен пострадать ни при каких обстоятельствах. И речь идет не только о возможных царапинах и выбоинах на нем. Сосуд должен оставаться в покое. Ясно?
– Постараюсь донести эту ясность Энею, – изогнулся в седле Коронзон.
– Эней справится, – твердо сказал вельможа. – У тебя есть еще вопросы?
– Всего три, – хихикнул Коронзон. – Вы простите мне мое любопытство?
– Не лебези, – поморщился вельможа. – Я слушаю тебя.
– Первый вопрос о том, что случится, если сосуд будет разбит? – прищурился Коронзон. – Может ли быть так, что это освободит величайшего?
– Мы не можем знать точно, – покачал головой вельможа. – Может и освободит, а может опять отправит в тот хаос, что царит над колыбелью. И тогда нам придется все начинать сначала. И если величайший найдет пристанище в ком-то из смертных, кто нам неизвестен, результат может быть тем же самым. Для нового обряда нам потребуется еще больше крови, а количество смертных в Терминуме, да и менгиров – конечно. Нельзя целую вечность затачивать даже самый великий клинок. Однажды от него останется только рукоять. Какой твой второй вопрос?
– Почему мы всегда говорим – величайший? – скорчил гримасу Коронзон. – Ведь речь идет о величайшей? Это ведь она?
– Баба с лоном и сиськами? – поднял брови вельможа. – Приди в себя, Коронзон. Или же ты считаешь себя мужчиной? Дух вечный и несокрушимый выше этого. Любой полудемон, даже детообильный Карбаф – выше этого. Впрочем, это мелочи. Твой третий вопрос?
– Чем было плохо то, что было? – вовсе скривился Коронзон. – Почему бы нам было просто не править этой страной и этими смертными до скончания веков? А что если величайший опалит пламенем эти земли и уничтожит их? Мы уже пережили нечто подобное!
– Может быть, и уничтожит, – закрыл глаза вельможа, а когда открыл их, Коронзон отшатнулся, поскольку увидел тьму под его веками. – Но в таком случае он уничтожит их вместе с клеткой, в которую мы заключены. К тому же, кто знает, когда наступит скончание веков? А вдруг оно близко? Но даже если до него вечность, что будет, когда сила менгиров иссякнет вовсе, и Терминум окажется без защиты? Эта ведь лишь не слишком большая часть этого мира!
– То есть, просторы для отворения рек крови и боли еще имеются? – уточнил Коронзон.
– Ты все понял, что я сказал? – ответил вопросом вельможа.
– Да, Тибибр, – склонил голову Коронзон.
